Если бы я не знал уже, что испытания на базе проводит именно папа, то теперь бы все равно догадался. Какое там стало без него запустение! Даже краска на стенах сразу будто обветшала. А воздух сделался пыльным, и куполки не отсвечивали на солнце. Я даже испугался, не заржавели бы там приборы: без них меня не возвратить никому… Вот почему я решился и подошел во дворе к тете Инге:

— Здравствуйте! Мне с вами надо поговорить.

Она ничуть не удивилась, только спросила:

— Сейчас? Ну пошли. — И двинулась было к своей парадной.

— Не-не, теть Инга, не к вам. Там у вас Ника… И вообще…

— А где ты предлагаешь?

Вот уж кто не изменился в этом другом мире! Она была веселая, и решительная, и насмешливая, точь-в-точь как наша. Я повел ее в скверик. Во дворах много укромных уголков, но скверик — единственное место, где все могли нас видеть, но слышать — никто!

— Теть Инг! — заявил я, когда она присела на лавочку. — Я все знаю! Только вы, конечно, нисколько не беспокойтесь! — И добавил торжественно: — Клянусь, что буду нем как могила!

Она смотрела на меня и выжидательно молчала. Тогда я подумал: "Ну ладно. Пусть она ни в чем не признается, пусть делает вид, что не понимает, о чем я говорю. Но сходить на базу и посмотреть, чтобы аппаратура не испортившись продержалась до папы, она должна!" И пробормотал вслух:

— Я хотел сказать, не пора ли вам, теть Инг, побывать на базе?

Она приподняла брови:

— Ах вот в чем дело! Ника говорила, что ты интересовался базой. Знаешь, что? Я, может быть, вырвусь в конце августа недельки на две и захвачу тебя и Нику. Идет?

Теперь уж вскинул брови я. И растерянно лепетнул:

— Простите, а я думал, на базу можно не всем…

— Совершенно справедливо. Только тем, у кого есть туристские путевки. Но путевки-то мы достанем. У нашего института под Одессой своя база отдыха.

О чем я говорил на самом деле, тетя Инга, конечно, поняла. Не то спросила бы небось, что такое особое мне известно и в чем, собственно, я клянусь… Просто тетя Инга такой уж железный человек! Если я буду когда-нибудь тоже изучать антимиры, то стану хранить тайну так же хитро и весело, как тетя Инга.

Но на испытательную базу тетя Инга так и не пошла, а если и пошла, то грифа не включала. Не ходили на базу и другие папины сотрудники: ни дядя Олег, ни даже сам Позен. Зато все они ездили к Лидии в больницу. Скорее всего, папа просто не успел вылечить Лидию до своего отъезда и ее временно поместили в обычную больницу Эрисмана.

"Кто она им всем, эта Лидия? Откуда они вообще ее знают?" — удивлялся я. Я часто думал о Лидии (раз она связана с базой!) и хотя знал теперь, что ее зовут Лидия Федотовна, но привык уже называть про себя только имя, а от этого она начала казаться не совсем взрослой, вроде Катерининой подружки Эли…

И в конце концов мне захотелось взглянуть, как она живет в своей больнице.

После того что вышло с папиным ключом, Нина Александровна меня не замечала. Губы ее складывались тонко, а ее голубые глаза отворачивались в сторону. Но на этот раз Нина Александровна не видела меня в самом деле: я уселся в трамвае на заднюю лавочку и вдруг обнаружил у себя под носом знакомые затылки — ее и заместителя директора папиного института Алексея Юрьевича… Подслушивать нехорошо, но разговоры у них были поначалу какие-то хозяйственные, так что и слушать было нечего.

— Вот я на рынок после работы забежала, взяла малосольных огурчиков — она любит… А вот свекольный сок свеженький. А то больничная еда, сами знаете… — Нина Александровна радостно показывала собеседнику баночки в своей сумке.

Тут я понял, что они, видно, тоже едут к Лидии.

Алексей Юрьевич поблескивал зеркальной лысиной:

— Ах, Нина Александровна, ну и гостинцы! Уж вы откройте мне, голубушка, секрет, как попасть к вам в друзья? С вами дружить — три срока на земле прожить…

Он был весь круглый, с круглой головой. Даже смех его был какой-то круглый.

— Напрасно смеетесь, Алексей Юрьевич. Хотите, я вашу печень в месяц вылечу?.. Вот, нате-ко…

Она порылась в сумке и протянула ему что-то в бутылке из-под молока… Он застеснялся, замахал руками, но она раскрыла его портфель и опустила туда подарок.

Я ехал и ехал, трясясь за их спинами. Трамвай звенел, катил по мостам, куда-то заворачивал. Они переговаривались теперь тише. Раза два я расслышал как будто папино имя. Вдруг тетя Нина сказала довольно громко:

— Прекрасный дружный коллектив, я счастлива, что в него влилась.

Такое заявление тетя Нина делала частенько. Это значило, что ей нравится работать в папином отделе. Но Алексей Юрьевич пожевал с сомнением губами:

— Прекрасный-то он, конечно, прекрасный, а вот Лидушу проморгали… Конечно, она все решила сама; сама, как говорится, большая. А все-таки кто-то должен же нести…

Он разволновался и бормотал невнятно, но я понял, что он хотел сказать. Он намекал, что за Лидией почему-то должны были следить, причем делать это надо было не кому-нибудь, а людям из папиного отдела, а раз «проморгали» — не уследили, то кто-то из них, может быть, даже папа должен теперь за это ответить.

Нина Александровна лишь вздохнула.

— Я, Алексей Юрьевич, в вашем институте тогда еще не работала. Но насколько мне известно, тогда как раз… то есть, если наука потребует…

Она высказывалась в этом роде долго, а я, конечно, стал изо всех сил прислушиваться, но считает ли она, что кто-то должен отвечать за Лидию, или не считает — понять из ее слов было невозможно.

— Вот-вот! Вы очень правы! — радостно перебил вдруг заместитель директора. — Ведь, по существу, не виноват никто. Все терзаются — такое несчастье! Но может же быть несчастье, в котором некого винить?!

Видимо, он понял собеседницу так, как ему хотелось понять.

А она, довольная, что узнала, чего именно ему хотелось, радостно поддакнула:

— Может! Лидия Федотовна сама, по собственной инициативе направила на себя луч. Ради науки. И обвинять тут кого-то просто глупо!

Теперь она высказывалась решительно и определенно — поразительно, до чего умеет подлаживаться!.. Но зато я узнал очень важное: Лидия работала когда-то в папином институте и побывала под лучом, как и я!..

Только вот можно ли заболеть от луча? Тут Нина Александровна что-то, наверное, путала: я же вот ничего — здоров… А саму-то Лидию, наоборот, этим лучом даже лечат… Или бывает так, что заболел от луча и лечение — все тем же лучом?

Между тем Нина Александровна вся так и подпрыгивала:

— Я уверена, с Лидией все будет хорошо. Надо лишь не жалеть труда… Вот, например, эти мои соки…

Она выразительно кивнула на свою поклажу. И это было не очень-то честно. Ведь на самом деле соки для Лидии готовила бабушка Сафронова из нашего седьмого двора — папина лаборатория ей что-то за это платила… Но заместитель директора наивно восхитился:

— Прекрасный вы человек!

Что за привычка болтать в трамвае? Пока трамвай шел, лязг хоть заглушал их голоса. Но на остановках…

— У нас всегда кто в отпуске, кто в командировке, у кого, понимаете ли, дети трудные, — сообщала тетя Нина. — Так что пришлось нынче поднапрячься и сделать фактически самой целую работу, знаете, по токалогии парамедии…

— Так это вы?.. Такое огромное дело?.. Еще бы, знаю. Работа отличная! — замдиректора в восторге закивал лысой головой.

Я же просто обалдел: это надо же так врать! Папа сто раз говорил маме, что делает эту самую токалогию тетя Инга… Нет, я не мог этого так оставить. И, тронув замдиректора за плечо, сказал:

— Вы только не вздумайте поверить! Работу сделали тетя Инга и немножко дядя Олег. Он ей помогал. Спросите кого хотите.

Если бы я всегда жил в этом другом мире, то, возможно, научился бы разоблачать таких вот, как другая тетя Нина… А так у меня вышло довольно глупо: Алексей Юрьевич отодвинулся почти испуганно, рявкнув:

— А вы… ты кто, собственно, будете?

Лицо и шея Нины Александровны пошли красными пятнами, а сама она вскочила и собралась было крикнуть визгливо: "Ах ты хулиган, нахал!.." — но только глянула злобно, а произнесла вдруг мягко-мягко:

— Успокойся, Валечка, успокойся. Ну конечно, тетя Инга и дядя Олег. Ты только успокойся…

Ну и хитра она была! Говорила так, что все сразу подумали: "О! Да это, оказывается, псих! Он не отвечает, наверное, за свои поступки, а она уговаривает, потому что знает — он псих!"

Алексей Юрьевич тоже клюнул на этот маневр и уставился на меня с опасливым выражением… А я… Ну что я мог сказать? Что бы я ни сказал теперь, что бы ни сделал — все подумают: это потому, что он — псих…

Но промолчать я все-таки не мог.

— Я совсем спокоен, Алексей Юрьевич. Просто сказал, чтобы вы знали настоящую правду. И зря вы верите, будто я какой-то дефективный…

А Нина Александровна тем временем сделала заместителю директора знак: видите, мол, какой тяжелый случай? Не стоит его возбуждать и нервировать… И произнесла вслух:

— Ну конечно, Валечка, настоящую правду. Ты только успокойся… Успокойся…

Если бы она до меня тогда дотронулась, я бы, наверное, просто в нее плюнул. Слишком уж чувствовал свое бессилие… Но она предусмотрительно держалась подальше и даже спрятала руки на коленях. Выглядело это престранно: человек произносит ласковые слова, а сам явно сторонится и сидит как столб…

Алексей Юрьевич, заключив из этого, что я псих не простой, а опасный, начал потихоньку отклоняться от меня подальше. Тогда я хмыкнул от нервности и бросил ему:

— Я вас не укушу.

Получилось как будто подтверждение, что я в самом деле могу кусаться.

Алексей Юрьевич вскочил. И женщина, что сидела со мной рядом, вскочила тоже. На нас оглядывались. Вдруг тонкие губы Нины Александровны затрепетали от радости. "Придумала еще какую-нибудь гадость!" — догадался я. И правда. Она потянулась к уху замдиректора:

— А вы его узнаёте?.. Это ведь сын Моторина, Нашего. Да-да. Бедный мальчик!..

На этот раз удар ее метил в папу: вряд ли папе будет приятно, если дирекция станет думать, что сын у него — опасный идиотик… И это было еще не все: она сделала значительное лицо и добавила громким шепотом:

— …А тут еще всем известные моторинские неурядицы… Семейные…

Интересно, что она имела в виду? И надеялась небось, что спутник станет расспрашивать… Но он даже не слушал. Не желая больше находиться возле такого опасного — меня, он быстро сгреб свой портфель и бормотнул:

— Нам выходить… Идемте… идемте же!

Выходить им было не нужно: до больницы оставалось еще остановки три. Нине Александровне пришлось, однако, за ним последовать. Но прежде чем уйти окончательно, она усмехнулась и произнесла громко, чтобы я услышал:

— Знаете, а ведь Лидия Федотовна — первая любовь нашего уважаемого шефа Антона Валентиновича… И в общем, эта любовь не угасла. Да-а-а!..

Бабушка Сафронова жила почти что в подвале: нижняя часть комнаты — до окна — была фактически под землей, а окно висело прямо над газоном. Мама говорила, что это называется "цокольный этаж" и что прежде так жили многие. Сейчас в наших дворах так жила только одна бабушка Сафронова, да и то потому, что не соглашалась никуда переезжать: у нее были тут дорогие воспоминания. Говорят, прежде у нее был муж и дети. А сейчас — одни только воспоминания. И никто не ходил к ней, кроме почтальонши тети Симы, что приносит пенсию, да соседок по дому, для которых бабушка латала простыни и выжимала соки… Летом бабушка подставляла к своему окну изнутри белую табуретку, тогда табуретка становилась как бы ступенькой, а окошко — дверью. Бабушка Сафронова садилась снаружи перед «дверью» на другую табуретку и шила. Она была сухонькая и почти глухая.

Теперь у бабушки Сафроновой жила Лиза.

Каждое утро, направляясь на взморье, мы с Нильсом и Эдиком встречали Лизу у молочного магазина.

— Здравствуй, Лиза! — говорил я.

— Здрасти! — Деловито помахивая бидоном для молока, она проходила мимо,

— Воображает, — комментировал Нильс.

А Эдик делал за девчушкой шаг-другой: ему бы познакомиться да попробовать молочка. Но он был кот совестливый и не мог нарушить компанию.

Когда я вечером проходил мимо бабушкиного окна, Лиза на меня не смотрела. Но она, конечно, вовсе не воображала, а просто побаивалась других девчушек с нашего двора: Динки, Нинки и Иринки — могли ведь поднять на смех: "жених и невеста!". Впрочем, в женихи Лизе подходил не я, а Нильс.

В этот вечер Лиза сидела за столом и что-то рисовала. А в моей голове уже шевелилась мысль, что она не из этого другого, а из моего измерения. Чем-то она была похожа на девочку именно из моего измерения… Кроме того, мне стало теперь известно, что Лизина мама испытывала луч, причем испытывала на себе. И небось догадывалась, что он перемещает… И наверняка она не оставила бы свою дочку в ином измерении одну…

Я наклонился и постучал в оконное стекло к бабушке Сафроновой:

— Можно к вам?

…У бабушки пили чай не из чашек, а из тонких стаканов. Сперва я, конечно, от чая отказался, но бабушка была глуховата и все равно накрыла на три прибора. На самом деле пить мне хотелось: я съел возле больницы пирожок с соленой сосиской. Лидию же так и не увидел. Не мог я прийти в палату к незнакомой женщине. Тем более что там должны были появиться тетя Нина со своим спутником. А в больничном саду Лидии не было.

Лиза с бабушкой потащили меня к столу и уселись сами напротив, а посредине в полосатой тарелке лежали мои любимые ванильные сухарики… И можно было кое о чем расспросить:

— Лиза, а где вы жили с мамой раньше?

Лиза как раз откусила кусок сухаря.

— У тети Нины, — с полным ртом сказала она.

— А до этого?

— На даче у маминых друзей.

— А еще раньше?

— Еще до весны?.. До весны мы жили в Петропавловске-на-Камчатке.

Вот оно что! Разматывается ниточка Лидьиных тайн! Петропавловск-на-Камчатке — как раз то место, куда ездит в командировки папа…

— А где твоя мама там работала? Не помнишь?

— Помню. Институт анти… анти… Трудное такое слово… Ленинградский филиал…