Книга: Медное королевство
Назад: Пролог
Дальше: Нари

Али

Ализейд аль-Кахтани не протянул и месяца со своим караваном.
– Бегите, принц, бегите! – вскричал единственный Аяанле из всей свиты путешественников, ворвавшись как-то ночью в шатер к Али, когда они стояли в лагере, разбитом на побережье южного изгиба Евфрата.
Прежде чем он успел что-то добавить, из его груди вырвалось окровавленное лезвие.
Али вскочил на ноги. Он уже успел схватиться за оружие, распорол заднюю стену шатра взмахом своего зульфикара и бросился в ночь.
Его преследовали всадники, но невдалеке сверкали воды Евфрата, черные от обильной звездами ночи, отраженной в текучей поверхности реки. Уповая на то, что оружие закреплено надежно, Али сиганул в воду, как только были выпущены первые стрелы, из которых одна просвистела прямо у него над ухом.
Ледяная вода сковала нервы, но Али плыл быстро – движение давалось так же инстинктивно, как ходьба, – быстрее, чем когда-либо в жизни, с грацией, которая поразила бы его самого, не будь он так занят, спасаясь от верной смерти. Стрелы шлепались рядом с ним в воду, догоняя его, и он нырнул глубоко, пока вода вокруг не помутнела. Евфрат – широкая река, и прошло некоторое время, пока он добрался до другого берега, продираясь сквозь водоросли и сражаясь с бурным течением, так и норовившим утянуть его за собой.
И только когда он выполз на противоположном берегу, на него снизошло тошнотворное озарение: за все это время ему ни разу не пришлось выныривать за глотком воздуха.
Али ахнул и поежился, когда холодный ветер пронизал его намокшую дишдашу. От груди накатила тошнота, но времени, чтобы обдумать случившееся в реке, не было – не тогда, когда лучники верхом на лошадях топтались на другом берегу. Его шатер был охвачен огнем, но весь лагерь был невредим и подозрительно неподвижен, словно остальные путники его каравана получили немой приказ не обращать внимания на крики, которые они могут услышать этой ночью.
Али предали. И задерживаться здесь, чтобы выяснить, кто из ассасинов или сопровождавших его предателей сумеет переправиться через реку, он не собирался. На шатких ногах он поднялся и бросился спасаться бегством, устремившись прямо к протянувшемуся впереди горизонту.
Когда его ноги наконец подкосились, занималась заря. Он упал и с разбегу приземлился на золотой песок. Река осталась далеко позади. Со всех сторон его окружала пустыня и яркая, опрокинутая чаша жаркого неба.
С трудом переводя дыхание, Али окинул взглядом замершую природу, но он был один. Он не знал, что чувствовать – облегчение или страх. Он был один, и впереди простиралась бескрайняя пустыня, а за спиной оставался враг. При себе у него были лишь зульфикар и ханджар. Ни еды, ни воды, ни крова. Он не успел прихватить даже тюрбан и сандалии, которые могли бы защитить его от зноя.
Он был обречен.
Глупец, ты был обречен с самого начала. Твой отец ясно дал это понять. Изгнание Али из Дэвабада было смертным приговором, ясным как день всякому, кто что-то смыслил в политических механизмах внутри его племени. С чего он взял, что сумеет преодолеть это? Что его ждет легкая смерть? Если бы отец желал ему легкой смерти, он бы отдал приказ задушить своего младшего сына в стенах королевского дворца.
Впервые сердце начали сдавливать тиски ненависти. Он не заслужил такого. Он пытался помочь своему городу и семье, а Гасан не мог расщедриться даже на тихую смерть?
Глаза защипали злые слезы. Али сердито стер их с чувством презрения. Нет, он не закончит свои дни, рыдая от жалости к себе и посылая проклятия семье, пока он чахнет в безымянной луже песка. Он – Гезири. Когда пробьет час расстаться с жизнью, его глаза останутся сухими, с губ сорвется хвала Всевышнему, а рука будет сжимать меч.
Он уставился на юго-запад, где была его родина, в направлении, в котором всю жизнь направлял свои молитвы, и впился пальцами в золотой песок. Али проделал ритуалы, необходимые для очищения перед молитвой – ритуалы, которые повторял по нескольку раз на дню с тех пор, как его обучила им мать.
Закончив с этим, он поднял ладони и закрыл глаза, уловив едкий запах песка и соли, въевшийся в его кожу.
«Направь меня, – взмолился он. – Защити тех, кого мне пришлось покинуть, и когда пробьет мой час… – к горлу поступил комок. – Когда пробьет час, молю, будь ко мне милостивее, чем мой отец».
Али приложил пальцы к своим бровям. А затем поднялся на ноги.
Не имея ничего, что сориентировало бы его в обширных нетронутых песках, кроме солнца, Али двинулся вслед за его неумолимым путешествием по небосклону, сперва стараясь не обращать внимания, а вскоре привыкнув к беспощадному пеклу на своих плечах. Горячий песок обжигал его босые стопы – а потом перестал. Он был джинном, и хоть он не мог стать дымом и скользить меж барханов, как могли его предки до Сулейманова благословения, пустыня не убьет его. Он шел день за днем, пока не одолеет усталость, делая остановки только на сон и молитву. Под ярким белым солнцем его мысли, его отчаяние по поводу того, как бесповоротно искалечена его жизнь, уплывали и растворялись.
Его терзал голод. Но пить не хотелось – жажда не мучила Али с тех самых пор, как им овладел марид. Он старался не думать о том, что это может значить, игнорировать новый неуемный краешек сознания, получавший наслаждение от влаги – которую Али ни в какую не хотел называть пóтом, – которая выступала у него на коже и градом текла с рук и ног.
Он не знал, как долго он брел, когда пейзаж наконец не изменился, и из-за барханов поднялись каменистые скалы, как огромные цепкие пальцы. Али рыскал по кряжистым утесам в поисках любого намека на еду. Он слышал, что гезирские сельские жители способны наколдовать целый пир из человеческих объедков, но Али никто не научил подобной магии. Он был рожден принцем, воспитан стать каидом, и всю жизнь, не ведая забот, был окружен прислугой. Он ничего не знал о том, как выживать в одиночку.
Измученный голодом и отчаянием, он съел каждую травинку, какую ему удалось найти, вместе с корешками. Но зря. Наутро он проснулся с чудовищным отравлением. Пепел сыпался с его кожи, и его долго рвало, пока изнутри не стала выходить только пламенно-черная жижа, прожигающая землю.
В поисках тенька, чтобы немного прийти в себя, Али пытался было спуститься с утеса, но его так мутило, что в глазах плясали мушки, и тропа перед ним поплыла. В тот же момент он оступился, поскользнувшись на камешке, и покатился вниз по крутому склону.
Он больно приземлился в расселину скалы, левым плечом врезавшись в выступающий булыжник. Что-то влажно хрустнуло, и обжигающая боль разлилась по его руке.
Али ахнул. Попытался пошевелиться и вскрикнул, когда острая боль прострелила плечо. Мышцы руки сковал спазм, и он сквозь зубы втянул воздух, сдерживая брань.
Поднимайся. Так и умрешь здесь, если сейчас не поднимешься. Но ослабшие ноги отказывались слушаться. Из носа хлестала кровь и заполняла рот, а он лишь беспомощно смотрел на скалы, остро очерченные на фоне яркого неба. В расселине внизу виднелись только песок да голые камни. Ничто живое по иронии судьбы здесь не задерживалось.
Али проглотил всхлип. Он понимал, что бывают способы умереть и пострашнее. Его могли бы схватить и подвергнуть пыткам враги отца, или ассасины – разрубить на части, лишь бы заполучить «доказательство» своего кровавого триумфа. Но, да простит его Всевышний, Али не хотел умирать.
Ты – Гезири. Ты веруешь во Всеблагодетельного. Не унижай своего достоинства. Дрожа всем телом, Али зажмурился от боли, силясь найти умиротворение в священных стихах, давным-давно заученных наизусть. Но это было нелегко. В обступающей темноте то и дело проглядывали лица близких, оставшихся в Дэвабаде: брата, чьего доверия он окончательно лишился; подруги, чьего возлюбленного он убил; отца, который решил казнить Али за преступление, которого он не совершал. Их голоса мучили его, пока наконец Али не лишился сознания.
Проснулся он от того, что кто-то впихивал ему в глотку нечто совершенно омерзительное на вкус.
Али распахнул глаза и поперхнулся. Рот был полон чем-то хрустящим, с металлическим, неправильным привкусом. Перед глазами поплыло, но ему удалось сфокусироваться на фигуре широкоплечего мужчины, присевшего рядом с ним на корточках. Лицо проступало фрагментами: неоднократно сломанный нос, грязноватая черная борода, глаза с нависающими веками.
Глаза Гезири.
Мужчина положил увесистую ладонь Али на лоб и отправил еще одну ложку, полную мерзкого варева, ему в рот.
– Ешьте, маленький принц.
– Ч-что это? – давясь, спросил Али. В гортани так пересохло, что вопрос прозвучал слабым шепотом.
Джинн заулыбался.
– Сернобычья кровь с толченой акацией.
Желудок Али немедленно воспротивился. Он наклонил голову, чтобы вырвать, но мужчина зажал ему рот ладонью и начал массировать горло, пропихивая отвратный продукт в пищевод.
– Э-э, не надо так. Кто же отказывается от пищи, которую с такой заботой приготовил для тебя гостеприимный хозяин?
– Дэвабадцы, – раздался второй голос, и, посмотрев себе под ноги, Али заметил женщину с толстыми черными косами и лицом, словно высеченным из камня. – Никаких правил приличия. – Она подняла зульфикар и ханджар Али. – Превосходное оружие.
Мужчина показал Али узловатый черный корешок.
– Ели что-нибудь подобное?
Али кивнул, и он фыркнул:
– Глупец. Ваше счастье, что от вас не осталась горстка праха. – Он сунул под нос Али очередную порцию кровянистой дряни. – Ешьте. Вам нужно восстановить силы, чтобы вернуться домой.
Али слабо оттолкнул ложку. У него все еще кружилась голова, и он был в полном замешательстве. По расселине просвистел ветер, иссушив выступившую на коже влагу. Он поежился.
– Домой? – переспросил он.
– В Бир-Набат, – ответил мужчина, как будто иного и быть не могло. – Домой. До него всего-то неделя пути на запад.
Али пытался помотать головой, но шея и плечи одеревенели.
– Нельзя, – просипел он. – Я… иду на юг.
Больше он понятия не имел, куда податься. Исторической родиной клана Кахтани были неприступные горы, протянувшиеся вдоль южных тропических берегов Ам-Гезиры – только там он мог надеяться найти союзников.
– На юг? – расхохотался мужчина. – Ты чуть живой, и надеешься пройти всю Ам-Гезиру? – Он скормил Али еще ложку лекарства. – В этих краях в каждой тени прячется наемник, которому нужна твоя голова. По слухам, огнепоклонники озолотят того, кто убьет Ализейда аль-Кахтани.
– Что нам бы и следовало. А не переводить провиант на капризного южанина.
Али с трудом проглотил гадкое варево и, щурясь, посмотрел в ее сторону.
– Ты готова убить брата-Гезири за иностранную монету?
– Кахтани я готова убить задаром.
Али опешил от враждебности в ее голосе. Мужчина, Любайд, наградил ее недовольным взглядом, после чего снова повернулся к Али.
– Извиняюсь за Акису, принц, но сейчас не лучший момент для путешествий по нашим землям. – Он отставил глиняную чашку. – Мы годами не видим ни капли дождя. Наши посевы сохнут, запасы пищи иссякают, дети и старики гибнут… Мы посылали гонцов в Дэвабад с мольбами о помощи. И знаешь, что сделал наш король, наш брат-Гезири?
– Ничего. – Акиса сплюнула на землю. – Твой отец нам просто не отвечает. Так что не надо песен о племенных узах, аль-Кахтани.
Али был так выбит из сил, что даже не испугался ненависти на ее лице. Он бросил еще один взгляд на свой зульфикар у нее в руках. Его лезвие всегда было остро наточено. Во всяком случае, если они надумают им воспользоваться, мучения Али быстро подойдут к концу.
Он подавил очередной рвотный позыв, но в горле оставался сильный вкус крови сернобыка.
– Что ж, – слабо выговорил он, – в таком случае – вынужден согласиться. Не стоит переводить на меня это. – Он кивнул на варево в руках Любайда.
Последовала долгая пауза. А потом Любайд прыснул со смеху, да так, что по расселине разлетелось звонкое эхо.
Продолжая смеяться, он без предупреждения подхватил Али под раненую руку и решительным движением вправил вывих.
Али вскричал, перед глазами замельтешили черные точки. Но как только плечо встало на место, жгучая боль начала затихать. В пальцах защекотало, и к онемевшей руке шквальной волной вернулось чувство.
Любайд усмехнулся. Он размотал гутру – головной убор северных Гезири – и тут же соорудил из нее повязку на плечо. За здоровую руку он поднял Али на ноги.
– Не теряй чувства юмора, юноша. Оно тебе пригодится.
Огромный белый сернобык терпеливо ждал у устья расселины. На одном боку запеклась струйка крови. Вопреки всем его протестам, Любайд подтолкнул Али и усадил на спину животного. Али вцепился в длинные рога, глядя, как Любайд отнимает зульфикар у Акисы.
Он положил меч на колени Али.
– Вот заживет плечо, глядишь, и снова сможешь махать этим.
Али изумленно уставился на зульфикар.
– Но я думал…
– Что мы тебя убьем? – Любайд покачал головой. – Нет. Во всяком случае, не сейчас. Если ты способен на такое.
С этими словами он указал обратно на расселину.
Али проследил за его взглядом, и у него отвисла челюсть.
Нет, отнюдь не пот промочил его одежду. Там, где он лежал при смерти, из ниоткуда возник миниатюрный оазис. Меж камней, на которых покоилась его голова, бил родник, стекая ручейком по ложбинке, покрывшейся свежим мхом. Второй родник, пузырясь, вырывался из-под песка, заливая водой вмятину, оставленную его телом. Ярко-зеленые побеги проросли на островке окровавленной земли, и на распустившихся растениях блестела роса.
Али сделал вдох и почувствовал свежий запах влаги в воздухе пустыни. Запах возможностей.
– Понятия не имею, как это тебе удалось, Ализейд аль-Кахтани, – сказал Любайд. – Но если ты умеешь призывать воду в безжизненные пески Ам-Гезиры, что ж… – Он подмигнул. – Тогда ты стоишь явно больше нескольких иностранных монет.
Назад: Пролог
Дальше: Нари