Книга: На иных ветрах (сборник)
Назад: I Треснувший зеленый кувшин
Дальше: III Совет Драконов

II
Дворцы

Когда Олдер спустился к причалам, тот корабль, на котором он прибыл на Гонт, все еще был там и на него грузили лес; однако он понимал, что эти моряки ему уж точно не будут рады, и направился к стоявшему по соседству маленькому обшарпанному суденышку под названием «Красотка Роза».
Ястреб снабдил его пропуском за подписью самого короля и с королевской печатью — Руной Мира. «Он послал его мне на тот случай, если я вдруг передумаю, — сказал с усмешкой старик. — Так пусть этот пропуск хоть тебе послужит». Шкипер, после того как ему прочитали документ, стал услужливо извиняться за беспорядок и за то, что путешествие, видимо, получится долгим: «Красотка Роза» действительно направлялась в Хавнор, однако она собиралась совершить каботажное плавание, заходя по дороге чуть ли не в каждый порт, чтобы продать или купить там небольшие партии товаров, так что ей вполне мог потребоваться целый месяц, чтобы добраться до юго-восточной оконечности Великого Острова и до его столицы.
Но Олдер сказал, что его это вполне устраивает. Ибо если он и опасался самого путешествия, то прибытие на землю страшило его гораздо больше.
С новолуния до середины лунного месяца путешествие по морю оказалось для него одним из самых спокойных периодов жизни. Серый котенок оказался путешественником весьма мужественным и целыми днями деловито ловил на судне мышей, а ночью, как верный страж, всегда сворачивался клубком у Олдера на груди или рядом с его подушкой. И Олдер не переставал удивляться тому, как этот крошечный теплый живой комочек умудряется отгородить его от той каменной стены и от голосов, чей зов слышится из-за нее. Однако совсем забыть о них он так и не мог. Они были там, с ним рядом, скрытые лишь полупрозрачной пеленой, и во тьме, и при ярком солнечном свете. Когда теплыми летними ночами Олдер спал на палубе, то часто открывал глаза и смотрел, как движутся звезды в такт покачивавшемуся на волнах кораблю и каждая следует своим собственным курсом через небосвод на запад. Но память о тех неподвижных звездах по-прежнему не давала ему покоя. Впрочем, за две недели плавания вдоль берегов островов Камебер и Барниск, где судно повернуло наконец к Хавнору, он тоже успел как бы повернуться спиной к преследующим его призракам.
Несколько дней он наблюдал, как котенок охотится на молодую крысу почти такого же размера, что и он сам. Глядя, как малыш, стараясь изо всех сил, горделиво тянет через палубу крепежный канат, один из моряков прозвал его Буксирчиком. Олдер не возражал.
Проплыв по проливам Эбавнора, они вошли наконец в гавань Хавнора, и перед ними, по ту сторону залитого солнцем залива, прямо из воды выросли белые башни столицы, окутанные туманной дымкой. Олдер не мог оторвать глаз от самой высокой из башен, на вершине которой серебристо светился меч Эррет-Акбе.
В эти мгновения ему больше всего хотелось остаться на борту судна, никогда не сходить на берег и смотреть на этот великий город лишь издали; и не передавать знатным людям во дворце письмо, написанное Ястребом королю, ибо он понимал, что в посланники совершенно не годится. И почему столь тяжкую ношу взвалили именно на его плечи? Разве возможно, чтобы какой-то деревенский колдун, который понятия не имеет о высших материях и искусствах, был призван совершать далекие путешествия с острова на остров, от Верховного Мага к королю, из страны живых в царство мертвых?
Он и Ястребу говорил нечто подобное. «Это ведь куда выше моих возможностей», — сказал он тогда. И Старый Маг долго смотрел на него, а потом, назвав его подлинным именем, промолвил: «Мир действительно велик и странен, Хара, однако же он не более велик и странен, чем наши души. Подумай об этом».
За городом стеной стояли темные грозовые тучи, проливавшие дождь где-то над внутренними районами острова. И на этом черно-лиловом фоне башни дворца горели белым пламенем, а чайки метались над морем, точно гонимые ветром белые искры этого огня.
«Красотка Роза» причалила к пристани, и моряки спустили сходни и тепло попрощались с Олдером. На этот раз они желали ему всего наилучшего. Он закинул на плечо дорожный мешок, взял в руку корзинку для кур, в которой терпеливо переносил очередное перемещение в пространстве котенок Буксирчик, и сошел на берег.
Улиц оказалось слишком много, и все были забиты народом, но путь ко дворцу Олдер нашел сразу и, не сумев придумать ничего лучше, сразу отправился туда и сказал, что привез письмо для короля от Верховного Мага Ястреба.
Однако это ему пришлось повторить еще много-много раз.
От одного стражника к другому по бесчисленным лестницам и приемным, из кабинета одного придворного в кабинет другого, по роскошным коврам, мимо увешанных гобеленами стен, по полам, выложенным мраморной плиткой и драгоценными породами дерева, под украшенными лепниной потолками и резными балками шел Олдер, без конца повторяя, точно заклинание: «Я прибыл от Верховного Мага Ястреба с письмом к королю, которое передам ему только в собственные руки». Целая толпа подозрительных придворных тащилась уже за ним следом, страшно мешая, затрудняя и без того слишком медлительное путешествие по залам и коридорам дворца.
И вдруг все исчезли. И какая-то дверь сама собой открылась перед Олдером и тут же закрылась за ним.
Он оказался в тихой просторной комнате, широкое окно которой поверх городских крыш смотрело на северо-запад. Грозовая туча рассеялась, и светло-серая округлая вершина горы Онн высилась над столицей и всеми прочими горами и холмами.
В дальней стене открылась другая дверь, и в комнату вошел молодой мужчина, примерно ровесник Олдера, одетый в черное. Двигался он легко; красивое мужественное лицо его было точно отлито из бронзы. Он подошел прямо к Олдеру и сказал:
 — Здравствуй, Мастер Олдер, я — Лебаннен.
И протянул правую руку, чтобы, по обычаю Энладских островов, коснуться ею руки Олдера. Олдер машинально ответил на знакомое с детства приветствие и подумал вдруг, что следовало бы не обмениваться рукопожатием, а преклонить колена или, по крайней мере, низко поклониться, однако момент для этого был уже упущен. И он застыл, совершенно онемев от смущения.
 — Значит, ты от лорда Ястреба? Как он там? Здоров ли?
 — Да, господин мой. И он посылает тебе... — Олдер принялся судорожно рыться в карманах куртки в поисках письма, которое намеревался подать королю, опустившись перед ним на колени в тронном зале, где король будет восседать на троне Морреда. — Вот это письмо, господин мой.
Глаза, следившие за его действиями, смотрели живо, но взгляд оставался вежливо-спокойным, и были глаза эти почти столь же непроницаемы и остры, как и у Ястреба, только, пожалуй, в них чувствовалось больше чувства, души. Король с изысканным поклоном взял письмо, поданное ему Олдером, и благодарно заявил:
 — Любой человек, принесший мне от моего Учителя хотя бы слово, навсегда обретает мою сердечную благодарность и становится желанным гостем в моем доме. Надеюсь, ты меня извинишь? Я бы хотел это прочесть.
Олдер наконец заставил себя поклониться, и король отошел с письмом в руке к окну.
Он прочитал его дважды с начала и до конца, потом аккуратно свернул и спрятал. Лицо его, однако, по-прежнему оставалось совершенно бесстрастным. Он подошел к двери и что-то сказал тем, кто, видимо, ждал его распоряжений по ту ее сторону. Затем снова повернулся к Олдеру и сказал:
 — Прошу тебя, присядь, и я сяду с тобою рядом. Сейчас нам принесут перекусить. Я знаю, ты ведь с самого утра по дворцу бродишь. Если бы у капитана дворцовой стражи хватило ума послать мне соответствующее донесение, я легко мог бы избавить тебя от многочасового лазания по лестницам и посещения бесчисленных кабинетов моих придворных. А ты что же, жил у моего Учителя? В его доме на утесе?
 — Да.
 — Как я тебе завидую! А вот мне там никогда жить не доводилось. Я его не видел с тех пор, как мы расстались на острове Рок, — ровно полжизни. Он не позволяет мне навещать его. И сам не пожелал прибыть даже на мою коронацию. — Лебаннен улыбнулся так, словно все сказанное не имеет для него ни малейшего значения. — Но именно он подарил мне мое королевство! — прибавил он с гордостью и грустью.
Потом встал и кивком предложил Олдеру занять место за небольшим столиком. Столешница была изысканно инкрустирована сложным орнаментом из слоновой кости и серебра: листья и цветы ясеня переплетались с тонкими шпагами, отчасти скрывая их.
 — Удачным ли было твое путешествие? — спросил король и задал еще несколько подобных светских вопросов, пока слуга расставлял на столике тарелочки с закуской — холодным мясом, копченой форелью, салатом и сыром. Лебаннен, подавая Олдеру пример, ел с отменным аппетитом, то и дело подливая в тончайшие хрустальные бокалы вино, цвет которого напоминал Олдеру золотистый топаз. Через некоторое время король поднял свой бокал и сказал: — За моего Учителя и дорогого друга!
 — Да, за него, — прошептал Олдер и выпил до дна.
Лебаннен также много расспрашивал его об острове Таон, который посетил несколько лет назад. Олдер помнил то возбуждение и восторг, которые царили на острове, когда король прибыл в Меони. Потом Лебаннен вспомнил, что у него во дворце есть несколько музыкантов с Таона, арфистов и певцов, и спросил, не знакомы ли Олдеру их имена. Действительно, некоторые имена оказались ему хорошо знакомы. В общем, король очень хорошо умел сделать так, чтобы в его обществе гость чувствовал себя легко и непринужденно. Ну и, конечно же, Олдеру очень помогли в этом отношении вкусная еда и замечательное вино.
Когда оба насытились, король вновь наполнил бокалы и сказал:
 — Между прочим, письмо Ястреба в основном касается тебя. Ты это знал? — Свой вопрос он задал почти таким же легким светским тоном, как и прежде, и Олдер даже несколько растерялся.
 — Нет, — ответил он.
 — А представляешь ли ты, о чем в этом письме может идти речь?
 — Возможно, о моих снах. — Это Олдер сказал очень тихо, потупившись.
Король некоторое время испытующе смотрел на него. В его пристальном взгляде не было ничего обидного, и все же Олдеру казалось, что его выворачивают наизнанку. Затем Лебаннен вынул письмо Ястреба и протянул его Олдеру.
 — Но, господин мой, я ведь почти не умею читать!
Лебаннен совсем не удивился — среди колдунов лишь некоторые умеют читать, — но явно пожалел, что так неуклюже поставил гостя в неловкое положение. Его золотисто-бронзовые щеки залил темный румянец, и он сказал:
 — Прости меня, пожалуйста, Олдер! Можно, я прочту тебе, что он тут пишет?
 — Пожалуйста, господин мой, прошу вас! — Смущение короля на мгновение заставило Олдера почувствовать себя как бы его ровней, и он впервые за все это время заговорил тепло и естественно.
Лебаннен пропустил слова приветствия и несколько первых строчек, а затем стал читать вслух:
 — «...и Олдер с острова Таон, податель сего письма, является тем самым человеком, которого мертвецы зовут во сне — и отнюдь не по его воле — в свою страну, ту самую, которую когда-то нам с тобой довелось вместе пересечь. Он расскажет тебе о своих страданиях, которые уже стали прошлым, и о тех переменах, которые происходят непрестанно, хотя кажется, что вокруг ничто не меняется. Мы с тобой закрыли дверь, отпертую Кобом. Но теперь, возможно, расшаталась сама стена. Олдер уже побывал на Роке, но только Азвер сумел как следует услышать его. Надеюсь, что и господин мой король услышит его и поступит так, как подскажет ему его мудрость и как того потребует необходимость. Надеюсь также, что Олдер передаст мое неизбывное уважение, любовь и покорность тебе, господин мой и мой король, а также — леди Тенар и моей дорогой Техану». — Лебаннен закончил читать письмо и сказал: — А далее следует подпись в виде руны Когтя. — Он посмотрел Олдеру прямо в лицо, тот глаз не отвел. И король попросил: — Расскажи мне, что тебе снится.
И Олдер в очередной раз рассказал, что с ним произошло.
Он рассказывал об этом поспешно и не слишком складно. Когда он рассказывал свою историю Ястребу, то хоть и испытывал перед ним страх, смешанный с восхищением, все же видел, что бывший Верховный Маг выглядит, одевается и живет, как все простые люди, как любой крестьянин или колдун вроде самого Олдера. Именно эта простота и победила в душе Олдера страх, заставила преодолеть возникшую первоначально скованность. Но каким бы добрым и вежливым ни казался король Лебаннен, он все же выглядел как настоящий король и вел себя тоже как настоящий король. Он действительно был настоящим королем, и для Олдера расстояние между ними было поистине непреодолимо. Так что он спешил как можно меньше обременять своего слушателя подробностями и с облегчением вздохнул, завершив рассказ.
Лебаннен тут же задал ему несколько вопросов. Сколько раз Лили и Ганнет прикасались к Олдеру? Один или несколько? Было ли прикосновение Лили тоже обжигающим?
Олдер показал ему свою руку: под слоем месячного загара отметины на коже стали почти незаметны.
 — Мне кажется, все те люди у стены хотели бы ко мне прикоснуться, — сказал он. — Если бы я, конечно, подошел поближе.
 — А ты старался держаться от них подальше?
 — Да.
 — И все они были совершенно тебе не знакомы?
 — Нет. Иногда мне казалось, что кого-то я узнаю.
 — Но сам ты никогда не мог найти среди них даже свою жену?
 — Их там такое множество, господин мой! Порой мне казалось, что я вижу ее в толпе. Но как следует разглядеть ее лицо я не мог.
Вопросы Лебаннена вновь как бы приблизили его к границе темной страны, и он чувствовал, что в его душе опять начинает клубиться страх. Ему вдруг подумалось, что стены дворца могут растаять, исчезнут, и это вечернее небо, и плывущая в вышине вершина горы — это не реальность, а всего лишь декорация, и стоит раздернуть занавес — и он, Олдер, снова окажется там, на холме, покрытом серой травой, возле каменной стены...
 — Олдер!
Он вздрогнул и посмотрел на Лебаннена. Голова кружилась, комната казалась освещенной слишком ярко, однако лицо короля он воспринимал ясно: живое лицо с четкими и суровыми чертами.
 — Так ты останешься здесь, во дворце?
Это было приглашение, но Олдер лишь молча кивнул, в данный момент воспринимая слова короля как приказ.
 — Вот и хорошо. Я обо всем позабочусь. Завтра же ты собственноручно передашь послание моего дорогого Учителя госпоже Техану. И я уверен: наша Белая Дама тоже непременно захочет побеседовать с тобой.
Олдер поклонился. Лебаннен на него уже не смотрел.
 — Господин мой...
Лебаннен тут же повернулся к нему.
 — Можно мне взять с собой своего кота?
Король воспринял эту просьбу совершенно серьезно; ни тени улыбки не промелькнуло на его устах.
 — Разумеется.
 — Господин мой, мне до глубины души жаль, что я принес вести, которые тебя так тревожат!
 — Каждое слово от того человека, который тебя послал, — это милость как для меня, так и для того, кто это слово мне передал. И по мне, куда лучше получать дурные вести от хорошего и честного человека, чем хорошие, но лживые — от льстеца! — И Олдер, услышав в этих страстных словах Лебаннена знакомый акцент своей родины, даже немного повеселел.
Король вышел, и тут же в комнату заглянул какой-то человек и предложил:
 — Я провожу вас в ваши покои, господин мой, если вам будет угодно. — Он держался с достоинством, был уже немолод и отлично одет. Олдер послушно последовал за ним, не представляя, знатен он или же это просто слуга, а потому и не решаясь спросить у него о котенке. Прежде чем войти в ту комнату, где он разговаривал с королем, он оставил корзинку с котенком за дверью — по настоянию многочисленных придворных и стражников, которые посматривали на нее с подозрением, а увидев в ней кота, стали весьма неодобрительно качать головой. Олдеру раз десять или пятнадцать подряд пришлось объяснять, что он взял котенка с собой, потому что ему негде было его оставить. Теперь та приемная, где он оставил корзинку, была далеко-далеко, они ни разу не прошли мимо нее, петляя по бесконечным коридорам, и сам он, конечно же, отыскать ее не сумеет...
Наконец они остановились. Провожатый поклонился и вышел, оставив Олдера в небольшой и очень красивой комнате с гобеленами на стенах и ковром на полу. У окна, смотревшего прямо на гавань, стояло удобное кресло с подушками, украшенными дивной вышивкой. На столе Олдер увидел блюдо со свежими фруктами и кувшин с водой. В комнате была и его корзинка с крышкой!
Он открыл ее. Котенок не спеша вылез оттуда и лениво потянулся, точно всю жизнь прожил во дворцах, понюхал пальцы Олдера, приветствуя хозяина, и двинулся в обход, осматривая каждую вещь. Обнаружив закрытый занавесом альков с широкой удобной кроватью, он тут же вспрыгнул на кровать. В дверь осторожно постучали, и вошел молодой человек с большим плоским ящиком в руках. Человек поклонился Олдеру и застенчиво сообщил:
 — А это песочек, господин мой. — Он поставил ящик в дальний угол алькова, снова поклонился и вышел.
 — Ну что ж, — сказал Олдер Буксирчику, садясь на кровать. Он, в общем-то, не привык еще беседовать с котенком. Пока что их отношения сводились к молчаливым доверительным прикосновениям. Но сейчас поговорить хоть с кем-нибудь было ему просто необходимо. — Вот я и познакомился с нашим королем!
А королю пришлось переговорить с огромным количеством людей, прежде чем он смог наконец сесть на свою кровать. И главными среди них были послы Верховного Правителя Каргада. Они, собственно, уже собирались уезжать, закончив свою миссию к полному своему удовлетворению, хотя самого Лебаннена итог их встречи не удовлетворил совершенно.
Он заранее готовился к визиту этих послов. Это была кульминация, которой предшествовала многолетняя увертюра, долгое ожидание, бесконечная переписка и переговоры. В течение первых десяти лет своего правления Лебаннен не достиг ровным счетом никаких перемен во взаимоотношениях с каргами. Прежде Король-Бог, восседавший на троне в Авабатхе, отвергал любые предложения о переговорах, о заключении мирных и торговых сделок и неизменно отсылал посланников Лебаннена назад, даже не выслушав их и упорно заявляя, что боги не вступают в переговоры со смертными, испорченными колдовством, и уж в последнюю очередь они, боги, стали бы говорить с самими «проклятыми колдунами». Однако провозглашение Королем-Богом Божественной Империи Каргад отнюдь не повлекло за собой очередной атаки огромного каргадского флота на западные острова, и тысячи кораблей с кровожадными воинами, украшенными перьями, на борту остались в каргадских гаванях. Даже налеты каргадских пиратов, столько веков опустошавших восточные острова Архипелага, постепенно почти прекратились, ибо пираты превратились в контрабандистов и торговцев, которых больше интересовала возможность выменять любые товары, иногда и незаконно вывозимые с Карего-Ат, на железо, сталь и бронзу, ибо Каргадские острова всегда были бедны полезными ископаемыми, особенно рудами металлов.
Именно контрабандисты и принесли впервые весть об укреплении власти Верховного Правителя Каргада.
На большом и бедном острове Гур-ат-Гур, самом восточном из всех Каргадских островов, некий военачальник Тхол заявил, что является прямым потомком короля Торега из Гупуна, а также бога Вулуа, одного из Богов-Близнецов, и провозгласил себя Верховным Правителем. Затем он завоевал остров Атнини и, используя флот и сухопутные войска обоих островов, Гур-ат-Гура и Атнини, захватил власть и над богатым центральным островом Карего-Ат. Пока его воины с боями брали Авабатх, столицу и главный город острова, жители Авабатха подняли мятеж. Люди перерезали всех высших жрецов, изгнали из храмов всех священнослужителей, а из дворца — всех прислужников Короля-Бога и распахнули перед Тхолом двери города. Они радостно приветствовали Тхола как Верховного Правителя и сами возвели его на трон Торега, устроив пышное шествие со знаменами и танцами.
А Король-Бог бежал с остатками своих сторонников в одно из каргадских Святых Мест — в Гробницы Атуана. И там в пустыне, в храме Короля-Бога, близ разрушенной землетрясением святыни Безымянных, один из жрецов-евнухов перерезал Королю-Богу горло.
Итак, Тхол провозгласил себя Верховным Правителем четырех Каргадских островов, и Лебаннен, как только до него дошли вести об этом, направил туда своих послов, приветствуя нового короля и заверяя его в самых дружеских чувствах со стороны народов Архипелага.
Затем последовали пять лет трудных и изнурительных дипломатических переговоров. Тхол правил жестко, зачастую проявляя настоящую дикарскую свирепость, ибо его неустойчивому трону вечно грозила опасность. После крушения теократического правления Короля-Бога власть Тхола на островах, в сущности, зависела от случая, ибо здесь любой авторитет был под вопросом. Менее значительные царьки и правители не унимались и то и дело начинали тоже претендовать на королевский трон; их приходилось покупать, угрозами доводить до полной покорности или попросту убивать. Сектанты все время норовили вылезти из своих нор, разнообразных святилищ и пещер, завопить: «Горе Всемогущему!» — и предсказать землетрясения, цунами или страшную эпидемию. Управляя мятежной и раздробленной империей, Тхол вряд ли мог возлагать какие-то надежды на положительное отношение к нему жителей благополучных островов Архипелага.
И он воспринимал как совершенно пустые все разговоры короля Лебаннена о дружбе, о сохранении Кольца Мира. Да разве сами карги не имеют права владеть этим Кольцом? Это верно, когда-то в древности Кольцо Мира было сделано на одном из далеких западных островов, но верно также и то, что много веков назад король Торег из Гупуна принял это кольцо в дар от Эррет-Акбе в знак дружбы между каргадскими и ардическими землями. А потом Кольцо Мира исчезло, а между Каргадом и островами Архипелага постоянно велись войны, и никакой дружбы между ними не существовало. Но затем этот маг, по кличке Ястреб, отыскал Кольцо в Гробницах Атуана и выкрал его, а вместе с ним выкрал и Верховную Жрицу Гробниц, которую вместе с Кольцом увез в Хавнор. Ну и довольно с него, Тхола, разговоров о том, что жителям западных островов можно доверять!
Посылая своих эмиссаров, Лебаннен терпеливо и вежливо доводил до сведения Тхола, что Кольцо Мира было, если уж с чего-то начинать, подарком Морреда Эльфарран, драгоценной реликвией, оставшейся после смерти самых любимых народом короля и королевы Архипелага. А также — вещью в высшей степени священной, ибо на нем была начертана Связующая Руна, могущественное благословляющее заклятие. Примерно четыре столетия назад Эррет-Акбе действительно отвез Кольцо на Каргадские острова как залог нерушимого мира. Однако жрецы Авабатха нарушили договор и сломали Кольцо. И всего лет сорок назад знаменитый волшебник Ястреб с острова Рок и Тенар с острова Атуан исцелили Кольцо. Как же теперь не говорить о мире?
Таково было основное содержание его бесконечных посланий Верховному Правителю Тхолу.
И примерно месяц назад, летом, вскоре после Долгого Танца, целая флотилия кораблей вошла в проливы мимо острова Фелкуэй, поднялась по узким фьордам Эбавнора и между скалами, точно ворота охранявшими вход в гавань Хавнора, направилась к причалам. Это были длинноносые корабли, выкрашенные красной краской и с красными парусами; на борту у них были украшенные перьями воины и эмиссары Верховного Правителя Каргада в немыслимо пышных одеяниях. Также там были замечены и каргадские женщины, с головы до ног закутанные в покрывала.
«Пусть же дочь Тхола, Верховного Правителя Каргада, восседающего ныне на троне великого Торега и являющегося прямым потомком великого Вулуа, носит на своей руке Кольцо Мира, подобно королеве Эльфарран с острова Солеа, и пусть это станет знаком вечного мира между западными и восточными островами!» Так гласило послание Тхола королю Лебаннену. Послание было написано крупными ардическими рунами на пергаментном свитке, но, прежде чем вручить его королю Лебаннену, посланник Тхола прочел его вслух — чтобы слышали все! — во время приема, устроенного в честь столь представительной делегации в королевском дворце Хавнора, где присутствовал практически весь двор. Возможно, именно потому, что посол не столько читал послание, сколько выкрикивал по памяти каждое его слово, послание это прозвучало как ультиматум.
Сама же принцесса Каргада не сказала ни слова. Она стояла, окруженная десятком своих горничных или рабынь, сопровождавших ее во время путешествия в Хавнор, и придворные дамы, торопливо сменяя одна другую, выражали ей свое почтение и предлагали разнообразные услуги. Принцесса скрывалась под покрывалом, как то и полагалось знатным женщинам с острова Гур-ат-Гур. Это легкое покрывало красного цвета с изящной вышивкой золотом спадало с полей странноватого головного убора, весьма напоминавшего шляпу, и сама принцесса в нем была похожа на красный столб — безликая, неподвижная, молчаливая.
 — Верховный Правитель Тхол оказывает нам великую честь, — сказал Лебаннен своим чистым, спокойным голосом. Он немного помолчал и обратился непосредственно к закутанной в покрывало принцессе: — Добро пожаловать в Хавнор, принцесса! — Принцесса не шелохнулась. Лебаннен, словно не заметив этого, велел: — Пусть досточтимую принцессу устроят в Речном Дворце — так, как того пожелает она сама.
Речной Дворец представлял собой прекрасное небольшое здание на северной окраине столицы, встроенное прямо в старинную городскую стену и украшенное просторными балконами-террасами, нависавшими над небольшой речкой Серренен. Дворец был построен еще королевой Геру, и потому его часто называли Домом Королевы. Когда Лебаннен взошел на трон, он приказал отремонтировать здание, сменить мебель и занавеси, а затем привел в порядок дворец Махариона, который стали называть Новым Дворцом и в котором теперь обитал сам Лебаннен. Речным Дворцом он пользовался только во время летних празднеств, а также иногда удалялся туда на несколько дней, чтобы отдохнуть от шумной дворцовой жизни.
И вот сейчас легкий шепоток пролетел по толпе придворных. Как? В Дом Королевы?
Обменявшись формальными любезностями с каргадскими эмиссарами, Лебаннен покинул зал и направился в свои покои, где смог наконец остаться в одиночестве настолько, насколько это позволено королю, — при нем был только его старый слуга Оук, которого Лебаннен знал с рождения.
Король Земноморья с гневом швырнул позолоченный свиток на стол и воскликнул:
 — Сыр в мышеловке! — Его трясло от гнева. Выхватив из ножен кинжал, который он всегда носил с собой, он что было сил рубанул по свитку. — Партия разыграна отлично: у нее на руке Кольцо Мира, а у меня на шее — удавка!
Оук смотрел на него в недоумении. Даже в детстве принц Энлада Аррен никогда не терял самообладания! Мог, конечно, порой уронить одну-две слезинки да разок горько всхлипнуть, но не больше. Он был слишком хорошо воспитан и прошел отличную выучку, чтобы давать волю своему гневу или обиде. Став королем — причем заслужив свое королевство тем, что пересек царство мертвых! — он мог быть порой излишне суровым, но никогда, как казалось Оуку, гордость и самообладание не позволяли ему показывать другим свой гнев.
 — Нет, я не дам себя использовать! — прорычал Лебаннен и снова рубанул кинжалом по свитку. Лицо его потемнело от гнева, глаза стали словно незрячими, так что перепуганный старый слуга даже отшатнулся от него.
Лебаннен, впрочем, отлично это заметил. Он всегда успевал все замечать!
Он тут же сунул кинжал в ножны и сказал уже куда спокойнее:
 — Клянусь моим именем, Оук, я уничтожу Тхола и все его королевство, но не позволю превратить меня в скамеечку для ног при его троне! — Потом он наконец перевел дыхание и сел, позволив Оуку снять с его плеч тяжелый, богато расшитый золотом королевский плащ.
Оук ни словом, ни вздохом никому не обмолвился об этой сцене, однако же во дворце мгновенно поползли слухи о том, что именно намерен сделать король с этой каргадской принцессой, а может, уже и сделал.
Он ведь так и не сказал, принимает ли он предложение взять принцессу в жены! Тогда как все сходились во мнении, что она была предложена ему именно в этом качестве. Слова по поводу Кольца Эльфарран весьма слабо скрывали истинный смысл этого предложения, или сделки, или даже угрозы. Однако Лебаннен не ответил: не сказал ни «да», ни «нет». Пока что его ответ Правителю Каргада (бесчисленное множество раз повторенный придворными) заключался в том, что принцессу рады видеть в Хавноре в качестве гостьи, что все здесь будет устроено для нее так, как она сама пожелает, и что жить ей следует в Речном Дворце: в Доме Королевы. Разумеется, это было неспроста! Но с другой стороны, почему же не в Новом Дворце? Зачем отсылать ее на противоположный конец города?
С момента коронации Лебаннена дамы из знатных семейств и принцессы из старинных княжеских родов Энлада и Эа, а также из Шелитха, приезжали с визитами в королевский дворец — просто погостить или войти в число придворных Лебаннена. Всех их принимали и развлекали поистине по-королевски, и сам король с удовольствием танцевал у них на свадьбе, когда они, одна за другой, выходили за представителей столь же знатных родов или же за людей менее знатных, но достаточно богатых. Было хорошо известно, что король любит женское общество и женские советы, что он охотно станет флиртовать с хорошенькой девушкой и пригласит себе в советчицы умную женщину, которая, впрочем, тоже сможет его и поддразнить, и утешить. Но никогда даже и намека не было на то, что король намерен на ком-то из них жениться. И ни одну из этих дам никогда не селили в Речном Дворце!
У короля должна быть королева, неустанно повторяли его советники.
«Послушай, Аррен, тебе действительно пора жениться», — сказала ему мать, когда он в последний раз видел ее живой.
«Неужели у истинного наследника Морреда не будет собственного наследника?» — удивлялся простой народ.
И всем им разными словами и способами он отвечал одно: «Дайте мне время. Королевство лежит в руинах, его нужно восстанавливать. Дайте мне возможность построить такой дом, который будет достоин моей королевы, и такое королевство, которым сможет легко управлять мой сын». И поскольку Лебаннена действительно очень любили, поскольку все верили в него, поскольку он все еще был достаточно молод, ему всегда удавалось уйти из рук самых ловких и целеустремленных девиц и в очередной раз мрачно заявить, что еще не пора.
Интересно, а что там, под этими неподвижными красными покрывалами? Кто там, внутри этого закрытого шатра? Придворные дамы, приписанные к свите принцессы, терялись в догадках. Хорошенькая ли она? Или безобразная? Правда ли, что она высокая и худая? А может, она — приземистая коротышка, белая как молоко и вся в оспинах? Или одноглазая? Волосы у нее, конечно, этого противного желтого цвета, как у всех каргов! А может, черные? Говорят, ей уже сорок пять! Хотя кто-то сказал, что всего десять и она просто болтливая дурочка. Ходили слухи и о том, что принцесса — невероятная красавица.
Постепенно слухи приобрели как бы одно направление. Она молода, хотя уже и не ребенок; волосы у нее не желтые, но и не черные; она довольно хорошенькая, по мнению некоторых придворных дам; несколько грубовата, говорили другие. Но все дружно утверждали, что принцесса ни слова не знает из ардического языка и учить его не желает. Обычно она прячется за спинами своих служанок, а будучи вынужденной покинуть свои покои, тут же скрывается под красным покрывалом, скорее напоминающим шатер. Стало известно, что король нанес ей визит вежливости, но она ему даже не поклонилась и опять не сказала ни слова; она даже никакого приветственного жеста не сделала! Просто стояла и молчала, «как каминная труба из красного кирпича», по словам старой леди Йесы, возмущенной поведением принцессы до глубины души.
Лебаннен попытался говорить с принцессой через переводчиков, людей, которые когда-то служили его посланниками на Каргадских островах, а также с помощью посла Каргада, который очень хорошо знал ардический. С огромным трудом ему удалось передать ей свои комплименты и вопросы относительно ее собственных пожеланий и добиться какого-то ответа. Переводчики поговорили также со служанками принцессы, у которых покрывала были гораздо короче и не такие непроницаемые. Затем служанки собрались вокруг своей госпожи, по-прежнему похожей на неподвижно застывший красный столб, долго шептались и бормотали и наконец сообщили переводчикам, а те — королю, что принцесса всем довольна и ей ничего не требуется.
Принцесса Каргада прожила в Речном Дворце уже недели две, когда в Хавнор с Гонта прибыли Тенар и Техану. Лебаннен специально отправил за ними корабль с письмом, в котором умолял их приехать, хотя тогда каргадская принцесса еще не прибыла во дворец и никаких сложностей ни с ней, ни с королем Тхолом еще не возникло. В самый же первый раз, как только Лебаннен остался с Тенар наедине, он с отчаянием воскликнул:
 — И что же мне с нею делать? Как поступить?
 — Расскажи-ка мне обо всем подробно, — спокойно попросила Тенар, глядя на него, впрочем, с некоторым удивлением.
За эти годы Лебаннен не так уж много раз виделся с Тенар, хотя они переписывались. Она постарела, и ему было трудно привыкнуть к ее седым волосам. И она казалась ему меньше ростом, чем он ее помнил. И все же в ее обществе он сразу почувствовал себя таким, каким был пятнадцать лет назад. И он знал, что может сказать ей все, что угодно, и она все непременно поймет.
 — Целых пять лет я налаживал торговлю с Каргадом, стараясь поддерживать с Тхолом мир, ибо он прежде всего военачальник и прежде всего думает о войне, а я не хочу, чтобы мое королевство грабили, как это было при правлении Махариона, драконы с запада, а пиратствующие правители — с востока. Я правлю под Знаком Мира! Все в общем шло довольно неплохо, пока не случилось вот это. Пока он не прислал эту девицу и не заявил, что если мы хотим мира, то должны надеть ей на руку Кольцо Эльфарран. Твое Кольцо, Тенар! Твое и Геда!
Помолчав, Тенар возразила:
 — Но она все же, в конце концов, его дочь.
 — Что значит дочь для короля варваров? Всего лишь товар! Товар, с помощью которого можно заключить удачную сделку. Ты же прекрасно это понимаешь! Ты же родилась там!
Не похоже это было на него — так говорить, — он и сам это понимал. Он опустился на колени, поймал руку Тенар и прижал к глазам в знак раскаяния.
 — Тенар, прости меня! Вся эта история раздражает меня донельзя. И я совершенно не представляю, что мне делать с этой девицей!
 — Ну, поскольку ты ничего с ней и не делаешь, можешь пока подрейфовать на просторе... воспользоваться свободным временем и все обдумать. А может, у этой принцессы есть какие-то свои соображения на сей счет?
 — Откуда у нее какие-то соображения? Она же все время прячется в своем красном мешке! И не желает не только разговаривать, но даже выглянуть наружу. Да она отлично сыграла бы роль крепежного шеста для солдатской палатки! — Лебаннен попытался рассмеяться собственной шутке. Его беспокоило собственное отвращение к этой незнакомой девушке, и он пытался как-то его погасить. — Дело в том, что все это произошло как раз тогда, когда пришли весьма тревожные вести с запада. Я ведь из-за них и просил вас с Техану приехать. Я не собирался забивать вам голову всей этой чепухой насчет женитьбы.
 — Это совсем не чепуха, — сказала Тенар, но Лебаннен решительно сменил осточертевшую ему тему и заговорил о драконах, поскольку вести с запада были действительно очень тревожные.
Какое-то время Лебаннен вообще не вспоминал каргадскую принцессу — по крайней мере, большую часть времени он был занят совсем другими делами. Однако он прекрасно понимал, что не в его привычках игнорировать одно дело государственной важности за счет другого. И через несколько дней после разговора с Тенар он попросил ее посетить принцессу и попытаться вызвать ее на разговор. В конце концов, заключил он свою просьбу, они ведь говорят на одном языке.
 — Я попробую, — сказала Тенар. — Я никогда не говорила прежде с жителями острова Гур-ат-Гур. На Атуане их считали варварами.
Это был упрек, и Лебаннен отлично все понял. Однако Тенар, разумеется, сделала то, о чем он ее просил, и вскоре сообщила, что они с принцессой отлично поняли друг друга, но девушка даже не представляла себе, что в мире могут существовать какие-то еще языки, кроме ее родного, и считала, что все здесь — придворные, дамы, слуги — просто злые безумцы, которые нарочно дразнят ее, болтая по-звериному и делая вид, что не знают человеческой речи. Насколько поняла Тенар, принцесса выросла в пустыне, в родовом поместье Тхола на острове Гур-ат-Гур, и лишь очень недолго прожила в императорском дворце в Авабатхе, а потом ее отослали в Хавнор.
 — Она очень напугана, — сказала Тенар.
 — И поэтому скрывается под своим колпаком? Да кем она, собственно, меня считает?
 — А кем ей тебя считать? Она ведь тебя совершенно не знает.
Лебаннен нахмурился.
 — Сколько ей лет?
 — Совсем молоденькая. Но уже не девчонка.
 — Я не могу жениться на ней, — сказал он с неожиданной решимостью. — Я отошлю ее назад.
 — Возвращенная назад невеста будет обесчещена. И Тхол, вполне возможно, просто убьет дочь, чтобы смыть позорное пятно со своего рода. И наверняка посчитает, что ты намеренно сделал это, желая обесчестить его самого.
Лебаннен глянул на Тенар с такой яростью, что она поспешила предупредить очередной взрыв гнева и сухо заметила:
 — Варварские обычаи, ничего не поделаешь.
Лебаннен, размахивая руками, несколько раз пробежался по комнате и только потом заговорил:
 — Ну что ж. Но я никогда не назову эту девицу королевой и не возведу ее на трон Морреда! Скажи, можно ли научить ее говорить по-ардически? Может она выучить хотя бы несколько слов? Или ее вообще ничему научить невозможно? Я велю передать Тхолу, что король Ардического государства не может взять в жены женщину, которая не говорит на его языке. И мне все равно, приятно ему это будет слышать или нет. Ничего, хорошая оплеуха ему не повредит! К тому же это даст мне некоторую отсрочку.
 — И ты попросишь ее выучить ардический язык?
 — Как я могу попросить ее о чем-нибудь, если она все мои слова воспринимает как бред сумасшедшего? И какой, собственно, прок от моих визитов к ней? Я думал, что, может, ты все объяснишь ей, Тенар... Ты же видишь, какой обман пытается совершить Тхол, используя собственную дочь, для того чтобы завладеть Кольцом Мира — тем Кольцом, которое нам принесла ты! — чтобы устроить мне ловушку! Нет, тут я не способен притворяться! Я очень хотел бы оттянуть время, чтобы пока хоть как-то сохранить мир с Каргадом. И больше ничего. Но даже и это обман, а обман — это всегда зло. В общем, скажи этой девушке то, что сочтешь нужным. А я с ней не желаю иметь ничего общего.
И Лебаннен вышел, горя праведным гневом, который, медленно остывая, превращался в неприятное мучительное чувство, весьма напоминавшее стыд.
Когда каргадские эмиссары объявили, что собираются уезжать, Лебаннен подготовил, тщательнейшим образом подбирая каждое слово, ответное послание Правителю Тхолу. Он выразил свое восхищение той великой честью, которая была ему оказана в связи с пребыванием принцессы в Хавноре, и сообщил, что с удовольствием вместе со своими придворными будет учить ее манерам, обычаям и языку своего королевства. Однако он ни словом не обмолвился ни о Кольце, ни о возможностях брака с принцессой.
На следующий день после своей беседы с молодым колдуном с острова Таон, которого терзали страшные сны, Лебаннен в последний раз увиделся с каргадскими послами и передал им свое письмо к Верховному Правителю. Сперва, правда, он прочел письмо вслух, чтобы слышали все присутствующие, — в точности так же, как каргадские эмиссары читали вслух письмо Тхола к нему, Лебаннену.
Посол выслушал его весьма благосклонно.
 — Верховный Правитель будет очень доволен, — сказал он.
И весь вечер, обмениваясь любезностями с каргами и демонстрируя им те дары, которые он посылает Тхолу, Лебаннен ломал голову над тем, действительно ли так легко была воспринята его явная уклончивость, и в итоге пришел к единственно возможному выводу: карги прекрасно понимают, что теперь ему от этой принцессы не отделаться, и про себя воскликнул: «Никогда она не будет моей женой!»
Он спросил, проедут ли гости мимо Речного Дворца, чтобы попрощаться с принцессой, но на него посмотрели с таким непроницаемо-тупым изумлением, словно он спросил, не собираются ли они сказать «до свидания» посылке, которую вручили по назначению. Лебаннен почувствовал, как в душе его снова закипает гнев. Видимо, это отразилось и на его лице, потому что посол глянул на него испуганно и на устах его появилась осторожная, умильная улыбка. Лебаннен взял себя в руки, улыбнулся и пожелал эмиссарам доброго пути и попутного ветра до самых Каргадских островов. А после прощального ужина он прямо из столовой прошел в свои покои.
Ритуалы и церемонии страшно ограничивали его свободу и отнимали уйму времени. Будучи королем, он вообще большую часть своей жизни вынужден был проводить на публике. Но поскольку он взошел на трон, до того пустовавший веками, и оказался во дворце, где не существовало, в сущности, никакого жесткого протокола, то ему удалось кое-что устроить по своему вкусу. Во всяком случае, он сразу отменил абсолютно все церемонии в королевской, то есть своей собственной, спальне. Ночи теперь принадлежали ему одному. Лебаннен пожелал доброй ночи Оуку, который непременно желал спать у него в прихожей, захлопнул за собой дверь и сел на постель. Он чувствовал себя очень одиноким, устал и был страшно сердит.
На шее, на тонкой золотой цепочке, у него висел маленький мешочек из золотой парчи, в котором хранился некий камешек — простой кусочек черной скальной породы с острыми краями. Лебаннен вытащил камешек, посмотрел на него, стиснул в ладони и долго сидел так, задумавшись.
Он старался не думать о каргадской принцессе и о том, что связано с ее появлением в Хавноре. Куда интереснее было думать о том колдуне, Олдере, и его снах. Но единственное, о чем мог думать Лебаннен, — это болезненная зависть к этому Олдеру: ведь он побывал на Гонте, он довольно долго жил у Геда, разговаривал с ним!
Вот почему он чувствовал себя таким одиноким! Человек, которого он считал и называл своим Учителем, человек, которого он любил больше всех на свете, не хотел его видеть, не позволял ему приехать на Гонт, не подпускал его к себе и сам не желал к нему приехать!
Неужели Гед думает, что из-за того, что он утратил в царстве мертвых свое волшебное могущество, Лебаннен будет меньше его ценить? Что он будет его презирать, став королем?
Да, ему, Лебаннену, действительно дана сила властвовать над умами и сердцами людей, и подобная мысль иному могла бы показаться и не такой уж невероятной, однако Гед, конечно же, должен знать его лучше. По крайней мере, должен лучше думать о нем...
А может, поскольку Гед был его настоящим учителем и наставником, ему невыносимо теперь быть просто одним из его подданных? Ведь и в самом деле, человеку немолодому, когда-то великому волшебнику, такое вынести трудно. Слишком уж резкой была перемена в статусах их обоих.
Но Лебаннен ясно помнил, как Гед, едва живой, все же нашел в себе силы и преклонил перед ним колена на вершине Холма Рок в тени крыльев огромного дракона. На глазах у всех Мастеров, среди которых он был наипервейшим. А поднявшись с колен, он поцеловал Лебаннена и велел ему править хорошо и справедливо. И называл его при этом «господин мой» и «дорогой мой друг»...
 — Он подарил мне мое королевство, — сказал Лебаннен Олдеру. — Вот именно тогда, на Холме, он его мне и подарил. Целиком и по собственной воле.
И именно поэтому, наверное, Гед ни за что не желал приезжать в Хавнор и не позволял Лебаннену приехать к нему на Гонт даже за советом. Он отдал все свое могущество целиком, добровольно, не требуя платы, и, похоже, теперь не желал более ни во что вмешиваться, не желал отбрасывать свою тень, затмевая исходящий от молодого короля свет.
«Он покончил с делами», — сказал тогда Мастер Путеводитель.
Однако история, приключившаяся с Олдером, настолько, видимо, потрясла Геда, что он прислал его в Хавнор и в письме даже попросил Лебаннена в случае необходимости действовать по обстоятельствам.
Это действительно очень странно — и сама история Олдера, и слова Геда о том, что та стена, возможно, собирается рухнуть. Что бы это могло значить? И почему сны какого-то деревенского колдуна Гед воспринимает так серьезно?
Правда, Лебаннен и сам не раз видел во сне краешек той мертвой, иссушенной земли — хотя сны эти почти прекратились после того, как они с Верховным Магом Гедом добрались до острова Селидор, самого западного из всех островов Земноморья, и он последовал за Гедом в ту темную страну. Они тогда перебрались через каменную стену и стали спускаться вниз по склону холма к едва видимым городам, где тени мертвых стояли в дверях домов или бродили бесцельно по улицам, освещаемым лишь светом недвижимых звезд. Вместе с Гедом они прошли тогда всю эту страну насквозь, а потом снова пустились в еще более утомительное странствие — по темной долине, где даже трава не росла, где были только камни да пыль, — к подножию гор, которые назывались Горами Горя...
Лебаннен раскрыл ладонь, посмотрел на маленький черный камешек и снова сжал пальцы.
А из той долины, образованной руслом сухой реки, они, совершив то, зачем и явились в эту страну, вынуждены были уходить совсем другой дорогой — подниматься по отвесным склонам гор, ибо иного пути назад для них не было. И они прошли по пути, запретному для мертвых. Они карабкались, ползли по острым скалам, и скалы эти ранили и обжигали им руки, а потом Гед не смог идти дальше, и Лебаннен нес его на руках, пока мог. Потом полз и тащил его за собой — до самого конца, до того безнадежного утеса, повисшего над бездной ночи. И вдруг выбрался вместе с ним к свету солнца, к шуму моря, волны которого разбивались о берег жизни...
Давно уже он так живо и с такими подробностями не вспоминал их страшное путешествие. Но черный осколок камня с Гор Горя всегда носил на груди, у самого сердца.
И он понял вдруг, что память о той стране, о ее тьме, о ее мертвой пыли всегда жила в его душе прямо под тонким слоем ярких и разнообразных проявлений повседневной жизни, хотя он всегда старался от этой памяти отвернуться, ибо ему невыносимо было сознание того, что в конце концов ему все-таки придется туда вернуться — навсегда! И когда он вернется туда, никого уже не будет рядом и он тоже станет одним из тех, что стоят с пустыми глазами, неспособные вымолвить ни слова, в тени домов этих городов-призраков... Никогда больше не видеть солнца, не пить родниковой воды, не касаться теплой живой руки ближнего...
Лебаннен резко встал, стряхивая с себя мертвящее оцепенение. Что за страшные мысли приходят порой в голову! Он спрятал камешек в парчовый мешочек, разделся, приготовился ко сну, погасил свет и лег. И сразу же снова увидел все это: сумеречную серую страну, пыль, острые камни... Страна мертвых простиралась далеко-далеко, до самых черных остроконечных вершин, но там, где он сейчас оказался, можно было идти только вниз, все время вниз, в непроницаемую тьму. «А что там, в той стороне?» — спросил он у Геда, когда они поднимались по склонам Гор Горя, и тот ответил, что не знает этого, что, возможно, путь в том направлении и вовсе не имеет конца...
Лебаннен проснулся и сел, рассерженный и встревоженный столь навязчивыми мыслями о стране мертвых. Потом нашел глазами окно и стал смотреть туда. Окно выходило на север. Ему всегда нравился вид из этого окна — не на Хавнор, а на холмы предгорий и высокую седовласую вершину Онн. А за горой Онн, невидимый, затерявшийся в просторах моря Эа, лежал его родной Энлад.
Лебаннен видел ясное ночное небо, летнее созвездие Сердце Лебедя, ярко светившее среди других созвездий, поменьше. Небо его королевства. Королевства света, королевства жизни, где звезды расцветают, точно белые цветы, на востоке и закрывают лепестки, гася свой яркий свет, на западе. Нет, не станет он больше думать о том, другом королевстве, где звезды всегда остаются неподвижными, где в руках мужчины не хватает сил, где невозможно выбрать для себя единственно верный путь, потому что ни один путь там никуда не ведет!
Он еще долго лежал без сна и смотрел на звезды, а потом решительно отогнал болезненные воспоминания о стране мертвых и о Геде. И стал думать о Тенар, о звуке ее голоса, о том, как она ласково берет его за руку. Придворные всегда так церемонны, так осторожны, так боятся ненароком коснуться короля. А она — нет. Она никогда не боялась и, смеясь, брала его за руку. И вообще вела себя с ним куда смелее, чем его собственная мать.
Мать его звали Роза. Она была наследницей старинного княжеского рода Энлада и умерла от лихорадки два года назад, когда он плыл на корабле в Берилу, столицу Энлада, намереваясь затем посетить и другие острова моря Эа. Он узнал о ее смерти, когда прибыл в Берилу и вошел в свой дом, погруженный в траур.
Теперь его мать тоже там, в той темной стране. И если он явится туда и пройдет мимо нее по улице, она на него даже не взглянет, не заговорит с ним...
Лебаннен сжал кулаки. Потом встал, поправил простыни на постели, взбил подушки, снова лег и попытался расслабиться, отвлечься, думать о таких вещах, которые могут помешать ему снова мысленно вернуться туда. И он стал вспоминать о том, какой была его мать при жизни, о ее нежном голосе и дивных темных очах под арками черных бровей, о ее изящных руках.
Потом он вдруг подумал о том, почему попросил Тенар приехать к нему. Он, конечно же, пригласил ее не только для того, чтобы спросить у нее совета. Тенар всегда была ему как мать, и он жаждал этой ее чистой материнской любви, жаждал сам дарить ей свою почтительную сыновнюю любовь. Такую любовь, которая ничего не принимает в расчет, но и не ставит никаких условий. Глаза у Тенар были светлые, серые, не черные очи, как у матери Лебаннена, но она всегда смотрела так, будто видела его насквозь, и с такой проницательной нежностью, что ее просто невозможно было бы провести. Да он никогда и не пытался.
Лебаннен знал, что поступил правильно, став королем. Он знал, что хорошо исполняет свои обязанности. Но только с матерью или с Тенар он по-настоящему осознавал, что еще умеет сомневаться в себе и что на самом деле ему очень непросто быть королем.
Тенар знала Лебаннена с тех пор, когда он был совсем еще мальчишкой; она узнала его задолго до коронации, полюбила сразу и любила его всегда — ради него самого, ради Геда, ради себя самой. Он стал для нее таким сыном, который никогда не сможет разбить матери сердце.
Однако теперь он явно огорчал Тенар, несправедливо относясь к этой бедной девочке с острова Гур-ат-Гур и продолжая на нее сердиться.
Тенар присутствовала на церемонии прощания короля с эмиссарами из Авабатха — Лебаннен попросил ее об этом, и она рада была удовлетворить его просьбу. Она, правда, думала, что эти высокопоставленные карги будут ее сторониться или, по крайней мере, посматривать на нее косо, с явным неодобрением: ну как же — жрица-отступница, которая помогла «этому проклятому колдуну и вору» выкрасть из Сокровищницы Гробниц Атуана кольцо Эррет-Акбе, а потом предательски бежала с ним в Хавнор. Это ведь отчасти и ее рук дело, что в Земноморье вновь появился настоящий король. Так что гости с Каргадских островов вполне могли все это поставить ей в упрек.
Между прочим, правитель Тхол, который родом с Гур-ат-Гура, восстановил те древние храмы, что посвящены Богам-Близнецам и Безымянным, а она, Тенар, вместе с Гедом некогда эти храмы осквернила и разрушила. Ее предательство, таким образом, носило не только политический, но и религиозный характер.
Однако все это случилось очень давно, больше сорока лет назад, и с тех пор стало почти легендой. К тому же государственные мужи помнят обычно только то, что им хочется помнить. Посол даже специально испросил у нее аудиенции — столь почитаемой особой она ему казалась при дворе Лебаннена — и приветствовал ее изысканно, осторожно и чрезвычайно почтительно, причем, как ей показалось, почтение его было вполне искренним. Он называл ее Госпожа Ара, Поглощенная, Единственная Вечно Возрождающаяся и т. п. Ее уже много лет никто так не называл, и все эти имена звучали для нее немного странно, однако она испытывала острое и печальное наслаждение, слыша родной язык и обнаружив, что вполне способна его понимать и говорить на нем.
Так что Тенар не без удовольствия пришла попрощаться с послом и его свитой и попросила заверить Верховного Правителя Каргада, что у его дочери все хорошо и она выглядит поистине очаровательно. Тенар в последний раз с любовью смотрела на этих высоких, грубо сколоченных мужчин со светлыми волосами, заплетенными в косы, в украшенных перьями головных уборах и парадных серебряных доспехах, тоже украшенных перьями. Пока она жила в стране каргов, ей довелось видеть крайне мало мужчин: в Священном Месте, среди Гробниц Атуана, она видела только женщин да евнухов.
Когда прощальная церемония была окончена, Тенар вышла во дворцовый парк. Летняя ночь была теплой и какой-то тревожной; цветущие садовые кустарники шуршали под ночным ветерком. Звуки большого города, доносившиеся из-за высоких дворцовых стен, напоминали шелест тихих волн, набегающих на берег. Парочка молодых придворных в обнимку прогуливалась под тенистыми деревьями, и Тенар, чтобы их не тревожить, быстро прошла в противоположный конец сада, где некоторое время посидела у фонтанов и пышных кустов роз.
А Лебаннен вышел из зала, опять хмурясь, опять чем-то недовольный. Да что с ним такое творится?! Насколько знала Тенар, он никогда прежде не восставал против тех формальных обязанностей, которые должен выполнять, будучи королем. И он, конечно же, не мог не понимать, что король рано или поздно должен жениться и что у королей обычно выбор не так уж велик. Он не мог не понимать, что народ хочет иметь и королеву, и наследников трона. Но до сих пор он абсолютно ничего не предпринимал в этом направлении. Придворные дамы и служанки были просто счастливы, когда им удавалось посплетничать с Тенар насчет многочисленных возлюбленных короля; причем ни одна из этих женщин ровным счетом ничего не потеряла, когда всем стало известно, что она какое-то время была королевской любовницей. Лебаннен все подобные делишки улаживал в высшей степени успешно, но не мог же он ожидать, что так будет продолжаться вечно? И почему, интересно, его до такой степени злит предложение короля Тхола? Ведь это вполне приемлемое решение многих проблем.
А может, все же не вполне приемлемое? Особенно в том, что касается самой принцессы.
Тенар действительно собиралась научить эту девушку хотя бы нескольким предложениям ардического языка. А потом подыскать среди придворных дам таких, которые сумеют доброжелательно обучить ее придворным манерам и этикету, — сама-то она этому ее научить, безусловно, не могла. Впрочем, ей куда милее была пресловутая «невоспитанность» каргадской принцессы, чем изысканная светскость и неискренность придворных.
Она негодовала, видя полную неспособность Лебаннена поставить себя на место этой несчастной девочки. Неужели он не может представить, каково ей приходится? Выросла на женской половине дворца-крепости военачальника, в безлюдной пустыне, где, возможно, других мужчин, кроме отца, дядьев да нескольких священнослужителей, ни разу в жизни не видела, а потом вдруг ее вырвали из этой монотонной, неизменной и неподвижной жизни какие-то незнакомые люди, заставили пуститься в долгое и страшное путешествие по морю и бросили среди людей, о которых она знала одно: это не имеющие никакой веры кровожадные чудовища, они живут «на краю света» и все являются «проклятыми колдунами», то есть способны превращаться во что угодно — в животных, в птиц... Боги! И за одного из них ей предстояло выйти замуж!
Сама Тенар оказалась способна оставить родину и отправиться жить среди «этих чудовищ с запада», потому что рядом с нею был Гед, которого она полюбила и которому всецело доверяла. Но даже и при этом условии все оказалось далеко не так просто, и мужество не раз изменяло ей. Несмотря на все оказанное ей жителями Хавнора гостеприимство и почтение, несмотря на то что толпы людей на улицах выкрикивали похвалы в ее адрес и всяческие поздравления, осыпая ее цветами и ласково-уважительными прозвищами — Белая Дама, Носительница Мира, Тенар Кольца, — она тогда тоже предпочитала прятаться в своей комнате и чувствовала себя глубоко несчастной, никому не нужной и совершенно одинокой. Никто вокруг не говорил на ее родном языке, и она не знала и не понимала большей части тех вещей, которые всем этим людям были так хорошо знакомы. Как только всеобщее ликование по поводу возвращения Кольца Мира и бесконечное празднование подошло к концу, она стала умолять Геда увезти ее из Хавнора туда, куда он ей обещал, и он свое обещание сдержал: ускользнул незаметно из дворца с нею вместе на Гонт. Там она поселилась в доме старого Огиона как верный страж, служанка и ученица и стала набираться опыта и ума. Учиться быть жительницей Архипелага пришлось долго, пока наконец она сама не увидела тот путь, по которому хотела бы пойти как взрослая и самостоятельная женщина.
Она была моложе этой принцессы — когда прибыла в Хавнор с Кольцом Мира. Но все же была уже не такой беспомощной и хорошо знала, что такое власть над людьми, хотя ее власть в качестве Единственной была скорее номинальной, связанной с отправлением различных обрядов и церемоний. По-настоящему она взяла в руки собственную судьбу, когда порвала с суровыми законами, в рамках которых выросла, и отвоевала свободу для своего узника и для себя самой. Но эта принцесса, дочь военачальника, царька, могла «властвовать» только у себя на женской половине дома. Когда отец ее стал правителем всей страны, ее начали называть принцессой, ей дарили роскошные одежды, у нее в услужении стало больше рабынь и евнухов, а в ушах и на пальцах — больше драгоценностей, но потом все равно ей предстояло и самой быть «подаренной» кому-нибудь в качестве платы за выгодную сделку, и ее слово при заключении этой сделки никакого веса бы не имело. Внешний мир открывался ей только в узкие окна на женской половине дворца или же сквозь бесчисленные слои покрывал.
Думая о ней, Тенар говорила про себя, что ей самой еще здорово повезло: она родилась не на таком отсталом и варварском острове, как Гур-ат-Гур, и никогда не носила дурацких покрывал «фейяг». Однако она хорошо представляла себе, что значит расти в тисках железных традиций, и намерена была сделать все, что в ее силах, чтобы помочь принцессе. Но оставаться в Хавноре надолго она все же не собиралась.
Быстрым шагом прохаживаясь по саду и любуясь мерцавшими в лунном свете фонтанами, Тенар прикидывала, когда сможет отправиться домой.
Она не возражала против правил придворной жизни, прекрасно понимая, что под этой лощеной светскостью кипит настоящее рагу из амбиций, соперничества, страстей, тайных сговоров и соучастий в преступлениях. Она и сама выросла, невольно участвуя в бесконечных ритуальных действах, видя неприкрытое лицемерие и тайные политические игры, и ничто из этого ее не пугало: скорее, все это ей было безразлично. Она просто скучала по дому и стремилась вновь оказаться на ставшем ей родным Гонте, рядом с Гедом, в их домике на утесе.
Она приехала в Хавнор, потому что Лебаннен послал за ними — за ней и за Техану. И за Гедом. Но Гед поехать не пожелал. А Техану ни за что без нее не поехала бы. Вот это действительно пугало Тенар и очень ее тревожило. Неужели девочка так и не сможет от нее оторваться? Ведь Лебаннену был нужен именно совет Техану, а не ее, Тенар. Но названая дочь льнула к ней и чувствовала себя настолько же неуютно в королевском дворце Хавнора, как и та девушка с острова Гур-ат-Гур, и точно так же все время молчала и пряталась.
Так что теперь, видно, ей, Тенар, придется играть роль няньки, наставницы и компаньонки для обеих. Для двух насмерть перепуганных девчонок, которые не знают, как совладать с собственной силой. Ну а ей самой ни силы, ни власти не нужно; ей нужна свобода, чтобы можно было немедленно отправиться домой, куда она стремилась всем сердцем, и помочь Геду возделывать их сад.
Как же ей хотелось, чтобы и у них возле дома могли расти такие же белые розы, как в этом саду! В ночном воздухе их аромат просто околдовывал. Но у них, возле водопада, место чересчур ветреное, да и солнце летом жжет совершенно безжалостно. Да и от коз нигде спасения не найдешь...
Нагулявшись и немного придя в себя, Тенар вернулась во дворец и направилась по восточному крылу в предоставленные им с Техану покои. Техану спала — было уже за полночь. Крошечный огонек — не больше крупной жемчужины — светился на дне маленького изящного светильника из белого алебастра. Просторная комната с высокими потолками была уютной, полной ночных теней. Тенар задула огонек в светильнике, легла в постель и вскоре начала погружаться в сон.
Ей снилось, что она идет по узкому каменному коридору со сводчатым потолком и несет этот алебастровый светильник. Бледный кружок света падает от него на пол, освещая ей путь. Она, минуя какую-то незнакомую комнату, попадает в другой, более широкий коридор, который приводит ее в помещение, где множество людей с крыльями, как у птиц. У некоторых из них птичьи головы — каких-то хищников вроде ястреба. И все эти люди стоят или сидят на корточках без движения, не глядя ни на нее, ни вообще на что бы то ни было конкретно, и глаза у них тоже птичьи — круглые, обведенные бело-красным ободком. Приглядевшись повнимательнее, она видит, что крылья у них похожи на огромные черные плащи и безжизненно висят за спиной. Летать они явно не способны. И люди эти так печальны, смотрят так безнадежно, а воздух в комнате такой затхлый и противный, что она резко поворачивается, чтобы убежать прочь, но не может даже пошевелиться.
Тенар проснулась, все еще сражаясь с этим оцепенением. Вокруг качались теплые тени, за окном светили звезды. До нее доносился аромат роз, негромкий шум большого города, дыхание спящей Техану...
Она села, чтобы окончательно стряхнуть с себя кошмарный сон. Это ведь была Расписная Комната из Лабиринта! Там, под Гробницами, она впервые встретила Геда. И было это сорок лет назад. Только во сне рисунки, что были сделаны когда-то на стенах той комнаты, вдруг ожили. Хотя, конечно же, это была не жизнь. Это было бесконечное, безвременное, бессмысленное существование тех, кто умер без надежды на возрождение; тех, что были отринуты Безымянными; неверных, людей с запада, «проклятых колдунов»...
После того как умрешь, непременно нужно возродиться. Таково было твердое знание, с которым она была воспитана. Когда, еще совсем ребенком, ее взяли к себе жрицы Гробниц и стали воспитывать из нее Ару, Поглощенную, она сразу узнала: только она, единственная из всех людей, уже не раз возрождалась и будет возрождаться и проживать одну жизнь за другой. Иногда она этому верила, но не всегда; а когда стала Единственной, когда ей начали оказывать должное уважение как Верховной Жрице Гробниц, верить перестала совсем. Но она верила в то, во что верят все обитатели Каргадских островов: когда человек умирает, он обязательно возрождается, только в новом теле, в новом обличье. Светильник, который только что погас, вновь вспыхивал где-то в тот же самый момент — младенцем во чреве женщины, или зародышем в крошечной икринке гольяна, или в несомом ветром семечке дикой травы, — каждая душа возвращалась, чтобы быть снова, чтобы, забыв о старой жизни, освеженной вступить в новую жизнь, в жизнь после жизни, в вечность.
Однако та жизнь после жизни, о которой ей рассказывал Гед, та страна, куда, по его словам, уходят люди после смерти, та безликая и никогда не меняющаяся страна, покрытая холодной пылью и населенная тенями, — разве это жизнь? Такая «жизнь» казалась Тенар просто ужасной, пугающей.
Вопросы, не имевшие ответа, теснились у нее в голове: все это произойдет и с ней, потому что она больше уже не может считать Каргад своей родиной, потому что она предала Святые Места... Неужели поэтому она будет так наказана? Должна будет отправиться в ту безжизненную темную страну? Неужели и Гед должен уйти туда? Неужели там они будут равнодушно смотреть друг на друга, не любя, ни о чем не жалея? Это же невозможно! Но если он должен будет отправиться туда, а она возродится снова, то их расставание станет вечным!
Нет, нельзя думать об этом! И совершенно ясно, почему ей приснилась та Расписная Комната. Она часто снилась ей в те годы, когда Тенар оставила позади все, что было связано с ее прошлым, с Гробницами Атуана. А теперь вот она поговорила с каргадскими посланниками на родном языке и снова все вспомнила. И все-таки тревога не утихала в ее душе. Она не хотела, чтобы возвращались кошмары ее юности. Хоть бы поскорее вернуться домой, лежать по ночам рядом с Гедом, слушать сонное дыхание Техану!.. Гед спал всегда очень тихо и лежал совершенно неподвижно, как каменный; но в горле Техану огонь все-таки навсегда оставил свой след, и дыхание у нее всегда было хрипловатым, затрудненным. Тенар привыкла прислушиваться к ее дыханию ночь за ночью, год за годом. Это была жизнь, это была вернувшаяся жизнь, это был самый дорогой ее сердцу звук — чуть хрипловатое дыхание ее приемной дочери.
И сейчас, тоже слушая дыхание Техану, она наконец уснула. И во сне видела — если ей вообще что-то снилось — только потоки воздуха где-то в поднебесье и расцвеченное полосами утренней зари небо.

 

Олдер проснулся очень рано. Котенок всю ночь вел себя беспокойно, а потому и сам он спал плохо и был даже рад наконец встать, подойти к окну, усесться там поудобнее и с сонным видом смотреть, как над заливом разгорается заря, как выходят в море рыбачьи суденышки с повисшими от серого тумана парусами, как пробуждается навстречу дню весь город. К тому времени как Олдер окончательно проснулся и начал подумывать о том, что стоило бы, наверное, пройти по лабиринту дворцовых залов и коридоров и выяснить, что ему делать дальше, в дверь его комнаты постучали. Вошел слуга, который принес на подносе свежие фрукты, свежий хлеб и кувшин молока, а также небольшой кусочек мяса — для котенка.
 — Я еще зайду, как только пять протрубят. К королю пойдем! — торжественно сообщил он. А потом обычным тоном рассказал Олдеру, как удобнее пройти в сад, если он захочет прогуляться.
Олдер знал, конечно, что от полуночи до полудня проходит шесть часов, а от полудня до полуночи еще шесть, но он никогда не слышал, чтобы часы трубили, и ему было очень интересно, что этот слуга имел в виду.
Вскоре он все узнал. Оказалось, что в Хавноре время отмечают так: четыре трубача выходят на самый верхний балкон дворца — выше его только башня, на которой красуется меч героя, — и в четвертый, а также в пятый час до полудня, ровно в полдень, а затем в первый, второй и третий час после полудня дуют в свои трубы. При этом один стоит лицом к западу, второй — к северу, третий — к востоку, четвертый — к югу. Так что придворные во дворце, купцы и шкиперы в порту, а также все жители Хавнора могут как-то приноровить свои дела и встречи к этим указателям времени. Об этой интересной традиции Олдеру рассказал какой-то мальчик, с которым он познакомился, гуляя в саду. Мальчик был маленький, худенький, в длинной рубахе, которая была ему слишком велика, но разговор вел как взрослый. Он также объяснил Олдеру, что трубачи точно знают, когда им дуть в свои трубы, потому что в башне есть большие песочные часы, а еще — маятник Атха, свисающий почти до полу с самой высокой точки потолка, и если этот маятник запустить одновременно с началом того или иного часа суток, то он будет качаться ровно до начала следующего часа. Мальчик сказал Олдеру, что трубачи исполняют на своих трубах различные отрывки из песни «Плач по Эррет-Акбе», которую король Махарион написал, вернувшись с Селидора, и для каждого часа исполняется какая-то одна из частей «Плача», а в полдень они играют всю мелодию целиком. И если тебе нужно быть в каком-то месте в точно назначенный час, то следует поглядывать на верхний балкон башни, потому что трубачи всегда выходят на него чуть раньше и, если светит солнце, их серебряные трубы так и сверкают в солнечных лучах. Мальчик сообщил, что его зовут Роди и он приехал сюда с отцом, правителем города Метам, что на острове Арк. Этот год он проведет в Хавноре и уже поступил в школу при королевском дворце; ему девять лет, и он очень скучает по матери и сестре.
Олдер вернулся к себе как раз вовремя: слуга уже поджидал его. На этот раз Олдер волновался гораздо меньше. Видимо, беседа с мальчиком напомнила ему о том, что дети правителей — это всего лишь дети, а сами правители — всего лишь люди и бояться ему следует совсем не людей.
Провожатый долго вел его по дворцовым коридорам и наконец остановился перед дверями, за которыми был виден продолговатый и просторный светлый зал с окнами, расположенными вдоль одной из длинных стен и смотревшими прямо на башни Хавнора и на его фантастические мосты, арками повисшие над каналами или над узкими улицами города, словно перепрыгнув с крыши на крышу, с балкона на балкон. Стоя на пороге, Олдер нерешительно поглядывал на окна, но не был уверен, что ему уже можно войти. У противоположного конца комнаты он увидел группу людей и среди них короля.
Король, видимо, Олдера ждал. Заметив его в дверях, он сам подошел к нему, приветливо с ним поздоровался и по очереди представил ему всех присутствующих.
Олдер сразу выделил среди них одну женщину — лет пятидесяти, маленькую, очень светлокожую, с седеющими волосами и большими серыми глазами. «Это Тенар, — сказал ему, улыбаясь, король. — Тенар Кольца». Тенар посмотрела Олдеру прямо в глаза и тихим голосом поздоровалась с ним.
Молодого мужчину — он показался Олдеру примерно ровесником короля, — одетого в бархатный камзол и тончайшую сорочку, Лебаннен представил как «шкипера Тослу». На перевязи у шкипера Тослы сверкали драгоценные камни, а в мочке уха красовалась серьга с огромным рубином. Лицо Тослы, темное, как древесина старого дуба, было живым и одновременно суровым.
Человек средних лет, одетый просто и смотревший на Олдера очень спокойно, оказался принцем Сеге из старинного дома Хавнора. Олдеру сразу показалось, что этому человеку можно доверять.
У одного мужчины лет сорока был в руках деревянный посох, и Олдер сразу признал в нем волшебника с острова Рок. У волшебника было худое, какое-то изможденное лицо, красивые руки с тонкими пальцами и несколько отчужденная, хотя и довольно приятная, манера держаться. Мастер Оникс — так представил его король.
А еще одну женщину Олдер сперва принял за служанку, потому что она была одета чуть ли не по-деревенски и скромно стояла в сторонке, даже как будто специально отвернувшись от остальных, и смотрела в окно. Ему бросились в глаза ее прекрасные волосы, которые темным блестящим водопадом спадали ей на плечи и струились по спине. Заметив взгляд Олдера, Лебаннен подвел эту женщину к нему и сказал: «А это Техану с острова Гонт», — и в голосе его зазвенела бронза, словно он кому-то бросал вызов.
Техану подняла голову и посмотрела Олдеру прямо в глаза. Она была молода; левая сторона ее лица была прелестна — нежнейшая кожа цвета спелого персика, огромный темный блестящий глаз под изогнувшейся дугой бровью, — но правая сторона оказалась совершенно изуродованной и представляла собой один сплошной корявый и страшный шрам, а глаза не было видно вообще. И правая рука ее тоже походила на воронью лапку с одним сломанным когтем.
Здороваясь с Олдером, она, как и все жители Энладских островов, а также все присутствовавшие в этом зале, протянула ему руку, но то была ее левая рука. Он приложил свою ладонь к ладони Техану и почувствовал, как горяча ее ладонь, точно у девушки сильный жар. Она снова посмотрела на него — теперь удивленно. Удивление было написано в ее единственном, поистине прекрасном глазу. Но за удивлением в этом ярком, блестящем глазу таилась странная свирепость, неведомый мрак. Потом Техану снова потупилась и чуть отступила назад, словно ей не хотелось стоять среди всех этих людей, не хотелось вообще быть здесь.
 — Мастер Олдер привез тебе с Гонта привет от твоего отца, — сказал король, видя, что сам гонец безмолвствует.
Но Техану даже головы не подняла. Блестящая черная волна волос почти полностью скрывала изуродованную половину ее лица.
 — Госпожа моя, — начал Олдер, чувствуя, что в горле у него совершенно пересохло и голос звучит хрипло, — Ястреб также просил меня задать тебе два вопроса... — Он умолк, чтобы облизнуть пересохшие вдруг губы, и вдруг его охватила паника: ему показалось, что он совершенно забыл, что именно должен у нее спросить. Все спокойно ждали, когда он заговорит снова, и в этой выжидающей тишине голос Техану прозвучал еще более хрипло, чем у Олдера:
 — Задай их.
 — Он велел сперва спросить: «Кто они такие, те, кто отправляется в сухую страну?» А потом, когда я уже уезжал, он сказал: «Спроси у моей дочери вот еще что: сможет ли дракон перелететь через каменную стену?»
Техану кивнула в знак того, что поняла его вопросы, и еще немного отступила назад, словно желая унести эти загадки с собой, подальше ото всех.
 — Сухая земля, — промолвил задумчиво король, — и драконы?
Он живо смотрел то на Олдера, то на Техану.
 — Ну что ж, — предложил он всем, стряхнув с себя раздумья, — пойдемте сядем и поговорим как следует.
 — Может быть, мы могли бы поговорить в саду? — спросила маленькая сероглазая женщина по имени Тенар, и король сразу же с этим предложением согласился. Олдер слышал, как Тенар говорила королю на ходу: — Ей немного тяжеловато весь день находиться в доме. Ей хочется неба! — И Олдер догадался, что она имела в виду Техану.
Садовники принесли кресла и расставили их в тени огромной старой ивы на берегу пруда. Техану сразу прошла к воде и стала глядеть в ее зеленую глубину, где лениво кружили крупные серебристые карпы. Ей явно хотелось подумать над вопросами отца, а не вести глубокомысленные беседы, хотя и оттуда, где она сейчас стояла, ей было все отлично слышно.
Когда все удобно устроились в креслах, король велел Олдеру вновь поведать свою историю. Собравшиеся слушали его в полном молчании, но молчание это было исполнено сочувствия, и Олдер оказался вполне способен рассказывать без особого напряжения и не спеша. Когда он умолк, все тоже некоторое время молчали, потом волшебник Оникс спросил его:
 — Тебе вчера ночью снились сны?
И Олдер ответил, что таких снов ему не снилось, а других он не запомнил, если они и были.
 — А мне вчера снился Мастер Заклинатель, который был моим Учителем в Школе, — сказал Мастер Оникс. — О нем еще говорят, что он «умер дважды», потому что ему удалось вернуться из той страны, что лежит за каменной стеной.
 — А мне снились души тех людей, которые не обрели второго рождения, — очень тихо промолвила Тенар.
 — Всю ночь, — сказал принц Сеге, — мне мерещилось, что я слышу голоса тех, кого знал еще в детстве; эти люди звали меня, окликали по имени — все как обычно. Но когда я прислушался, оказалось, что это всего лишь сторожа на улицах города или пьяные моряки.
 — А мне сны никогда не снятся, — сказал шкипер Тосла.
 — Мне, правда, та страна сегодня не снилась, — сказал король, — но я ее вспоминал. И никак не мог отогнать эти воспоминания.
Он посмотрел на молчавшую Техану, но та не сводила глаз с зеленоватой воды в пруду и не промолвила ни слова.
Все снова погрузились в молчание, и Олдер не выдержал:
 — Если я разношу какую-то заразу, вы должны просто отослать меня прочь! — воскликнул он.
Волшебник Оникс тут же возразил — не то чтобы властно, но очень решительно:
 — Если Рок послал тебя на Гонт, а Гонт послал тебя в Хавнор, то тебе следует находиться именно в Хавноре!
 — Когда умных голов слишком много, мысли порой получаются слишком легкие, — язвительно заметил Тосла.
 — Давайте на время отставим сны в сторону, — решительно предложил Лебаннен. — Нашему гостю, по-моему, нужно понять, что именно беспокоит нас и беспокоило задолго до того, как он сюда явился. Ведь ради этого я и просил приехать в Хавнор Тенар и Техану, ради этого заставил Тослу прервать его странствия. Может быть, ты и расскажешь Олдеру обо всем, Тосла?
Темнокожий шкипер кивнул, и рубин у него в ухе сверкнул, точно капля свежей крови.
 — Все дело в драконах! — сразу заявил он. — Ты, может, знаешь, Олдер, что в Западном Пределе они вот уже несколько лет совершают налеты на острова Улли и Усидеро, сжигая порой целые деревни. Они летают низко, чуть ли не цепляясь когтями за крыши домов и до смерти пугая людей. А в Торингейтс они прилетали уже дважды, и всегда во время сбора урожая. Там они сожгли все зерно, подожгли множество стогов сена и немало тростниковых крыш в селениях. На людей они прямо не нападали, но многие тамошние жители погибли в огне. Не нападали они и на дома лордов в поисках сокровищ, как делали это в Темные Времена. Нет, они нападали только на дома и поля крестьян! Примерно такие же вести принесли купцы, побывавшие на далеком острове Симли, расположенном на юго-западной окраине Земноморья. Этот остров живет продажей зерна, так драконы выжгли там все поля как раз перед самой уборкой!
 — А прошлой зимой два дракона поселились на вершине вулкана горы Анданден на острове Семел, — подсказал кто-то.
 — Ах! — вырвалось у Оникса, и в ответ на вопросительный взгляд короля он объяснил: — Волшебник Сеппель с Пальна рассказывал мне, что эта гора считалась у драконов священной; когда-то они специально прилетали туда, чтобы испить огня из недр земных.
 — В общем, они вернулись, — продолжал Тосла. — И теперь то и дело истребляют стада коров и овец, которые составляют главное богатство западных островов. Причем они даже не наносят животным физического ущерба; они просто пугают их настолько, что те срываются с привязи, перепрыгивают через изгородь и убегают. А потом гибнут или дичают. Люди говорят, что налеты совершают в основном молодые драконы, черные и тощие, которые, собственно, и пламя-то еще изрыгать не научились.
А на Пальне драконы теперь проживают постоянно — в гористой северной части острова, в диком краю, где нет никаких крестьянских хозяйств. Раньше охотники специально отправлялись туда, чтобы поохотиться на горных коз и баранов или поймать сокола, чтобы потом приручить его. Но охотников драконы оттуда прогнали; теперь к этим горам никто даже близко не подходит. Твой пальнийский приятель, Оникс, верно знает об этом?
Оникс кивнул.
 — Он говорит, что драконы летают над этими горами стаями, как дикие гуси, — сказал он.
 — Между прочим, Пальн и Семел от Хавнора отделяет только море, — заметил принц Сеге.
А Олдер подумал о том, что от Семела до Таона меньше ста миль.
 — Наш Тосла плавал к островам Драконьи Бега на своем судне «Крачка», — сказал король, — и он...
 — ...сумел увидеть лишь очертания самых восточных из этих островов! — прервал его Тосла с недоброй усмешкой. — На меня там обрушилась целая стая этих чудовищ! Они гнали меня, как волки загоняют коров или овец. Они камнем падали вниз, цеплялись за паруса, грозили огнем, так что я на полной скорости бросился удирать. Так что ничего нового я не узнал.
Оникс снова согласно кивнул.
 — Никому, кроме Повелителя Драконов, никогда не удавалось доплыть до Драконьих Бегов, — сказал он.
 — Мне удавалось! — воскликнул король и улыбнулся широкой мальчишеской улыбкой. — Но я был вместе с Повелителем Драконов... И теперь я все время вспоминаю то путешествие. Когда мы с Верховным Магом были в Западном Пределе и искали там Коба-некроманта, то, проплывая мимо острова Джесседж, который находится совсем в стороне, даже дальше, чем остров Симли, мы видели много выжженных полей. А на островах Драконьи Бега мы видели, как драконы дрались и убивали друг друга, точно вдруг заболели бешенством!..
Все снова помолчали. Потом принц Сеге спросил:
 — А не может ли быть, что некоторые из тех драконов, которых вы тогда видели, так и не излечились от своего безумия?
 — С тех пор прошло более пятнадцати лет, — сказал Оникс. — Впрочем, драконы живут очень долго. Может быть, для них время течет иначе, чем для нас...
Олдер заметил, что, говоря это, волшебник поглядывает на Техану, которая по-прежнему стояла отдельно ото всех на берегу пруда.
 — И все же на людей они нападают лишь в последние год-два, — задумчиво сказал принц Сеге.
 — Как будто они этого не делали раньше! — возразил Тосла. — Если дракон захочет уничтожить какую-нибудь крестьянскую семью или даже целую деревню, то кто его остановит? Да они всегда на людей охотились! Урожай в поле, собранное в стога сено, крестьянский дом, скотина... Им все равно. Они одно твердят: «Убирайтесь! Вон с нашего запада!»
 — Но почему они требуют этого? И почему опять опустошают наши земли, изрыгая пламя? — воскликнул волшебник. — Они ведь способны и поговорить с людьми! Язык Созидания — это их родной язык, и Морред, Эррет-Акбе и наш Верховный Маг говорили с драконами.
 — Те, которых мы видели на Драконьих Бегах, — сказал король, — утратили эту способность. Страшная брешь, которую Коб проделал в ткани мироздания, утягивала из драконов их силу и разум. Как, впрочем, и из людей. Только великий дракон Орм Эмбар сохранил способность говорить. Он тогда прилетел к нам, поговорил с Верховным Магом и велел ему отправляться на Селидор... — Лебаннен помолчал, взгляд его стал туманным, мысли были где-то далеко-далеко. — Но даже и у Орма Эмбара была в итоге отнята речь — еще до того, как он погиб. — В глазах Лебаннена вспыхнул какой-то странный свет, он отвернулся и горестно воскликнул: — Это ведь ради нас умер великий Орм Эмбар! Это он открыл нам путь в темную страну!
Долгое время все молчали. Затянувшееся молчание нарушил тихий голос Тенар:
 — Как-то раз Ястреб сказал мне... погодите-ка, дайте вспомнить как следует, как именно он это сказал: дракон и речь дракона — это одно и то же, единое существо, примерно так. И он еще сказал, что драконы не учат Истинную Речь, она для них родная. Дракон — это и есть сама Истинная Речь, ее сущность, — так он говорил.
 — Как сущность крачки — полет. А сущность рыбы — движение в воде, — подхватил Оникс. — Да, это верно.
Техану теперь внимательно слушала, по-прежнему неподвижно стоя на берегу пруда, и все вдруг посмотрели на нее. И особенно ищущим, настойчивым был взгляд ее матери. Техану смутилась и отвернулась.
 — Как можно заставить дракона говорить с тобой? — промолвил король, слегка пожав плечами, точно в шутку, однако за его словами опять последовало долгое молчание. — Ну что ж, — снова заговорил Лебаннен, — надеюсь все же, что мы можем научиться разговаривать с драконами. Мастер Оникс, раз уж речь у нас зашла о возможности с ними договориться, не расскажешь ли ты нам о той девушке, которая хотела учиться в Школе Мудрецов? Никто, кроме меня, этой истории еще не слышал.
 — Девушка в Школе? — воскликнул Тосла насмешливо. — Да уж, поистине и на Роке многое изменилось!
 — Это верно, — подтвердил волшебник, холодно и остро глянув на моряка. — Все произошло лет восемь назад. Эта девушка приехала с острова Уэй, переодевшись в мужское платье и желая изучать магические искусства в нашей Школе. Разумеется, ее жалкий маскарад никого обмануть не мог, но Мастер Привратник все же позволил ей войти. И вообще — он как-то сразу встал на ее сторону. В то время во главе Школы был Мастер Заклинатель, тот самый... — и Оникс на минуту запнулся, — тот самый, что прошлой ночью приснился мне во сне, о чем я уже упоминал.
 — Расскажи нам немного о нем, Мастер Оникс, — попросил король. — Это ведь был Торион, правда? И он вернулся из царства смерти?
 — Да. Это был он. Когда Верховный Маг отправился в свое путешествие и слишком долго не возвращался, мы, не получая от него вестей, стали опасаться, что он умер. И Мастер Заклинатель решил проверить с помощью своего искусства, не пересек ли Ястреб границу, что проходит у каменной стены. Но Торион так долго оставался в темной стране, что Мастера стали опасаться и за его жизнь. В конце концов он все-таки очнулся и сказал, что видел Верховного Мага среди мертвых, что он возвращаться не собирается, однако очень просил его, Ториона, вернуться и управлять делами Школы. И тут вдруг дракон принес на Холм не только Верховного Мага Ястреба, но и тебя, господин мой Лебаннен! И оба вы были живы!.. А затем произошло вот что: как только Верховный Маг, усевшись дракону на спину, улетел на остров Гонт, Мастер Заклинатель упал замертво и лежал как мертвый много дней, и даже Мастер Травник, несмотря на все свое искусство, решил все же, что он окончательно умер. Однако, когда мы уже готовились предать Ториона земле, он шевельнулся, открыл глаза, сел и заговорил! Он рассказал, что вернулся к жизни, чтобы, по его словам, «сделать то, что непременно должно быть сделано». Итак, поскольку у нас еще был старый Верховный Маг, мы не могли выбрать нового Верховного Мага, так что Торион Заклинатель стал править Школой. — Оникс помолчал. — И когда явилась та девушка, Торион потребовал, чтобы она немедленно убиралась из Школы и с острова Рок, хотя ее и пропустил сам Мастер Привратник. Торион не желал ни говорить с нею, ни видеть ее. И тогда Мастер Путеводитель увел ее в Рощу. Там она какое-то время жила, бродила с ним вместе по тропам, слушала деревья... В общем, Путеводитель, Привратник, Травник и Курремкармеррук, наш Мастер Ономатет, полагали, что есть некая серьезная причина, заставившая ее явиться на Рок, что она то ли вестница, то ли даже вершительница некоего великого события, даже если она сама об этом и не ведает, и потому они всячески ее защищали и оберегали. Другие же Мастера приняли сторону Ториона, который сказал, что женщины всегда несут с собой разлад и споры, а потому и эту женщину следует немедленно с Рока изгнать. Я был тогда еще учеником, и всем нам, ученикам, было тяжело видеть, как наши Учителя ссорятся, да еще так бездарно и сварливо.
 — Да к тому же из-за девушки! — вставил насмешник Тосла.
На сей раз Оникс бросил на него прямо-таки ледяной взгляд.
 — Я прошу тишины! — потребовал он и продолжил свой рассказ: — Короче говоря, Торион послал нас, целый отряд старших учеников, чтобы мы силой заставили эту женщину покинуть остров, она вызвала его на поединок и предложила встретиться в тот же вечер на Холме Рок. Он пришел и, назвав ее подлинным именем, велел повиноваться ему. «Ириан!» — воскликнул он. Но она ответила: «Я не только Ириан!» — и, произнося эти слова, прямо на глазах стала превращаться... в дракона! А потом прикоснулась к Ториону, и тело его рассыпалось в прах. Затем она поднялась на самую вершину холма, и мы, глядя на нее, не понимали, то ли мы видим женщину, объятую пламенем, то ли крылатое чудовище. Но вскоре мы ясно увидели огромного дракона, который, сверкая своей красно-золотистой чешуей, изрыгал пламя. А потом расправил крылья и полетел на запад.
Голос Оникса стал едва слышен, на лице явственно отразилась смесь ужаса и восхищения. Все молчали.
Волшебник помолчал, откашлялся и продолжил:
 — Но прежде чем она стала подниматься на холм, Мастер Ономатет спросил ее: «Кто ты?» — и она сказала, что не знает другого своего имени. Тогда к ней обратился Мастер Путеводитель и спросил, куда она теперь направится и вернется ли назад. Она сказала, что полетит на самый далекий запад, ибо хочет узнать свое подлинное имя у своего народа, но, если он, Путеводитель, позовет ее, она непременно к нему вернется.
В наступившей после этих слов Оникса тишине вдруг послышался хриплый слабый голосок — точно металлом слегка поскребли по металлу. Олдер слов не разобрал, но все же они почему-то показались ему знакомыми, как если бы он случайно забыл их, но вот-вот вспомнит и скажет, что они означают.
Это говорила Техану. Она подошла к волшебнику и остановилась совсем рядом с ним, напряженная, точно туго натянутая тетива лука. Это ее голос звучал, точно скрежет металла.
Потрясенный до глубины души тем, что сказала Техану, волшебник вскочил на ноги, отступил от нее на шаг и наконец, взяв себя в руки, промолвил, глядя на девушку:
 — Да, это были ее слова: мой народ, с самого дальнего запада!
 — Позовите же ее! О, позовите ее! — прошептала Техану, протягивая к волшебнику руки. И снова он невольно от нее отшатнулся.
Тенар встала и свистящим шепотом спросила у дочери:
 — В чем дело? Что случилось, Техану?
Техану обвела всех взглядом, и Олдеру показалось, что под этим взглядом он превращается в нечто бесплотное, как дух, и девушка эта видит его насквозь.
 — Позовите ее сюда! — повторила Техану и требовательно посмотрела на короля. — Можете вы позвать ее сюда?
 — Это не в моей власти, Техану, — ласково ответил Лебаннен. — Возможно, Мастер Путеводитель с Рока сможет... или ты сама...
Техану яростно замотала головой.
 — Нет, нет, нет, нет, — шептала она. — Я не такая, как она! У меня же нет крыльев!
Лебаннен вопросительно посмотрел на Тенар в поисках подсказки, но Тенар не сводила глаз с дочери, и в глазах ее было отчаяние.
Техану резко отвернулась от нее и посмотрела на короля.
 — Прости меня, господин мой, — сказала она своим слабым хриплым голосом, — но мне нужно побыть одной. И подумать над тем, что сказал мой отец. Я непременно постараюсь ответить на его вопросы. Но я должна побыть одна. Пожалуйста!
Лебаннен поклонился ей и опять посмотрел на Тенар. Та подошла к дочери, обняла ее, и они медленно побрели прочь по залитой солнцем аллее мимо прудов и фонтанов.
А четверо мужчин снова уселись в кресла и некоторое время хранили полное молчание.
Наконец Лебаннен сказал:
 — Ты был прав, Оникс! — И пояснил, повернувшись к остальным: — Мастер Оникс рассказал мне эту историю о женщине-драконе Ириан, когда я кое-что рассказал ему о Техану. О том, что еще совсем ребенком Техану сумела призвать на помощь дракона Калессина и разговаривала с ним на Языке Созидания. И Калессин тогда называл ее дочерью!
 — Нет, все это действительно очень странно! — воскликнул Оникс. Он был потрясен и испуган и не скрывал этого. — До чего же странные настали времена! Женщина превращается в дракона, невежественная деревенская девчонка, никогда ничему не учившаяся, говорит с драконами на Языке Созидания!..
Олдер, глядя на волшебника, удивлялся: почему же он, Олдер, не испытывает ни капли страха? Может быть, потому что у него маловато знаний? И он просто не понимает, чего именно нужно бояться?
 — Но ведь об этом существует немало старинных историй, — сказал Тосла. — Разве вы на Роке никогда их не слышали? Возможно, ваши стены просто не пропускают их внутрь, а? Это, конечно, всего лишь сказки, и их рассказывают самые простые люди... Даже и не сказки, а скорее песни. Например, есть у моряков песня, которая называется «Девушка из Белило», в ней говорится о том, как один моряк в каждом порту заводил себе возлюбленную и многих хорошеньких девушек заставил проливать слезы, пока одна из этих девушек не взлетела в небеса на бронзовых крыльях и не догнала корабль. Увидев своего бывшего возлюбленного на палубе, она схватила его и съела.
Оникс посмотрел на Тослу с глубочайшим отвращением. Но Лебаннен улыбнулся и сказал:
 — Ну да, женщина из Кемея... Старый Учитель нашего Верховного Мага, Айхал, которого все звали Огионом, рассказывал о ней Тенар. С виду она была обыкновенной деревенской старухой и жила, как все. Но Огион догадался, какова ее сущность, и она пригласила его в дом и угостила ухой. Это она сказала ему, что люди и драконы некогда были единым народом. А сама она, по ее словам, и дракон, и женщина одновременно. И только Огион, будучи Великим Магом, сумел увидеть ее как дракона.
 — Так и ты видел Ириан, Оникс, — тихо сказал Лебаннен.
С трудом выговаривая слова, словно они не шли у него с языка, и обращаясь исключительно к королю, Оникс сказал:
 — После того как Ириан улетела с Рока, Мастер Ономатет показал нам, ученикам, некоторые места в старинных мудрых книгах, которые всегда оставались недостаточно ясны магам, но которые можно было бы понять, если представить, что некоторые существа являются одновременно и людьми, и драконами. И еще там говорилось о какой-то ссоре между этими существами. А может, между людьми и драконами... Ни одно из таких мест и до сих пор как следует не расшифровано.
 — Я надеялся, что Техану, возможно, сумеет как-то прояснить сложившуюся ситуацию, — сказал Лебаннен.
Голос его звучал так ровно и спокойно, что Олдер не понял — то ли он все еще надеется на это, то ли всякая надежда уже умерла в его душе. И тут он заметил, что какой-то человек спешит к ним по аллее мимо фонтанов. Это был седовласый воин из числа королевских гвардейцев, и Лебаннен, узнав его, двинулся ему навстречу. Они о чем-то поговорили с минуту почти шепотом, и гвардеец быстрыми шагами пошел прочь, а король вернулся к своим собеседникам.
 — Есть новости, — сказал он, и в голосе его вновь металлом зазвенел вызов. — Над западной частью Хавнора летала целая стая драконов. Они подожгли леса, и из берегового гарнизона сообщают, что люди бегут в Южный порт и всем рассказывают, что горит город Резбел.
Той ночью самое быстрое судно королевского флота уже мчалось, имея на борту короля и его соратников, вдоль берегов острова Хавнор. Судно буквально летело по волнам благодаря волшебному ветру, поднятому Мастером Ониксом, и вскоре, уже на заре, вошло в устье реки Онневы, укрытое могучим плечом горы Онн. Отряд короля сошел на берег, и для него с корабля выгрузили одиннадцать лошадей из королевской конюшни, великолепных, сильных животных со стройными ногами. Лошади редко встречались тогда на островах Земноморья; достаточно много их было только на Хавноре и Семеле. Техану, например, хорошо знала ослов, но лошадей до сих пор ни разу не видела. Она провела большую часть ночи рядом с этими прекрасными животными, помогая конюхам удерживать и успокаивать их. Это были кони хороших кровей, отлично ухоженные и обученные, но к путешествиям по морю они пока не привыкли. Когда пришло время садиться на них верхом — на песчаном берегу реки Онневы, — Оникс так испугался, что конюхам пришлось подсаживать его в седло и всячески подбадривать. Зато Техану взлетела в седло одновременно с королем и сидела на коне так, словно ездила верхом всю жизнь. Повод она подцепила своей изуродованной рукой и, похоже, не собиралась им пользоваться, объясняясь со своей кобылой каким-то иным, неведомым способом.
Маленький отряд сразу двинулся на запад, в предгорья, к лесу Фалиерн, все время сохраняя довольно приличную скорость. Это был самый быстрый способ добраться до места, по мнению Лебаннена, ибо, если плыть вдоль южной оконечности Хавнора или пробираться по берегу на лошадях, это отняло бы гораздо больше времени. А Оникс, будучи волшебником, должен был позаботиться о том, чтобы погода благоприятствовала путешествию. Он также должен был избавить путешественников от неожиданных встреч и препятствий и защитить их от любых возможных бед — кроме, разумеется, пламени, изрыгаемого драконами. Если бы они действительно столкнулись с драконами, то оказались бы совершенно беззащитными. Единственная надежда была на Техану.
Накануне, устроив совет со своими помощниками и офицерами охраны, Лебаннен быстро пришел к выводу, что нет никакой возможности ни воевать с драконами, ни защитить от них поля и селения: стрелы против них совершенно бесполезны, щиты не спасают. Он знал, что лишь величайшим магам дано порой победить дракона, но у него на службе такого мага не было, и он не знал, остался ли на свете хоть один такой маг. Однако он, король, обязан был защитить свой народ! И он не видел иного способа, кроме попытки переговоров.
Его личный слуга был потрясен, когда Лебаннен сам отправился к Тенар и Техану, а не послал кого-то за ними. Слуга считал, что король вправе приказать любому явиться к нему. «Только не тогда, когда король собирается умолять этого человека о помощи», — сказал слуге Лебаннен.
Когда изумленная горничная впустила его в покои Тенар, он смиренно спросил, нельзя ли ему переговорить с Белой Дамой, а также с женщиной с Гонта. Впрочем, под такими именами Тенар и Техану были известны всем — и во дворце, и во всей столице. То, что обе позволяли всем открыто называть их подлинными именами, как это делал и сам король, было такой редкостью, таким отклонением от правил и обычаев, от норм собственной безопасности и понятий о добродетели, что, даже зная их имена, люди произносили их вслух неохотно, предпочитая обходиться эвфемизмами.
Разумеется, обе женщины тут же усадили Лебаннена и стали расспрашивать о причине столь внезапного появления. Он быстро пересказал все последние новости и обратился к Техану:
 — Возможно, только ты, Техану, единственная во всем королевстве, можешь мне помочь, если сумеешь призвать к себе этих драконов, как когда-то призвала Калессина, имея над ними какую-то власть. Если ты сможешь поговорить с ними, то спроси: почему они воюют с моим народом? Сможешь?
Молодая женщина, услышав его слова, вздрогнула и отвернулась, точно ища защиты у матери.
Однако Тенар не стала ни обнимать, ни защищать ее. Она стояла неподвижно и молчала. А потом сказала:
 — Техану, когда-то давно я сказала тебе: когда к тебе обращается король, ты должна отвечать. Тогда ты, правда, была еще ребенком и меня все-таки не послушалась. Но теперь ты уже не ребенок.
Техану испуганно отступила от них, опустила голову, точно провинившийся ребенок, и едва слышно ответила своим хрипловатым голосом:
 — Но я не могу их позвать. Я их не знаю.
 — А Калессина ты позвать можешь? — спросил Лебаннен.
Техану покачала головой.
 — Калессин слишком далеко, — прошептала она. — Я не знаю где.
 — Но ведь ты — дочь Калессина! — сказала Тенар. — Неужели ты не можешь просто поговорить с этими драконами?
С несчастным видом Техану прошептала:
 — Не знаю...
 — И все же, Техану, если есть хоть малейший шанс, что они станут тебя слушать, — сказал Лебаннен, — то я умоляю тебя: попытайся использовать этот шанс! Пойми, я не в силах сражаться с ними. И я не знаю их языка, чтобы с ними поговорить и узнать, чего они хотят от нас, эти существа, способные уничтожить меня одним своим вздохом, одним взглядом. Пожалуйста, если сможешь, поговори с ними! Ради меня, ради нас всех.
Техану долго молчала. Потом так тихо, что Лебаннен едва расслышал ее, промолвила:
 — Хорошо.
 — Тогда готовься к путешествию. Мы отплываем в четвертом часу вечера. Мои люди доставят тебя на корабль. Спасибо тебе! И тебе тоже спасибо, Тенар! — Лебаннен на мгновение сжал ее руку в своей, но лишь на мгновение: перед отъездом у него было еще много забот.
Когда он примчался на пристань, хрупкая фигурка в плаще с капюшоном уже виднелась у сходней. Последняя лошадь, которую предстояло ввести на палубу, храпела и упиралась, боясь воды и незнакомой обстановки, а Техану, похоже, вела с конюхом какие-то переговоры. Потом она просто взяла лошадь под уздцы, что-то ей шепнула и преспокойно поднялась с ней на палубу.
Корабль — это ведь маленький и густо населенный дом, так что Лебаннен, уже после полуночи выйдя на палубу, случайно услышал, как на корме тихо переговариваются двое конюхов.
 — Верная у девочки рука, — сказал один, а второй, судя по голосу, более молодой, подтвердил:
 — Да уж, это точно. Да только смотреть на нее страшно, правда?
 — Ну, если лошади против нее ничего не имеют, — возразил первый, — то и ладно. Тебе-то зачем на нее смотреть?
И второй прошептал:
 — Не знаю. Но все смотрю и смотрю!
А когда они уже ехали верхом от песчаных берегов Онневы, поднимаясь в гору, при первой же возможности Тосла нагнал Лебаннена и поехал с ним рядом.
 — Значит, она вроде как нашим переводчиком будет, верно? — спросил он.
 — Если сможет.
 — Что ж, в таком случае она куда смелее, чем я думал. Если с ней в первый раз случилось такое, то ведь может случиться и снова.
 — Что ты хочешь этим сказать?
 — Ее же чуть до смерти не сожгли!
 — Да, только это был не дракон.
 — А кто же?
 — Люди. Ее родители.
 — Ох, да разве такое возможно? — поморщился изумленный Тосла.
 — Бродяги, воры, что с них взять. А ей тогда было лет пять. И никому не известно, что она там натворила, только кончилось все это тем, что родители избили ее до полусмерти и сунули в еще горевший костер на стоянке. А потом спокойно ушли, думая, что она либо уже мертва, либо скоро умрет и все сочтут это просто несчастным случаем. Так и сбежали! А деревенские жители ее нашли, и Тенар взяла ее к себе.
Тосла почесал за ухом:
 — Какая милая история о человеческой доброте! Так, значит, она и Верховному Магу тоже не родная дочь? Но в таком случае объясни: что это все твердят, что она, мол, драконий приплод?
Когда-то Лебаннен немало колесил по морям вместе с Тослой, дрался с ним бок о бок во время осады Сорры и знал его как храброго, сообразительного и хладнокровного человека. И когда грубость Тослы заставляла его краснеть, он обвинял только собственную тонкокожесть. Но сейчас он рассердился.
 — Не знаю, что ты имеешь в виду, — сухо и спокойно сказал он, — но сам я знаю только, что великий дракон Калессин называл ее дочерью.
 — Угу. Между прочим, этот твой Оникс, этот замечательный волшебник с Рока, быстренько ушел в кусты, заявив, что в таких переговорах будет совершенно бесполезен. А ведь он точно умеет говорить на Древнем Языке! Верно?
 — Да. Умеет. И запросто может с помощью нескольких слов превратить тебя в прах. И если он еще до сих пор этого не сделал, то только из уважения ко мне, но отнюдь не к тебе.
Тосла уныло кивнул:
 — Это-то я знаю!
Они ехали верхом весь день, и так быстро, как могли выдержать лошади. Уже совсем в сумерках они добрались до маленького городка, спрятавшегося среди холмов, где лошадей можно было накормить и разместить на отдых. Сами наездники едва живые повалились на чрезвычайно неудобные кровати. Те из них, кто совершенно не привык к езде верхом, обнаружили, что едва могут передвигать ноги. Выяснилось, что здешние жители о драконах и слыхом не слыхивали. Больше всего их поразило появление целого отряда богатых незнакомцев на лошадях, которые потребовали всего лишь овес да постели и заплатили за это серебряными и золотыми монетами.
Задолго до рассвета всадники вновь двинулись в путь. От песчаных отмелей Онневы до Резбела было почти сто миль. За этот второй день они рассчитывали добраться до нижнего перевала в Фалиернских горах и спуститься по западным склонам в долину. Йенай, один из самых надежных офицеров Лебаннена, ехал впереди, на довольно значительном расстоянии от остального отряда; Тосла составлял арьергард; сам Лебаннен вел основную группу. Он трясся в седле, то и дело задремывая, погруженный в предрассветный покой, как в тихую воду, когда его разбудил громкий конский топот несущегося навстречу ездока. Это был Йенай, который возбужденно куда-то указывал. И Лебаннен тут же туда посмотрел.
Они как раз выехали из леса, и с вершины очередного холма перед ними открывался прекрасный вид на далекий еще перевал, который в неярком утреннем свете был виден довольно отчетливо. Горы по обе стороны от прохода высились могучими черными стенами на красно-золотистом фоне разгорающейся зари.
Однако Йенай показывал королю на запад.
 — Это ближе, чем Резбел, — говорил он. — Отсюда миль пятнадцать, наверное.
Кобылка Техану хоть и была самой маленькой, но шла удивительно резво и была совершенно уверена, что именно она и должна вести за собой всех остальных. Если бы Техану ее не сдерживала, лошадка, наверное, перекусала бы всех остальных коней. Она все время отталкивала кого-то, пробираясь вперед, наконец оказалась все же впереди всего отряда и тут же успокоилась. Поэтому Техану мгновенно оказалась рядом, стоило Лебаннену натянуть поводья своего жеребца, и стала смотреть в ту же сторону, что и он.
 — Лес горит, — сказал он ей.
Ему была видна только изуродованная половина ее лица, и он не был уверен, что она видит достаточно хорошо. Но она видела все и сама; ее изуродованная, похожая на коготь рука, державшая поводья, дрожала. «Она боится пожара — еще бы, ее так страшно обожгли в детстве», — подумал Лебаннен.
До чего же он был труслив и жесток, когда — о безумец! — упрашивал эту девочку: «Иди поговори с драконами! Спаси мою шкуру!» И что теперь? Вот он притащил ее — прямо к лесному пожару!
 — Хорошо. Мы сейчас поворачиваем обратно, — сказал он ей.
Техану подняла здоровую руку, показывая: «Смотри! Смотри!»
Ему показалось, что это просто искра от пожара, горящий пепел, взлетевший над черным шрамом перевала. Потом искра превратилась в подобие огненного орла, парящего в небесах... Это был дракон, и он летел прямо на них!
Техану, привстав в стременах, испустила пронзительный гортанный крик, похожий на крик морской птицы или ястреба, но это было человеческое слово, одно лишь слово: «Медеу!»
Огромный ящер подлетел ближе; он мчался на чудовищной скорости, хотя его длинные тонкие крылья шевелились почти лениво. Вблизи он утратил весь свой фантастический блеск; чешуя его уже не сверкала так в отблесках пожара, и теперь он казался абсолютно черным, черным с бронзовым оливом, и все равно был невероятно красив и ужасен в свете разливавшейся по небу зари.
 — Смотрите за лошадьми! — предупредила Техану своим надтреснутым голосом, и в ту же минуту серый жеребец Лебаннена, увидев перед собой дракона, начал яростно биться, вставать на дыбы и откидывать голову. Лебаннен вполне способен был с ним справиться, но из задних рядов вдруг донеслось испуганное ржание, и он услышал топот копыт и окрики конюхов. Волшебник Оникс тут же спешился, бегом бросился к Лебаннену и встал возле него, держась за его стремя. Кое-кто остался в седле, остальные успели спешиться, но все, оцепенев, стояли и смотрели, как к ним подлетает дракон.
Техану опять что было сил выкрикнула слово «медеу». Дракон резко сменил направление полета, сбросил скорость и, подлетев еще ближе, как бы завис в воздухе, паря над отрядом на высоте примерно пятидесяти футов.
 — Медеу! — снова позвала Техану, и в ответ услышала что-то вроде протяжного эха: «Ме-де-у-у-у!»
 — Что это значит? — спросил Лебаннен, наклоняясь к Ониксу.
 — Сестра, брат, — прошептал волшебник.
Техану соскочила с лошади, бросив поводья Йенаю, и быстро пошла вперед по пологому склону точно к тому месту, над которым парил дракон. Его длинные крылья били по воздуху быстрыми, почти незаметными рывками, точно крылья парящего ястреба, вот только крылья эти были пятьдесят футов в длину от плеч и погромыхивали так, словно в воздухе кто-то бил в литавры или неведомое дитя играло огромной бронзовой погремушкой. И чем ближе подходила к дракону Техану, тем явственнее был виден тонкий завиток пламени, выползавший из разинутой длинной пасти с огромными зубами.
Она подняла руку. Не красивую, тонкую и смуглую руку, а другую, изуродованную, обожженную, похожую на коготь. Но страшные шрамы на плече и предплечье не позволяли ей как следует поднять руку, и она приподняла ее лишь примерно на уровень подбородка.
Дракон опустился ниже, вытянул шею и легко коснулся ее руки своей гладкой, сверкающей, чешуйчатой мордой. «В точности как собака, когда она приветствует своего хозяина, — подумал Лебаннен, — как сокол, когда садится хозяину на запястье; как король, когда он склоняет голову перед своей королевой».
Техану что-то сказала, дракон что-то ей ответил; оба говорили очень коротко, отрывисто, и голоса их походили на дрожащий звон цимбал. Снова обмен несколькими словами и снова пауза. Но вот заговорил дракон. Оникс весь превратился в слух. Еще один короткий диалог. Облачко дыма вырвалось из драконьих ноздрей; Техану неловко, но повелительно махнула своей изуродованной, скрюченной рукой и отчетливо произнесла два слова.
«Приведи ее!» — перевел шепотом волшебник.
Дракон тяжело взмахнул крыльями, опустил свою длинную голову и что-то прошипел, потом снова что-то сказал, потом подпрыгнул в воздух и сразу оказался где-то высоко над Техану, надо всеми, развернулся, описал над ними еще один круг и стрелой понесся к западу.
 — Он называл ее «дочерью Старейшего», — прошептал волшебник Лебаннену.
Техану стояла неподвижно и смотрела вслед улетавшему дракону. Потом обернулась и улыбнулась Лебаннену. Она казалась ему такой маленькой и хрупкой на фоне этого огромного холма, поросшего лесом, что он птицей слетел с коня и бросился к ней. Он думал, что она совершенно обессилена, перепугана до смерти, и уже протянул ей руку, чтобы поддержать ее, помочь идти, но она по-прежнему улыбалась, и ее лицо, разделенное на две половины — ужасную и прекрасную, — сияло розовым светом разливавшейся по небу зари.
 — Они больше не будут нападать. Они обещали ждать там, в горах, — сказала она спокойно.
И с изумлением огляделась, словно не понимала, где она и как сюда попала. А когда Лебаннен взял ее за руку, она ему это позволила, хотя прежде она никому не позволяла себя касаться. Отблеск огня и победоносная улыбка по-прежнему освещали ее лицо, и шла она удивительно легко.
Конюхи отвели коней попастись на мокрой от росы траве, а Оникс, Тосла и Йенай собрались вокруг Техану и Лебаннена, хотя и держались от девушки на почтительном расстоянии.
 — Госпожа моя Техану, мне никогда еще не приходилось видеть поступок такой смелости! — восхищенно сказал Оникс.
 — Признаюсь, мне тоже, — поддержал его Тосла.
 — Мне было очень страшно! — призналась Техану своим хриплым, невыразительным голосом. — Но я называла его братом, а он называл меня сестрой...
 — Я не все понял из того, о чем вы говорили, — сказал ей волшебник. — Я ведь не так уж и хорошо владею Языком Созидания. Может быть, ты расскажешь нам, что все же произошло между вами?
Техану говорила медленно и по-прежнему не сводила глаз с западного края неба, где скрылся улетевший дракон. Тускло-красный отблеск далекого огня все больше бледнел по мере того, как все ярче разливалась заря.
 — Я спросила у него: «Почему вы выжигаете земли, принадлежащие королю Земноморья?» И он ответил: «Настала пора нам вернуть себе наши земли!» И я спросила: «А что, это Старейший просил вас захватить их? И уничтожить на них все живое с помощью огня?» И тогда он сказал, что Старейший, то есть Калессин, улетел с Орм Ириан на самый далекий запад, где драконы любят кружить в потоках иного ветра. И еще он сказал, что молодые драконы, которые остались парить в этих небесах, на здешних ветрах, утверждают, что все люди — клятвопреступники и воры, что они похитили законную собственность драконов. И еще они уверены, что Калессин никогда не вернется, а потому не желают больше ждать и намерены прогнать людей со всех западных островов. Но недавно вернулась Орм Ириан; она сейчас на острове Пальн. И я сказала, чтобы он попросил ее прилететь сюда. И он обещал, что передаст ей мои слова и что она непременно прилетит к дочери Калессина.

 

Назад: I Треснувший зеленый кувшин
Дальше: III Совет Драконов