Книга: Энергия подвластна нам
Назад: Глава вторая В КАМЫШАХ
Дальше: Глава четвёртая НА ЗЕМЛЕ

Глава третья
В ДЕРЕВНЕ

1
После окончания доклада Алексей Фёдорович, глубоко взволнованный всем пережитым, незаметно вышел из двери клуба, забыв шляпу на столе президиума. Его встретила Лидия Николаевна. Она держала под руку свою молодую помощницу и радушно приветствовала Алексея Фёдоровича:
– Вы, конечно, останетесь ночевать у нас? Вам приготовлена комната в доме приезжих! А сейчас пойдёмте к нам пить чай.
Алексей Фёдорович довольно неловко отклонил приглашение, ссылаясь на необходимость вернуться в Лебяжье, и подошёл к машине. Ему хотелось побыть одному. Поспешно подбежавший шофёр завёл мотор.
В нескольких километрах от Чистоозёрского Алексей Фёдорович попросил шофёра остановиться. Он ходил в темноте по полю, не чувствуя высокой стерни, оставленной комбайном, удивляясь своему состоянию. Почему он отказался от приглашения главного врача? Естественно было бы согласиться… Алексею Фёдоровичу всё виделась масса внимательных лиц и среди них ярко выделялось одно…
Он подошёл к машине, решив сказать шофёру вернуться в Чистоозерское, но вместо этого почему-то спросил:
– Вы давно живёте в Чистоозерском? – и сел на заднее сиденье, не вслушиваясь в ответ.
Водитель машины секретаря райкома знал наизусть каждый куст у дороги и каждую кочку. Взволнованный лекцией, он, по своему собственному выражению, вёл машину, «как дьявол». Не многим более чем через полчаса машина влетела в спящее село и круто затормозила перед домом Павла Кизерова.
2
Тёмная горница в доме председателя лебяженского колхоза встретила Алексея Фёдоровича огненной точкой горящей папиросы. Николай не спал.
– Ну, Алёша, как прошла твоя лекция?
Освежённый и несколько успокоенный быстрым движением в ночном, прохладном воздухе, старший брат ответил:
– Я, кажется, сказал то, что хотел. Ты знаешь, я в первый раз говорил перед такой аудиторией. Но я чувствовал, что меня понимают. Ты понимаешь, я чувствовал, что каждое моё слово доходит… Почему ты не спишь? Плохо себя чувствуешь?
На светящемся циферблате ручных часов стрелки показывали время за полночь. В темноте было слышно, как Николай натягивал сапоги. Он ответил:
– Просто здесь душно. Я хочу покурить на улице.
Братья вышли вместе. Над спящим селом в небе мерцали звёзды. Братья сели на широкую скамью у забора.
– А ты не хочешь спать? – спросил младший.
– Нет, я чувствую какой-то подъём. Дай мне папиросу!
– Смотри, не приобрети дурной привычки! – пошутил Николай.
Алексей Фёдорович курил, неловко держа папиросу. В густой темноте ничего не было видно, кроме двух красноватых точек.
– Сколько времени, ты думаешь, мы пробудем здесь, Алёша?
– Отец сказал мне, когда я говорил с ним из Н-ска, что он даёт мне отпуск и просит меня пробыть здесь недели две. Он хочет, чтобы я отдохнул и привёз тебя здоровым.
– Давай подводить итоги, – предложил Николай.
Собственно говоря, почти всё было окончено. После прочтения записей в книжке Николая Павел Иванович ежедневно выставлял сторожей на озере, но ничего особенного там больше не наблюдалось.
Братья решили сменять сторожей, чередуя дежурства на время остающихся лунных ночей. Следовательно, через несколько дней можно будет уехать. Завтра должен прибыть лаборант от Станишевского для приёма растений, преждевременно потерявших хлорофилл, и останков погибших птиц.
Отчёт готов, результаты анализов послужат потом приложением к нему. Главное – это описание наблюдений.
Старший знал многое, ещё не доступное младшему. Но Алексей уехал из Москвы до возвращения Степанова из Красноставской.
– Отец решит, – говорил Алексей Фёдорович, – у меня есть много мыслей и предположений, но ты знаешь, я не люблю игры воображения. Нужно уметь себя ограничивать. Всему своё время.
Алексей помог брату в окончательной редакции отчёта. Изложение обладало теперь должной полнотой. Наблюдения Николая Сергеевича были очень ценны.
– Как великолепно, что я здесь оказался! – говорил он.
Следовало завтра отослать доклад.
– Полуночники! – с этим приветом из темноты, начинавшей чуть светлеть, появился Павел Иванович.
– А ты не полуночник, командир? – отозвался Николай.
– Председатель колхоза может спать или не спать в любой час ночи. Это его дело. А вам кто разрешил?
Павел Иванович сел и, переменив шутливый тон на серьёзный, спросил:
– Всё о том же итоги подводите? Обсуждаете?
Выслушав, задал ещё вопрос.
– Как письмо пошлёте, а?
И, не получив ответа, вдруг неожиданно и непривычно для братьев, язвительно, вызывающе поддразнил:
– А вы поручите вашему гражданину милому, Заклинкину?..
Алексей Фёдорович счёл долгом заступиться:
– Поручить ему я, конечно, не собираюсь. Я его не знаю… Но вы его невзлюбили! За что же? Бесцветный, но безобидный человек.
Павла Ивановича прорвало:
– Эх, Алексей Фёдорович! Мы здесь по-колхозному судим, по-колхозному! Или любим, или не любим! Вы что же думаете? На вас люди не смотрят? Не беспокойтесь! В каждом доме скажут по два слова – и полная характеристика! Я споткнусь – мне заметят… Да я не про себя говорю. Вот, к примеру, Николай наш. Вы думаете, его здесь принимают с моих слов? Нет, я тут ни при чём. Его здесь ценили, мерили, весили по-своему. Он нам прошлой осенью советы давал по строительству. Толково вышло. Ему записали. Любит он в камышах наших комаров своей кровью кормить? Охотник? Понятно! Нашу степь любит? Понятно! Ему у нас двери открыты. В любой дом войдёт – за стол посадят, спать положат. Вот вы у нас несколько дней. Вам, Алексей Фёдорович, первое слово уже записали. Лекцию прочли? Завтра запишут второе. Поживёте ещё, запишут третье – и баста! И в самую точку попадут, будьте уверены! Я вас знаю, но я тут ни причём. У нас народ вольный, на слово не верит. А вот такая штучка, как ваш (он резко нажал голосом на слово «ваш») знакомый… Сразу как бельмо на глазу! Охотник? Врёшь! Ружья не держал и не хочет. Инженер? Фёдор полуграмотный больше его в десять раз знает! Ещё сказать? Хватит! У нас таких ценят с первого взгляда! Таким по курортам шляться! Чего он к вам привязался? Чего он сегодня шатался на Большие Мочищи?
Здесь «командир полка» прервал свою речь и достал папиросу. Огонёк спички в неподвижном воздухе осветил резкий профиль и сердито сдвинутые брови. – Так как же будем? Что же вы решите с письмом?
Братья молчали, не находя ответа.
– Так вот вам, друзья и мои дорогие гости, – Павел Иванович сказал это сердечно и тепло, – здесь я командир полка и я за всё отвечаю! Ваше письмо дойдёт, самое позднее… послезавтра. А там дальше, – завтра посмотрим!
Последние слова опять кому-то грозили.
3
Итак, сам того не подозревая, молодой инженер Анатолий Николаевич Заклинкин был взят на замечание!
Всё поведение, все жесты, слова и манеры гражданина Заклинкина были фальшивы в новой для него обстановке. Анализ, данный Павлом Ивановичем Кизеровым, был безупречно прост и ясен. А вывод? Этот вывод сам Заклинкин сделал мгновенно!
Дома обоих Кизеровых – председателя колхоза и кузнеца – стояли рядом, разделённые только дворами. Разбуженный в тишине ночи шумом быстро проскочившего и резко затормозившего автомобиля, Заклинкин вышел во двор и задержался там. Пока он стоял и почёсывался, до него донеслись звуки голосов братьев, усевшихся на скамью.
В густой темноте, неслышно ступая босыми нотами, Заклинкин пробрался вдоль забора, притаился, отделённый от братьев только досками, и подслушивал, сначала спокойно, а потом с восторгом! Он многого не понимал и с жадностью запоминал, повторяя про себя услышанное. Какая удача! Какая удача!.. Как всё замечательно получается!
Но когда к братьям подошёл и заговорил бывший командир полка, председатель колхозной артели, Заклинкин начал дрожать, как в ознобе. Его обдало холодным потом не только от содержания речи, но и от гневного тона Кизерова. Заклинкину уже казалось, что петля душит его. Он уже видел себя схваченным этими грубыми мужиками. Они душили его – умного, ловкого, способного, красивого! Он внезапно вспомнил пощёчину, полученную от Агаши…
Когда трое людей ушли в дом, Заклинкин ненавидел их дикой злобой крысы, попавшей в капкан. Он вернулся в честный дом кузнеца и солдата Кизерова Фёдора, улёгся и, дрожа от страха и злости, воображал, что бы он с ними сделал, со всеми: с братьями, с Павлом Кизеровым, со старой Фёклой, с Шурой-Сашурой, с Агашкой, со всем этим колхозом, с этими идиотскими врачами. Уж он бы их и руками, и ногами, и зубами, и ножом, и клещами, и огнём!..
И его жадное дыхание отравляло мирный сон трудовой семьи. Но за что? За что? А как же! Ведь они могли помешать ему! Ведь они уже мешали ему надевать каждый день новые костюмы, обувь, кутить в ресторанах, бездельничать, жить лёгкой наживой! Они мешали ему жить!
Несколько успокоившись, Заклинкин стал рассуждать. Главное – это скорее уехать. Вряд ли его могут здесь задержать, – что здесь могут знать? Ведь он ничем себя не: выдал… Но своим лисьим инстинктом Заклинкин чувствовал прямую угрозу себе в словах председателя колхоза и окончание его монолога понял лучше, чем занятые своими мыслями братья. Завтра, вернее сегодня, – в дорогу! Оставаться не было смысла. Он разведал в несколько раз больше, чем было приказано. Не только премия – его ждёт сверхпремия! И там, в столице, можно будет «переменить» кожу, – это Щербиненко обещал устроить. Ведь ему ещё два года «работы», а там обещано – за границу и новое гражданство.
Ночь тянулась бесконечно. Инстинкт всё твердил: беги, беги!..
4
В страдную пору, когда день год кормит, люди рано встают.
Павел Иванович начал действовать на рассвете, ещё до восхода солнца. Он соединился по телефону с одним из своих друзей в районном центре – начальником районного отделения милиции. Тот обещал сговориться с аэродромом в областном городе, чтобы было место на московском самолёте для посланца в столицу. Обещал он также посодействовать, чтобы из Чистоозерского сейчас же прислали самолёт для переброски гонца в «область». Покончив с этой частью разговора, Павел Иванович повёл такую речь.
– Теперь слушай. У тебя дел много? Ты бы сам сюда прилетел, да пожил бы у меня денёк-другой!
– А что, у тебя дело есть? – ответил на приглашение приятель, руководствуясь не смыслом малозначащих слов, а тоном «командира полка».
Но Павел Иванович не был склонен к дальнейшей беседе. Он сделал паузу, откашлялся и закончил:
– А вот ты прилетай, мы с тобой и решим, есть дело или нет! Всё!
– Ладно, жди!.. – получил командир удовлетворивший его ответ и повесил трубку.
В эту длинную ночь Заклинкин не заснул ни на минуту. С первым лучом рассвета он был уже одет, но не выходил во двор. Подсмотрев, что председатель колхоза, наконец-то, прошёл по улице, Толя сделал над собой немалое усилие и побежал проститься с братьями.
– Я очень доволен знакомством… Теперь я поеду кончать отпуск в другом месте…
Братья ещё только вставали. Ранний визит и быстрый отъезд Заклинкина не произвёл на них впечатления.
А кузнец Фёдор Григорьевич посмотрел вслед гостю и сплюнул…
Осенью наши автоколонны быстро и весело возят тяжёлое зерно на линейные станции железных дорог. Заклинкин сделал около двухсот километров, сидя верхом на мешках с колхозной пшеницей в семитонной машине, и к вечеру в скором поезде уже мчался «домой».
5
Павел Иванович представлял братьям гонца. Потерявший на войне ногу солдат, колхозник Тагилов Пётр, не спеша повесил на грудь, под рубашку, мешочек с толстым пакетом, а председатель колхоза его инструктировал:
– Ты хоть и не пьяница, а помни – ни капли! И о пакете никому ни слова! И лучше вообще ни с кем в разговоры не пускайся. Помалкивай! И не спи! Выспишься после вручения пакета. Адрес есть на пакете. Ты его не вынимай понапрасну. Вот он тебе на отдельной бумажке – не потеряй. В столице погости, если понравится…
Тагилов сидел молча, глядя в сторону. Слушал внимательно и постукивал костылём. Поднял голову и посмотрел пронизывающими серыми глазами на Алексея Фёдоровича. Потом глянул на «командира полка».
– Это как на войне?
– Да, Пётр Кондратьевич, и я на тебя полагаюсь. Мы с тобой отвечаем за большое дело. Если бы тебя не было, я сам бы поехал.
Ястребиные глаза опять прошлись по лицам.
– Доставлю. Будет сделано!
– Ты, Пётр Кондратьевич, там нашего Николая Сергеевича мать и жену увидишь. Ты о болезни скажи так: чуть поболел и здоров. А то напугаешь! – закончил напутствие Кизеров.
Ястребиный взор смягчился. Пётр Тагилов понимающе кивнул головой, положил в карман письма братьев домой, крепко пожал руки на прощанье и, ловко помогая себе костылём, пошёл за Павлом Ивановичем, который нёс на плече солидный мешок с деревенским угощением жильцам дома с мезонином, – так уж полагается по старому русскому обычаю.
Алексей Фёдорович смотрел им вслед и думал: «Какие у нас люди!» Потом, чему-то обрадовавшись, подхватил на руки Шуру-Сашуру и крепка поцеловал её в смуглую щёку.
Девочка взвизгнула, засмеялась, выскользнула из осторожно-неумелых рук, отскочила «для безопасности» на порог, потёрла щёку и спросила:
– А ты всегда такой колючий?
Николай, не узнавая брата, смеялся над его непривычной резвостью:
– Он, как ёж, колючий, ты его берегись!.. А ты, Алёша, становишься экспансивным. Я тебе советую, на всякий случай, бриться здесь каждый день. Знаешь, ты становишься любезным с дамами! Это – ново!
Девочка, не решаясь покинуть порог, сообщила:
– Папаня бреется через день и тоже бывает колючий!
Не смущаясь, Алексей Фёдорович широко улыбался и потирал подбородок. Правда, нужно побриться…
6
Павел Иванович встретил друга из районной милиции и усадил в самолёт своего гонца в Москву. Поглядев вслед самолёту, друзья не спеша пошли, мирно беседуя, по дороге.
Что мог сказать «командир полка» о Заклинкине? Ничего, если серьёзно подумать. Совсем ничего! Но Евгений Геннадьевич Меньшиков, начальник районной милиции, слушал его внимательно…
Николай Сергеевич решил взять брата на «домашнее» озеро.
Вновь прибывший их любезно проводил, оттолкнул лодку и направился в кузницу.
Фёдор Григорьевич, вместо приветствия, радостно гаркнул:
– На заре нынче птица валом валила на Гагарье! Если не взял ружьё, – бери моё, мне нынче некогда!
– А у тебя гость?
– Уехал, да ну его к лешему!
– Что так?
– А так!
Однако время сказать, что председатель колхоза не сразу узнал об отъезде Заклинкина. А когда узнал, крепко сжал зубы Павел Иванович. И про себя выругался крепко. Правильно почувствовал Заклинкин своим лисьим чутьём: решительный, верящий себе «командир полка» хотел задержать незваного гостя. Пусть будет превышение власти, пусть накажут за самоуправство – там посмотрим!
А в кузнице Фёдор Кизеров повернулся спиной к начальнику районного отделения милиции и сорвал своё дурное настроение на молотобойце:
– Зазевался, бей!
Евгений Геннадьевич повернулся к выходу, но перезвон молотков опять прервался, и кузнец закричал вслед:
– Геннадьич! Слышь! Меньшиков! Постой! Там у меня этот ферт оставил мешок и ружьё! Охотник! Ружьё забыл! Ты у меня их прими!
«Действительно, странно», – подумал Евгений Геннадьевич. А кузнец Фёдор (ведь вот обозлился мужик) всё добавлял:
– Какой он московский! Я знаю московских! Он – прощалыга!
– Раз вещи оставил, значит, вернётся или напишет…
– А ну его… Возиться с ним! – и Фёдор начал сильно ругаться. – Принимай! Не примешь? Так я бабе велю выкинуть в озеро!..
В доме кузнеца, под лавкой, Меньшиков обнаружил новенькую двустволку с начинавшими ржаветь стволами – не чищены после стрельбы, – и резиновый плавательный костюм. Зная решительный характер Фёдора Григорьевича, Меньшиков взял вещи, спасая их от неминуемого потопления.
Приласкав свою маленькую приятельницу Шуру-Сашуру, он навёл разговор на Заклинкина. Оказалось, что проявление толиной «любознательности» имело свидетеля. Шустрая змейка сообщала папаниному и своему другу:
– А этот длинный дядька с усиками, что у дяди Фёдора жил, сюда приходил и чемодан-то дяди Николая открывал!
– А как же ты это видела, хозяйка? Ты здесь была? – удивился Евгений Геннадьевич.
– Нет, я с улицы смотрела.
– А он чего-нибудь взял?
– Брал в руки бумажку, посмотрел и назад положил.
– А ты никому не говорила?
– Нет, я забыла…
– Ну и ладно, умница! Дядька просто ошибся…
Человек больших практических знаний и опыта, раздумывая над скудными данными и наблюдениями, относящимися к Заклинкину, Меньшиков разводил руками: «Всё, вроде, пустое… Ниточек не то что на верёвочку, на тонкий шнурочек не наберётся. Хотя бы стащил что из чемодана! Нет, пустое дело! Взял бумажку, назад положил… Уехать сильно торопился – вещи забыл… Чорт же его знает! Мало ли какие чудаки по свету шатаются. Жаль, что не видел я его!..»
А Заклинкин, ещё в то время когда он сидел на колхозной пшенице и с облегчением ощущал стремительное увеличение расстояния между собой и «проклятым» председателем лебяженского колхоза (а ведь как хорошо всё шло!), проклинал свою забывчивость. Не раз вспоминал он и в поезде об оставленных в Лебяжьем ружье и плавательном костюме.
Здесь школа Андрея Ивановича Щербиненко оказалась недостаточной. Почему же? Потому что одно дело – это рассуждать об опасности далёкой, незримой, ощущаемой только разумом. Послушен разум и гонит неприятную мысль. Так легко быть храбрым.
Но очень и очень большим, глубоким и чёрным кажется глазок пистолетного дула, гуляющий в крепкой чужой руке перед носом! Это целая бездна! И, чтобы остаться спокойным, глядя смерти в лицо, нужно иметь и душу, и такие свойства души, которых ни за какие деньги не купишь, – ни на какую валюту!
Назад: Глава вторая В КАМЫШАХ
Дальше: Глава четвёртая НА ЗЕМЛЕ