В предыдущих главах летописи неоднократно упоминалось имя иеромонаха Илариона, который был духовником Саровской обители, уважаемым самим батюшкой о. Серафимом. Великий старец всех приходящих к нему направлял для исповеди к о. Илариону, и даже поручил последнему постригать в рясофор дивеевских девушек.

Иеромонах Иларион был учеником игумена Назария, о котором говорилось выше. Игумен Назарий, постриженник Саровской пустыни, избранный в настоятели Валаамского монастыря, вернулся под конец жизни опять в Саров, где наставлял братию и приходящих своим высоким примером и словом любви. Иеромонах Иларион, из санкт-петербургских граждан, был пострижен в монашество в Валаамском монастыре в 1797 году. В Сарове всего он пробыл 50 лет. Это был монах строгой и чистой жизни, известный многим лицам, так как Саров посещался при о. Серафиме тысячами народа всех званий и состояний. Всех обращающихся к нему он назидал и утешал: Господь даровал ему дар слова на пользу душ. Вся жизнь его была посвящена подвигам добра, молитвам о спасении ближних, милосердному врачеванию болезней греховных, душеспасительным наставлениям и вообще строжайшему благочестию, поэтому о. Иларион не мог прожить без искушений, гонений и страданий. Так, он писал своему товарищу в Троице-Сергиеву Лавру: «Я и в Сарове спасительном живу, да худо; ведь место не спасет. Иуда и при Самом Христе не спасся. Вы советуете мне не унывать, а паче великодушно радоваться, помня многие о том апостольские слова. Сей самый, брате, путь мой и есть. Великодушные, доблестные души свойства есть в напасти не отчаиваться; благородного же дело есть не токмо в счастии благодарить Господа, но и в несчастии туюжде благодарность являть… И что может быти лучше сего, как сносить жребий свой великодушно и без роптания. Нет ничего великодушнее, как забывать нанесенные нам обиды. Сия и сим подобная размышляя и сам себя подкрепляя, сам себе глаголю: «Претерпевай, грешниче, скорби, в печалех похваляй Бога. Ниже без труда покой, ниже без брани победа получается. А побеждающему, глаголет Христос, дам ясти от древа животнаго, еже есть посреде рая Божия. И побеждаяй наследит вся: и буду ему в Бога, и той будет Мне в сына» (Апок. 21, 7)». (Достопам. иноки Саровской пуст., М., 1884 г.)

Одновременно с отцом Иларионом подвизался в Сарове иеромонах Евгений, «усердный служитель в обители», как сказано в его жизнеописании (Достопам. иноки Саровские, с. 172). Этот смиренный благоговейный старец имел истинный образ благочестия и кротости, поэтому новоначальные, поступая в обитель, с особенной доверенностью поучались от него трудолюбию, молитвословию и прочим иноческим добродетелям. Душа его, проникнутая благочестием, обращала на него внимание новоначальных послушников, и старческое его обращение заставляло их уважать его и деятельно подражать его целомудрию, послушанию, кротости и смирению.

Он таким образом много споспешествовал ищущим спасения к преуспеянию в духовной жизни.

Упоминалось в предыдущих главах также о казначее Исайе, который исполнял должность следователя по ложным наговорам на о. Серафима. Он был родом из московских купцов и поступил в Саровскую пустынь в 1805 году. Постриженный в монашество в 1812 году, он в 1822 году был определен в должность казначея и впоследствии избран настоятелем Саровской пустыни.

Ничего нет удивительного, что о. Серафим терпел от своих современников по наущению врага человечества различные скорби, доносы, преследования, ибо, по слову Св. Евангелия, не было и никогда не будет чести пророку в своем отечестве. В числе иноков, обращавшихся к о. Серафиму не столько за советами, ибо их не исполняли, сколько за предсказаниями, был некий Иван Тихонов Толстошеев, живописец по ремеслу из г. Тамбова. Так как характеристика этого инока, имевшего столь пагубное влияние на Дивеевскую обитель в течение многих лет, должна быть выведена с подобающей для истории осторожностью, то составителю летописи остается обратиться к повествованиям, рассказам и свидетельствам современников его, предоставляя им самим слово. Наиболее рисуют характер, душевные качества и деятельность Ивана Тихонова слова самого старца о. Серафима, затем отзыв о нем впоследствии приснопамятного Филарета, митрополита Московского, и мнение Св. Синода по указам 1861 года.

Начнем только с того, что Иван Тихонов, вкрадчивый, способный, льстивый и тщеславный, по отзывам и теперь живущих в Дивеевском монастыре дивных стариц, определенных туда самим о. Серафимом, поселил в мельничную обитель свою двоюродную сестру, которой выстроил келью. Под этим предлогом он часто просился в Дивеево и как бы стремился приобрести влияние на сестер. Мы упоминали о том, что при межевании земли, подаренной г-жой Постниковой, находился и инок Иван Тихонов. По этому поводу в рассказах старшей сестры мельничной обители Прасковьи Степановны встречается следующее (тетрадь № 1, рассказ 3):

«Когда отводили землю, — говорит она, — Иван Тихонович вместе с г. Мантуровым жили у нас в обители целую неделю; я, грешная, была старшей над сестрами, и в продолжение этой недели батюшка несколько раз приказывал ко мне, что он гневается на меня, — зачем живет у нас Иван Тихонович (как звали о. Иоанна) и чтобы я его непременно выслала, но я сделать этого не посмела, и после, когда я пришла к батюшке, он строго мне выговаривал за это».

Чудный подвижник и единственный верный послушник и друг, бывший помещик с. Нучи, строитель Рождественских храмов в Дивееве, Михаил Васильевич Мантуров записал следующие свои показания о послушнике Иване Тихонове (тетрадь № 6).

«Иду я раз к батюшке Серафиму и встретил по дороге Ивана Тихоновича, который шел от него, и говорит мне: «Расскажу вам, батюшка, как я сейчас напугался! Пришла мне вражья мысль выйти из Сарова, и очень смущался я. Пошел я к батюшке, застаю его у источника, сидит он, одна ножка в лапотке, а одна разута, да берестою водицу из источника и на головку, и на ручки, и на ножку поливает. Я смотрю, подошел и остановился, а он, не оборачиваясь и не поднимая головки, спрашивает, да так-то сурово: «Кто там?» Я испугался и говорю: «Я, убогий Иоанн!» А батюшка-то опять еще суровее: «Кто там?» — переспрашивает. «Убогий Иоанн, Иоанн убогий!» — говорю я, а сам весь растерялся, все мысли вылетели у меня, подхожу ближе… Батюшка мне и говорит: «Оставь то, что ты задумал! Оставь то, что ты задумал!» И так несколько раз повторил мне, и тут только вспомнил я, с чем шел к батюшке. Не получив благословения выйти из Сарова, я со страхом упал ему в ноги и стал у него просить прощения. «Во, батюшка, о том-то я тебе и говорю! — отвечает батюшка на мои мысли. — Оставь то, что ты задумал! И вот я, Серафим убогий, тебе говорю: если ты когда-нибудь оставишь Саров, то ни здесь, ни в будущем не узришь лица Серафима!”»

«Вы должны оставаться в Сарове! — сказал я, — продолжал М. В. Мантуров, — стало быть, нет вам на то Божия благословения!» — и пошел я своей дорогой к батюшке. Прихожу на источник и застаю батюшку точно в том же положении, как рассказывал Иван Тихонович: с разутой ножкой, поливающим берестой воду. Подхожу получить благословение, а он меня и спрашивает: «Кто с тобой по дороге встретился, батюшка?» «Иван Тихонович — живописец», — отвечаю я. «Ну вот, батюшка, будь ты мне в том свидетель, что я, сколько ни уговаривал его оставить, что он задумал, никак не мог уговорить. Так вот, батюшка, будь ты мне свидетель, что я в душе его не повинен! Вот то-то, и видишь, я руки, и ноги, и голову-то себе на что поливаю… в свидетели тебя беру, батюшка, что я в душе его не повинен!» (рассказ № 67).

«Бывая в Сарове, — говорит далее Михаил Васильевич, — и ничего не примечая еще дурного в Иване Тихоновиче, хоть никогда он мне не нравился, я по зову его заходил иной раз к нему напиться чаю. Раз спросил меня батюшка, где я был. «Пил чай у живописца тамбовского» — ответил я. «Во, радость моя! — воскликнул батюшка, — не ходи ты к нему никогда! Это во вред тебе послужит, батюшка! Ведь он зовет-то тебя не теплым сердцем, а чтобы от тебя чего выведать!» С тех пор я перестал ходить к Ивану Тихоновичу. Удивительно, как все знал и как берег нас батюшка!» (рассказ № 68).

«Один раз тоже пришел я к батюшке, а он такой скорбный: «Вот, — говорит батюшка, — одолевает меня Иван-то Тихонович из Тамбова, все просит: дай да дай мне, батюшка, послушание! Ну а в чем я ему дам послушание-то? Обсуди-ка сам, в чем я ему дам послушание-то? А вот и говорю я ему, батюшка: нет тебе дороги в моих девушек входить! А коль хочешь защитить их от обид братии, как работают здесь, то можешь! Вот я тебе говорю, другого я ему никакого послушания не давал, батюшка!» (рассказ № 693).

«Перед отъездом моим за послушание батюшки Серафима к г. Куприянову пришел я в Саров с батюшкой проститься, он и говорит мне: «Во, батюшка, одолел меня Иван из Тамбова: благослови я его выйти из Сарова, а я сказал ему: если ты не выйдешь, то со временем тебя в казначеи произведут, а если выйдешь, то ни в этом, ни в будущем свете не узришь ты лица Серафимова, и никогда уже в Сарове не будешь! Так вот я сказал ему, батюшка, так и тебе это сказываю, и ты это попомни!» (рассказ № 70).

Елисавета Алексеевна Ушакова, нынешняя игуменья Мария, в свое время сообщила рассказ, подтверждающий повествование М. В. Мантурова. В тетради № 2, рассказ № 3, говорится:

«Помню я, как в 1845 году отец Иоасаф (Иван Тихонович) ежедневно и постоянно повторял всем нам, и кто лишь хотел его слушать, один и тот же рассказ о батюшке Серафиме, показывая на то изображение его, где батюшка представлен у источника с разутой ножкой, поливающим ковшиком, сделанным из бересты, воду себе на голову». Затем следует точный рассказ Ивана Тихоновича, ответ Мантурова и слова батюшки о. Серафима, после чего Елисавета Алексеевна прибавляет: «Постоянно до 1848 года повторялось это отцом Иоасафом. В этом же 1848 году он совершенно отчаялся, что, не находя полезным, не хотят его производить в иеромонаха в Сарове, чтобы он исполнял в Дивееве должность духовного попечителя, и перешел в Нижегородский Печерский монастырь, где получил пострижение в иеромонахи. Помня свои собственные рассказы о предсказании батюшки, в случае его выхода из Сарова, и после своего перехода принявший уже совсем иной вид и обнаруживший настоящий свой характер, весьма неутешительный и нелестный, он уже с этого времени даже не упоминает о том, что прежде так охотно и постоянно всем желающим его слушать рассказывал».

Враг не оставляет человека в покое до самого гроба. Поэтому о. Серафим во многих возбуждал зависть и злобу на то, что всех принимал к себе, делал добро, не различая полов. Один брат (инок) решился даже сказать ему: «Тебя много беспокоят обоих полов люди, и ты пускаешь к себе всех без различия». Отец Серафим, оправдывая себя от пустого нарекания, привел в пример св. Илариона Великого, который не велел затворять дверей ради странников. «Положим, — говорил он, — что я затворю двери моей кельи. Приходящие к ней, нуждаясь в слове утешения, будут заклинать меня Богом отворить двери и, не получив от меня ответа, с печалью пойдут домой… Какое оправдание могу тогда привести Богу на страшном суде Его?» Отсюда видно, что о. Серафим считал прием к себе всех приходящих делом совести, обязательством жизни, в котором Бог потребует от него отчета на суде.

Некто выразил ту же мысль еще решительнее: «Тобою, — говорил, — некоторые соблазняются». Старец ответствовал на сие так: «Но я не соблазняюсь ни тем, что мною одни пользуются, ни тем, что других это соблазняет».

Гораздо чувствительнее для него была беседа игумена Саровской обители о. Нифонта. Раз, возвращаясь из пустыни в келью, встретился старец Серафим с о. Нифонтом. По своему смиренномудрию предваривши настоятеля поклоном, он приветствовал его, по обычаю иерейскому, братскою любовью. Отец же игумен Нифонт, ублажая старца за его подвиги, вместе с тем передал ему мысль братии, которые по строгости своего воззрения не одобряли, что о. Серафим принимал к себе людей всякого пола и рода, хотя и для спасительного назидания. «Особливо, — говорил он, — тем соблазняются, что ты оказываешь милостивое попечение сиротам дивеевским». Игумен Нифонт любил и уважал старца Серафима и держал к нему такую речь единственно потому, что братия соблазнялись… Выслушав слова отца игумена, старец снова упал к нему в ноги и дал ему мудрый и спасительный ответ — не предаваться на будущее время ложным внушениям и не принимать от братии всякого слова на ближнего без рассуждения. «Ты пастырь, — говорил он, — не позволяй же всем напрасно говорить, беспокоить себя и путников, идущих к вечности. Ибо слово твое сильно, и посох, как бич, для всех страшен». Старец Нифонт выразил свое согласие на то, чтобы о. Серафим не изменял своего направления и по-прежнему продолжал всех принимать к себе, ради их душевной пользы. Так повествует составитель жизнеописания о. Серафима.

Не менее соблазнялись Саровские монахи тем, что в Дивеевской обители батюшка Серафим приказал сестрам пономарить, читать непрестанно Псалтирь в церкви и т. д. Сестра Ксения Васильевна Путкова свидетельствует (тетрадь № 4, биография Елены Васильевны), что раз, когда она пришла к батюшке Серафиму, он сказал ей: «Восстали, радость моя, восстали на убогого-то Серафима, укоряют, что, говорят, выдумал девушкам в церкви быть, Псалтирь читать да в церкви ночевать! Когда это слыхано, где это видано! Вот и приходят ко мне, матушка, и ропщут на убогого Серафима, что исполняет приказания Божией-то Матери! Вот, матушка, я им и раскрыл в прологе из жития-то Василия Великого, как блазнились на брата его Петра, а святитель-то Василий и показал им неправду блазнения их да силу-то Божию. И говорю: а у моих-то девушек в церкви целый сонм ангелов и все силы небесные соприсутствуют! Они, матушка, и отступили от меня, посрамленные. Так-то вот, радость моя, недовольны на убогого-то Серафима, жалуются, зачем исполняет он приказания Царицы Небесной! Сама Она Пречистая заповедала мне, а я вам заповедую, и да не смущается сердце ваше! Свято храните то и никого в том не слушайте!»

Чтобы видимо убедить всех, что Господу и Царице Небесной угодно, дабы о. Серафим занимался Дивеевской обителью, великий старец выбрал вековое дерево и помолился, чтобы оно преклонилось в знак Божия определения. Действительно, наутро это дерево оказалось выворочено с громадным корнем, при совершенно тихой погоде. Об этом дереве имеется множество записанных повествований сирот о. Серафима.

Так, Анна Алексеевна, одна из 12 первых сестер обители, рассказывает (тетрадь № 6, рассказ 7) следующее: «Была я тоже свидетельницей великого чуда с покойной сестрой обители Ксенией Ильиничной Потехиной, впоследствии недолго бывшей начальницей нашей мельничной общинки, позже благочинной монастыря нашего монахиней Клавдией. Приходит к батюшке Серафиму живописец тамбовский, саровский послушник Иван Тихонович. Долго толковал с ним батюшка, что напрасно блазнятся на него, что печется он о нас, что это он делает не от себя, а по приказанию ему Самой Царицы Небесной. «Помолимся, — говорит батюшка Серафим, — мню, что древу этому более ста лет… — При этом он указал на дерево громадных размеров… — Простоит оно еще много лет… Аще же я творю послушание Царицы Небесной, преклонится древо сие в их сторону!.. — И указал на нас. — Так и знай, — продолжал о. Серафим, — что нет мне дороги оставлять их, хотя они и девушки! И если брошу я их, то и до Царя, пожалуй, дойдет!» Приходим мы на другой день, а батюшка-то и показывает нам это самое здоровое и громадное дерево, точно бурей какою вывороченное со всеми своими корнями.

И приказал батюшка радостный, весь сияющий, разрубить дерево и отвезти к нам в Дивеево». (Корень его хранится доселе в кладбищенской церкви с прочими вещами о. Серафима.)

Старица Прасковья Ивановна свидетельствовала (тетрадь № 6, рассказ 13), «что, остановившись и показывая ручкой на одно громадное дерево, сказал мне батюшка: «Матушка, помолимся трое суток, оно и преклонится!» Я молчу, да и думаю, идучи-то: это, видно, батюшка прикажет мне рубить его! А он опять еще и еще повторил те же слова. Совсем о том позабыв, я и не молилась о древе, а через три дня прихожу, как батюшка наказал, и застаю его у этого самого дерева, которое уже лежало со всеми точно страшной бурей вывороченными вверх корнями; бури же никакой не было. Тут как раз еще одна из наших сестер была, батюшка-то и говорит нам: «Это ради вас, матушки, это ради вас!» И радостно приказал ей рубить ветки и отвезти в Дивеево на дрова, а мне, подав топорик свой, приказал отрубить вершину. Топорик этот так я и сберегла и в 1852 году отдала его матушке начальнице, и хранится он в батюшкиной у нас пустынке».

«Исполняла я послушание при лошадях, — говорила Домна Фоминична (впоследствии монахиня Дорофея, тетрадь № 6, рассказ № 35), — и поехала в Саров за щепами да прутьями на дрова. Прихожу к батюшке Серафиму, а он сидит на большущем свалившемся древе, обрубая его ветки, да и говорит мне: «Вот видишь, радость моя, что я рублю-то! Это ваше, ваше, матушка, чудное древо, ради вас и для вас преклонилось оно; вот прикажи сестрам-то, что нарублю, сложить все в одно место, а как подмерзнет, подъезжай на лошадке, да и увози все к себе»».

Настоятель Николо-Барковской пустыни игумен Георгий, бывший гостинник Саровской пустыни Гурий, свидетельствует (тетрадь № 6, рассказ № 79), что, пришедши однажды к старцу о. Серафиму в пустынку, нашел его, что он перерубал сосну для дров, упавшую с корнем. По обычном приветствии старец открыл об этой сосне, которую рубил, следующее: «Вот я занимаюсь Дивеевской общиной, вы и многие меня за это зазирали, что для чего я ими занимаюсь; вот я вчерашний день был здесь, просил Господа для уверения вашего, угодно ли Ему, что я ими занимаюсь. Если угодно Господу, то в уверение того, чтобы это дерево преклонилось. На этом дереве от корня аршина полтора вышины была заметка вырублена крестом. Я просил Господа сего уверения, вместе с тем, что если вы или кто о них попечется, то будет ли угодно это Богу. Господь исполнил для вашего уверения: вот дерево преклонилось. Почему я занимаюсь ими? Я о них имею попечение за послушание старцев: строителя Пахомия и казначея Исайи, моих покровителей; они о них обещались пещись до кончины своей, а по кончине заповедали они, чтобы Саровская обитель вечно не оставляла их. А за что? Когда строился холодный соборный храм, денег не было в обители, и тогда странствовала вдова полковника, имя ея Агафья; она пришла сюда и с ней три рабыни единомышленные. Эта Агафья, возжелав спастись близ старцев, избрала местом спасения село Дивеево, тут поселилась и сделала пожертвования деньгами на устройство собора; не знаю, сколько тысяч, но знаю только, что привезено было от нее три мешка денег, один был с золотыми, другой — с серебряными, а третий — с медными, и были они полны оными-то деньгами. Собор и сооружен ее усердием, вот за что обещались о них вечно пещись, и мне заповедовали. Вот и я вас прошу, имейте о них попечение, ведь они жили тут двенадцать человек, а тринадцатая сама Агафья. Они трудились для Саровской обители, шили и обмывали белье, а им из обители давали на содержание всю пищу: как у нас трапеза была, и у них такова же была. Это продолжалось долго, но батюшка игумен Нифонт это прекратил и отделил их от обители, по какому случаю, не знаю! Батюшка Пахомий и Исайя пеклись о них, но никогда в их распоряжение не входили, ни Пахомий, ни Иосиф; я и то не распоряжался ими, и никому нет дороги ими распоряжаться.

Вот и о. Иван наш, — продолжал старец, жалуясь на Ивана Тихонова с негодованием, — испросил благословение у батюшки Нифонта в Дивеево, поблизости; приедет туда, говорит, что я его послал — Серафим; заводит у них пение партесное, вводит некоторые обычаи, это им не нравится, приходят они ко мне, жалуются со слезами; так не должно ему делать, и никому не распоряжаться ими и после меня. И он будет все более и более к ним учащать, будет говорить всем, что я то и то приказывал ему, будет заводить постройки, будет говорить, что я желаю у них монастырь открыть, но вот я тебе, батюшка, сказываю, что я ничего этого не говорил; пусть живут уединенно, монастыря не просят, а живут общиною, как Алексеевские в Арзамасе. Из обители бы не отлучались за сборами и никуда не ходили до поры и времени, а занимались бы хлебопашеством да огородами; окопались бы земляным рвом, сделав и вал изо рва земляной же; и все своими руками делали бы, о стяжании не заботясь, имели бы церковную службу; всякое воскресенье петь параклис Божией Матери непременно; непрестанно читать Псалтирь. Если они эту заповедь сохранят, то Господь будет им посылать все потребное, а если нарушат, то не будет мира у них, и будут постигать их всякие скорби, напасти и беды!»

«В другое свидание, — пишет игумен Георгий, — старец сказал мне о дивеевских девицах: «Не забывай и не оставляй их, чем можешь: словом, делом благотвори им; по Василию Великому, добродетель великая — не оставлять постниц. Они нам по-прежнему служат, готовят белье для братии, четырежды в год присылают белье мне: к Пасхе — сто рубах, к Успению Божией Матери — сто рубах, к Введению Божией Матери — сто рубах и к Рождеству Христову — сто рубах, которые я отдаю рухальному для раздачи оных»».

Старица Дарья Фоминична просила записать ее показание об отношении батюшки о. Серафима к Ивану Тихоновичу (тетрадь № 6, рассказ 40): “Раз, будучи с сестрами у батюшки в келье, — рассказала она, — заслышали мы чьи-то шаги. Батюшка быстро затворил дверь и, прислонясь к ней спиной, говорит нам тихонько: «Тс! Живописец идет!» Слышим, подошел Саровский послушник Иван Тихонов тамбовский, потолкался, потолкался, а мы все молчим… Видит, что заперта дверь, и ушел, а батюшка-то и говорит нам: «Вот, матушки, если он дождется вас и будет вам что говорить про деньги, то вы поклонитесь лишь молча, да ничего ему и не говорите!» Пошли мы, и действительно, как сказал батюшка, встретили Ивана Тихонова, который поджидал нас и сказал: «Деньги 50 рублей, данные батюшкой, это мои деньги, это я дал, так всем и скажите!» Но мы, помня приказ батюшки, лишь поклонились ему молча и пошли своей дорогой. В другой раз, когда Михаил Васильевич почему-то пригласил к себе Ивана Тихонова, а тот остался уже ночевать у него, мы в то же время были у батюшки, а он и говорит нам: «Во, матушка, каков живописец-то! Мишенька-то добром на денек взял, а уже он и ночь ночевал! Ведь уж он, матушка, как лапу-то впустит, так и не выпустит!”»

“По вызову батюшки, — рассказывает старшая сестра Прасковья Степановна (тетрадь № 1), — однажды прихожу в его келью, нашла батюшку очень расстроенным; он, по обыкновению, благословил меня и начал говорить со слезами: «Вот, матушка, приходил ко мне Иван Тихонович и просил: «Батюшка, благослови мне, я буду заботиться о твоих девушках», а сам хочет взяться холодным сердцем. Скажу тебе, матушка, во всю жизнь он будет холоден до вас, и сестры, которые будут ему преданы, будут для вас холодны. После меня вам отца не будет. Вы останетесь совершенно сиротами, а отец Иоанн (Иван Тихонович) только всю жизнь будет нападать на вас”».

Благодатная старица Евдокия Ефремовна (мать Евпраксия) повествует следующее (тетрадь № 1, рассказ ее 3): «Раз я была у батюшки в келье, он беседовал со мною шесть часов кряду, много говорил утешительного и к концу беседы сказал: «Радость моя, я вас духовно породил и во всех телесных нуждах не оставлю. А о. Иоанн (Иван Тихонович) просит, чтобы я вас после своей смерти отдал ему; нет, я не отдаю! Он и его преданные будут сердцем холодны к вам. Он говорит: “Ты, батюшка, стар, отдай мне своих девушек», а сам просит холодным сердцем! Скажи ему, матушка, моим именем, что ему до вас дела нет!» После кончины батюшки Иван Тихонович, увидавши меня, спрашивает: «Не говорил ли вам что обо мне батюшка Серафим?» Я ему отвечала: «Батюшка велел тебе сказать, чтобы ты в наши дела не входил и обители не мешал». Он оскорбился и начал говорить, что видел меня во аде, угрожал, чтобы я молчала. Я и молчала; видно, еще не пришло время. Батюшка Серафим говаривал мне: «Кто против Господа, Царицы Небесной и против меня убогого пойдет, не дам жития ни здесь, ни в будущем. Не убойся, говори мое, когда будут спрашивать, не умолчи моей благодати, и как у угодников Божиих Антония, Феодосия и Сергия Чудотворца были помощники, списали их житие, так и ты, что слышишь от меня, запиши”».

Сестра Домна Васильевна (впоследствии Олимпиада) записала следующий факт из жизни о. Серафима (тетрадь № 1). Ей рассказала это близкая ей по духу сестра Анна Александровна, которая, по свидетельству и других сестер, была особенно любима батюшкой и многим в обители передала тот же факт. Однажды она стояла с батюшкой у его источника, и о. Серафим, облокотясь на сруб, смотрел долго в него. Вдруг источник весь возмутился и сделался совершенно грязным. “Я же, — рассказывала о себе Анна Александровна, — смотрела в это время на батюшку, не обращая внимания на источник. Вдруг батюшка поднял голову и, показывая на источник, сказал: «Посмотри-ка, матушка, какой источник-то!» Я, увидавши его совершенно грязным и бушующим, очень испугалась и с ужасом спросила батюшку: «Что это значит?» В это время сходил с горы Иван Тихонович, нынешний иеромонах Иоасаф. Батюшка, всплеснув руками, показал на него и произнес: «Вот, матушка, это возмутитель всему свету, и меня, убогого Серафима, возмутил. — И потом опять, указывая на источник, прибавил: так, матушка, и у нас”».

«Вот как был прозорлив батюшка Серафим, — рассказывает сестра Ксения Васильевна Путкова (тетрадь № 6, рассказ 29), — и как ему все, все было открыто Господом! За несколько лет предсказал он о смутах у нас, о преданных ему сестрах, как выйдут они от нас и не будут батюшкиными. Была у нас одна сестра, Прасковьей Павловной Ерофеевой звали. Быв ко мне в церковное послушание назначена, занималась она хорошо, да неудобно нам было, потому что жила она в другой келье. Вот по этому-то случаю и пришла я к батюшке: «Благословите, — говорю, — батюшка, сестру-то Прасковью Павловну ко мне перевести, она так хорошо занимается, да больно неловко, что не со мной живет, а у нас и место-то есть теперь, и поместить ее можно; вот и жалко нам ее, больно хороша она к церкви!» «Хоть и хороша, — говорит он, — да пусть до времени живет да служит там!» «Да что же, — говорю, — к нам-то не взять, батюшка, ведь у нас место-то есть, а она хорошо служит; так-то неловко!» Все настаиваю я, была настойчива, грешница! «Нет, нет, — говорит, — радость моя! И не могу того сделать; ведь она прилепится к Ивановым сестрам; она ведь не наша, не моя, матушка; она Иванова сестра!» Так я и ушла от него ни с чем, ничего-то не понимая, и, раздосадованная, пришла домой да Прасковье-то Павловне все и рассказала. Услыхав все, она сильно заскорбела и пришла, плача, к батюшке спрашивать: «За что он ее своею не считает?» А батюшка-то только и сказал ей: «Нет, это я так, живи до времени, матушка, живи до времени!» А мне опять строго-настрого все то же повторял, запретил брать ее в келью. Часто-часто она скорбела о том, вспоминая батюшкины слова и сама не понимая их. Не понимала и я, а когда батюшка скончался, то ее перевели к нам, и была она хорошей церковницей, как вдруг у нас случилась Иоасафская смута! Гляжу — и глазам и ушам своим не верю, ведь и вправду перемутилась Прасковья Павловна, враг попутал, прилепилась к батюшкиному слову и Ивановым сестрам. Св. Синод выслал ее из обители, и вышла она Иванова сестра, как предсказал мне батюшка за столько лет вперед».

На этом оканчиваются свидетельства и показания незабвенных сирот Серафимовых о живописце Иване Тихоновиче, желавшем сделаться старцем, попечителем и духовником Дивеевской обители.

В столь трудное время для дивного старца о. Серафима его ободряла и укрепляла Царица Небесная. Вот что пишет по этому поводу протоиерей о. Василий Садовский: «Однажды (1830 г.), дня три спустя после праздника иконы Успения Божией Матери, пошел я к батюшке Серафиму в Саровскую пустынь и нашел его в келье, без посетителей. Принял он меня весьма милостиво, ласково и, благословившись, начал беседу о богоугодном житии святых, как они от Господа сподоблялись дарований, чудных явлений, даже посещений Самой Царицы Небесной. И довольно побеседовавши таким образом, он спросил меня: «Есть ли у тебя, батюшка, платочек?» Я ответил, что есть. «Дай его мне!» — сказал батюшка. Я подал. Он его разложил, стал класть из какой-то посудины пригоршнями сухарики в платок, которые были столь необыкновенно белы, что сроду я таких не видывал. «Вот у меня, батюшка, была Царица, так вот после гостей-то и осталось!» — изволил сказать батюшка. Личико его до того сделалось божественно при этом и весело, что и выразить невозможно! Он наклал полный платочек и, сам завязав его крепко-крепко, сказал: «Ну, гряди, батюшка, а придешь домой, то самых этих сухариков покушай, дай своему подружью (так он всегда звал жену мою), потом поди в обитель и духовным-то своим чадам каждой вложи сам в уста по три сухарика, даже и тем, которые и близ обители живут в кельях, они все наши будут!» Действительно, впоследствии все поступили в обитель. По молодости лет я и не понял, что Царица Небесная посетила его, а просто думал, не какая ли земная царица инкогнито была у батюшки, а спросить его не посмел, но потом сам угодник Божий уже разъяснил мне это, говоря: «Небесная Царица, батюшка, Сама Царица Небесная посетила убогого Серафима, и во, радость-то нам какая, батюшка! Матерь-то Божия неизъяснимою благостию покрыла убогого Серафима. «Любимиче Мой! — рекла Преблагословенная Владычица, Пречистая Дева, — проси от Меня, чего хощеши!» Слышишь ли, батюшка? Какую нам милость-то явила Царица Небесная!» И угодник Божий весь сам так и просветлел, так и сиял от восторга. А убогий-то Серафим, — продолжал батюшка, — Серафим-то убогий и умолил Матерь-то Божию о сиротах своих, батюшка!

И просил, чтобы все, все в Серафимовой-то пустыни спаслись бы сироточки, батюшка! И обещала Матерь Божия убогому Серафиму сию неизреченную радость, батюшка! Только трем не дано, три погибнут, рекла Матерь Божия! — при этом светлый лик старца затуманился. — Одна сгорит, одну мельница смелет, а третья… сколько ни старался я вспомнить, никак не могу, видно уж так надо”».

Благодатная сестра Евдокия Ефремовна, удостоившаяся быть при следующем посещении Царицы Небесной о. Серафима в 1831 году, сообщила свой разговор с батюшкой о том же посещении, которое только что передал о. Василий (тетрадь № 6, рассказ 21).

«“Вот, матушка, — сказал мне батюшка Серафим, — во обитель-то мою до тысячи человек соберется, и все, матушка, все спасутся, я упросил, убогий, Матерь Божию, и соизволила Царица на смиренную просьбу убогого Серафима; и кроме трех, всех обещала Милосердная Владычица спасти, всех, радость моя! Только там, матушка, — продолжал, немного помолчав, батюшка, — там-то, в будущем, все разделятся на три разряда: сочетанные, которые чистотою своею, непрестанною молитвой и делами своими, через то и всем существом своим, сочетованы Господу; вся жизнь и дыхание их в Боге, и вечно они с Ним будут! Избранные, которые мои дела будут делать, матушка, и со мной же и будут в обители моей. И званые, которые лишь временно будут наш хлеб только кушать, которым темное место. Дастся им только коечка, в одних рубашечках будут, да всегда тосковать станут! Это нерадивые и ленивые, матушка, а которые общее-то дело да послушание не берегут и заняты только своими делами, куда как мрачно и тяжело будет им; будут сидеть все, качаясь из стороны в сторону, на одном месте!» И, взяв меня за руку, батюшка горько заплакал. «Послушание, матушка, послушание превыше поста и молитвы! — продолжал батюшка. — Говорю тебе, ничего нет выше послушания, матушка, и ты так сказывай всем!” Затем, благословив, отпустил меня».

Ксении Васильевне о. Серафим так рассказал (тетрадь № 6, рассказ № 30): «“Скажу тебе, посетила Царица-то Небесная убогого Серафима и вот что, скажу тебе, радость моя, рекла Матерь Божия: «Любимиче Мой! Проси у Меня, чего хощеши!» Слышишь ли, матушка, как возрадовала Матерь-то Божия убогого Серафима, как неизреченно возрадовала! А я-то, убогий, молил Владычицу, да спасутся все, кто в обители моей будет! И задумалась Царица-то Небесная, матушка, и излила всю благодать Своей милости на убогого Серафима! И все спасутся, матушка, обещала нам Сама Пречистая Владычица; только три погибнут: одна сгорит огнем, другую мельница смелет, а третью…» (забыла, странно, видно не нужно нам помнить!). Еще говорил мне батюшка Серафим, что будет в обители его три разряда сестер: сочетанные, что паче всех возлюбили Господа и так Ему угодили, что и здесь всегда с Господом только были, и там вечно же в блаженстве с Господом будут! Избранные, которых батюшка избрал, и они его чтут, все его дела делают и заповеди его сохраняют и всегда исполняют; зато с ним в его обители всегда же и будут. Званые — все прочие, разного рода живущие так себе, нерадиво, непослушливо, лишь бы прожить. «Нам до них дела нет, матушка, пусть до времени хлеб наш едят!» — сказал о. Серафим».

За год и девять месяцев до своей кончины о. Серафим сподобился еще посещения Богоматери. Посещение было ранним утром в день Благовещения, 25 марта 1831 года. Записала его и подробно сообщила дивная старица Евдокия Ефремовна (впоследствии мать Евпраксия).

“В последний год жизни батюшки Серафима я прихожу к нему вечером, по его приказанию, накануне праздника Благовещения Божией Матери. Батюшка встретил и говорит: «Ах, радость моя, я тебя давно ожидал! Какая нам с тобою милость и благодать от Божией Матери готовится в настоящий праздник! Велик этот день будет для нас!» «Достойна ли я, батюшка, получить благодать по грехам моим?» — отвечаю я. Но батюшка приказал: «Повторяй, матушка, несколько раз сряду: Радуйся, Невесто Неневестная! Аллилуйя!» Потом начал говорить: «И слышать-то никогда не случалось, какой праздник нас с тобой ожидает!» Я начала было плакать… Говорю, что я недостойна, а батюшка не приказал, стал утешать меня, говоря: «Хотя и недостойна ты, но я о тебе упросил Господа и Божию Матерь, чтобы видеть тебе эту радость! Давай молиться!» И, сняв с себя мантию, надел ее на меня и начал читать акафисты: Господу Иисусу, Божией Матери, Святителю Николаю, Иоанну Крестителю; каноны: Ангелу Хранителю, всем святым. Прочитав все это, говорит мне: «Не убойся, не устрашись, благодать Божия к нам является! Держись за меня крепко!» И вдруг сделался шум, подобно ветру, явился блистающий свет, послышалось пение. Я не могла все это видеть и слышать без трепета. Батюшка упал на колени и, воздев руки к небу, воззвал: «О Преблагословенная, Пречистая Дево, Владычице Богородице!» И вижу, как впереди идут два Ангела с ветвями в руках, а за ними Сама Владычица наша. За Богородицей шли 12 дев, потом еще св. Иоанн Предтеча и св. Иоанн Богослов. Я упала от страха замертво на землю и не знаю, долго ли я была в таком состоянии и что изволила говорить Царица Небесная с батюшкой Серафимом. Я ничего не слышала также, о чем батюшка просил Владычицу. Перед концом видения услышала я, лежа на полу, что Матерь Божия изволила спрашивать батюшку Серафима: «Кто это у тебя лежит на земле?» Батюшка ответил: «Это та самая старица, о которой я просил Тебя, Владычица, быть ей при явлении Твоем!» Тогда Пречистая изволила взять меня, недостойную, за правую руку, и батюшка — за левую, и через батюшку приказала мне подойти к девам, пришедшим с Ней, и спросить, как их имена и какая жизнь была их на земле. Я и пошла по ряду спрашивать. Во-первых, подхожу к Ангелам, спрашиваю: кто вы? Они отвечают: мы Ангелы Божии. Потом подошла к св. Иоанну Крестителю, он также сказал мне имя свое и жизнь вкратце; точно так же св. Иоанн Богослов. Подошла к девам и их спросила каждую об имени; они рассказали мне свою жизнь. Святые девы по именам были: великомученицы Варвара и Екатерина, св. первомученица Фекла, св. великомученица Марина, св. великомученица и царица Ирина, преподобная Евпраксия, св. великомученицы Пелагея и Дорофея, преподобная Макрина, мученица Иустина, св. великомученица Иулиания и мученица Анисия. Когда я спросила их всех, то подумала: пойду, упаду к ножкам Царицы Небесной и буду просить прощения в грехах моих, но вдруг все стало невидимо. После батюшка говорит, что это явление продолжалось четыре часа. Когда мы остались одни с батюшкой, я говорю ему: «Ах, батюшка, я думала, что умру от страха, и не успела попросить Царицу Небесную об отпущении грехов моих», но батюшка отвечал мне: «Я, убогий, просил о вас Божию Матерь, и не только о вас, но о всех любящих меня и о тех, кто служил мне и мое слово исполнял, кто трудился для меня, кто обитель мою любит, а кольми паче вас не оставлю и не забуду. Я, отец ваш, попекусь о вас и в сем веке, и в будущем, и кто в моей пустыни жить будет, всех не оставлю, и роды ваши не оставлены будут. Вот «какой радости Господь сподобил нас, зачем нам унывать!» Тогда я стала просить батюшку, чтобы он научил меня, как жить и молиться. Он ответил: «Вот как молитесь: Господи, сподоби мне умереть христианскою кончиною, не остави меня, Господи, на страшном суде Твоем, не лиши Царствия Небесного! Царица Небесная, не остави меня!» После всего я поклонилась в ножки батюшке, а он, благословив меня, сказал: «Гряди, чадо, с миром в Серафимову пустынь”». В другом рассказе старицы Евдокии Ефремовны (тетрадь № 6, рассказ № 23) встречаются еще большие подробности. Так, она говорит: «Впереди шли два Ангела, держа один в правой, а другой в левой руке по ветке, усаженной только что расцветшими цветами. Волосы их, похожие на золотисто-желтый лен, лежали распущенными на плечах. Одежда Иоанна Предтечи и апостола Иоанна Богослова была белая, блестящая от чистоты. Царица Небесная имела на Себе мантию, подобно той, как пишется на образе Скорбящей Божией Матери, блестящую, но какого цвета — сказать не могу, несказанной красоты, застегнутую под шеей большой круглой пряжкой-застежкой, убранной крестами, разнообразно разукрашенными, но чем — не знаю, а помню только, что она сияла необыкновенным светом. Платье, сверх коего была мантия, зеленое, перепоясанное высоким поясом. Сверх мантии была как бы епитрахиль, а на руках поручи, которые, равно как и епитрахиль, были убраны крестами. Владычица казалась ростом выше всех дев, на голове Ее была возвышенная корона, украшенная разнообразными крестами, прекрасная, чудная, сиявшая таким светом, что нельзя было смотреть глазами, равно как и на пряжку-застежку и на само лицо Царицы Небесной. Волосы Ее были распущены, лежали на плечах и были длиннее и прекраснее ангельских. Девы шли за Нею попарно, в венцах, в одеждах разного цвета и с распущенными волосами, они стали кругом всех нас. Царица Небесная была в середине. Келья батюшки сделалась просторная, и весь верх исполнился огней как бы горящих свеч. Свет был особый, непохожий на дневной свет и светлее солнечного.

Взяв меня за правую руку, Царица Небесная изволила сказать: «Встань, девица, и не убойся нас. Такие же девы, как ты, пришли сюда со Мною». Я не почувствовала, как встала. Царица Небесная изволила повторить: «Не убойся, мы пришли посетить вас». Батюшка Серафим стоял уже не на коленях, а на ногах пред Пресвятою Богородицей, и Она говорила столь милостиво, как бы с родным человеком. Объятая великой радостью, спросила я батюшку Серафима: «Где мы?» Я думала, что я уже не живая; потом, когда спросила его: «Кто это?» — то Пречистая Богородица приказала мне подойти ко всем самой и спросить их и т. д.

Девы все говорили: «Не так Бог даровал нам эту славу, а за страдание и за поношение; и ты пострадаешь!» Пресвятая Богородица много говорила батюшке Серафиму, но всего не могла я расслышать, а вот что я слышала хорошо: «Не оставь дев Моих дивеевских!» Отец Серафим отвечал: «О Владычица! Я собираю их, но сам собою не могу их управить!» На это Царица Небесная ответила: «Я тебе, любимиче Мой, во всем помогу! Возложи на них послушание, если исправят, то будут с тобою и близ Меня, и если потеряют мудрость, то лишатся участи сих ближних дев Моих: ни места, ни венца такого не будет. Кто обидит их, тот поражен будет от Меня; кто послужит им ради Господа, тот помилован будет пред Богом!» Потом, обратясь ко мне, сказала: «Вот посмотри на сих дев Моих и на венцы их; иные из них оставили земное царство и богатство, возжелав царства вечного и небесного, возлюбивши нищету самоизвольную, возлюбивши Единого Господа, и за то, видишь, какой славы и почести сподобились. Как было прежде, так и ныне. Только прежние мученицы страдали явно, а нынешние — тайно, сердечными скорбями, и мзда им будет такая же». Видение кончилось тем, что Пресвятая Богородица сказала о. Серафиму: «Скоро, любимиче Мой, будешь с нами!» — и благословила его. Простились с ним и все святые: девы целовались с ним рука в руку. Мне сказано было: «Это видение тебе дано ради молитв о. Серафима, Марка, Назария и Пахомия». Батюшка, обратясь после этого ко мне, сказал: «Вот, матушка, какой благодати сподобил Господь нас убогих. Мне таким образом уже двенадцатый раз было явление от Бога, и тебя Господь сподобил; вот какой радости достигли! Есть нам почему веру и надежду иметь ко Господу. Побеждай врага-диавола и противу его будь во всем мудра; Господь тебе во всем поможет!» и т. д.».

В сентябре 1831 года прибыл в Саров некий помещик Симбирской и Нижегородской губерний, коллежский советник Николай Александрович Мотовилов, совершенно больной, о котором неоднократно упоминалось в предыдущих главах летописи. Родившись в 1809 году в симбирском имении, он воспитывался в Казанском университете по филологическому факультету и затем был совестным судьею и почетным смотрителем уездных училищ в Корсунском уезде. В записке своей, под заглавием «Достоверные сведения о двух Дивеевских обителях», он пишет и о своем исцелении по молитвам отца Серафима.

«За год до пожалования мне заповеди о служении Божией Матери при Дивеевской обители великий старец Серафим исцелил меня от тяжких и неимоверных великих ревматических и других болезней, с расслаблением всего тела и отнятием ног, скорченных и в коленках распухших, и с язвами пролежней на спине и боках, коими страдал неисцельно более трех лет. 1831 года 9 сентября батюшка о. Серафим одним словом исцелил меня от всех болезней моих. И исцеление это было следующим образом. Велел я везти себя, тяжко больного, из сельца Бритвина, нижегородского лукояновского имения моего, к батюшке о. Серафиму. 5 сентября 1831 года я был привезен в Саровскую пустынь, 7 сентября и 8-го, на день Рождества Божией Матери, удостоился иметь я две беседы первые с батюшкой о. Серафимом, до обеда и после обеда, в монастырской келье его, но исцеления еще не получал. А когда на другой день, 9 сентября, привезен был я к нему в ближнюю его пустынку, близ его колодца, и четверо человек, носившие меня на своих руках, а пятый, поддерживавший мне голову, принесли меня к нему, находящемуся в беседе с народом, во множестве приходившим к нему, тогда возле большой и очень толстой сосны, и до сего времени на берегу реки Саровки существующей, на его сенокосной пажнинке меня посадили. На просьбу мою помочь мне и исцелить меня он сказал: «Да ведь я не доктор, к докторам надобно относиться, когда хотят лечиться от болезней каких-нибудь». Я подробно рассказал ему бедствия мои, и что я все три главных способа лечений испытал, а именно: аллопатией лечился у знаменитых в Казани докторов — Василия Леонтьевича Телье и ректора Императорского Казанского университета Карла Федоровича Фукса, по званию и практике своей не только в Казани и России, но и за границей довольно известного медика-хирурга, гидропатией на Сергиевских минеральных серных водах, ныне Самарской губернии, взял целый полный курс лечения, и гомеопатией у самого основателя и изобретателя сего способа Ганнемана, через ученика его пензенского доктора Питерсона, но ни от одного способа не получил исцеления болезней моих, и затем ни в чем уже не полагаю себе спасения и не имею другой надежды получить исцеления от недугов, кроме как только лишь благодатию Божией. Но, будучи грешен и не имеючи дерзновения сам ко Господу Богу, прошу его святых молитв, чтоб Господь исцелил меня. И он сделал мне вопрос: «А веруете ли вы в Господа Иисуса Христа, что Он есть Богочеловек, и в Пречистую Его Божию Матерь, что Она есть Приснодева?» Я отвечал: «Верую!» «А веруешь ли, — продолжал он меня спрашивать, — что Господь как прежде исцелял мгновенно и одним словом Своим или прикосновением Своим все недуги, бывшие в людях, так и ныне так же легко и мгновенно может по-прежнему исцелять требующих помощи, одним же словом Своим, и что ходатайство к Нему Божией Матери за нас всемогуще, и что по сему Ее ходатайству Господь Иисус Христос и ныне так же мгновенно и одним словом может всецело исцелить вас?» Я отвечал, что «истинно всему этому всею душою моею и сердцем моим верую, и если бы не веровал, то не велел бы везти себя к вам!» «А если веруете, — заключил он, — то вы здоровы уже!» «Как здоров, — спросил я, — когда люди мои и вы держите меня на руках?» «Нет! — сказал он мне, — вы совершенно всем телом вашим теперь уже здравы вконец!» И он приказал державшим меня на руках своих людям моим отойти от меня, а сам, взявши меня за плечи, приподнял от земли и, поставив на ноги мои, сказал мне: «Крепче стойте, тверже утверждайтесь ими на земле, вот так; не робейте, вы совершенно здравы теперь». И потом прибавил, радостно смотря на меня: «Вот видите ли, как вы теперь хорошо стоите». Я отвечал: «Поневоле хорошо стою, потому что вы хорошо и крепко держите меня». И он, отняв руки свои от меня, сказал: «Ну, вот уже и я теперь не держу вас, а вы и без меня все крепко стоите; идите же смело, батюшка мой, Господь исцелил вас, идите же и трогайтесь с места». Взяв меня за руку одной рукою своею, а другой в плечи мои немного подталкивая, повел меня по траве и по неровной земле, около большой сосны, говоря: «Вот, ваше боголюбие, как вы хорошо пошли!» Я отвечал: «Да, потому что вы хорошо меня вести изволите!» «Нет, — сказал он мне, отняв от меня руку свою, — Сам Господь совершенно исцелить вас изволил, и Сама Божия Матерь о том Его упросила, вы и без меня теперь пойдете и всегда хорошо ходить будете, идите же…» — и стал толкать меня, чтобы я шел. «Да эдак упаду я и ушибусь…» — сказал я. «Нет, — противоречил он мне, — не ушибетесь, а твердо пойдете…» И когда я почувствовал в себе какую-то выше осенившую тут меня силу, приободрился немного и твердо пошел, то он вдруг остановил меня и сказал: «Довольно уже», — и спросил: «Что, теперь удостоверились ли вы, что Господь вас действительно исцелил во всем, и во всем совершенно? Отъял Господь беззакония ваша, и грехи ваши очистил есть Господь. Видите ли, какое чудо Господь сотворил с вами ныне; веруйте же всегда несомненно в Него, Христа Спасителя нашего, и крепко надейтеся на благоутробие Его к вам, всем сердцем возлюбите Его, и прилепитесь к Нему всею душою вашею, и всегда крепко надейтесь на Него, и благодарите Царицу Небесную за Ее к вам великие милости. Но так как трехлетнее страдание ваше тяжко изнурило вас, то вы теперь не вдруг помногу ходите, а постепенно мало-помалу приучайтесь к хождению и берегите здоровье ваше, как драгоценный дар Божий…» И довольно потом еще побеседовав со мною, отпустил меня на гостиницу совершенно здоровым. Итак, люди мои пошли одни из леса и ближней пустынки до монастыря, благодаря Бога и дивные милости Его ко мне, явленные в собственных глазах их, а я сам один сел с гостинником отцом Гурием, твердо, без поддержки людской сидя в экипаже, возвратился в гостиницу Саровской пустыни. А так как многие богомольцы были со мной при исцелении моем, то прежде меня возвратились в монастырь, всем извещая о великом чуде этом. Лишь только приехал я, игумен Нифонт и казначей иеромонах Исайя, с 24 старцами иеромонахами Саровскими, встретили меня на крыльце гостиницы, поздравляя меня с милостью Божией, через великого старца Серафима мне во дни их дарованной. И сим благодатным здоровьем пользовался я восемь месяцев настолько, что никогда подобного сему здоровья и силы не чувствовал в себе до тех пор во всю мою жизнь. Часто в течение сего времени и подолгу бывал я в Сарове и неоднократно беседовал с сим великим старцем Серафимом, и в одну из бесед его, в конце ноября 1831 года, имел счастье видеть его светлее солнца в благодатном состоянии и слышать тогда беседу эту его, а потом и многие тайны о будущем состоянии России открыл он мне».