Еще не открыв глаза, Бергер знал, что он находится в допросной комнате.

Зрение – наше самое очевидное чувство. Когда мы просыпаемся, мы хотим сразу же открыть глаза, это сидит в спинном мозге, и только что вернувшееся сознание редко соображает так остро, что ему удается удержать нас от этой инстинктивной реакции.

Однако именно так сейчас и произошло.

Бергер бодрствовал пару минут, пытаясь собрать как можно больше информации, не открывая глаз. Все тело болело, но это не представляло особого интереса.

Прежде всего, он сидел. Пока он был без сознания, его поместили на жесткий стул, а предплечья лежали на подлокотниках, судя по ощущениям, металлических. Он не сразу понял, что руки удерживаются кожаными ремнями вокруг запястий. Стул казался настолько устойчивым, что можно было заподозрить, что он привинчен к полу. В воздухе витал едва уловимый запах подвала.

И все вертелось. Мир вертелся.

Когда синапсы в мозгу у Бергера должны были вот-вот прийти в норму, его пронзило леденящее чувство, что его схватила мразь.

Что Бергер сидит в подвале, и его ждет жестокая пытка.

Что изувеченный труп Эллен Савингер прибит к стене перед ним.

И тут он все вспомнил.

Прежде чем, наконец, открыть глаза, он понял: в комнате находится еще один человек, человек, который, вероятнее всего, внимательно за ним наблюдает.

– Молли Блум, – произнес он, выждал три секунды и открыл глаза.

И действительно перед ним сидела она. Те же светлые волосы, тот же курносый нос, те же голубые глаза, но совершенно другой взгляд.

– Сэм Бергер, – ответила она, пристально глядя на него.

Женщина, раньше сидевшая с ним в допросной под именем Натали Фреден, теперь находилась с ним в совершенно другой допросной. Они хотя бы в здании Управления полиции?

– Укол в шею? – спросил он. – Серьезно?

– Вы дрались, согласно отчету, как трижды сидевший рецидивист, – спокойно ответила Молли Блум. – И пытались разрушить мой дом. И что было бы уместно? Выговор?

– Уместно? Может быть, понимание, кому вы оказываете услугу, сознательно вводя в заблуждение полицейских, ищущих серийного убийцу?

– Хорошо сформулировано, – холодно сказала Молли Блум.

– Если бы вы не заслали к нам подсадную утку, это время могло бы быть использовано для спасения Эллен Савингер.

– И как вы думаете, почему мы заслали подсадную утку? – спросила Молли Блум.

Комната отделилась от нее. Бергер так старался сфокусировать взгляд на собеседнице, что обстановка полностью выпадала из его поля зрения до этого момента, когда снова появилась потребность задуматься. В помещении были голые стены и совсем мало мебели, и кроме подвального запаха не было ни намека на то, где они находятся. Бергер заметил сбоку маленький столик, раздражающе похожий на тот, что стоял в его собственной допросной, включая записывающее устройство с красной лампочкой.

Лампочка горела.

Скользнув по запястьям, которые действительно были пристегнуты кожаными ремнями, взгляд Бергера упал на стол. Дотянуться до него было невозможно. Там находились, помимо его часов, ноутбука, нескольких папок и разных бумаг, еще две отвернутые от Бергера фоторамки, одна из них голубая, а также коробка. Прямоугольная коробка с золотистым замочком.

Коробка для часов.

Бергер мрачно улыбнулся и сказал:

– Око за око?

Она не улыбнулась. И ничего не ответила. Он продолжил:

– Я побывал у вас дома, поэтому вы наведались ко мне?

– Вы забрызгали кровью мой диван? Зачем вы это сделали?

– Потому что он был отвратительно белый. Его надо было изгадить.

– Хм.

– А сами вы черны как грех. Неофициальный «внутренний ресурс» СЭПО. Фу. И потом вы вломились в мой дом и копались там.

– Но, в отличие от вас, я там ничего не уничтожала.

Он все еще думал о ней как о Натали Фреден. Пора бы перестать. Если не считать внешности, между Натали Фреден и Молли Блум наблюдалось очень мало сходства. И прежде всего соотношение сил было совсем другим.

– Вы уничтожили мою жизнь, – сказал он. – Возможно, это хуже, чем запятнанный диван.

– Но не хуже, чем запятнанный и уничтоженный подросток, – парировала Молли Блум.

– Что бы это могло значить?

– Разумеется, всё. Всё, чего всё это касается. Но я не думаю, что вы хотите начать с этого, Сэм Бергер. Я думаю, что вы хотите начать с другого конца. Хотя я обещаю, что к этому мы еще вернемся.

– Внедренные агенты всегда используют чужие слова, – сказал Бергер. – У них ведь нет собственной личности. Вы продемонстрировали, что можете позаимствовать мои. Молодец. Но где ваша собственная личность, Натали Фреден?

– Вы в хорошей форме для человека, который только что был без сознания, – сказала Молли Блум. – Молодец. Но осторожней, головокружение может вернуться в любой момент. А у вас тонкие веки.

– Что?

– «Что?» – это хорошо. «Что?» – это разумная попытка получить время на раздумье. Особенно, если вы вдруг ожидали, что я начну давать довольно развернутый ответ. Вы получили то время, которое хотели, Сэм?

– Нет, продолжайте.

– Веки не просто тонкие, они не скрывают правду. Я посчитала, что вы бодрствовали три минуты восемь секунд. Вы успели догадаться, где находитесь?

– Да, – ответил Бергер. – В другом измерении.

– В каком-то смысле да. Больше нет ничего официального. Мы теперь в другом месте. В другом времени. Но это вы поняли еще до того, как открыли глаза.

– Но все же есть целая группа, целая, черт возьми, команда полицейских, в которой меня прямо сейчас, должно быть, начинает не хватать.

– «Не хватать» – очень эмоциональные слова, Сэм. Вы уверены, что Аллану Гудмундссону или Дезире Росенквист вас не хватает?

– Аллану, вероятно, все равно. Но Дезире – нет.

Молли Блум рассмеялась и сказала:

– Инспектору уголовной полиции, которого вы постоянно недооцениваете? Ей вас не хватает? Ей, с ее глазами грустного олененка?

– Слушайте, мне это надоело, – сказал Бергер и дернул привязанными руками. – Все это было очень забавно, шутка удалась, но у нас есть серийный убийца, которого надо поймать. Развяжите меня.

– М-м-м, теперь я должна вас развязать. Теперь я нашутилась вдоволь.

Ее взгляд был темнее, чем он когда-либо видел.

Бергер предпочел смолчать. Это показалось проще, чем любые слова.

– Да, – наконец произнесла она. – У нас действительно есть серийный убийца, которого надо поймать. Как можно скорее. И быстрее всего мы сделаем это через вас, Сэм Бергер. Мы очень внимательно следили за вами с того момента, когда вы тайком забрали материалы обоих дел: Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон.

– Да это же было всего несколько недель назад, черт побери, – воскликнул Бергер. – А вы раскатывали на велосипеде и разыгрывали дурочку, начиная с Соллентуны больше двух лет назад.

– Я не была в Соллентуне. Я это только сказала.

– Но зачем?

– Потому что там-то все и началось. Мне нужно было выяснить, что вы, Сэм Бергер, знаете об этом деле. Проанализировать ваши реакции.

– Но я же ничего не знаю.

– Вы очень быстро угадали, что это произошло в центре Хеленелунда, на Ступвеген. Как будто уже знали.

– Я знаю центр Хеленелунда, я вырос поблизости.

– Это-то как раз особенно интересно, – сказала Блум, перелистывая свои бумаги.

– И что же там тогда случилось? – спросил Бергер. – Летом больше двух лет назад.

– В апреле того года группа иракских повстанцев перешла границу с Сирией и ввязалась в гражданскую войну. Группа тогда начала называть себя Исламское государство Ирака и Леванта.

– ИГИЛ, – сказал недоумевающий Бергер.

– Или ИГ, как мы называем их теперь. Или ДАИШ – название, которое им не нравится. Молодые мусульмане-сунниты еще раньше во время войны отправлялись воевать против сирийского диктатора Башара Асада. Тогда мы воспринимали их главным образом как наивных борцов за свободу. Но с появлением ИГ стало очевидно, что молодые люди отправляются туда как джихадисты, и мы получили первые указания на то, что ИГ рекрутирует бойцов и в Швеции. Одно свидетельство указывало на живущую в центре Хеленелунда семью по фамилии Пачачи. Двадцатиоднолетний мужчина, Язид Пачачи, родившийся в Швеции в семье суннитов из Ирака, был одним из самых первых подтвердившихся случаев присоединения к ИГ. Было также подозрение, что его сестра Аиша, пятнадцати лет, отправилась вместе с ним. Мы внедрили агентов по соседству и пришли к выводу, что это не так, что на самом деле Аиша Пачачи пропала здесь, в Швеции. Родители были в шоке, узнав о неожиданной радикализации и милитаризации Язида, и исчезновение Аиши оказалось в тени от исчезновения сына, и не сказать, что нас это удивило. Однако все указывает на то, что она пропала в пятницу седьмого июня два с половиной года назад в последний день учебного года. Она попросту не вернулась домой после учебы.

– Но вы поняли это только тогда, когда было уже поздно?

– Слишком поздно, да. Сначала мы в течение нескольких недель думали, что она находится в Сирии, став несовершеннолетней женой какого-нибудь зверя из ИГ. Потом мы слишком много времени потратили на гипотезу, что это было «убийство чести». Теперь же я уверена, что Аиша Пачачи была первой жертвой этого серийного убийцы.

– Но какого черта вы не передали это дело нам, настоящей уголовной полиции?

– Потому что следующая жертва тоже была мусульманкой.

– Дьявол!

– Курдская семья Бервари из района Вивалла в Эребру. Конец ноября того же года, дочь Нефель Бервари, пятнадцати лет, бесследно исчезает. Но и эти родители не заявили в полицию, а замяли дело – судя по всему, ради сохранения чести семьи – и попытались уладить это между собой. Вивалла уже тогда считалась главным оплотом исламизма в Швеции, и мы узнали о пропавшей Нефель Бервари только через агентов в кругах, имеющих отношение к мечети в Эребру. Только тогда мы вернулись к Хеленелунду и Аише Пачачи и начали предполагать, что имеем дело с одним и тем же преступником. Либо серийным похитителем, либо серийным убийцей. Либо и то и другое.

– Который или…

– …расист, или мусульманин, да. Это могло быть что-то внутреннее, связанное с вопросами чести или исламизмом, либо же что-то правоэкстремистское – одинокий сумасшедший вроде Лазерного Человека или организованная группа. В обоих случаях у службы государственной безопасности был повод засекретить расследование.

– Меньше полугода между Аишей и Нефель, – сказал Бергер. – Потом четыре месяца до Юлии Альмстрём в Вестеросе. Темп нарастает. А потом перерыв, почти год до Юнны Эрикссон в Кристинехамне. А дальше восемь месяцев до Эллен Савингер. Разве серийные убийцы не имеют обыкновения совершать преступления все чаще, когда им все удается?

– Если мы не пропустили еще жертвы, – ответила Молли Блум.

Бергер запнулся и откинулся назад, насколько это было возможно. Он рассматривал женщину по другую сторону стола. На ней была другая одежда: обтягивающая белая спортивная футболка, черные брюки, которые были больше похожи на тренировочные, розовые кроссовки.

Совершенно другой человек.

Гораздо больше похожий на альпинистку с фотографий в ее квартире.

Бергер решил пока оставить эту тему и спросил:

– Вы так думаете? Считаете, что есть и другие, необнаруженные жертвы?

– Да. Именно поэтому вы сидите здесь, Сэм Бергер.

Он рассмеялся и сказал:

– А я-то решил, что это начинает походить на по-настоящему продуктивный разговор двух способных полицейских. Но это, конечно, слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Ваш вклад в разговор до настоящего момента был ничтожен. Но теперь все изменится. Давайте сделаем предварительное предположение. Притворимся, что вы впервые слышите об Аише Пачачи и Нефель Бервари. Каким тогда было бы ваше умозаключение, Сэм Бергер?

Бергер смотрел в глубину голубых глаз Молли Блум и заговорил, только как следует поразмыслив:

– До Эллен Савингер цель была скрыть сам факт исчезновения в принципе. Вполне возможно, что действительно есть и другие жертвы – ведь вы совершенно случайно узнали о Нефель Бервари и смогли сделать вывод о повторяющемся преступлении. Я не знал ни об одном из этих случаев – в этом ваше «предварительное предположение» верно – и все же сумел понять, что речь идет о серийном убийце. Но исходя из известных вам фактов о пяти жертвах, следует сделать вывод, что было две серии. До Эллен преступления скрывались. По какой-то причине эта мразь начинает с убийств именно пятнадцатилетних мусульманок – мы не знаем почему, но общая цель состоит в том, что преступление остается скрытым. Возможно, он как-то связан с древней патриархальной культурой, имеющей свои понятия о чести, но более вероятно, что ему просто пришло в голову, что это хороший способ скрыть преступление. Самые успешные преступления – это те, о совершении которых никто не знает. Не исключено, что исчезновение бедных Аиши Пачачи и Нефель Бервари можно рассматривать как тренировку. Следующий шаг сложнее. Мразь поняла, что, когда пропадает девочка из семьи иммигрантов, в СМИ не начинается шумихи. Предубеждение подсказывает людям, что такие случаи связаны с «насилием во имя чести», а этого даже вечерние газеты не рискуют затрагивать. Зато если исчезает пятнадцатилетняя девочка шведского происхождения, поднимается шум. Такую тему общественности проще обсуждать. Следовательно, сложнее скрыть. Как вообще можно скрыть исчезновение пятнадцатилетней шведки? Только выдав его за бегство. Как в случае с Юлией Альмстрём. Вы нашли того парня, с которым она переписывалась? Который сидел в тюрьме и хотел уехать за границу?

– Нет. Его не существует.

– Полгода между Аишей и Нефель. Меньше четырех месяцев до Юлии, логичное ускорение. Но потом?

– Почти год до Юнны Эрикссон, я знаю. Что-то не сходится. Что между ними?

– Откуда же мне знать? – сказал Бергер. – Я докопался до Юлии и Юнны, это все. Но теперь я понимаю, что Юлия и мотоклуб в Вестеросе были преступлением. Преступлением со стороны СЭПО. Вы нарушили свою предыдущую стратегию. Поняли ли вы, что это начало новой фазы, хорошо подготовленной? Почему вы появились на своем велосипеде именно тогда? Что это вообще за история с велосипедом? Зачем было говорить с телевидением? Почему вы назвали имя вашего странного альтер эго, Натали Фреден? Я видел, что вы колебались, на вашем тогда еще не таком гладком лбу были заметны волны.

Бергер посмотрел на ее лоб. С ним действительно ничего не происходило. В отличие от лица. Как будто вся система отражения эмоций переместилась вниз на щеки. После паузы Молли Блум сказала:

– У вас, вероятно, немного кружится голова, Сэм. Прошло не так много времени с того момента, когда вы вломились в мою квартиру и получили трепку от моих ребят. И все равно кажется, что вы как будто думаете, что сидите по эту сторону стола. Вы ведь только что задали пять вопросов?

– Ответьте хотя бы на один из них.

– Натали Фреден была проработанной маской, которую я время от времени использовала, работая под прикрытием. Вы ее уничтожили.

– Надеюсь, навсегда.

– Она уничтожена только в глазах полиции, а Аллан Гудмундссон и Дезире Росенквист хорошо знают, в чем состоит их лояльность. Оба они лояльны по отношению к органам охраны общественного порядка. Они не вы, Сэм.

– Но зачем вы использовали эту маску там и тогда? В Вестеросе?

– Убийца ведь привел нас в мотоклуб, сознательно наведя на ложный след. Мы использовали велосипед, который я заказала для другого задания чуть раньше. Поехали в Вестерос, положив велосипед в багажник, и я попыталась выдать себя за персонажа, который максимально не похож на полицейского. Был шанс, что убийца находится на месте, я присутствовала там просто с целью следить за людьми. Но тут вдруг вылез этот репортер, и мне пришлось поспешно принять решение. Могло ли принести пользу мое появление на телеэкране, где преступник мог меня увидеть и, возможно, заинтересоваться в том или ином смысле? Назвать свое фальшивое имя и рискнуть провалить хорошо проработанную роль не было очевидным решением, но я сочла, что преимущества перевешивают недостатки.

– Потом влетело за это?

Молли Блум рассмеялась.

– Я не вы, Сэм. Не надо нас путать.

– Но ведь нет никакого риска…

– И прежде всего, не стоит меня недооценивать.

И острый взгляд. Бергер понял, что он, вероятно, больше никогда не станет недооценивать Молли Блум.

– Ди знает, что я здесь?

Она посмотрела на него иначе, чем раньше. Возможно, чуть более по-человечески. Хотя это, видимо, не было правильным словом.

– Я же здесь, верно? – сказала Молли Блум.

– Верно, вас отпустили. Но знает ли она, что я здесь? И где это здесь? Я вообще в Управлении? А эти чертовы ремни? Проклятье, что это еще за адское Гуантанамо?

– Тихо, – сказала Молли Блум, глядя ему в глаза.

Удивительно, но он сразу успокоился. По крайней мере частично. Любопытство победило гнев. Кажется, никогда раньше ему не было так любопытно.

Где, черт возьми, он находится?

Кем, черт возьми, является она?

Что, черт возьми, должно сейчас произойти?

– Хотя бы скажите, что на все это у вас есть санкция, – сказал он. – Что вы шведский полицейский.

– На все это есть санкция. Не беспокойтесь. Вы помните, что я обещала вернуться к исходной точке?

– Я полицейский уголовной полиции, – сказал Бергер. – Я запоминаю то, что слышу.

– И что вы помните?

– Я сказал: «Вы уничтожили мою жизнь. Возможно, это хуже, чем запятнанный диван». Вы ответили: «Но не хуже, чем запятнанный и уничтоженный подросток». Стало быть, СЭПО меня подозревает в… Кстати, в чем?

Молли Блум нахмурила брови. Лоб остался гладким.

– Вопрос во времени, – сказала она.

– Времени?

– Когда точно вы взяли материалы дел Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон у региональной полиции?

Бергер сидел молча. Думал. Производил мысли без слов. Пытался разложить все по полочкам.

– Если вы забыли, я вам напомню, – продолжила Молли Блум. – Эллен Савингер забрали от ее школы в Эстермальме седьмого октября, три недели назад. Но вы взяли дела третьего октября, Сэм. Словно уже знали, что Эллен похитят.

Бергер сидел, не шелохнувшись. Блум продолжала:

– Я не могу этого понять, Сэм. Откуда вы заранее знали, что Эллен Савингер будет похищена?

Он хранил молчание. Она наблюдала за ним. Внимательно.

Как изменился ее взгляд! Странно было не только то, что она делится с ним всей этой информацией после того, как его усыпили, сделав укол в шею, но и то, что во взгляде не было ненависти. Скорее интерес.

Все это при ближайшем рассмотрении было очень странно.

– Это правда, что поначалу вы были актрисой?

В ее взгляде отразилось разочарование.

Собравшись с мыслями, она заговорила:

– За четыре дня до похищения Эллен Савингер вы в обстановке строжайшей тайны забрали дела Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон из двух разных полицейских регионов: Митт и Бергслаген. Вы действительно не понимаете, что это действие очевидным образом гораздо подозрительнее, чем стояние с велосипедом у полицейских заграждений?

– Это не так, – ответил он.

Комната начала вращаться. Либо снотворное из шприца еще не было выведено из крови, либо действительность добралась до Бергера. Его осенила догадка, в чем истинная причина того, что он сидит там, где сидит.

Не из-за должностных нарушений.

Все гораздо хуже.

– Не так? – переспросила Молли Блум.

– Реорганизация, – сказал Бергер, превозмогая головокружение.

– Совершенно не понимаю, о чем вы сейчас говорите.

– Хаос под Новый год, – продолжил Бергер, хотя круженье не останавливалось. На него накатила тошнота.

– СЭПО стала самостоятельной организацией, а все остальное объединили в Управление полиции, да. И что?

– У вас есть немного воды?

– Нет, – спокойно ответила Молли Блум. – Просто продолжайте.

– Дело Юлии Альмстрём расследовалось не полицейским регионом Митт, – сказал Бергер. – Мотоклуб в Вестеросе был до реорганизации. Расследованием занималась окружная полиция Вестманланда. Но через месяц с небольшим после реорганизации дело об исчезновении Юлии Альмстрём передали в полицию вновь созданного региона Бергслаген.

– И все это вам удается рассказывать, несмотря на то, что вся комната кружится?

– Откуда вы знаете?

– По вам видно, – спокойно ответила Молли Блум. – Что вы хотели всем этим сказать?

– Что еще в начале октября было довольно просто поднять расследования, не оставив после себя следов. Тогда все еще царил хаос после реорганизации.

– Но вы-то оставили после себя следы. И я думаю, вы действовали не в одиночку.

– Я действовал в одиночку, – неожиданно твердо возразил Бергер.

– Мы еще вернемся к этому вопросу, – сказала Блум, пристально глядя на него. – Во всяком случае, мы нашли следы. Материалы были взяты за четыре дня до исчезновения Эллен Савингер.

– Нет, – сказал Бергер, у которого действительно все по-прежнему кружилось перед глазами. – Я не оставил никаких следов, во всяком случае, ничего относящегося к дате. В системе был бардак, так что все получилось довольно легко. Если после меня нашлись следы, значит, их внесли.

– Внесли?

– Да. Я не оставил после себя никаких следов. И я скопировал файлы через пять дней после похищения Эллен, в понедельник двенадцатого октября. Я тогда все выходные работал над поисками параллелей. Искал других пропавших пятнадцатилетних девочек.

– Все выходные? – воскликнула Блум с невеселой иронией. – Аж два дня?

– Я больше не успел. Я нашел две новых жертвы. Будь у меня больше времени, я бы докопался и до Аиши Пачачи, и Нефель Бервари, несмотря на вашу чертову секретность. Но ведь это вы рассказали мне о том, что были и другие, Натали Фреден. Когда так явно отреагировали на мои слова о «трех местах».

– Эту странную ложь мы отставим в сторону, – сказала Молли Блум. – Это ложь, которая намекает на то, что кто-то имеющий доступ к материалам полиции – то есть полицейский – изменил дату вашего вторжения в базу региональной полиции на более раннюю. Эта ложь слишком глупа, чтобы быть продуманной, поэтому я отношу ее к категории безумных отговорок. И только потому, что это отнюдь не главное. Главное – как вам отлично известно, Сэм Бергер, – это вот что.

Она положила руку на его коробку с часами. Она медленно отвела крючок золотистого замочка в сторону, подняла крышку, открыв обитые бархатом отделения, и сказала:

– Здесь лежит четверо часов марок Jaeger-LeCoultre, Rolex и IWC, все 50-х и 60-х годов. Пятые должны были бы быть у вас на запястье, но тогда мы не смогли бы застегнуть ремни. Поэтому они лежат на столе.

Бергер посмотрел на свой Rolex Oyster Perpetual Datejust. Крошечные капельки конденсата сместились, так что теперь был виден только центр циферблата со стрелками, направленными в разные стороны. Было невозможно определить, сколько времени он провел без сознания.

Глядя на него, Молли Блум сказала:

– В обычном случае для расследования большой интерес представлял бы тот факт, что суммарная стоимость этих часов превышает полмиллиона.

– Это наследство, – сказал Бергер. – От моего дедушки. Его звали Арвид Хаммарстрём.

– Приятно видеть, что вы не потеряли свое чувство юмора, – бесстрастно прокомментировала Блум. – Это говорит о том, что у нас хватит энергии на продолжение допроса. Оно будет совсем другим, могу вас заверить. Но, как я уже сказала, ваши неумеренно дорогие часы заинтересовали бы нас только в обычном случае. А у нас очень необычный.

– Я хорошо разбираюсь в часах, – ответил Бергер и вцепился в металлические подлокотники наполовину утратившими подвижность руками.

– Вы хорошо разбираетесь в часах?

– Я покупаю сломанные и чиню их.

– Вы думаете, меня интересует ваше жалкое хобби? Думаете, я поэтому заговорила о ваших часах?

– Я не понимаю, к чему все это.

– Все вы понимаете, – сказала Блум, взялась за две обитые бархатом стенки отделений и потянула вверх.

В маленьком отделении под часами был виден пластиковый комок. Молли Блум достала один из нескольких крошечных пакетиков и старательно прочитала надпись на наклеенной на него этикетке:

– «Эллен Савингер», ну надо же, – сказала она. – Что это значит?

Бергер молчал. Но было хорошо слышно его дыхание.

– Это можно было бы истолковать в вашу пользу, если бы вы нашли это в доме в Мерсте и утаили от коллег. Посмотрим, что там внутри?

Она расстегнула застежку-змейку и вытряхнула содержимое пакетика на стол между двумя фоторамками. Это была маленькая шестеренка, не больше сантиметра в диаметре.

– Где вы это нашли? – спросила Молли Блум.

Бергер хранил молчание. Давно уже клетки его мозга не работали так энергично.

– О’кей, – сказала она, подождав немного. – Это можно было бы списать на традиционное высокомерие заработавшегося инспектора. «Я нашел нечто, чего никто другой не нашел, и я решу задачу намного быстрее, чем справится официальное расследование». Конечно, это нарушение, но не из худших. Но вот что еще мы имеем.

Она достала еще два пакетика. На расстоянии они казались совершенно одинаковыми, включая этикетки с малюсенькими, написанными ручкой буквами.

Она разложила пакетики, так что все три теперь лежали рядом. Открытый, подписанный «Эллен Савингер» справа, перед ним – шестеренка. Тогда Молли Блум взяла средний и сказала, открывая его:

– «Юнна Эрикссон».

И вытряхнула похожую маленькую шестеренку на стол. Не говоря ни слова, она повторила то же с последним пакетиком, подписанным «Юлия Альмстрём». И еще одна шестеренка, на сей раз чуть побольше, вывалилась наружу. Тогда Молли Блум сказала:

– Если вы украли шестеренку Эллен из дома в Мерсте, то откуда две другие?

Молчание Бергера звенело в комнате, как противоугонная сигнализация.

Блум продолжила:

– Ни в одном случае до Эллен Савингер нет ни трупа, ни места преступления. Было две неудачные попытки найти Юлию и Юнну: мотоклуб в Вестеросе и захоронение лосенка в Кристинехамне, но оказалось, что оба места не являются местами преступлений, имеющими отношение к этим преступлениям. Я еще раз спрашиваю: откуда эти шестеренки?

Поскольку молчание Бергера вступило в новую фазу, на вид заключительную, Молли Блум сказала:

– Мы еще не закончили. Есть и нечто большее. Вы готовы к большему, Сэм Бергер?

Она взяла со стола его «ролекс», положила к остальным часам в коробку и многозначительно на нее посмотрела.

– Шесть отделений. Но только пять штук часов. Грустно, конечно, выглядит это пустое отделение.

Она нагнулась и достала из сумки пачку старых бумаг. Выложила их на стол и сказала:

– На каждые часы такого класса выдается индивидуальный гарантийный талон. Я считаю количество талонов. Один, два, три, четыре, пять… шесть. Но подождите, что-то не сходится. Ведь часов всего пятеро. Считаю еще раз. Один, два, три, четыре, пять, шесть.

– Прекратите, – сказал Бергер.

– Два на Rolex, – неумолимо продолжала Блум, просматривая потрепанные гарантийные талоны. – Два на IWC. Один на Jaeger-LeCoultre. И один на Patek Philippe, вот это да. Где ваши часы марки Patek Philippe, Сэм?

– Их украли.

– Кажется, это жемчужина вашей коллекции, Сэм. Как здесь написано? Patek Philippe 2508 Calatrava. Мы днем проконсультировались с часовщиком, которого называют лучшим экспертом по часам в Швеции, и он даже не захотел оценивать часы с таким названием. Он назвал их бесценными.

Блум замолчала и посмотрела на Бергера. Он выглядел по-настоящему жалко. Она продолжила:

– Вы серьезно утверждаете, что эти бесценные часы у вас украли, а вы не заявили в полицию о пропаже?

– На них нужна особая страховка, – тихо ответил Бергер. – У меня нет на нее денег. И к тому же я знаю, как заявления о краже рассматриваются в полиции. По большому счету никак.

– Когда и как они были украдены?

– Пару лет назад. В фитнес-центре.

– Может быть, два с половиной года? В июне два года назад?

– Что-то вроде того, да.

Блум молча покивала. Потом заговорила:

– Вышеупомянутый часовщик, хоть и отказался оценивать ваши пропавшие Patek Philippe 2508 Calatrava, все-таки сделал кое-что важное. Среди прочего он идентифицировал эти три шестеренки. Они с очень большой вероятностью взяты из Patek Philippe 2508 Calatrava.