Книга: Энергия подвластна нам
Назад: ЧАСТЬ ВТОРАЯ НОВОЕ И СТАРОЕ
Дальше: Глава вторая БОЛЬШАЯ СЕМЬЯ

Глава первая
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЖИЗНИ

1
ШЕЛЕСТИТ свежими листьями, играет яркими красками весёлое чернолесье. Быстро поднимаются вверх осины и ольха, легко обгоняют в росте молодой дубок и заслоняют от него солнце.
Время идёт. Слабые осины и ольха рано дряхлеют. Мхи покрывают их мёртвые стволы, упавшие на землю. Идя по лесу, не наступайте на них, – не найдёт опоры нога, хотя форма дерева и сохранилась. Осталась только хрупкая оболочка, – под ней пустота, жилищ насекомых и змей.
А сверстник осин и ольхи, дуб, стоит прочно. Он полон жизни.
Прекрасна молодость, но ведь и старость может быть временем силы! Иной человек находит своё высшее счастье в полноте творчества, подготовленного долгими годами труда, и не променяет свою могучую старость ни на какие радости юности…
В новой Москве уцелели уголки, пока ещё оставшиеся вне красных линий реконструкций. Эти переулки, площадки, тупики кажутся чем-то весьма архаичным по резкому контрасту с высокими каменными громадами новых широчайших улиц.
В одном из таких кривых тупиков, в котором заметно нежелание старинных застройщиков подравнять под одну линию скромные фасады своих домов, вы найдёте дом старомосковской постройки. Что же, может быть, пора его покрыть колпаком, чтобы сохранять живую память у потомков о быте дедов и прадедов? Однако он ещё прочен и уютен.
Дом одноэтажный, с мезонином. Хотя кирпич цоколя начал трухляветь, он ещё долго продержится. Белые стены – на вид каменные. На самом же деле сруб из мерных сосновых брёвен обит войлоком снаружи и изнутри. Старые московские мастера строительного дела с таким искусством выполнили внешнюю отделку и так она прочна, что пока не отобьют кусок добротной штукатурки, человек, не искушённый в наших старых строительных приёмах, обязательно будет спорить:
– Смотрите же сами, конечно, дом каменный!
Четыре ступени под шатровым навесом крыльца ведут посетителя к двери, у которой какой-то особенно гостеприимный вид. На широкой дверной филёнке гладкая бронзовая доска, на ней двумя строчками вырезаны три слова: имя, отчество, фамилия.
В этом доме, как видно, много читают: даже в столовую проникли книжные шкафы. Через стекло на одинаковых кожаных корешках десятков толстых томов, стоящих в ряд на полке, можно увидеть годы минувшего столетия.
За столом в столовой сидят две женщины: молодая, лет двадцати четырёх или двадцати пяти, и невысокая седая старушка. Бронзовые волосы обрамляют нежное лицо молодой женщины. Голос её звучит весело. Утомлённые черты лица её собеседницы, покрытого крупными морщинами, носят печать долгой и, наверно, далеко не всегда лёгкой жизни. Но её ясные глаза и живые движения свидетельствуют о сохранившейся бодрости тела и силе духа.
– Право же, дядя Федя стал каким-то удивительно молодым за последнее время! – говорила молодая женщина. – Когда мы перед его отъездом возвращались с дачи в поезде, он живо вскочил и предложил какой-то женщине своё место – это нужно было видеть! Та даже растерялась. А когда я хотела его посадить на своё место, он на меня зашикал: «Я совсем не устал, глупости, сидите, пожалуйста». Так и ехал стоя.
– Я как-то слышала, как Фёдор Александрович говорил Ивану Петровичу, – я их поила чаем в кабинете, – что он начал жить только в последние десять лет, – сказала старушка. – А всё, что было раньше, – это только подготовка к их теперешним работам. И так убеждённо говорил! Он ведь очень всегда увлекается… Вот, ты этого не можешь помнить, это было в 194… году, когда справляли его шестидесятилетие. Он очень взволновался после всех речей, и когда ему пришлось говорить, – я слышу, голос-то задрожал. Уж я его знаю. Федя тут же на себя рассердился, и на всех тоже и стал страшно громко говорить, что он благодарен, конечно, и, конечно, всё это очень пышно, что он, конечно, очень мало сделал и что он, конечно, ещё должен много сделать, чтобы оправдать доверие. Он всегда, когда волнуется, говорит «конечно».
«А потом он совсем запутался в своих «конечно» и только махал руками, и все громко аплодировали. А когда к нему побежали студенты, он так взлетел вверх по лестнице, что они его не догнали. Я тоже наверх пошла. Федя заперся в своём кабинете. Студенты стучат в дверь, просят открыть. А он им оттуда кричит: «Не выйду, пока не дадите слова, что качать: не будете, я не хочу!» Они закричали: «Даём слово!» Федя тогда выходит, такой спокойный, точно дома, поднял вверх палец – ты эту манеру знаешь – и говорит: «Все идите по своим местам!» Заметил меня, покосился и спрашивает: «А ты тут что делаешь?» А сам чуть улыбается.
«Я ему на следующий день показала «Известия», где описывался юбилей. Там было сказано, что юбиляр выступил с прочувствованной речью. А Федя говорит: «Какие журналисты вежливые, только не напрасно ли? Нужно было побранить, потому что у меня речи не получилось и в общем получился беспорядок». А вот когда ему давали первую правительственную награду, я хоть там и не была, но он мне сам рассказал, что у него слёзы были, а стыдно ничуть не было. Уж он у нас такой, Таточка…
– Анна Александровна, мама Аня, милая, хорошая, расскажите мне подробно о дяде Феде! Ни Коля, ни Алёша, то есть Алексей Фёдорович, ничего не умеют толком рассказать и вы мне ничего ещё подробно не рассказывали, – приласкалась к старушке молодая женщина, её невестка.
2
– Ты ведь знаешь, Тата, брат Федя старше меня на десять лет. Я была ещё девочкой, а он – уже студентом. Федя с детства отличался способностями и был такой серьёзный. Он гимназистам уроки давал. У него и сейчас память замечательная. Он каждую книгу помнит, не только, что написано, но и на какой странице, год издания, издателя… Он как-то подарил мне полное собрание сочинений Тургенева. Я тогда была уже невестой. Потом он меня спрашивает: «Прочла „Накануне“»? «Прочла», – отвечаю. И, как сейчас помню, Федя говорит: «А что на сто двадцать восьмой странице?» Я, конечно, не знала. Он прочёл строчку. «Продолжай», – а я не могу. Тут он, – мне так обидно показалось, – и сказал: «Как же ты читаешь? А ещё замуж собираешься, невеста!» Потом Федя с годами стал мягче, а прежде он совсем не понимал, что нельзя от всех требовать того, на что он сам был способен. Но я вперёд забегаю. Когда он кончил гимназию, папа умер и у мамы надежда была только на Федю. Он поехал учиться в Петербург, в Путейский институт, – и себя содержал, и нам присылал. Мама плакала иногда и говорила, что ему очень трудно – и он себе во всём отказывает. Помню, какая радость была, когда он к нам приехал уже инженером, в новенькой фуражке. Федю послали на практику на железную дорогу, на казённую постройку. Я в тот год вышла замуж. Мы жили одной семьёй с мамой. Жить нам стало легче. И Федя всё время маме деньги присылал, а мама его деньги копила и всё говорила: «Это Феде, когда он женится». Она очень этого хотела. А от Феди скрывала свои сбережения – с ним нельзя было поступить не по его.
– Мама Аня, – перебила Тата, – а какая жена была у дяди Феди? Почему-то у нас нет её фотографии.
– Я, Таточка, собьюсь, если ты меня перебивать будешь. Брат Федя никогда не был женат…
– А Алексей Фёдорович? Алёша?
– Ну вот, слушай по порядку! С Алёшей дело было так… Уехал тогда Федя на постройку. Вестей от него мало приходило. Две строчки – и переводы маме. Только в начале следующего лета, мы и не ждали, вдруг он приехал и привёз маленького карапузика – потешный был такой, волосёнки белые-белые, дикий, а говорил уже твёрдо и всё на «о». Федя его маме сунул и сказал, помню до слова: «Этот мальчик мой сын. И больше ни на одной постройке ноги моей не будет!» Три дня с нами ни о чём не разговаривал. К нему, когда он такой делался, лучше было и не подходить. Посмотрит, ничего не ответит и ждёт, пока не уйдут!
«Потом мы узнали, что случилось. В прежнее время на постройках много воровали и взяточничество было страшное. Федя, как только что окончивший студент, был там каким-то младшим помощником. В первое-то время он не замечал, а как весной работы открылись, дошло до того, что и ему один подрядчик взятку хотел дать, чтобы Федя что-то там незаконное подписал. Вот Федя окончательно взорвался, бросил всё и уехал.
– А Алексей Фёдорович?
– С Алёшей так: был на той постройке один рабочий. В старое время рабочие приходили артелями. Этот был артельным старостой плотников-новгородцев. Федя его уважал за честность и мастерство. И артель у него была на подбор. У этого рабочего, отца Алёши, жена на постройке умерла, и мальчик был на попечении у артельной кухарки.
«За несколько дней до истории со взяткой начались на постройке беспорядки. Не знаю точно, что было. Кажется, несчастный случай на мосту, и при расчёте сильно рабочих обсчитали. Они и заволновались. Коноводом главным оказался федин приятель. Федя про него говорил, что он был обидчивый и несправедливости не терпел. Он при всех с главным подрядчиком поспорил. Тот на него палкой замахнулся, а алешин отец не сдержался и подрядчика ударил, руку ему сломал, – он богатырь был.
Его арестовали, артель по этапу по домам разослали; тут Федя брошенного мальчика и подобрал. У Феди всегда душа добрая была, он только с виду был неприступный и резкий…
– А настоящий алёшин отец где?..
– Брат его несколько лет разыскивал, всё заявления подавал. Наконец, ему ответили, что он умер в ссылке.
Тогда Федя Алёшу усыновил. Тоже долго хлопотал.
– Так вот какие тут тайны, а я и не думала!.. Они ведь даже похожи… – задумчиво проговорила Тата.
– Тут никакой тайны нет. Только всё это очень уж давно было. Брату Алёша – всех ближе. Он ему и сын, и первый помощник, и друг, – вот они и похожи.
– Значит, дядя Федя никогда…
– Так и никогда. Он ещё в гимназии, в последних классах, был влюблён в одну нашу барышню. Уж неизвестно, объяснились они или нет, но только, когда он был студентом на втором курсе, она вышла замуж за другого. Узнавши, Федя сказал: «Значит, я ей не нужен». Это всё мама рассказывала, я тогда мала была.
Наступило молчание: Анна Александровна унеслась в мыслях в далёкое прошлое.
3
– Что же дальше, мама Аня?
– Дальше?.. – Анна Александровна вздрогнула. – Дальше, – Федя уехал в Москву. Он где-то работал и опять учился. В два года окончил физико-математический факультет. За выдающиеся способности его оставили при университете и хотели дать ему кафедру. Говорили, что в своё время он был бы самым молодым профессором. Это было перед первой войной. Алёша у нас воспитывался. В тринадцатом году в один год умерли сначала наша мама, а потом мой муж. Я с двумя мальчиками – сыном Колей и Алёшей – приехала к Феде в Москву, вот в этот самый дом. Коле тогда было только шесть месяцев, а Алёше уже девять лет. Алёша в реальное готовился. Зажили мы тогда так: тут вот перегородку к нашему приезду Федя сделал… Я с мальчиками на своей половине, а Федя – на своей. К нему мы и не ходили, – там у него только его старший технический служитель из университета – Ванин такой был – иногда порядки наводил. Федя к нам изредка заходил, – с Алёшей арифметикой занимался. А порой мы его по месяцу не видели – только пройдёт перед окнами. Так мы до революций дожили. Из Москвы тогда многие уехали, пусто было, холодно, голодно.
«А тут вдруг Алёша исчез… Ему было тогда четырнадцать лет, но был он большой, рослый и суровый, не такой, как теперь. Он много старше казался. Алёша-то ни слова не сказал, а только записку оставил, что уходит на войну. Я Феде записку дала. Он прочёл, ничего не сказал, сложил записку и бережно в стол спрятал. Об Алёше – ни слова».
«Страшное время, Таточка, было. Федя редко дома бывал. Я потом узнала, что он на погрузки ходил. Он и теперь ведь ещё очень сильный. Ну, а наука его тогда, мне казалось, никому не была нужна. Я из картофельных очисток с отрубями лепёшки пекла и суп селёдочный варила. Федю кормила, а он съест и, бывало, пошутит: „У тебя, Аня, большие способности к синтетической кулинарии“».
«Ближе к весне Федя перестал ходить на погрузку. Уже порядок устанавливался и в университете опять было много работы. А окончательно он высказался, когда Алёша вернулся…»
– Мамочка Аня, вы, пожалуйста, милая, хорошая, поподробней рассказывайте, ведь я об этом только в книгах читала, – взмолилась Тата.
– Так вот – это было глухой осенью двадцатого года, мы уже топить начали. Вечером стучат в дверь. Я спрашиваю, кто там, а меня чей-то чужой голос по имени называет. Я никак узнать не могу, а он говорит: «Да это я, Лёша!» Я дверь открыла и ахнула: большой, незнакомый, грязный до черноты, в шинели, и солдатский мешок за плечами. Я к нему, а он назад: «Я, тётя Аня, ещё вас гостями награжу!» Я ему на кухне воды нагрела, – у нас ванна тогда не действовала. Он в сенях разделся, пошёл отмылся. А потом вошёл в комнату, тут я его и рассмотрела. Ушёл-то подростком, а вернулся почти мужчиной. Ему федин пиджак чуть не впору пришёлся. Только Алёша стал рассказывать, Федя, слышу, к себе вернулся и тут же к нам на половину прошёл.
Видно, сердце почуяло. Сначала-то он Алёшу не узнал – мы тогда с коптилками последние месяцы досиживали. «Кто это?» – говорит. Алёша встал, Федя на него поглядел и странно так, не своим голосом, спрашивает: «А, Алексей, что же, вернулся?» – А у Алёши голос пропал. Еле-еле вытянул: «Да, папа, отпустили…» Тут Федя ему руки протянул, Алёша к нему, да как заплачет… А со мной, как взрослый, разговаривал! У брата тоже слёзы на глазах… Когда мы все успокоились, Федя Алёше рассказал, что он в большевиках уверился, что они хотят и смогут сделать нас самой великой страной, что теперь для науки такие откроются возможности, каких нигде нет, и ему такое и не снилось. Что он прежде этого не понимал и во многом ошибался и жизни тоже не понимал. А настоящее только теперь начинается, и нужно работать для народа… А через два дня пришли рабочие и сняли перегородку.
Анна Александровна утомлённо замолчала.
– А потом, мама Аня?
– Дядя Федя заставил Алёшу учиться и сам много с ним занимался. Алёша ведь тоже очень умный. Вот и вышел из него учёный. Федя и за моим Колей стал больше присматривать… А дальше ты уже сама, наверно, знаешь.
Тата встала.
– Ах, как это всё интересно! И все вы, мама Аня, какие-то особенные!
– Нет, Таточка, вот в этом ты глубоко ошибаешься, – мы все очень простые люди. А проще дяди Феди человека нет. Его только нужно понимать и самой с ним простой быть. Его честь беречь нужно. Это для него главное. И дело тоже. Вот он Алёшу ведь как любит! А я знаю, хоть он и не говорит, что из других учеников у него главный Степанов. Знаешь, почему? Я тебе не сумею сказать, как у них там в науке, а я слышала, как он с ним разговаривает. Я каждую федину нотку знаю, ты уж мне верь!
– А Коля тоже ведь на дядю Федю похож немного? – Тата встала и задумчиво прошлась по комнате.
– Он и на отца похож. О Коле, милочка, ты должна по-своему судить. Для меня он сын, а для тебя муж.
Это разница большая. Между вами третий не указчик.
– Вот ведь он один уехал…
– А он такой уж бродяга! Алёша сразу своё выбродил, а Коля понемногу! Пусть побродит, вернётся, – на верёвочке ходит! – Анна Александровна улыбнулась.
– Коля, правда, такой чудный бывает, когда возвращается… – ответила Тата. – Только мне скучно без него!.. Поехать я с ним не могла… А он может один уехать, без меня… и вот его нет… и эти друзья его, этот Павел Иванович какой-то…
– А разве Павел Иванович тебе не понравился, когда он у нас зимой гостил? Я бы с ним кого угодно, не только Колю, на край света отпустила.
– На край света!.. И так всего один раз написал… – Анна Александровна посмотрела на свою невестку. Тата стояла к ней спиной и теребила фикус на подоконнике.
Вот она чуть пожала плечами, повернулась, посмотрела на часы в браслете на левом запястье…
– Мне пора, мама Аня!
Тата поцеловала Анну Александровну в щёку. Привычным движением руки поднялись, поправили волосы перед зеркалом. Чётко простучали в передней невысокие каблучки. Мягко захлопнулась выходная дверь. Через открытые окна внимательное ухо различило быстрые шаги на ступеньках крыльца…
Анна Александровна сидела в глубоком раздумье.
Назад: ЧАСТЬ ВТОРАЯ НОВОЕ И СТАРОЕ
Дальше: Глава вторая БОЛЬШАЯ СЕМЬЯ