Бергер лежал на жесткой койке в маленькой камере. Он был не один. Вокруг него толпились люди. Шлюзы открылись, нахлынули воспоминания. Все было как в тумане и, тем не менее, очень отчетливо. Он различал черты лиц, которые не заглядывали в его сознание десятилетиями. Видел прически своих воспитательниц в детском саду. Родимые пятна прабабушки. Каждого игрока футбольной команды шестого класса. Видел отца у столярного верстака и мать у плиты – их образы словно слились с древними гендерными ролями, о которых Бергер составил представление еще в раннем детстве. Из стен вылезали одноклассники из всех классов, родственники, которые давным-давно уехали из страны или умерли, компания друзей в облаке снега на лыжном спуске, коллеги всех званий в разной форме, оскаленные зубы, приближающиеся к его бицепсу, несколько девушек, с которыми он переспал в один день на Пангане, и брюнетка из бара в Барселоне, чье лицо он, видимо, даже не заметил. Женщины из его прошлого продолжали возникать и кружили с загадочными выражениями лиц. Ненависть к женщинам? У Сэма Бергера? Да он же любил этих женщин, по крайней мере в те моменты. Никогда не испытывал ненависти, подумал он, пытаясь встретиться глазами с их уклончивыми взглядами. Только не я. Никогда. И вдруг появилась Фрейя, их первая встреча. Фрейя Линдстрём на вечеринке, куда она пришла с женихом-бизнесменом, по степени оживленности напоминавшим труп. И сразу очевидное родство душ, одинаковый грубоватый смех над странностями жизни. Совершенно такое же чувство юмора. Не эта ли похожесть убила через одиннадцать лет их отношения? Он хотел спросить ее, когда она раз за разом проходила наискосок через его камеру, но, заметив его, она бросила быстрый, испуганный взгляд через плечо. В последний раз он видел ее у пункта досмотра пассажиров в Арланде. Его остановили у заграждений, пришлось звать охранников, Фрейе удалось закрыть своим телом и отвлечь мягкими уговорами близнецов. Бергер слышал их смех, но они так и не увидели его в тот последний раз. Сам он видел их только мельком, и здесь в камере он только угадывал очертания их рук в ладонях Фрейи в Арланде. Но вот близнецы выросли из своих вырывающихся рук и предстали в лихорадочно мельтешащей череде картинок. Ночь, когда, как точно знал Бергер, они были зачаты, тот судорожный жар, когда он выбросил свою сперму глубже обычного в содрогающееся в оргазме тело Фрейи. Потом они в коляске: только он, папа Сэм, мог различить сыновей, даже мама Фрейя часто ошибалась, но папа Сэм – никогда. Вот они плавают в надувных нарукавниках в Адриатическом море; ловят треску в заливе около Хальмстада; спрашивают друг у друга уроки, притворяясь, что играют в телеигру; бегут в детском ночном марафоне, все время поджидают друг друга и добегают до финиша одновременно; поют так громко и неистово, что соседи на Плуггатан в конце концов подают жалобу в жилищное товарищество; стоят весной в зимней одежде в овражке и собирают мать-и-мачеху. И наконец, Арланда, они вырывают руки из рук матери, а она бросает испуганный взгляд через плечо на Бергера. Вокруг нее собрались другие женщины из его жизни, и их взгляды больше не загадочны и уклончивы, но как только он решился посмотреть им в глаза, женщины начали надуваться, как шарики, одна за другой, и беззвучно лопаться. Одной из последних появилась и исчезла Ди. А потом и Фрейя надулась и лопнула.

И осталась только одна женщина.

Сэм бежал в высокой траве, достающей ему до груди. Он пытался догнать золотистую копну волос, которая высовывалась из травы, как нимб, плывущий нимб над зеленым морем. Он запыхался. Наконец, ему удалось подбежать к нимбу, длинные светлые волосы легли на плечи, и Вильям Ларссон обернулся. Сэм никогда не переставал поражаться, и ему никогда не удастся перестать поражаться этому бугристому лицу, по-кубистски торчащим костям. Они быстро обнялись, запыхавшиеся, задыхающиеся. Потом Вильям снова побежал. Сэм не последовал за ним. Вместо этого он залез на камень, камень был скользким, но ему удалось удержаться. Он очистил небольшой глазок в грязном окне.

Под шелест осин, который становился все громче и громче, он встретился взглядом с пятнадцатилетней девочкой. Их взгляды скрестились, а потом с ее лба скатилась капля крови, попала в глаз и окрасила его в красный цвет. И, конечно, он видел там не только это среди выброшенных на берег буев и покрытых патиной якорей, среди веревок, канатов и шкотов. Он видел весь неутомимо тикающий механизм, за которым часто наблюдал и раньше, впечатленный и восхищенный. Он видел идеально скоординированное сочетание согласно работающих шестеренок, колес, заводных пружин, осей, штифтов, валов, балансиров, шпинделей, маятников, рычагов и гирь.

Но и это было не все.

В середине механизма стояла она. Ее опутывали цепи. Мощный часовой механизм неумолимо тикал, медленно, медленно расчленяя ее.

Он встретил взгляд девочки через десятилетия. Он встретил умоляющий взгляд Молли Блум. И проснулся.

И увидел перед собой ничуть не умоляющий взгляд Молли Блум.

Она села на корточки рядом с его койкой и сказала:

– Вставай. Надо спешить.

Ей пришлось ему помочь, ноги не слушались.

– Спешить? – невнятно пробормотал он.

– Руки за спину.

Он повиновался. Она связала ему руки кабельной стяжкой, продемонстрировала пистолет в кобуре и вытолкнула за дверь. В тишине они шли по тоскливому коридору. Дойдя до хорошо знакомой двери в допросную, Блум не остановилась. Они завернули за угол и прошли мимо еще одной двери, ведущей, вероятно, в контрольную комнату.

– Куда мы, черт возьми, идем? – прошептал Бергер. Учитывая количество камер наблюдения под потолком вдоль всего коридора, он не был уверен в отсутствии микрофонов.

Она ничего не ответила, продолжив идти вперед. В конце поразительно длинного пути они оказались перед едва заметной дверью лифта. Блум нажала на кнопку «Вниз», провела карточкой по электронному замку, набрала шестизначный код.

По-прежнему молча.

Бергер посмотрел на их отражение в грязном зеркале в лифте. Впервые он видел себя вместе с ней. Пленник и надзиратель. Негодяй и полицейский. Молли и Сэм. Бергер и Блум. Но все казалось каким-то извращением.

– Ты собираешься пройтись со мной по отделу? – спросил Бергер. – Проведешь меня через строй обманутых и разочарованных коллег?

– Там сейчас даже Дезире Росенквист, наверное, нет, – ответила Блум, когда двери лифта открылись и за ними оказалась черная как сажа ночная тьма.

Блум нажала на подсвеченную красной лампочкой кнопку, и безжалостный свет люминесцентных ламп открыл их взглядам совершенно обычную лестничную площадку. Единственное, что разглядел Бергер через узкое окошко входной двери, был уличный свет.

– Мы вообще в Стокгольме?

Не говоря ни слова, Блум потянула его за собой, в сторону от двери. Она открыла другую дверь, ведущую в довольно большой внутренний двор, где было припарковано несколько машин, среди них – темный фургон Mercedes Vito. Он помигал сквозь дождь, и Бергер услышал щелчок замков. Блум затолкала его внутрь через водительское сиденье, он перевалился через рычаг коробки передач и ручной тормоз и бросил взгляд за спину в багажную часть фургона. Там лежала пара алюминиевых чемоданов. Блум положила туда же свою сумку и его рюкзак с ноутбуком, коробкой для часов, папками, фото в рамках. Бергер заметил даже мобильный телефон в одном из карманов рюкзака. Но ему не хватало одной вещи. Когда он повернулся, вопрос уже вертелся у него на языке, но тут Блум протянула его Rolex Oyster Perpetual Datejust. Весь конденсат испарился. Циферблат выглядел абсолютно сухим. И было ясно видно, что стрелки показывают восемнадцать минут первого.

– Ты любишь часы? – спросила она и покачала «ролексом». – Часовые механизмы?

– Этому научил меня Вильям.

– Вот поэтому-то ты мне и нужен, – сказала она, засунула часы ему в карман пиджака и затянула две больших стяжки вокруг него, так что он оказался прикован к пассажирскому креслу и не мог двинуться с места.

Она завела мотор и, с трудом выруливая с узкого парковочного места, пояснила:

– Ты мне нужен, но я не знаю, могу ли я тебе доверять.

Электронные ворота в узкой арке открылись, и фургон тихо выехал на пустую ночную Бергсгатан. Над ними высилось здание Управления полиции, как суровый средневековый замок.

– Мы в Стокгольме, – констатировал Бергер.

Блум вела машину быстро. Он это оценил.

– А Рой и Роджер? – спросил он.

Она просто помотала головой.

Оба молчали. В парке Тегнерлунден на них со своей каменной глыбы воззрился титан-Стриндберг. Паре нетрезвых ночных пешеходов не удалось перейти Тегнергатан, Молли Блум просигналила, спугнув их и загнав на велодорожку. Дальше она пересекла Свеавеген и свернула на Биргер-Ярлсгатан. По-прежнему в молчании.

Бергеру удалось удержать язык за зубами, даже когда Блум вопреки запрету свернула на Эриксбергсгатан. Но через мгновение он кивнул на здание за окном и сказал:

– Эриксбергская клиника.

Блум бросила на него быстрый взгляд и резко сделала еще один поворот.

– Ботокс, – продолжил он. – Тебе не обязательно было говорить об этом. Почему ты это сделала?

– Я думала, ты умнее, чем ты есть.

– Про мигрень правда?

– А ты думаешь, мне хочется иметь такой вот младенчески-гладкий лоб? Но это помогает.

Он наморщил лоб и больше ничего не сказал. Промолчал он и когда они выехали на коротенькую Стенбоксгатан и встали вторым рядом у дома номер четыре. Блум быстро вышла из машины, беспомощный Бергер остался на своем месте. Она обошла машину, открыла дверь со стороны пассажирского сиденья и посмотрела на связанного Бергера. В руке у нее был нож.

– Буду ли я раскаиваться всю свою жизнь? – спросила она.

– Несомненно, – ответил он. – Если думаешь меня сейчас зарезать.

Она вздохнула и перерезала обе обхватывающие его стяжки. Бергер выбрался на тротуар, но руки у него оставались связаны за спиной.

Блум подтолкнула его вперед, они поднялись по лестнице, она отперла все замки и сказала:

– Круто суметь открыть их все.

– Спасибо. Я долго тренировался.

Они вошли в квартиру. Молли щелкнула выключателем, и мягкий, успокаивающий свет разлился по квартире. Они прошли в гостиную. Шикарный белый диван стоял весь перепачканный. Уродливые пятна ржаво-красного цвета. Бергер почувствовал себя негодяем. Негодяем, которым он и являлся. Блум подвела его к эркеру, присела на край письменного стола и посмотрела на диван.

– Вот здесь ты стоял, – сказала она и взяла со стола один из цветных блоков со стикерами. – Видел их. Может быть, слышал, как внизу в подъезд уже входят Кент и Рой. Что происходило?

Бергер вздохнул и задумался. Над диваном висела огромная фотография с альпинистами.

– Я подумал, что картина очень толстая, – сказал он, кивнув. – Тяжело, должно быть, пришлось грузчикам. Потом я увидел листок на полу и подумал о твоих шести разноцветных блоках стикеров. Я поднял записку и прочитал, достал самый маленький пакетик для улик и засунул его в зад.

– Очень в твоем духе. Ты знаешь, сколько стоил этот диван?

Бергер следом за ней подошел к картине и ответил:

– Именно поэтому мне захотелось его испачкать.

– Хм.

Они подошли к дивану. Бергер показал на пол.

– Здесь лежала записка.

Блум достала из кармана сложенный, все еще влажноватый розовый стикер, развернула его и сказала:

– Лучше повесим его на место.

Она сунула руку под огромную фотографию. Раздался щелчок, и посередине покрытой снегом горы появилась дотоле незаметная вертикальная щель. Блум отошла и наклонилась над диваном. Потом распахнула правую половину картины вправо, левую влево. Так она оказалась в два раза шире, метра четыре, и внутри обнаружилось полное, очень подробное полицейское расследование. Фотографии, заметки, счета, анкеты, выписки из реестров, копии свидетельств, билеты на самолет и – прежде всего – уйма стикеров всех мыслимых цветов.

Молли Блум поместила туда розовый листочек, прикрепила его магнитом и сказала:

– Я все время пытаюсь не думать о том, где он побывал.

Бергер осмотрел необъятный узор из бумажек. Он чувствовал, как его глаза округляются до размеров плошки.

– Черт, ты и вправду ненормальная.

– Ты все еще думаешь, что охотился за этой мразью дольше, чем кто-либо? – спросила Блум и поправила несколько заметок.

Бергер подошел ближе, скользнул взглядом влево и обнаружил собственную фотографию, сделанную в начале девятого класса. Его поразило, каким невинным был его взгляд. Тогда он еще не видел, как его сумасшедший друг пытает девочку в трухлявом лодочном домике. И еще не сбегал оттуда, поджав хвост. И не вытеснял сознательно все происшедшее. Он спросил:

– Кто расставляет у себя в спальне собственные фото в рамках? У кого есть только свои фотографии во время занятий экстремальными видами спорта? У кого настолько тяжелая мигрень, что ее можно вылечить только ботоксом? У кого в холодильнике только протеиновые коктейли и фрукты в пленке? У человека с бзиком. С манией все контролировать.

– Не с манией, – спокойно возразила Блум и показала на одну из фотографий в центре бумажного океана, на которой молодая Молли Блум в полицейской форме стояла на сцене. – Не с манией, а с целеустремленностью. Я на год моложе тебя, а полицейским стала на два года раньше, причем уже имея тогда за спиной актерское образование. А ты все это время мотался по Юго-Восточной Азии, от случая к случаю слушая курсы в университете. Философию изучал, да?

– Я думал, она даст мне ответы на все загадки жизни, – ответил Бергер, рассматривая фотографию пятнадцатилетнего Вильяма Ларссона. Лицо было действительно совершенно искореженное.

– Он бесследно исчез после девятого класса, – кивнув, сказала Молли.

– Что мы здесь делаем? – поинтересовался Бергер.

– Тут есть пустоты. Ты должен помочь мне заполнить их.

– Однако же мы потратили чертову уйму времени на весь этот маскарад, времени, которого нет у Эллен Савингер.

И тут ее прорвало. Все то напряжение, которое угадывалось в ее лице с момента, когда она вытащила его из камеры, аккумулировалось в чистый гнев. Она прижала Бергера к стене.

– А теперь слушай меня внимательно, ублюдок, – рявкнула она. – Мы оба недавно признались, что нелегально вели параллельные расследования. Мы оба признались, что знаем, кто убийца. Мы признались, что наше прошлое тесно сплетено с его. Мы оба безнадежно пропали. Понял? Твой мозг заурядного полицейского-неудачника способен это осознать?

Бергер почувствовал, что глупо таращится на нее.

– Твой аппарат должен был скрыть это, – выдавил он из себя наконец.

– Произошла какая-то нестыковка, не знаю, в чем дело. Кусок нашего конфиденциального разговора выплыл наружу, и над ним очень старательно работают, чтобы раскопать и остальное. Ты понимаешь, что это значит?

– О ч-черт.

Они стояли молча, глядя друг на друга. В конце концов Бергер сказал:

– Что до меня, то это мало что меняет. И так хуже особо некуда. Во мне уже подозревали серийного убийцу. Но для тебя все иначе.

Блум швырнула его на испачканный диван и начала кругами ходить по квартире. Бергер видел, какие мысли ее терзают. Видел, как она взвешивает за и против. Видел, как в ней созрело решение, которое изменит всю ее оставшуюся жизнь.

– Ты уже на свой страх и риск вытащила меня из-за решетки. Ты привезла меня сюда и показала свое тайное расследование. Ты уже приняла решение. Ты нарушила больше законов, чем я.

Она выдохнула. Посмотрела на него. Обвинила его во всем зле, обрушившемся на ее строго контролируемую жизнь. И он чувствовал, что это правда. Также он чувствовал, что не только это правда, но и нечто более тяжелое навалилось на него. Его лицо вытянулось.

Она заметила это. Отпрянула.

Бергер скорчился, опустился на колени, по-прежнему со связанными за спиной руками. Наклонил голову, так что лицо уткнулось в колени.

Молли Блум услышала, как он завыл. Она склонилась к нему.

– О господи, – простонал он. – Сколько их, как ты думаешь?

– У нас есть пять. Предполагаю, что их семь.

– Семь пятнадцатилетних девочек. И никому из них не пришлось бы страдать, если бы я не был таким трусом. Если бы я вступился за тебя, Вильям Ларссон оказался бы за решеткой. И не вернулся бы сейчас, став серийным убийцей. Я, чертов трус Сэм Бергер, создал его.

– Но ты ведь понимал это все время?

Он не сразу смог прекратить вой. Собравшись с силами, Молли протянула к нему руку и положила на плечо. Так они просидели какое-то время. Потом она заговорила:

– Я думаю почти так же. Я тоже струсила. Мне удалось вырваться, но я ничего никому не рассказала ни тогда, ни потом. Я прожила все эти годы, не делясь воспоминаниями ни с кем.

Бергер всхлипнул и сказал:

– И это в свою очередь моя вина.

– Да. Хотя я тоже могла бы его остановить.

– Черт. А теперь у нас совсем нет времени?

– Не знаю, как далеко они продвинулись с анализом записей допросов. Мой начальник Август Стен подчеркнуто недоверчив со мной, Кент и Рой, возможно, уже поднимаются лестнице и вот-вот окажутся у нас под дверью.

– Опять, – сказал он и поднялся. – О нет, только не сейчас.

Она тоже встала, выпрямилась и подытожила:

– По крайней мере, ясно одно: эта картина оставаться здесь не должна.

– Да она же небось весит тонну.

– Именно так она и должна была выглядеть.

Бергер посмотрел на Блум. Она встретилась с ним глазами. Их взгляды скрестились.

– О’кей, – сказал наконец Бергер. – Вильям Ларссон разбрасывает повсюду улики, чтобы за его кошмарные поступки за решетку отправился я. Но знает ли он, что по его следу идешь ты?

– По-моему, нет повода это подозревать.

– Есть.

– Есть?

– Какой у тебя рост?

Она в недоумении посмотрела на него и не сразу ответила:

– Метр шестьдесят девять.

– Точно. Ловушка.

– Что?

– Ножи в доме в Мерсте. Они были отрегулированы не под обычный рост полицейского, даже такого невысокого, как Экман. Они были отрегулированы под средний женский рост. Или, возможно, точно под твой, Молли. Если, конечно, теперь мне будет позволено называть тебя по имени…

Если бы у нее получилось, она бы наморщила лоб. Она задумалась.

– О’кей, – кивнула она и снова достала нож. Бергер видел, что в ней продолжается внутренняя борьба.

Потом она вздохнула и перерезала кабельную стяжку у него за спиной.

Их взгляды встретились. Бергер показал на доску.

– Стало быть, она не весит тонну?

– Нет. Я и еще один человек внесли ее наверх, когда я сюда переехала.

Он кивнул и с трудом начал отодвигать запачканный диван. Махнув рукой в сторону розового стикера со словами «ВЛ плас. хир. Сауд.?», сказал:

– Только не говори, что ты нарочно оставила его здесь.

Она подошла к другому краю дивана и ответила:

– А вот этого ты никогда не узнаешь.

Она медленно закрыла свою половину картины. Он сделал то же. То, что висело сейчас на стене, было лишь огромной фотографией с командой альпинистов на склоне покрытой снегом горы. Вместе они медленно сняли картину со стены. Она действительно оказалась не слишком тяжелой. Похоже, сделана из пенопласта, возможно, бальзового дерева. Они вынесли ее в прихожую. Молли открыла дверь в осеннюю ночь. Шуметь на лестничной клетке посреди ночи было бы глупо, и Бергер не высказал всего того, что хотел бы сказать, когда Блум запирала дверь и они неуклюже тащили картину вниз по лестницам, открывали все двери, запихивали ее в фургон, пока она не промокла окончательно, и усаживались в машину сами.

Несколько минут они просто сидели молча. Слабый свет уличных фонарей сбегал затейливыми узорами по лобовому стеклу, растекался, исчезал, возрождался.

Бергер сделал глубокий вдох и посмотрел на Блум. Наконец, ее взгляд оторвался от игры огней на стекле, и она повернулась к Бергеру.

– Мы не только пытались изничтожить друг друга каждый в своей допросной, – сказал он после долгого молчания. – У нас есть прошлое, которое делает нас крайне неподходящими друг для друга партнерами. Ты серьезно считаешь, что мы должны работать вместе?

Казалось, она впервые по-настоящему встретилась с ним взглядом, не играя роли. Потом она отвернулась и с нетерпеливым жестом, глядя в лобовое стекло, сказала:

– Это единственный путь.

Бергер спросил:

– Ты действительно думаешь, что мы не можем объяснить всего этого и вернуться? Провести настоящее полицейское расследование?

Помолчав, она ответила:

– И ты, и я злоупотребили служебным положением. Нам предложат немедленно сдать удостоверения и служебное оружие. Нас вышвырнут, а на наше место придет группа в меру заинтересованных в ведении нашего расследования невнятных людей. Это не пойдет на пользу Эллен Савингер.

– Ты имеешь в виду Аллана.

– Я имею в виду Аллана и я имею в виду Августа. Аллан и Август. Августу плевать на это, для него СЭПО означает безопасность государства и только, его действия сведутся к тому, что он надолго отправит меня за решетку. Взгляды Аллана тебе известны лучше, чем мне. Он вбил себе в голову старую добрую социал-демократическую мысль, что в Швеции нет серийных убийц и вряд ли есть думающие убийцы. Его желание верить в шведскую безгрешность превратит Вильяма в нелепого, умственно неполноценного похитителя, который совершает нечто подобное впервые. Тебя, может, и не вышибут так жестко, как меня, но вряд ли доверят какие-нибудь серьезные задания. Как насчет архива? Рядовой служащий в полицейском архиве?

– То есть ты предлагаешь, чтобы мы… перешли на фриланс?

– Разве не за ним будущее? – сказала Молли Блум, и пусть Бергер не в первый раз видел ее улыбку, и пусть эта улыбка была откровенно мрачной, но это, во всяком случае, была улыбка, причем адресованная Сэму Бергеру. Он тоже улыбнулся, и тоже, наверное, мрачно.

– Ладно, – согласился он, помолчав. – Я предполагаю, ты присмотрела для нас какое-нибудь хитрое тайное место СЭПО? Что-нибудь в духе конспиративной квартиры ЦРУ, находящейся на отшибе?

– К сожалению, все они находятся под очень тщательным наблюдением.

– Мы бежим, не имея ни малейшего понятия, куда бежать? Это ведь ты думала, что я умнее, чем я есть? Не наоборот?

– И без того было трудно добраться до точки, где мы находимся сегодня, – хмуро сказала она. – Придется поселиться в каком-нибудь мотеле.

Их взгляды встретились, скрестились. Было совершенно очевидно, что оба хотят, чтобы другой сказал то, о чем они думают. О чем они оба думают.

Бергер потер лоб и пришел к выводу, что это его жребий. И начал:

– В принципе мы, конечно, можем поселиться в мотеле. Почему бы нет.

Блум молча смотрела на него. Он издал стон и продолжил:

– Или мы, не медля, попробуем захватить Вильяма…

Ее взгляд никак не изменился. Он остался совершенно таким же. Она не собиралась облегчать Бергеру задачу.

– Лодочный домик, – тяжело выдохнул он.

Она продолжала смотреть на него. Он развил свою мысль:

– После Мерсты положение изменилось. Теперь он знает, что и ты за ним охотишься. Разве наше тайное знание об этом случае не подсказывает нам, что он сидит с Эллен в лодочном домике?

Молли Блум, наконец, отвела взгляд, и он унесся куда-то вдаль, далеко от Стенбоксгатан.

Наконец, она сказала:

– Никогда не поеду туда снова.

Бергер выждал немного и сказал:

– Мы оба уже давно подозреваем Вильяма Ларссона. Мы оба знаем, что существует место, напрямую связанное с нашими подозрениями. Не говори мне, что ты туда не ездила.

Она сидела молча, глядя в неизвестную даль. Бергер снова заговорил:

– Во всяком случае, я там побывал. Тихо, мертво и пустынно давным-давно.

Она медленно кивнула и неохотно призналась:

– Я тоже там была. Там было пусто.

– Ты что-то знаешь о доме?

– Стоит все там же на берегу Эдсвикена. Огорожен и нетронут, пока тянется долгая судебная тяжба между двумя фирмами, которые на него претендуют.

Бергер посмотрел на нее и сказал:

– И все же разве нет безумной, извращенной логики в том, что Вильям должен вернуться туда, откуда все началось? И разве не пригласил он туда нас обоих? Не сидит ли он там, держа Эллен прикованной к часовому механизму, как когда-то держал тебя? Возможно, он сидит там и ждет нас?

И снова по телу Блум пробежало что-то, что было заметно везде, кроме лба, которым она оперлась на левую руку.

– Ну, что ж, – продолжил Бергер. – Тогда мы поедем в лодочный домик. И найдем Вильяма Ларссона.

Она смотрела на него чуть дольше обычного, и только потом завела мотор. Включились стеклоочистители. Блум выехала на Энгельбректсгатан, ведущую вдоль темного как смоль парка Хумлегорден. Они почти доехали до перекрестка с Биргер-Ярлсгатан, когда Молли вдруг заехала двумя колесами на тротуар и остановилась. Если не считать изредка проезжающих мимо такси, на улицах вокруг Стуреплан вообще не было никакого движения. Бергер понял и показал на перекресток.

– Действительно как рыцарь на распутье.

Блум отреагировала мрачной гримасой.

Бергер сказал:

– Налево – на Кунгсхольмен в здание Управления полиции, наперекор всему пытаться избежать увольнения и вдолбить правду начальству, которое не слишком отзывчиво. Направо – в Соллентуну и лодочный домик, к Вильяму Ларссону, к Эллен Савингер. К пугающей свободе.

Блум смотрела в окно. Черные щетки метались по лобовому стеклу. Оно становилось то совершенно чистым, то непроницаемо залитым дождем. Но и она тоже видела эти два пути.

Необычайно явный, жизненно важный выбор.

– Налево или направо? – спросил Бергер. – Последний шанс. Твердая почва или… безлюдные земли?

Молли включила первую передачу и съехала с тротуара.

Потом повернула направо и рванулась по Биргер-Ярлсгатан на север.

В безлюдные земли.