Книга: В мире фантастики и приключений. Выпуск 8. Кольцо обратного времени. 1977 г.
Назад: Часть первая. Мученики звездной дисгармонии
Дальше: Часть третья. Разорванная связь времен

Часть вторая. Гибнущие миры

Отлетавшие — останутся.
Дальше — высь.
В час последнего беспамятства
Не очнись.
У лунатика и гения
Нет друзей.
В час последнего прозрения -
Не прозрей!
Я глаза твои. Совиное
Око крыш.
Будут звать тебя по имени -
Не расслышь.
Я душа твоя: Урания -
В боги — дверь.
В час последнего сияния -
Не проверь!
М. Цветаева
Бог на красные кнопки жмет.
Пламя райские кущи жнет.
Бог на пульте включил реле -
Больше рая нет на Земле.
В. Шефнер

1

Олег вызвал меня в командирский зал. Корабль вел Осима, Олег разговаривал с Эллоном. Что-то важное должно было произойти, чтобы Олег захотел вызвать Эллона к себе и чтобы тот захотел покинуть лабораторию.
На звездных экранах смутно очерчивалось ядро, до него оставалось не более двух тысяч светолет. Сбоку мерцало пятнышко шарового звездного скопления.
— Впереди по курсу — яма в пространстве, — сказал Олег. — Прямая на ядро — длинней обхода по кривой. Мы попали в какой-то провал в метрике.
О провалах в пространстве я слыхал и раньше, теорию их излагали в курсе астронавигации. Что пространство Евклидово лишь в абстракции, известно каждому. Но никто из звездопроходцев еще не встречался с подобными "провалами в провалах". Было предположение, что в один из них угодило созвездие Гиад, оно удалялось от всего окружающего.
— Значит ли это, что сохранив курс, мы не доберемся к ядру? — спросил я.
— Свет от ядра через яму проходит. Но пройдем ли мы в сверхсветовой области? Что, если там не найдется физического пространства, которое смогло бы аннигилировать в генераторах Танева? Мы тогда будем падать и падать в бездонной бездне!
— Сколько помню теорию Нгоро, провал в метрике может объясняться и замедлением времени в этих местах.
Мне ответил демиург:
— Это было бы еще хуже, адмирал. Замедление времени — та же яма, только из нее еще трудней выбраться, чем из пространственной. Я против спуска в провал!
— Курс в обход пролегает через шаровое скопление, иной дороги нет, — задумчиво сказал Олег.
Я показал на звездные экраны. Космос нигде не заколочен досками. Почему не идти левее шарового скопления, выше, ниже его? Разве что-нибудь там тоже грозит?
— В том-то и дело, что грозит. Космос нигде не заколочен досками, ты прав, Эли. Но МУМ указывает, что окрестности ядра изобилуют такими же ямами метрики, как и та, что разверзлась впереди. Мы прокладываем курс по всей совокупности звезд, а не по одной, произвольно выбранной. И вот все звезды, что были справа и слева по курсу, вдруг стали очень быстро отдаляться. Разбегание достигает тысячи световых лет в неделю. Звезды не корабли, они не могут вырваться из оптического пространства. И красного смещения света нет, значит, нет и реального разбегания. Вывод один — свет в этих районах попадает в провалы метрики, где инерциальные линии колоссально удлиняются.
— А те звезды, что мы оставляем за собой?
— Там все нормально, Эли. Мы ведь не оставляем за собой провалов в метрике! Нет, надежный путь только через шаровое скопление!
— Мне можно уйти? — спросил демиург. — Я свое мнение высказал.
Он удалился, а мы с Олегом молча всматривались в звездную полусферу. Шаровое скопление появилось на экранах недели две назад, за это время мы сблизились с ним почти на сто светолет. Это был шарообразный звездный рой — около пяти миллионов звезд, мчавшихся от ядра, перпендикулярно к плоскости Галактики, со скоростью 50 километров в секунду. Скорость невелика, но если помножить ее на давность существования роя? За двести миллионов лет — срок по космическим масштабам небольшой — скопление вообще покинет Галактику! Оно не просто двигалось в пространстве — оно убегало!
И еще одно отметили корабельные МУМ. Убийственный луч, поразивший Красную, шел, всего вероятней, из этого скопления. На трассе луча не было других светил, которые смогли бы его прогенерировать. И вот, оказывается, скопление было также единственными доступными воротами к ядру.
— Пробка, затыкающая горлышко бутылки, — с досадой сказал Олег. — Или акулий рот, усеянный светящимися звездными зубами и готовый проглотить непрошеного пришельца.
— Другого выхода у нас нет, Олег?
— Другого выхода нет.
Эскадра повернула на шаровое звездное скопление.
Я много раз описывал звездное небо в рассеянных скоплениях Плеяд и Персея. Я хотел бы, не боясь повторений, снова в подробностях рассказать о новом звездном пейзаже. И если не делаю этого, то лишь потому, что картина, развернувшаяся на экранах, относится к тем, о каких говорят: "Прекрасно невыразимо". Шаровые скопления — теперь я это хорошо знаю — несравнимы с рассеянными. Вообразите себе небосвод, на котором две сотни земных лун, тысяча Венер, сто тысяч Сириусов да еще отчетливо светятся остальные пять миллионов звезд, ибо ни одна не дальше десяти световых лет, — и вы поймете, что описать красоту этого звездного мирка невозможно.
Но на одной детали я остановиться обязан. Внутренний простор здесь совершенно прозрачен, настолько прозрачен, что пустые районы космоса кажутся пылевыми облаками в сравнении с ним. Нам, вырвавшимся из бездны тумана, особенно была радостна даль, лишенная пыли и газа. Если когда-нибудь "Козерог" вернется на базу, там смогут полюбоваться стереофильмами, запечатлевшими величественную красоту, поразительную чистоту этою убегающего из Галактики звездного мира. Даже тем, кто не желал и слышать о каких-то музыках звездных сфер, невольно приходили на ум именно такие сравнения: звездная гармония, симфония светил — настолько равнозначно пленительной музыке было это пленительное царство света и чистоты.
У многих звезд были планеты, мы фиксировали каждую. На планетах имелись идеальные условия для белковой жизни: умеренно жаркие солнца — звезды здесь в основном поздних классов, желто-оранжевые, красноватые, — прозрачность космоса, атмосферы, похожие на земные, вода, суша. Но ни на одной не было и простейших проявлений жизни. Миры прекрасные и безжизненные — такими они проходили мимо нас. Мэри хотела посетить какую-нибудь из планет, чтобы заразить ее жизнью, но было не до прививок жизни великолепным планетам: никто не забывал, что мы идем звездными воротами в иной мир. Парадные ворота превосходны, но что за ними?
— Рай, до того как его заселили, — сказала Мэри.
— Рай на экспорт, — мрачно пошутил я, намекая на то, что скопление выдирается из недр Галактики.
— Если ты приписываешь бегство скопления действию каких-то разумных сил, то не слишком ли большим могуществом наделяешь их?
— Я ставлю вопросы, не программируя заранее ответы.
Про себя я, конечно, ответы программировал. Я перенапрягал свой мозг трудными вопросами. Все известные шаровые скопления равномерно, на всех осях, очень удалены от ядра, это тоже отдаляется от него, — почему ядро Галактики как бы испаряется шаровыми скоплениями? Что заставляет их бежать на периферию, в то время как с отдельными звездами ничего похожего не наблюдается? Какие силы так старательно перетасовывают светила, чтобы в шаровых скоплениях оказались звезды одних поздних классов, наиболее удобные для белковой жизни? Почему так часто, в сотни раз чаще, чем у обычных звезд, встречаются у них планеты?
— Все шаровые скопления летят только наружу, перпендикулярно к плоскости, где в Галактике размещена основная масса звезд, — твердил я себе. — Они стремятся как бы на простор. Почему? Тысячи "почему"! Где же треклятые рамиры, они, вероятно, дали бы объяснение загадкам!
Эллон имел специальное задание — обнаружить на планетах шарового скопления механизм, ударивший по Красной. Признаков суперлазера он не нашел. Не было самого существенного — могущественной цивилизации, которой стали бы под силу такие орудия. День за днем, на малой тяге аннигиляторов, мы мчались через блистательный мир, запыляя его дали сгоревшим в горниле кораблей космосом, и не улавливали даже слабого сигнала, протестующего против порчи межзвездной среды. Великолепный мир, бесполезный мир, говорили мы между собой. В нем не было жизни, красота его была ни для кого. Он снял про себя, для себя, в себе. Мы не могли простить ему такой расточительности. Бесполезный мир! — снова говорили мы с грустью.

2

Мы пронеслись сквозь звездные ворота ядра и снова попали в затуманенное пространство. Ядро дымит, как плохой костер, его повсюду заволокли газовые облака. Гигантские массы водорода мчатся во все стороны от ядра, как гонимые ветром, то разрежаются, то снова сгущаются. Ольга передала очередной расчет — вещества в местных звездах меньше, чем распылено в межзвездном пространстве. Ее изумила и обрадовала необычность явления. Я не удивился и не обрадовался. Я не люблю пыли ни на Земле, ни в космосе. Мэри с сердцем сказала:
— Почему тебя назначили научным руководителем экспедиции? В тебе нет настоящей любви к науке! Тебя никогда не восхищает новый факт сам по себе.
— Зато я люблю ученых и могу вытерпеть их открытия, а это не так уж мало. В остальном ты права: меня восхищают хорошие факты, а не просто новые.
Немного правее курса появилась коротко-периодическая цефеида. Это была типичная пыхтящая звезда, быстро меняющая объем, меняющая светимость. Я бы не стал тратить внимания на нее. В Олеге жилка ученого развита сильней, чем у меня. По просьбе Эллона он направил эскадру к ней.
— Мы видели в рейсе множество цефеид, — сказал я Эллону. — Почему тебя заинтересовала именно эта?
— Она приближается к коллапсу, — ответил демиург. — Опадение звезды в точку может произойти со дня на день. Будет непростительно, если мы пропустим такое событие.
А Бродяга признался, что всегда мечтал приблизиться к коллапсирующей звезде. Несколько раз он издалека наблюдал за коллапсом звезд вне Персея. И это всегда было грандиозно. Когда ему надоедала жизнь могучего звездного тюремщика, он воображал, что переносится на коллапсар и погибает с ним, наблюдая изнутри гигантскую катастрофу. Это было великолепно — не собственная гибель, конечно, а пейзаж гибели звезды.
— Бродяга, ты неисправимый романтик, — сказал я.
Ольга прислала новый расчет. Находиться поблизости коллапсара было не безопасней, чем попасть под луч, поразивший Красную. Только интенсивная работа аннигиляторов вещества могла гарантировать от катастрофы, если звезда перед коллапсом превратится в сверхновую, то есть выбросит наружу примерно с четверть своей массы. Олег приказал заблаговременно подготовить аннигиляторы, приказ был обычный для этой операции: "К бою", — хотя воевать со звездой бессмысленно; название наших технических операций отражает старые человеческие дела.
Но звезда не превратилась в сверхновую. Она уже когда-то была сверхновой, взрыв произошел за много веков до того, как мы появились здесь. Теперь от светила оставался лишь рудимент прежнего звездного гиганта, плотная, лихорадочно менявшая свой блеск и объем звездочка, правда, по массе раза в три больше нашего Солнца. И этот рудимент сколлапсировал на наших глазах. Мы увидели во всех подробностях антивзрыв, о котором столько слышали, но которого еще ни один человек не наблюдал вблизи.
Эскадра кружила вокруг звезды компактной группой — на время превратилась в ее спутника. Ничто по виду не предвещало катастрофы. Вдруг звезда стала проваливаться. Это было "вдруг" в точном значении слова, мгновение отделяло спокойное состояние от взрыва. Звезда взорвалась, но не наружу, а в себя. Она опадала, неслась в свою глубину, к своему центру, Олег приказал приблизиться, мы теперь летели на звезду, она — от нас. В момент антивзрыва диаметр звезды составлял миллиона три километров, он опал до миллиона, до ста тысяч, до тысячи… Звезда стала меньше Земли, но чудовищные силы по-прежнему стискивали, сдавливали, стягивали, уминали ее. Она была уже меньше земной Луны, но все продолжала опадать, все неслась к своему центру — небольшой, все уменьшающийся шарик, такой безмерно плотный, что один кубический его сантиметр весил уже миллиарды, если не триллионы тонн. И тут звезда стала закатываться, она была уже не больше трех-четырех километров в диаметре, крохотная точка по космическим масштабам, — точка еще сверкала, но свет краснел, темнел, звезда пропадала в невидимости, в абсолютной невидимости — для волн, для частиц, для силовых полей. Больше не было шарика с чудовищно уплотненной массой, была черная дыра в пустоте — зловещая дырка, втягивавшая в себя все, что неосторожно приближалось к ней.
Олег велел эскадре затормозиться. Дальнейшее движение было опасно. Попади мы в притягивающее поле "черной дыры", нас не спасли бы ни аннигиляторы вещества, ни генераторы метрики, ни гравитационные улитки.
— Ужас! — воскликнула побледневшая Мэри. Мы сидели с ней в обсервационном зале. — И такие невидимые страшилища подстерегают наши корабли, как черные пауки в кустарнике подстерегают путника. Оступился, шаг в сторону — и конец!
Коллапсары и вправду напоминают пауков космоса. К счастью, МУМ фиксирует все попутные поля. Автоматы сами бы включили тормозные двигатели, когда притягивающие поля коллапсара подошли бы к опасной величине.
Пока мы разговаривали с Мэри, справа появилось космическое тело, по предположению — звездолет. Всего мы могли ожидать в этом неизведанном уголке Вселенной, никакое удивительное явление природы не сочли бы невероятным, но о встрече со звездолетом, искусственным сооружением разумных существ, и помыслить не могли! Мы кинулись к обзорным экранам. Анализаторы бесстрастно твердили одно: к нам приближается звездолет.
Я ушел в командирский зал. Это точно был корабль, а не космический шатун. И он удалялся от коллапсара! Он был на таком расстоянии от сконцентрировавшейся в комок звезды, что его не могло не затянуть в страшные объятия. Он должен был падать на нее с такой же быстротой, с какой она сама опадала в себя. А он улепетывал! Он мчался нам навстречу. В мире не существовало двигателей, способных развить тягу, столь превосходящую притяжение коллапсара!
— Вероятно, Ольга уже проделала все расчеты, связанные с незнакомцем, — заметил я. — На "Овне" МУМ всегда работает с трехкратной нагрузкой. Запросим Ольгу.
По вычислениям Ольги, однако, получалось, что летящего чужого корабля нет. Он был, мы его видели, он неистово мчался прямо на нас, но его не было!
— Чепуха! — сказал я с досадой. — Олег, я по горло сыт призраками и привидениями. Снова какой-то фантом, только космический, а не планетарный.
— Фантомы — тоже реально существующие объекты, только не те, какими они кажутся, — возразил Олег. — А этого просто нет, хотя он есть, так надо понимать сообщение Ольги.
Наша МУМ подтвердила донесение Ольги. Все поисковые поля, направленные на незнакомца, показывали, что ничего нет в том месте, где он был. К нам несся подлинный призрак, куда призрачней тех, что мы творили генераторами фантомов. Я опустился к Эллону.
У него уже были Орлан и Граций, во всю длину пола разлегся дракон.
— Эллон, — сказал я, — мы видим в оптике чужое тело, поисковые поля не обнаруживают его. Можешь ты разъяснить этот парадокс на языке доступных мне понятий?
— На языке доступных нам понятий — нет, — ответил Эллон. Он даже не захохотал, как обычно делал, предвкушая эффект своих объяснений. Эффект был сам по себе так значителен, что не нужно было подчеркивать его дьявольским хохотом.
— А на языке необычных понятий, Эллон?
— Звездолет, который мы видим, не существует в нашем времени.
Я переглянулся с Орланом и Грацием, потом посмотрел на дракона. Они понимали не больше моего. В стороне сидела Ирина, — раскрасневшееся лицо, блестящие глаза и то, как она кивала головой на каждое слово Эллона, свидетельствовало, что она убеждена, будто ей все ясно.
— Не существует в нашем времени? В каком же, черт подери, времени он мчится на нас?
— Для нас он мчится из нашего будущего в наше настоящее.
— А не из прошлого в настоящее? — Объяснение Эллона было из тех, которые сгущают, а не рассеивают тьму.
— Из прошлого в настоящее мчимся мы. Верней, непрерывно отодвигаем наше настоящее в прошедшее. Время реактивно связано с нами — подталкивает нас вперед, в будущее, само улетает назад, в прошлое. Движение незнакомца — выстрел из будущего в настоящее. Его время не реактивно отскакивает от него, а мчится в том же направлении, как пороховые заряды в дулах орудий мчатся вместе со снарядом.
— Выстрел из будущего в настоящее? — Я подумал. — Но мы же видим чужой звездолет, Эллон, и видим его в нашем настоящем, видим уже два часа, и за это время то настоящее, которое было два часа назад, стало прошлым. Иначе говоря, звездолет существует и в настоящем и в прошлом, а не в будущем.
Мне показалось, что я поймал Эллона на противоречиях. Но демиург хорошо продумал свою концепцию:
— Мы видим в настоящем его тень, падающую из будущего. Тень предваряет появление реального объекта. Тень сокращается, то есть звездолет приближается из будущего в настоящее. Когда она совпадет с объектом, он появится телесно.
— Он не пронесется из настоящего в прошлое?
— Думаю, что у него не хватит энергии, чтобы проскочить нуль времени, называемый "настоящим", или "сейчас", или "данное мгновение".
— Ты слышишь, Олег? — спросил я по стереофону. — Если гипотеза Эллона верна, то столкновение эскадры с чужим кораблем не грозит опасностью. Нам так же не страшна встреча с ним, как Чингисхану не страшна встреча с нашими звездолетами. Ты что-нибудь понял?
Олег ответил, что постарается избежать близкого контакта с чужим кораблем, безразлично, в каком времени тот обретается.
Гипотеза Эллона начинала мне нравиться. Все дело было в том, что звездолет мчался от коллапсара. При коллапсе меняется ход времени — и будущее, и прошедшее стягивается в точку. Говорят, у умирающего перед глазами проходит вся прошлая жизнь. У гибнущей звезды в какие-то считанные секунды выстраивается не только все прошлое, но и все будущее. Как это наглядно представить себе, я не знаю, но таковы выводы теории. Время так же концентрируется в плотный клубок, как чудовищно плотной становится масса.
И если в момент исполинского сгущения времени — стягивания сзади, из прошлого, и спереди, из будущего, — под таким временным прессом окажется чей-нибудь звездолет и уцелеет, то чудовищное давление сгущенного времени вполне может выбросить его в будущее. Он будет в пространстве "здесь", а временно в далеком "там". И вырвавшись от склепывающейся звезды на свободу, он должен будет стремительно возвращаться в свое время, как камень, брошенный в высоту, рушится наземь. И тогда его приближение к нам — не реальный бег в пространстве, а бег во времени. Естественно, что, видя его тень, мы не нащупываем его самого нашими полями: его еще попросту нет. Аргументация Эллона была достаточно сумасбродной, чтобы обосновать логичность сумасбродного явления.
А затем произошла встреча — и произошла точно по Эллону. Олег постарался, чтобы шальной звездолет не угодил ни в один из кораблей. Эскадра выстроилась в кольцо, в центр кольца несся звездолет. Не долетев до нас, он остановился. Теперь он неподвижно висел в космосе: очевидно, пришел в точку равновесного времени, — и это было как раз наше "сейчас".
Окружив незнакомца кольцом, мы по-прежнему видели его расплывчатым силуэтом и по-прежнему поисковые поля не могли оконтурить его. Время на нем, похоже, замедлилось, он уже не падал в наше время так стремительно, оно тоже тормозило свой бег.
И вдруг чужой корабль вырвался в пространство физически. На экранах вспыхнула реальная картина — телесный предмет, а не его диковинная тень. Звездолет напоминал улитку из тройного кольца спиралей: ни у нас, ни у галактов я демиургов не было и отдаленно похожей конструкции. Корабль, совершенно прозрачный, как будто и стенок у него не было, весь состоял из мерцающего газа, сжатого какими-то силами в трехэтажную спираль. Лишь на острие возвышался темный нарост размером с наш корабельный зал — вероятно, командный пункт: в нем виднелись непрозрачные тела.
Впервые я увидел Эллона удивленным.
— Эли, — обратился он, забыв сказать традиционное "адмирал", — Эли, вы знаете, что это за форма? Она воспроизводит гравитационную улитку, при помощи которой я отшвырнул хищную планету!
Дракон был удивлен не меньше демиурга.
— Так красочно описанная тобой "проблема пинка в зад" получила, кажется, предметное оформление, — съязвил я. — Конструкция, которая сама себе наддает!
На сигналы звездолет не отзывался. Олег велел Осиме вести планетолет к чужому кораблю.
Планетолет облетел улитку, ощупал ее полями, поискал, но не нашел входов. Осима решил отделить кабину от корпуса. Вскоре мы увидели гибель звездолета. Кабина, охваченная нашими полями, сохранилась, а корпус мигом распался, чуть срезали кабину, — бесформенное облачко поплыло к нашей эскадре, оно больше не мерцало.
— Полюбуйтесь, каких зверей я притащил! — сказал Осима, выпрыгивая из планетолета, возвратившегося на "Козерог". — Чужой корабль сохранить не удалось, чужие астронавты доставлены. Но они все мертвы! Они уже миллионы лет мертвы, если верить Эллону, что мы повстречали не звездолет, а времялет.
Внутри кабины лежало шесть тел. Несомненно, когда-то они были живыми, сейчас ничто не свидетельствовало о жизни. Прозрачные стенки кабины напоминали силовые экраны, натянутые на каркас, тоже, впрочем, прозрачный. Наши силовые насосы быстро рассосали стенки кабины. Мертвые тела выпали на площадку. И это были очень странные существа!
Они чем-то походили на нас, на всех — людей, демиургов, галактов, ангелов, даже драконов, — и были очень иными: все с головами, с лицами, с волосами на голове, но волосы — каждый толщиной с мизинец — напоминали змей; с глазами, но трехглазые; со ртом — круглым отверстием, оно могло и открываться, и плотно смыкаться: сейчас безгубые рты у всех были полуоткрыты; небольшая голова покоилась на мощном черном теле паука, опиравшемся на двенадцать ног, восьмичленных, толщиной в человеческую руку.
— Живое! — закричал Лусин и бросился к одному из созданий. — Дергается!
Граций поспешно схватил Лусина за плечо, чтобы он близко не подошел к паукообразным. Из мощных рук галакта Лусин выбраться не мог, но все настойчивей указывал на ближнее к нам тело и все взволнованней твердил, что незнакомец жив.
Вскоре и я увидел, что одна из ног дернулась, задвигались и волосы на голове. Незнакомец сделал слабую попытку приподняться и снова упал. Два его нижних глаза с усилием открылись, обвели нас мутным взглядом и смежились. Движение, очевидно, стоило ему столько сил, что он опять впал в бесчувственность.
— Пятеро мертвы, но этого можно привести в чувство, — сказал Олег. — Куда бы поместить его?
Эллон попросил себе ожившего астронавта. В лаборатории тесновато, но для такого любопытного создания местечко найдется. И если понадобится экспериментировать для оживления звездного странника, делать это лучше в лаборатории, не так ли?
— Берите его, Эллон, — разрешил Олег.
Ромеро обратился сразу к Олегу и ко мне:
— Высокочтимые друзья, не будете ли вы возражать, если я присвою нашим новым двенадцатиногим знакомым название аранов?
Мы поинтересовались, почему Ромеро придумал такое название. Он объяснил, что словечко "аран" как-то связано в древних человеческих языках с обликом паука. Оспаривать, что незнакомцы похожи на земных пауков, мы не могли.
— Еще они похожи на альтаирцев, — заметил я.
— Те дружелюбней и сердечней.
Потом я часто припоминал, с какой точностью с первого взгляда Ромеро определил характер аранов.

3

Аран стоял на двенадцати ногах, запрокинув небольшую голову. Издали казалось, что он остановился сам и вот-вот пойдет опять или даже побежит, уверенно перебрасывая ногами. Поза эта была придана ему извне, сам он валился набок, чуть ослабевало поддерживающее поле. Он обретался все в том же беспамятстве, в каком мы внесли его в лабораторию.
День, когда он раскрыл три глаза, запомнился всем.
С момента встречи со звездолетом прошло больше месяца. Мы оставили далеко за собой "черную дырку" коллапсара. Я зашел в лабораторию и разговаривал с Эллоном. Нас прервал возглас Ирины:
— Он парит! Эллон! Эли! Он парит.
Аран и вправду парил. И не только парил, но и двигался на нас. Эллон отпрянул назад, я тоже. Меня испугал третий глаз, я впервые видел его раскрытым. Верхний глаз не вглядывался, а высвечивал. Он был пронзительно, беспощадно зорок. Во взгляде двух нижних глаз тоже не было уже прежней замутненности, но это были глаза как глаза, умные, немного грустные, без особой проницательности. Позднее мы узнали, что верхний глаз аранов способен ослеплять. Он, конечно, не лазер, но что-то от лазерного действия в нем есть.
Эллон поспешно усилил защитное поле, и аран, подтянув расползающиеся ноги, снова медленно взмыл. Он явно стремился пододвинуться к нам.
— Настраивай дешифратор, — попросил я Ирину. — Возможно, нам удастся найти общий язык.
Одновременно я пригласил в лабораторию всех поисковиков. Появились Мэри, Лусин, Ромеро, Орлан, Граций, приполз дракон.
Ирина запустила дешифратор на все диапазоны, но контакта не было. Если аран и генерировал какие-либо сигналы, то они до нас не доходили. Ирина сказала:
— Он, несомненно, мыслящее существо, но наши приемники не способны понять его.
— Зато, мне кажется, он понимает нас и без специальных приемников, — задумчиво сказал Орлан.
Его, как и меня, поразил умный взгляд нижних глаз и пронзительность верхнего.
Мне надоела возня с дешифратором, я поднялся. Мэри тоже поднялась. Я кивнул ей, она подошла со мной вплотную к пауку-космонавту. Не знаю, почему мне понадобилось так пристально вглядываться в него. Вероятно, подействовало замечание Орлана. Меня возмутила мысль, что нас понимают, может быть, даже хладнокровно изучают, а мы покорно ждем — не соблаговолит ли наблюдатель обратиться к нам с ясной речью.
И почти с недоброжелательством я переводил взгляд с мощных восьмисуставных ног на круглое, покрытое черными волосками брюшко, с брюшка на голову — на ней торчмя стояли не то волосы, не то руки, не то змеи, — с головы на трехглазое, круглоротое, безбровое лицо. Взгляд нижних глаз, темных, круглых, грустных, я стерпел: они по-прежнему только смотрели, в них не было вызова, но верхний глаз зло сверкнул, — я должен был с ним побороться; я бешено уставился в надменно пронзительный, недоброжелательный глаз, собрал всю волю, чтоб отразить поток вражды, льющийся из него, чтоб смять, разорвать, растопить неприязнь, прожекторно ударившую в меня.
Мэри с испугом схватила меня за руку:
— Эли, что с тобой? Ты так побагровел!
— Оставь! — сказал я сквозь зубы. — Хочу показать этому звездному проходимцу, что он встретился с высшей силой, а не с тупыми животными!
Теперь я могу только удивляться, откуда у меня нашлись такие слова, такое страстное негодование. Паукообразный странник не оскорблял нас, а неконтролируемые ощущения чести никому не делали, тем более мне, руководителю экспедиции. И, вероятно, в следующее мгновение я нашел бы силы остановить себя: я мельком увидел удивленное лицо Орлана, укоризненный взгляд Грация, до меня донесся горестный вздох Лусина — все это воздействовало бы на меня, если бы сам звездный странник не притупил мою неожиданную ярость. Верхний глаз вдруг потускнел, он уже не отличался от двух нижних, глаза были как глаза, глядящие, старающиеся понять, они могли вызывать удивление, интерес, даже сочувствие, только не бешенство. Мне стало стыдно своей вспышки. Я сказал, стараясь ни на кого не смотреть:
— Я пойду. Контакт с незнакомцем, несомненно, будет. Но не уверен, что он произойдет в следующую минуту.
Контакт произошел в следующую минуту. Не успел я сделать и трех шагов к двери, как раздался голос пришельца. Аран говорил на человеческом языке. Нет, он не говорил в нашем смысле. Не возникало того сотрясения воздуха, какое называется звуком. Да он и не мог бы говорить, у него нет нашего аппарата речи. Но голос его звучал у каждого в мозгу — и у каждого звучал по-разному, сообразно природе самого слушателя. Аран доносил свою речь непосредственно в клетки мозга, минуя уши. В хаосе волн, метущихся в наших мыслительных клетках, он безошибочно выбирал те, что вызывали ощущение речи: так нажатие на глазной нерв порождает ощущение вспышки света.
— Я понимаю вас, — сказал он каждому на его языке. — Вы будете понимать меня. Я беглец из Гибнущих миров. Нас было шестеро. Мы хотели совершить поворот нашего времени, выйти в дальнее время и удержаться в нем. Нам не удалось удержаться, мы выпали из дальнего времени в свое. Мои товарищи погибли при первом повороте. Они не вынесли будущего. Они могли жить лишь в настоящем. Я уцелел, но потерял сознание при падении в свое время из дальнего. Вы спасли меня. Задавайте вопросы.
Великую бы я совершил погрешность против истины, если бы не упомянул об изумлении, с каким мы слушали паукообразного астронавта. Нам встречались существа и подиковинней по внешности. И в прямой речи, мыслью в мысль, без содействия дешифраторов, особой странности не было, — разве не так когда-то внедрял в мой мозг свои сообщения Орлан? Не было поводов удивляться! А мы растерянно переглядывались, ни один не мог скрыть изумления: слишком уж скор и прост оказался контакт со странником. Совершенство понимания нашего языка, нашего способа мыслить, нашей логики, наших чувств — вот что было непостижимо, и мы поразились, даже немного испугались того, как легко удалось постороннему проникнуть в наши мысли и заговорить внутри нас своим голосом на нашем языке. Здесь была не только неожиданность, но и опасность, мы ощутили ее сразу. И мы уже не так вслушивались в содержание передачи незнакомца, сколько в то, как она идет. Какой-то древний остряк пошутил: "Самым интересным у говорящей лошади являются не смысл ее речи, а тот факт, что она вообще разговаривает". Аналогия с говорящей лошадью была. Я похвастался перед всеми, что незнакомец повстречался с высшей силой. Обращением к нам он скромно показывал, что мы повстречались с высшим разумом.
Первым овладел собой Ромеро.
— Если не возражаете, я поведу беседу с уважаемым скитальцем по времени, — сказал мне Ромеро и обратился к арану: — Итак, дорогой звездный гость, вы беглец из Гибнущих миров. Разрешите поинтересоваться — что это за Гибнущие миры?
В мозгу каждого прозвучал ответ:
— Вы скоро увидите их. Вы идете курсом на Гибнущие миры.
— Вы принадлежите к жителям Гибнущих миров?
— Они населены такими, как я и мои погибшие друзья.
— Я еще возвращусь к вопросу о природе мест вашего обитания, если не возражаете. Сейчас меня интересует другой вопрос. Вы бежите из родных звездных гнездовий, если позволено так назвать ваши… и… Гибнущие миры. Но почему для бегства вы выбрали коллапсар? Такое ужасное событие, как коллапс, само по себе губительнее всякого иного явления во всем звездном мире.
— Наши миры поразила болезнь времени. У нас рыхлое время, оно часто разрывается. Я читаю в ваших мозгах название страшной болезни, когда-то свирепствовавшей в ваших мирах. У нас рак времени.
— Рак времени! — воскликнули мы почти разом.
— Да, рак! Мы захотели вырваться из своего времени в любое другое, прошлое или будущее, лишь бы здоровое. При коллапсе звезды время трансформируется. У нас была защита от усиления гравитации. Мы попали в инверсию времени, как хотели. Но будущее не удержало нас в себе.
— Печальный просчет, дорогой… Как вас называть?
— Называйте Оаном.
— Итак, вы шестеро надумали бежать из своего общества и своего времени?
— Из времени, а не из общества. Мы — посланцы отвергателей конца.
— Я правильно понял — отвергателей конца?
— Отвергатели конца, наши братья, отправили нас на разведку выходов в здоровое время. Ускорителей конца воодушевляет восторг гибели.
— Отвергатели, ускорители… Если я правильно толкую, между этими двумя группами раздоры?
— Война! — прозвучал ответ. — Отвергатели воюют с ускорителями, чтобы те не ускоряли, а ускорители уничтожают отвергателей, чтобы те не отвергали. Ускорителей поддерживает Отец-Аккумулятор.
— Отец-Аккумулятор? У нас название "аккумулятор" не соответствует живому существу!
— Я нашел его в ваших мозгах. Оно хорошо выражает природу властелина, осуществляющего грозную волю Жестоких богов.
Ромеро выглядел обалдевшим. То, что его ошеломило, какие-то мелкие раздоры отвергателей и ускорителей, какой-то Отец-Аккумулятор, было неизмеримо менее важно удивительной формы допроса: мы усердно дознавались у Оана о нем и о его обществе при помощи хитроумных вопросов, а он спокойно читал в наших мозгах, как в книге. Он видел нас насквозь. И хоть его ссылки на находки в наших мозгах удачных понятий и терминов не звучали угрозой, самый факт таких поисков и находок был грозен. Я обратил на это внимание Ромеро:
— Павел, он кажется, так хорошо разбирается в нас, что мог бы развеять наши недоумения и без вопросов. Мне думается, он узнает, что нас заинтересует, еще до того, как мы сами осознаем, чем надо заинтересоваться.
Я говорил это, не отрывая глаз от незнакомца. Он спокойно покачивался перед нами на двенадцати ногах. Он парил между полом и потолком — я уже упоминал об этом. И он покачивался, паря! Не взлетал вверх и не опускался, как птица, а раскачивался на гибких ногах! Он опирался ими о воздух, как о грунт, подошвы покоились неподвижно, а ноги плавно изгибались в сочленениях, туловище то опускалось, то поднималось. И змееволосы на голове шевелились, то разбрасывались в стороны, то собирались в пучок, то удлинялись, то сокращались, они были очень живыми, эти жуткие волосы, похожие на десятки хищных рук, ими, не сомневаюсь, можно было хватать и душить, и гладить, вероятно, и присасываться, и оплетать. Ромеро потом говорил, что подобные волосы носили вымершие древние горгоны. Думаю, он преувеличивает. Я хорошо знаю земные музеи, но горгон там не экспонируют, во всяком случае, мне они не попадались.
Оан, безусловно, понимал, чего я от него хочу, но и не подумал выполнить мое желание. Ромеро продолжал расспросы:
— Итак, отвергатели и ускорители конца, Отец-Аккумулятор, Жестокие боги… Я не уверен, что человеческие понятия о богах соответствуют реальным существам вашего мира. Наши боги — создания фантазии. Вне наших грез их нет и не было. Вы меня понимаете?
— Понятие "боги" в вашем мозгу вполне соответствует властителям Трех Пыльных Солнц. Нужно только добавить "жестокие", ибо властители Трех Пыльных Солнц безжалостны. Ускорители покорны велениям Жестоких богов, отвергатели восстали против них.
— Вы видели кого-нибудь из Жестоких богов? Их много?
— Они принимают любой облик. Они среди нас. Любой может стать маской Жестокого бога. Ваши слова "дьявольская хитрость" точно выражают их. Они — боги-губители. Они — боги-дьяволы. Мы были великим народом, теперь мы жалкий народ. Так они захотели.
Ромеро опять повернулся ко мне:
— Вы что-нибудь понимаете, Эли?
— Не больше, чем вы, Павел. Ясно одно: существует могущественная цивилизация, не очень церемонящаяся с интересами аранов. Возможно, это рамиры. В таком случае, первые сведения рисуют их не в очень благородном виде.
Ромеро исчерпал свои вопросы, беседа стала вольной, в нее вмешались даже Орлан и Граций. Раньше у Орлана я не замечал особенного любопытства, а величественным галактам любопытство вообще не свойственно: им всегда так хорошо с собой, что на интерес к постороннему уже не хватает душевных способностей. Паукообразный астронавт заставил галакта изменить своим обычаям. Лишь Бродяга, Эллон да я не задавали Оану вопросов. Дракон прислушивался, хитро прищуриваясь, а Эллон, по-моему, даже обиделся. До сих пор везде, появляясь, центром внимания становился он сам, а сейчас на него и не глядели. Что до меня, то я не обращался к Оану, потому что все вопросы, какие мог поставить, задавали раньше и лучше меня другие.
Из ответов Оана я запомнил вот что: араны заселяли вторую планету из девяти, вращающихся вокруг Трех Пыльных Солнц, — по-видимому, Тройной звезды. На остальных восьми планетах жизнь не развилась. Сохранились предания о временах, когда Три Солнца были ясными, а сами араны — могущественны. Им удалось преодолеть планетное притяжение и вырваться в межзвездный простор. Искусство создания галактических кораблей давно утрачено, лишь один сохранился в пещерах Отца-Аккумулятора — его и похитили отвергатели, когда надумали бегство в будущее в сгущении времени коллапсара. Многие тысячелетия никто и не слыхал о Жестоких богах. Но они появились и взбаламутили Ясные Солнца, душная пыль затянула планету.
Араны, пытаясь бороться, создали корабли, поглощающие космическую пыль. Электрические сердца космолетов наполнили межзвездное пространство засасывающими полями, пыль оседала на кораблях, они, разбухая, превращались в маленькие планеты. Две такие искусственные планеты погнали пыль обратно на светила. Все, что Три Солнца выбрасывали наружу, возвращалось к ним. До этого момента пришельцев араны не интересовали. Они переменились сразу. Корабли-чистильщики были взорваны в мастерских и в космосе.
Космолеты, ставшие планетами, вышвырнули за пределы Трех Солнц, и сейчас они слоняются где-то, поглощая встречную пыль и расправляясь с мелкими космическими телами, ибо лишь при притоке постороннего вещества сохраняют жизнедеятельность.
— С одним космическим хищником встретились и мы, — сказал Ромеро. — Он напал на нас, но мы его отбросили.
С уничтожения кораблей-чистильщиков начались главные беды. Перед дальними рейсами звездолеты проходили подзарядку у Трех Солнц, накапливая запасы энергии. Теперь взрывался любой корабль, устремившийся к Трем Солнцам. Стало опасно выходить в межзвездный простор.
Несколько кораблей ушло к другим солнцам, сообщения от них вскоре перестали поступать — очевидно, они погибли.
Так стала закатываться цивилизация аранов. Оставалась одна надежда — неведомые боги внезапно появились, могут так же внезапно исчезнуть. Нужно притаиться и — выжидать часа освобождения.
Араны притаились, но вместо радостного освобождения пришло горькое прозрение. Тогда и стали называть пришельцев Жестокими богами. Они терзали не только аранов, но и природу. Они замахнулись на самое время! Спокойное, однолинейное время Трех Солнц стали выгибать и вспучивать. У планеты аранов имеется спутник — единственное место, куда Жестокие боги разрешают выбираться, не наказывая. Но день, проведенный на спутнике, старит, как неделя на планете. А у тех, кто забирался дальше спутника, время разрывалось в теле. Сердце жило в одном времени, ноги в другом. Один части тела долго не старели, другие дряхлели быстро. В аране сохранялась молодость и нарастала старость. Он был и в прошлом и в будущем. Он мыслил разными мыслями, и желал разными желаниями, и отвечал на вопросы: "Да — нет! Да — нет!" Он переставал двигаться — одни ноги стремились вперед, а другие тянули назад. Страх заразиться раком времени заставил отказаться от межпланетных перелетов, даже не наказываемых богами.
Сознание конца породило последнюю попытку восстать против Жестоких богов. Но боги подавили аранов. Корабли гибли на стапелях — нарушалась синхронизация двигателей, каждый работал в своем времени. Рабочие путали приказы и операции, не было случая, чтобы команды одинаково воспринимались и выполнялись одновременно, на слабеющих аранов обрушились электрические бури. Араны свободно поглощают электроэнергию, она их пища, их язык, их способ мыслить. Но пищи стало слишком много, она породила электрические ураганы: забушевала грозная Мать-Накопительница молний.
Тогда и возникло движение ускорителей конца. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца! Устраивать публичные праздничные самосожжения! Энергия Отца-Аккумулятора, единственный источник существования, — на самоистребление!
— Мы, отрицатели, малочисленны, — закончил Оан. — Но мы верим, что можно отвратить гибель. Выкрав сохранившийся звездолет, мы решили проверить, возможно ли бегство в наше прошлое через поворот в будущее. Мы хотели замкнуть кольцо времени, но будущее не удержало нас, мы не повернули плавно в прошлое. Я не знаю, кто вы, пришельцы. Но вы спасли меня, вы добры. Помогите бедствующим!
На этом он замолчал. Впоследствии мы узнали, что в нем истощился запас электрической энергии. Тогда нам показалось, что он попросту устал от наших расспросов и своих разъяснений. Впрочем, все существенное стало известно.
Ромеро сказал, что звездному страннику надо отдохнуть. Лаборатория опустела. Я захотел поговорить с Эллоном и пригласил его к себе. Эллон так не любит покидать лабораторию, что согласился без охоты.
Наша с Мэри квартирка — две комнатки, спальня и гостиная. В гостиной всю стену занимает звездный экран, он, конечно, меньше смонтированных в командирском и обсервационном залах, но я выговорил себе привилегию квартирного экрана, чтобы иметь возможность размышлять над звездами в одиночестве. Эллон неуклюже уселся в кресло. Демиурги не любят сидеть. Им вольно лишь там, где можно широко попрыгать из угла в угол, в моей комнате не расшагаешься.
— Эллон, — сказал я, — мне не нравится, что Оан свободно читает наши мысли и без всякого усилия усвоил все наши языки. Ведь он с тобой разговаривал не на нашем, человеческом?
— Нет, конечно. Он отлично владеет языком демиургов. В частности, диалект средних планет Семьдесят девятой звезды Персея, на котором я разговаривал в детстве, ему прекрасно знаком, мне было приятно услышать эту малораспространенную речь. С Орланом, адмирал, я разговариваю на государственном языке, Орлан не знает моего родного диалекта.
— Орлан не понял бы языка, бытующего в его народе, а звездный чужак, ни разу никого из нас не видевший, мгновенно, не обучаясь, заговорил на незнакомых ему языках, и по крайней мере на пяти-шести одновременно.
— Тебя это удивляет, адмирал?
— Меня это пугает, Эллон. Я не понимаю, откуда берется такая мощь интеллекта.
— Предположи, что мы встретились с высшим разумом.
Я недоверчиво усмехнулся.
— Высший разум — и деградирующее существование? Пронзительный интеллект — и примитивные суеверия? Или на твоем языке средних планет Семьдесят девятой звезды Персея пришелец не говорил о Жестоких богах, о зловредном Отце-Аккумуляторе, о какой-то злобной Матери-Накопительнице молний?
— Противоречие есть. Чего ты хочешь от меня, адмирал?
— Нельзя ли снабдить нас экранами, которые воспрепятствовали бы Оану читать мысли. На Земле попытка проникнуть в чужие мысли считается предосудительной. Наши дешифраторы снабжены ограничителями, не позволяющими проникать в мысли без согласия самого мыслящего.
Эллон крутанул голову на гибкой шее на добрых сто восемьдесят градусов. У демиургов такое вращение соответствует нашему легкому отрицательному жесту.
— Не думаю, чтобы такой экран удался, адмирал. И не уверен, что лабораторию нужно отвлекать на пустяковые разработки. У нас не завершена защита кораблей от неожиданного ротонного нападения, надо усовершенствовать и гравитационные улитки… Могу порекомендовать одно: контролируйте свои мысли, адмирал Эли. Того, чего вы не пропустите в свой мозг, и звездный паук-скиталец не обнаружит в мозгу. Это же так просто, адмирал!
Это было совсем не так просто, как представлялось Эллону. Люди не столь властны над своими эмоциями и мыслями, как демиурги. Нами порой командуют неконтролируемые чувства, мысли возникают непроизвольно — явление, очень редкое у демиургов или галактов. Я не стал спорить. Все демиурги упрямы, Эллон в этом отношении двойной демиург. Я встал.
— Минутку, адмирал, — сказал Эллон. — Ты мне задавал вопросы, теперь я задам. Звездный паук попросил помощи. Мы предоставим помощь?
— Разве у тебя имеются сомнения, Эллон?
— Я не уверен, что нужно оказывать помощь всякому, кто ее просит. Я бы посмотрел, заслуживает ли помощи просящий о ней.
— Боюсь, экипажи звездолетов с тобой не согласятся, — холодно ответил я. — Я говорю в первую очередь о людях, но и не только о них. Мы считаем своим долгом помогать просящим о помощи. Тебя удивляет такая позиция людей, Эллон?
— Удивляет. Вы очень гибки в овладении силами природы. Вы разносторонни как инженеры и конструкторы. Но каменеете, чуть коснется чего-либо, связанного с нравственностью. Ваша мораль жестка, не признает отклонений и уступок. Вы усложняете сами общение с другими цивилизациями.
— Мы гордимся тем, что не ищем легких путей, Эллон! В вопросах нравственности мы прямолинейны и негибки, ты прав, но это наше достоинство! Мы гордимся своей негибкостью в вопросах добра и зла, уважаемый мой Эллон.
Демиург ушел, Олег захотел обсудить с экипажами всех звездолетов сведения, полученные от Оана. На стереособрании эскадры я так изложил свое понимание событий:
— В богов мы не верим. Сверхъестественных сил не существует. Даже нарушения законов природы происходят в соответствии с более общими законами той же природы. Название "Жестокие боги" лишь символ, означающий, что в мирке Трех Солнц поселились существа, лишенные доброго сердца. Мощь их велика, но не превосходит мощи природы, а природа пока за нас. Араны взывают о защите. Без нее их вырождение превратится в полную гибель. Мое мнение — идти на подмогу. И если придется столкнуться с неведомой злой цивилизацией — столкнемся, ничего не поделаешь. Думаю, успех будет на нашей стороне, ибо на нашей стороне справедливость!
"Сегодня, когда никто не знает, удастся ли нам спастись, слова мои могут показаться легкомысленными. В накликанной нами войне мы терпим пока одни поражения. Мы и помыслить не могли, на какую мощь дерзновенно замахиваемся. Но и сейчас, зная все, что произошло потом, я не отрекусь от своих слов, и никто из оставшихся в живых не отречется от согласия со мной. Мы единодушно утвердили поход к Трем Пыльным Солнцам — и не раскаиваемся! Нас просили о помощи, мы не могли не оказать ее. Если мое послание достигнет человечества, пусть знают о нас: мы не раскаиваемся! Просто мы во вспыхнувшей войне оказались недостаточно вооруженными. Руки наши слабы, но души чисты, пространство имеет три направления, мораль — одно. Наш путь — добро, благородство, мы не можем повернуть назад, не можем свернуть в сторону. Я говорю это, уверенный, что завтра — гибель. Примите как мое завещание: лучше гибель, чем примирение с подлостью!"

4

Ромеро назвал планету, к которой мы шли, Аранией. Мы не препятствовали нашему историографу изобретать любые названия. Меня больше интересовало, в чем араны нуждаются. Познакомиться бы с ними поближе, войти в их общество! Как быть? Явиться в качестве прямых друзей или проникнуть тайными соглядатаями?
— Высадиться доброжелательными пришельцами вы не можете, — разъяснил Оан. — Араны расколоты. Друзья отвергателей — враги ускорителей. Вам нужно замаскироваться. Примите телесный образ арана. Жестокие боги посещают нас в нашем облике. Для них любой облик — пустяк. Воспользуйтесь их примером.
Я, однако, не был уверен, что наши возможности идут так далеко. Переделка облика — ситуация из фантастического романа. Эллон предложил разработать новую форму скафандра, не переконструируя тела. Для демиургов, напрактиковавшихся на создании материализованных фантомов, не составит труда придать звездопроходцу паукообразность. Один дракон не подойдет, он слишком крупен.
— Если кому не нравится стать пауком, пусть станет невидимкой, — посоветовал Эллон. — Последние конструкции экранов обеспечивают приличную невидимость даже для человека. Правда, в невидимость людям можно входить лишь на короткое время.
Никого из людей не устраивало ходить невидимкой по незнакомой и, возможно, опасной планете, постоянно думая, не кончается ли короткое время экранирования.
Эскадра звездолетов вошла в Гибнущие миры. Ну и местечко было! Мы попали из туманности в туманность. Разница была лишь в том, что прежняя густая туманность казалась ясной далью сравнительно с этой. И если та туманность была все-таки свободным космосом, только затянутым газом и пылью, то в эту напихали тысячи звезд: компактное звездное скопление, потонувшее в полумгле. Вокруг смутно проступал, темно вырисовывался томительный пейзаж: вечные багровые сумерки, звезды в пыли, космос — пыль, чудовищно искаженные силуэты светил.
Звезды были одна от другой так близко, что в нормальном просторе на небе сияли бы четыреста солнц и нигде не было бы чередования дня и ночи. Но солнц не было, их сияние еле-еле проникало сквозь глухую мглу.
Мы шли к крупной звезде, то разгоравшейся, то погасавшей. Вблизи оказалось, что три светила вращаются вокруг общего центра, периодически затмевая одно другое. Это и были Три Пыльных Солнца. Олег приказал эскадре сомкнуться и затормозить. Из осторожности мы остановились достаточно далеко от Арании. Не знаю, как Жестокие боги, а несчастные араны не могли бы нас на таком расстоянии найти даже в сильные приборы.
Поисковой группе велели готовиться к высадке.
Я зашел к Бродяге. Он разместился в просторном помещении — не для него просторном, для него любое помещение тесновато, — специально запроектированной конюшне для пегасов. Пегасов, несмотря на настояния Лусина, мы не взяли, а помещение с момента, когда его занял дракон, стали в шутку уже называть не конюшней, а дракошней. В свободные минуты я заходил сюда поболтать с Бродягой. Если времени у меня было много, он выползал в парк, и там, на берегу внутреннего озера, ему было вольготно, да и я себя чувствовал в парке лучше.
У Бродяги сидели Лусин с Мизаром. Мизар, красавица овчарка, овчар — как любовно называл его Лусин (Ромеро доказывал Лусину, что овчар не собака, а человек, пасущий овец, а Лусин возражал, что любой древний овчар-человек значительно уступал Мизару в остроте интеллекта), был единственным животным, какое мы взяли с собой. Словечко "животное" — условно: Мизар был псом выдающимся, овчаром с высшим собачьим образованием. Четыре правила арифметики и несложные алгебраические преобразования, начатки геометрии и физики известны многим собакам, но Мизар справлялся и с уравнениями второй степени, а его познаниям в физике и химии мог бы позавидовать иной средневековый профессор. Лусин утверждал, что у Мизара дар к точным наукам. Уже в рейсе Лусин занялся с Мизаром интегральным исчислением. Не уверен, что овчар проявил особое влечение к этой науке, зато Лусин клялся, что если так пойдет и дальше, то он выхлопочет для Мизара ученую собачью степень.
Я сел на лапу дракона и погладил великолепного пса. Овчар был рослый — с меня, когда становился на задние лапы, темношерстный, гладкий, блестящий, с могучей пастью, умными глазами и такими мощными лапами, что ударом любой мог свалить человека. Демиурги-попрыгунчики с опаской обходили Мизара, он недолюбливал бывших разрушителей. Я как-то спросил Лусина, что получилось бы, если бы Мизара натравили на наших прежних врагов. Лусин ответил, что с головоглазами Мизар бы не справился: те прочно бронированы и наносят жестокие гравитационные удары, летающие невидимки тоже были ему не по зубам, а такое субтильное существо, как Орлан или Эллон, овчар разорвал бы в минуту.
На шее Мизара висел изящный оранжевый поясок — его индивидуальный дешифратор, так совершенно подогнанный Лусином, что в нашем мозгу речь пса звучала совсем по-человечески. Мизар, впрочем, хорошо понимал людей и без дешифратора. Человеческие способности в этом смысле уступают собачьим: мы без приборов не понимаем речи животных.
— Бродяга, тебе придется остаться на корабле, — сказал я. — В паукообразные ты не годишься. И Мизара не возьмем.
— И напрасно, адмирал Эли, — проворчал пес. У всех собак, между прочим, хорошее понимание служебных человеческих рангов, а Мизар превосходил своих собратьев и в этом: иначе как адмиралом он меня и не называет. — Механизмы не сумеют так надежно вас защитить, как я.
— Постараемся не попадать в опасность, Мизар. Лусин, ты говорил с Трубом и Гигом?
— Скафандры, — сказал со вздохом Лусин. — Не нравятся. Оскорблены. Оба.
— А твой скафандр, Лусин?
— Отличный. Вторая кожа.
— С ангелом и невидимкой поговорю я. А если мои уговоры не подействуют, пусть и они остаются.
Сбор поисковиков был назначен на причальной площадке. Там же каждый выбирал скафандр по себе. Мой скафандр был так впору, будто я влез не в одежду, а в новое тело. Голова вертелась свободно, волосы то вздымались змеями, то опадали в зависимости от настроения, по желанию превращались в хватательное орудие — я с удовольствием почувствовал себя сорокаруким, — ноги тоже слушались приказа. Я припустил было по причальной площадке, чтобы размять их, и чуть не врезался в стенку — таким быстрым вышел бег. Как Лусин предупреждал, Труб и Гиг категорически отказались от скафандров.
— Ангелы презирают пауков! — надменно изрек Труб и скрестил на груди поредевшие крылья. — Боевой ангел не уподобится презренному насекомому.
Еще меньше был способен изменить мундиру бравый невидимка.
На подлете Арания казалась сплошным океаном, темным, сверкающим, как ртуть, — царство жидкости, лишь немногим уступающее ртути по плотности: образцы ее мы везем с собой. По поверхности океана скользили мерцающие тела. Оан посоветовал держаться подальше от него: и сам он хищник и все его обитатели хищники. Океан непрерывно наступает на сушу, обрушивает и растворяет ее. Если бы он не устилал свое дно осадками, недоступными даже для его агрессии, Арания давно была бы растворена. Во время электрических бурь океан обильно выбрасывает свои осадки на еще не растворенную сушу и тем укрепляет ее. Морские хищники тоже из растворителей — обволакивают и высасывают жертву.
— Ваши скафандры из веществ, не знакомых на Арании, вам, я почти уверен, не грозит нападение морских хищников, — осторожно утешил нас Оан, после того как основательно напугал.
Мы выбрали для высадки ночную сторону. Оан вышел наружу первый и позвал нас.
Кругом была тьма, очень непохожая на наше простое отсутствие света. В стороне сумрачно поблескивал океан. Почва тускло светилась, каждый камешек мерцал. Небольшой лесок фиолетово фосфоресцировал — от него тянуло холодком, деревья здесь не так освежают, как охлаждают воздух, подогреваемый внутренним теплом планеты. Повсюду вспыхивали голубоватые искорки, а когда мы переставляли ноги, сухо потрескивали оранжевые разряды. Все здесь напоено электричеством: земля, воздух, растения, жидкость океана. Все сумрачно светится: фосфоресцирует, люминесцирует, мерцает, переливается, тускло сияет — неизвестно для чего, неизвестно почему. И мы тоже засветились, едва вышли. Ромеро потом шутил, что сияние определялось не конструкцией скафандра, а служебным рангом его хозяина: я светился повелительно-сине, Лусин — умилительно-желто, Орлан и Граций — благожелательно-оранжево, Ирина и Мэри — испуганно-фиолетово, Ромеро — осторожно-зеленовато, а сам Оан — угрожающе-багрово.
Одно небо не светилось. В небе была настоящая тьма. И редкие звезды, пробиваясь сквозь пыльную завесу красноватыми ореоликами, не нарушали, а лишь подчеркивали глухую его черноту.
Оан начал осторожное движение в чащу мерцающих деревьев, мы переползали за ним. Надо было складывать ноги под себя и красться, ступая одними верхними суставами. Без такого пластунства по-паучьи мы не сумели бы медленно передвигаться, любой перебор выпрямленными ногами резво уносил вперед.
В леске Оан остановился. Я полз вторым.
— Эли, — просигналил он мысленно, — я чую разряды Иао, отвергателя, он сегодня на дежурстве обережения. Оберегатели предупреждают, когда к нашим пещерам подкрадывается шайка ускорителей. Я скажу Иао, что вы отвергатели с другой стороны планеты, там мы тоже ведем пропаганду. Вы будете новым отрядом ваших сторонников.
Встреча с Иао произошла минуты через три.
Впереди мелькнула лиловая тень, мелькнула и скрылась. Я условился с Оаном еще на "Козероге", что он будет транслировать нам свои разговоры с аранами. В моем мозгу раздался резкий, захлебывающийся голос — Оан воспроизвел даже интонации собрата:
— Остановись, крадущийся! Назови себя. Назови меня.
— Я Оан, а ты Иао, — услышали мы ответ Оана.
— Я Иао, ты прав, Оан. Я рад, что ты не погиб. Высветись, чтобы я мог тебя увидеть. Да, ты Оан, великий Оан, близкий друг великого Оора. Где твои товарищи, Оан? Твои великие братья по бегству в иновремя, Оан?
— Они погибли, Иао. Я доложу об этом Оору и обществу. Теперь пропусти меня.
— Ты не один? Что бы это значило, Оан?
— Со мной друзья с другой стороны планеты. Я привел их, чтобы они удостоились проповеди Оора. Они жаждут схватиться с ускорителями.
— Они удостоятся проповеди, Оан. Мы дадим им возможность схватиться с мерзкими ускорителями, Оан, мы дадим им такую возможность! Пусть они высветятся. Бравый народ, Оан, ты хорошо сделал, что привел их. Завтра они смогут выказать делом свое рвение.
— Что-нибудь важное?
— Ускорители снова хватали всех, кто попадался в часы Темных Солнц. Самосожжение назначено на завтра, на закате Трех Пыльных Солнц. Мы будем отбивать несчастных. Радуюсь за тебя и друзей. Вы услышите проповедь Оора, величайшего из великих. Иди смелей. За моей спиной ускорители вам не попадутся.
Оан убыстрил движение, но не слишком. Мы немного приподняли туловища, но не разогнули полностью ноги, по-прежнему двигались во тьме, озаренной лишь фосфоресцированием деревьев, люминесцированием почвы да призрачным сиянием наших тел. Ромеро в восторге прошептал, что мы похожи на древних земных заговорщиков, крадущихся на тайное сборище. Сомневаюсь, чтобы ему понравилась тогдашняя жизнь, очутись он реально среди наших предков, но все, напоминающее старину, порождает в нем ликование.
Вскоре мы проникли в обширную пещеру, озаренную сиянием стен. На полу копошились араны. Их было так много, они так плотно прилегали друг к другу, что создавалось впечатление, будто в пещере одно громадное, мерцающее, шевелящееся тело. И мы втиснулись в это тело, стали частью его, шевелились вместе со всеми, как одно целое — разом наклонялись то вправо, то влево, разом то приподнимались, выпрямляя полусогнутые ноги, то снова приседали. Никто не обратил на нас внимания, никого мы не заинтересовали, мы были такие же, как все, — пульсировали общим для всех движением.
— Оор! — произнес Оан очень ясно. Никто не обернулся, слова Оана донеслись только до нас.
В центре пещеры один из паукообразных упал на спину и вытянул вверх ноги. А на двенадцатиногий пьедестал взобрался другой аран, опер свои выпрямленные ноги в живые колонны, задергался и замерцал. Он накалялся и погасал, раздувался и опадал. Он держал речь — слова ее, переводимые Оаном, отчетливо звучали в нашем мозгу. Это был Оор, Верховный отвергатель конца.
— Ужасно, Эли, они осуждают гибель, потому что восславляют прозябание. Против восторга конца они обращают ликование от тягот! — в недоумении прошептал Лусин, конечно мысленно, обычной речью он не произнес бы такой складной фразы и за месяц.
— Паукообразный космический Экклезиаст, этот Верховный отвергатель конца, — поддержал его Ромеро. Павел не мог не щегольнуть непонятным словечком "Экклезиаст" из любимого архива древностей.
Вначале Оор призывал к спасению тех, кто должен завтра погибнуть, и с ненавистью нападал на ускорителей. Ускорители — мятежники. Они ненавистники — себя, и жизни, и всего мира. В них — зерно уничтожения, вырастающее в ядовитый плод гибели.
Потом Верховный отвергатель конца пропел гимн существованию на планете. Я не силен в философии, но согласен с Лусином, что мироощущение отвергателей исчерпывается восторгом прозябания. Существование во имя существования — такова эта философия.
— Ах, радуйтесь пыли, упивайтесь мраком! — вещал со своего двенадцатиногого подергивающегося амвона Верховный отвергатель конца. — Ибо восхитительна удушающая пыль! Ибо вдохновенна глухая тьма! Не ищи благ, вечные блага отупляют обоняние, и вкус, и зрение. Стремись к недостаткам, вечные недостатки безмерно обостряют сладость любого блага! Тьма, окружающая тебя, порождает наслаждение искоркой света. Ты создан для существования. Существуй, существуй. И пусть густеет мрак и плотнеет пыль! Вдохновенна, великолепна, божественна тягота! Прекрасна, прекрасна борьба за существование, так существуй во имя борьбы за существование. Чем уже возможности, чем губительней окружающее, тем сладостней час, минута, секунда бытия! Чем меньше поводов наслаждаться, тем острей наслаждение по всякому поводу. Ах, уйти во мрак, ликуя, что способен ощущать мрак! Ах, задыхаться от пыли, мучительно жаждать чистого воздуха — и наслаждаться, что способен так страстно жаждать! Бежать, бежать от мстительных молний яростной Матери-Накопительницы. Бежать от хищных тварей океана и ликовать, что способен бежать, что не станешь, не станешь, не станешь фокусом электрического разряда, добычей хищника! И, почуяв зловоние, ликуй, что отличаешь дурной аромат от хорошего. Окунись в зловоние, окунись, в отвратительности его откроешь способность радоваться доброму запаху, без зловония нет сладости благовония. О, как прекрасны тяготы и страхи, муки и лишения! Они неизбывности существования, они самоусилители утверждения! Славьте тяготы! Наслаждайтесь мукой! Осуществляйте высочайшее в себе — способность всеполно унизиться. Так низко припасть, чтобы Жестокие боги не видели, не ощущали, не знали тебя! Гордись своим бытием, оно — наперекор всему. Самое высшее в жизни — жить! Самое святое в существовании — существовать. Так существуй! Живи, живи! В борьбе со всем, против всего. О Мать-Накопительница молний, рази! Мы устоим! Мы устоим!
— Какая страшная философия, Эли! — снова прошептал Лусин.
— Он говорит не то, что ты рассказывал об отвергателях конца, — обратился я мыслью к Оану.
Он ответил мне из мозга в мозг:
— Верховный отвергатель убеждает не жаждать конца. Это только одна из наших задач. Другая — найти разумный выход из нынешней безысходности. Заметь, что Оор нигде не утверждает, что ликование прозябанием должно длиться вечно. Но для нынешнего поколения оно неизбежно. Освобождение может прийти только для наших потомков.
Объяснение было не из ясных, но я не стал требовать уточнений. В пещере разыгралась новая сцена. Длинная речь Оора шла под рев и клекот, судорожные дергания тел, судорожные всплески сияния, ошалелое размахивание руковолосами. А после речи, закончившейся все тем же истерическим воплем "Существовать! Существовать!", Оор возгласил:
— Сейчас, о братья низкие из нижайших, приступим к обращению в праведники пленного ускорителя, жалкого и преступного самосожженца!
В пещере снова заметалось лихорадочное сияние, тысячи голосов проклекотали, провизжали, провыли:
— Вознести на позорную высоту! Унизить возвышением! Наказать! Наказать!
Над толпой шаром взлетел один из аранов. От страха он сложил все ноги и плотно прижал руковолосы к голове. Его вытолкнули из толпы в углу и стали проворно перебрасывать на середину. Около Оора опрокинулся на спину второй аран, образовав еще один двенадцатиногий постамент. Пленника вознесли рядом с Оором. Пленник судорожно пульсировал сиянием и объемом — тело то погасало, что разгоралось, то раздувалось, то опадало. При волнении все араны не удерживаются от резких телодвижений и световой смятенной пульсации.
Оор начал торжественный допрос пленного ускорителя:
— Уул, вы замыслили?
— Да, великий Оор, замыслили.
— Самосожжение?
— Да, великий Оор, самосожжение.
— Публичное?
— Да, великий Оор, публичное.
— Завтра, во время Темных Солнц?
— Завтра, во время Пыльных солнц.
— Темных или Пыльных, презренный Уул?
— Пыльных Солнц, великий Оор, Пыльных! Я не осмелился бы лгать тебе.
— Ты способен, жалкий ускоритель конца, скрыть точное время, чтобы мы не явились на ваше отвратительное празднество.
— Я счастлив открыть вам точное время, чтобы и вы приняли участие в нашем восхитительном празднестве.
— Скольких несчастных вы завтра подвергнете ужасной каре?
— Сто три счастливца сподобятся завтра великолепного венца.
— Сто три охваченных ужасом уничтожения? Ты не врешь, презреннейший из презренных?
— Сто три исполненных восторга смерти, сто три ликующих от предвкушения конца! Я не лгу, величайший из великих!
— Но ты, нижайший, не собирался сам быть среди ликующих обреченных? Ты отказываешь себе в наслаждении гибелью? Не потому ли, отвратительнейший Уул, что до тебя дошло сознание мнимости наслаждения небытием?
— Нет, достойнейший Оор, я всех полнее сознаю радость самоистребления. Но мне пока отказывают в восторге небытия. Я еще не сподобился награды. Я должен доставить на костер еще тридцать удостоенных блаженства самоубийства, прежде чем буду награжден разрешением на собственную смерть. Я по званию хвататель второго ранга, о мудрый Оор, любимейший сын Отца-Аккумулятора и Матери-Накопительницы.
— Мы поймали тебя, когда ты разбойнически опутывал своими хищными волосами бедного Яала, чтобы утащить его в темницу казнимых!
— Вы схватили меня, когда я дружески обнимал ласковыми волосами хилого Яала, чтобы отвести его перед лицо мудрейших, которые разъяснили бы ему, сколько он потерял, оставаясь в несчастных живых, когда мог сотни, тысячи раз великолепно самоуничтожиться. И он уже склонился душой к радостной гибели, когда вы исторгли его из моих нежных рук для продолжения унылого существования.
— О негоднейший из негодяев, ты отрицаешь блаженство тусклости, восторг самопотерь, радость самосохранения? Подумай, в какую ересь впадаешь, безрассудный Уул!
— Я возношусь в истинное понимание, святейший из заблуждающихся!..
— Твои речи отвергают твое лжепонимание.
— Вы не дали мне проискрить речь. Вы допрашиваете меня.
— Мы не боимся твоих речей. Искри. Исчерпывай свое ублюдочное электрическое поле, коварный дар недоброго Отца-Аккумулятора. Отвратительная яркость твоих откровений сама раскроет таящуюся в них глубину заблуждений. Сверкай! Истина в сумраке, а не в свете!
Пленник вдохновенно засиял яркой речью. Оан быстро переводил ее, нам оставалось лишь любоваться неистовыми прыжками Уула на его живом пьедестале и исступленным сиянием его тела. Пленник каждому утверждению Оора противопоставлял свое, но странно противопоставлял, мне все больше казалось, что говорят они, в сущности, одно и то же, им только воображается, будто они разнодумающие. Два конца одной палки, сказал я себе.
Истина в свете, а не в тьме, надрывался вспышками света пленник на постаменте. Истина сверкает, а не таится. Жестокие боги сгущают сумрак. Жестокие боги утягчают бытие. Слава Жестоким богам! Слава их беспощадному разуму! Слава творимому ими страданию. Какой великий порыв в деяниях Жестоких богов! Они испытывают, а не карают. Они взывают к нам: способны ли вы на смелое решение? Их священная цель — не в понуждении к унылому бытию, а в отвержении его. Не смиряться, а восставать. Осуществлять себя не в существовании, а в отрицании существования. Отрицай холод и темноту, вечную пыль и вечный голод, хищную воду и неласковую землю, темные звезды и сумрачные солнца! И высшее из отрицаний — отрицание себя, восстание на собственную жизнь! Ах, вот она, истиннейшая из необходимостей, всецелостное избавление от всяких пут — самоуничтожение! Вот она, высшая свобода, — освобождение себя от себя! О благороднейшая из самостоятельностей — самоубийство! Только тот достигает совершенной завершенности, кто совершает завершение жизни смертью! Свобода, свобода, свобода — в свободе от существования! Славьте свободную смерть! Да исполнится воля Жестоких богов, неотразимо влекущих нас к гибели! Презренные жизнехвататели и жизневыскребатели, тусклые жизнеползуны, зову, зову, зову вас к огненному самоосвобождению! Во имя смерти! Во имя смерти!
Его истошный призыв потонул в общем вопле. На головах стоявших рядом взметнулись волосы, сотней злых рук они впились в тело и ноги Уула, стали рвать его. Бешенство руковолосых остановил трижды повторенный возглас Верховного отвергателя:
— Во имя жизни! Во имя жизни! Во имя жизни! Оставить презренного смертепоклонника!
Когда волнение немного стихло, Оор изрек суровый вердикт:
— Ты жаждешь смерти — ты получишь жизнь. Отвести Уула в подземную темницу, куда не доходит сияние Пыльных Солнц, и не проникают заряды Отца-Аккумулятора, и не слышен громовый голос Матери-Накопительницы молний. Пусть он станет нижайшим из низких, ничтожнейшим из ничтожных, голоднейшим из голодных, тупейшим из тупых. И когда он возрадуется своему заключению, и придет в ликование от мук существования, и объявит себя отвергателем конца, только тогда вывести его наружу.
Пленника увели. Оор соскочил с пьедестала. Толпа повалила к выходу. Я сказал Оану:
— Возвратимся к планетолету.
Он спросил, не хотим ли мы предстать перед очи Верховного отвергателя конца и объяснить, кто мы и как поможем его сторонникам. Знакомиться с Оором я не захотел, стать его помощником — тем более.

5

По дороге, когда мы толкались в узком туннеле с торопящимися наружу паукообразными, Лусин мысленно прошептал мне:
— Какие несчастные, Эли! И обе секты несчастны одинаково, Что за страдания надо испытать, чтобы дойти до таких ужасных взглядов, до таких отчаянных поступков.
— Они все безумные! — сказал Ромеро. — Тяжкое существование породило изуверство. Обе секты, как справедливо назвал их наш друг Лусин, самые настоящие изуверы, и, по чести сказать, я бы затруднился установить, кто из них хуже.
— Два конца одной палки, — повторил я свою мысль. — Им, конечно, надо помочь, но всему народу, а не сектам. Отвергатели ничем не лучше ускорителей. Я не обидел тебя, Оан?
— Мы жаждем помощи, — ответил он. — Если вы способны помочь всем аранам, помогите.
В планетолете мы связались с эскадрой. Ирина непрерывно передавала на корабли все, что мы видели и что переводил Оан.
— Обращаю внимание, Эли, что у нас мало данных об Отце-Аккумуляторе и Матери-Накопительнице, а, судя по всему, они играют важную роль, — сказал Олег. — Наше мнение — вызволить завтрашние жертвы. Самосожжения не допускать.
— Это приказ, Олег?
— Это совет.
Я задумался — и надолго. Было очевидное противоречие между нашими общими решениями и поступками. Только что мы постановили не вмешиваться в распри отвергателей и ускорителей и взяли на себя лишь одну миссию — облегчить условия существования на планете. Но как помешать самосожжению без борьбы с ускорителями?
Не вступаем ли мы на путь, приводящий прямехонько в объятия одной из сект? Освобождение самосожженцев превратит ускорителей в наших врагов, — нужно ли идти на это?
— Эли, что с тобой? — мысленно воскликнул Лусин. — Неужели ты не хочешь спасти несчастных?
— Обращаю ваше внимание, дорогой друг, на то, свободные ли они самоубийцы, или насильственно казнимые, они — жертвы, — заметил Ромеро. — И это — главное!
Я обратился к Оану:
— Твои сторонники собираются завтра спасти обреченных. Удастся ли это им?
— Нет. Мы неоднократно делали подобные нападения. Они ни разу не удавались. Мы просто не можем бездействовать, когда наших братьев казнят. Завтрашнее нападение — акт отчаяния.
После такого разъяснения колебаться было нельзя. Но я все не мог принудить себя к решению. Мэри с удивлением сказала:
— Я раньше не замечала в тебе трусости, Эли.
— И нерешительности, — добавил Ромеро. — Борьба всегда была вашей стихией, Эли.
— Будем действовать по обстановке, — сказал я. — Быть равнодушным к чужому несчастью мы себе не разрешим.
До меня донесся голос слушавшем наши разговоры Камагина. Маленький космонавт поддерживал только крутые решения:
— Наши звездолеты всегда готовы прийти на помощь. Если командующий позволит, я подведу своего "Змееносца" на дистанцию максимального сближения с планетой.
Олег разрешил вывести "Змееносца" из общего строя эскадры.
— Радуйся, — сказал я Лусину. — Все будет по-твоему.
— Я буду радоваться завтра, когда собственными руками сведу осужденных с эшафота!
Если бы он знал, что ждет его завтра!
Друзья ушли отдыхать в каюты. Оан тускло фосфоресцировал на пригорке, ему на родной планете было лучше, чем на борту планетолета. Я вышел к океану. Он накатывался на берег — где рядом, где в отдалении тяжко ухали подъеденные скалы. Мне хотелось ступить на океан, пройтись по нему: анализаторы установили, что плотность жидкости почти с плотность ртути, даже железо не смогло бы потонуть в таком океане, не то что я в легком скафандре. Но жидкая среда была агрессивна, я побоялся рисковать перед завтрашним испытанием. Вдоль берега перебегали мерцающие силуэты морских зверей. Я бросил в темную жидкость два куска стали. Первый достиг поверхности и вспыхнул, наверх вырвался столб пламени, на пламя метнулись морские хищники и мигом заглотали его. А второй кусок какой-то мерцающий хищник захватил еще в воздухе. Сталь ярко засветилась в его теле, раскалилась, расплавилась, растеклась и растворилась — и через минуту опять ничего не было, кроме темного океана и фосфоресцирующего хищника, жаждущего новой подачки, и других хищников, ошалело заскакавших вокруг в надежде урвать такой же кус.
Ночь Темных Солнц переходила в день Пыльных Солнц.
Я никогда не видел зрелища безотрадней, чем рассвет на планете Арания. Черная мгла преобразовывалась в мглу желтую. Из черного океана выкатились три оранжевых шара и торопливо поползли наверх. Океан уползал от суши, оставляя кромку изуродованного берега и вал выброшенных осадков. Морские звери погружались на глубину, — это все были твари ночного бдения.
Ночью Арания казалась таинственней, ей можно было примысливать всякое, в том числе и красоту. В пыльном свете дня она предстала уродливой. Ко мне приблизился Граций.
— Неустроенная планета, Эли. Если бы ее перенесли в Персей, даже галактам понадобились бы тысячелетия, чтобы создать на ней элементарные удобства.
— Элементарные удобства галактов превзошли бы, Граций, самые смелые мечты аранов о рае.
Вслед за Грацием из планетолета вышел Орлан, за ним — Ромеро и Лусин. Мэри и Ирину пришлось вызывать, они прихорашивались в скафандрах, укладывая змееволосы в каком-то особом порядке.
— Мэри, — сказал я. — Женского в тебе больше, чем нормально человеческого. К чему эти ухищрения, милая? Первая же встреча с ускорителями заставит ваши волосы встать дыбом, а уличная толкотня превратит изящную прическу в частокол царапающих рук.
Мне было особенно смешно, что они пытаются уложить волосы при помощи волос же — иных орудий захвата больше не было. Мэри весело возразила:
— Тебе не приходило в голову, что женственность и есть самое нормально человеческое среди всего человеческого?
Автоматы окружили корабль защитным силовым забором. Мы компактной группкой побежали через лесок к городу.
Собственно, города не было. Реально имелась цепочка холмов с лазами в пещеры — в них-то и обитали араны. Там, на глубине, были оборудованы и мастерские, и помещения для ночных сборищ. А между холмами вились дороги, убитые до того, что стали глаже древних земных асфальтовых шоссе. Из лазов выползали бесчисленные паукообразные и проворно неслись на обширную котловину между четырьмя холмами — лобное место Арании. Мы присоединились к общему потоку. По мере приближения к лобной площади усиливались толчея и возбуждение. Все больше становилось дико взлетающих тел, восторженно размахивающих руковолос, все ярче сверкали искры, срывавшиеся с наэлектризованных голов, все громче были гомон, вопли, писк и треск разрядов. На поисковиков никто не обращал внимания. Скафандры в совершенстве камуфлировали нас под ординарный облик.
На площади возвышалась плаха, до удивительности похожая на старинные человеческие электропечи.
— Сейчас появится партия осуществляющих конец, — просигналил Оан, когда мы заняли местечко недалеко от плахи. — Их приведут под охраной оберегателей конца, таких же ускорителей, но плотней заряженных электричеством. Ускорители захватили все лазы к Отцу-Аккумулятору, вооружение их мощней оружия наших. Поэтому нам и не удается побеждать в схватках. Кто пользуется расположением Отца-Аккумулятора, тот властвует.
Наше внимание привлек аран, поднявшийся над всеми. Как и Оору на ночном сборище, пьедесталом ему служили араны, но не один, а четверо: трое поддерживали частоколом руковолос опрокинутого верх брюхом четвертого, а уже на вытянутых ногах четвертого возбужденно приплясывал вознесшийся аран.
— Уох, Верховный ускоритель конца, великий осуществитель, — с отвращением произнес Оан. — Если бы вы уничтожили это чучело, которому поклоняются все ускорители, борьба с ними стала бы легче.
Уох, удобно устроившись на двухэтажном пьедестале, проискрил в толпу:
— Славьте Жестоких богов! Осуществляем конец!
В ответ грянул миллионоискровый вопль:
— Осуществляем! Осуществляем! Слава Жестоким богам!
Из верхнего лаза холма — за спиной Верховного ускорителя — показалась партия осуществляющих. Они спускались по четыре в ряд, с боков возбужденно подпрыгивали оберегатели, рассеивая в пыльном воздухе тучи искр, голова каждого конвоира походила на пылающий костер — столько вырывалось наружу разрядов. Толпа вся затряслась, как одно исполинское, из тысяч тушек, тело.
— Осуществляем! Осуществляем!
Когда колонна обреченных уже опустилась до уровня поляны, из лазов соседнего холма внезапно вырвался сноп искр и отряд отвергателей кинулся на конвой. Фанатичное ликование мигом превратилось в ярость сражения. Оберегатели свирепо отбивались от напавших, толпа кинулась на подмогу своим. В колонне осуществляющих тоже не было единства. Удирали на волю лишь немногие, а большинство отбивалось от тех, кто их освобождал. Один обреченный, вырываясь из руковолос отвергателей, жалобно искрил:
— Хочу конца! Осуществления! Осуществления!
Силы, как и предсказывал Оан, оказались не равны. Если кому из обреченных и удалось спастись, то зато колонну осуществителей с лихвой пополнили сами спасатели, попавшие в плен. Мимо нашей группы промчался беглец из колонны, за ним гнались конвоиры, но он юркнул под какие-то взлетающие тела, и преследователи схватили другого. Тот отчаянно заискрил:
— Пустите! Я не назначен к осуществлению! Я не готов! — Никто и не подумал вслушаться в его отговорки.
Разбитые отвергатели вскоре бежали. Верховный ускоритель конца опять ошалело запрыгал на своем живом двухэтажном пьедестале и завел пронзительно-унылый вой:
— Осуществляем конец! Осуществляем конец!
Ему ответил прежний ликующий рев:
— Осуществляем! Осуществляем!
— Ускоряем конец! Ускоряем конец!
— Ускоряем! Ускоряем! — надрывалась толпа.
— Ублажим Отца! Умилосердствуем Мать!
— Ублажим! Умилосердствуем!
— Да не гневается Мать!
— Да не гневается!
Уох взметнул вверх свои волосы и сплел их над головой, как бы сомкнул в рукопожатии. Оберегатели схватили одного из обреченных и швырнули его в печь.
Как мы теперь знаем, осуществитель замкнул своим телом два электрода под напряжением. А в тот момент мы услышали взрыв, над плахой взметнулось пламя разряда, по площади пронесся тяжкий грохот. Предсмертный стон жертвы потонул в громе взрыва и реве толпы. На нас посыпался горячий прах, тонкий, как мука, прах испепеленного существа!
— Он был живой, Эли! Он же был живой! — простонал Лусин.
Уох вторично сплел руковолосы над головой — вторая жертва полетела в горнило печи. И тут нервы Лусина не выдержали:
— Эли, ты делаешь нас пособниками злодеяний! Если ты не вмешаешься, я пойду один! Я пойду один, я взбунтуюсь, Эли!
Я размышлял ровно столько, чтобы не дать палачам расправиться с третьей жертвой. Надо было взорвать ко всем чертям печь, но Оан предварил мой приказ испуганным возгласом:
— Не уничтожайте плаху! Все араны тогда погибнут!
— Разметать охрану! — крикнул я, не спрашивая, почему нельзя трогать печь, и кинулся к Верховному ускорителю конца.
Лусин так яростно рванулся вперед, что опередил меня прыжков на десять. Он ударил по живому пьедесталу, и Уох полетел вниз. Лусин встретил его такой затрещиной, что Великий осуществитель с пронзительным писком снова взмыл. На Лусина кинулась дюжина охранников. Сотни молний вонзились в него, нам почудилось, что он пылает.
— Поле! Поле! — крикнули мы с Ромеро, и Лусин вызвал поле.
Все остальное совершилось почти мгновенно. Я сижу в своей комнате, на моем экране медленно, очень медленно развертывается зафиксированная стереокамерами картина. Я в сотый раз всматриваюсь в нее, — каждая линия, каждый блик пронзают неусмиряемой болью. Лусину ничто не грозило, теперь это ясно. Скафандр был слишком прочен для руковолос охраны Уоха, и вызванное защитное поле явилось бы непреодолимым щитом. Я понимаю Лусина. Я понимаю себя, всех нас понимаю. Мы не знали физической мощи палачей, мы видели лишь их фанатизм и свирепость. Лусин сконцентрировал поле, как если бы он снова сражался с головоглазами или невидимками, или на него напал ошалевший драчливый ангел. Какую-то долю секунды я или Ромеро, бежавшие вслед, могли бы помешать ему так сгустить в себе силовые линии. Мы этого не сделали. И мы увидели, как словно взрывом бросило от Лусина напавших на него. Только один удержался, его гибкие руковолосы так сцепились со скафандром, что их можно было лишь вырвать из головы, а не оторвать от Лусина.
Лусин и в эту страшную минуту остался Лусином. Он не остановился, хладнокровно осматриваясь, не стал неторопливо ослаблять поле. Вокруг рушились, смертно искря, ломая ноги, разбрасывая по сторонам вырванные руковолосы, дико перепуганные оберегатели, — он думал о них, а не о себе. Он разом выключил поле, он отрубил его, чтоб оно не растерзало противников. И разом же, на какие-то доли секунды, он сам стал игрушкой в хаосе бушующих вокруг стихий, пушинкой среди неконтролируемых случайностей!
Все совершилось в эти доли секунды! Вцепившийся в Лусина охранник, почуяв, что поле пропало, снова отчаянно дернул свои запутавшиеся в скафандре руковолосы, но не выдернул, а повалился вниз, увлекая с собой Лусина. Оба стояли на краю плахи и низринулись в ее зев, в самый фокус печи, на который зловеще нацеливались жерла электродов. Снова ударила молния, снова взметнулось пламя, но тут же погасло, сбитое вернувшимся охранным полем. И я, и Ромеро, и бежавшие за нами демиург с галактом бросили свои поля в помощь Лусину, но было уже поздно. То, от чего предостерегал Оан, совершилось. Дьявольский электрический эшафот, мерзкая печь, поглощавшая обреченных, разлетелась в куски. Среди осколков лежал пробитый чудовищным разрядом, полусожженный скафандр, а внутри него — мертвое тело, изуродованное тело Лусина!
— Планета погибла! — с ужасом закричал Оан.
У меня подогнулись ноги. Меня поддержал Граций. Мэри вскрикнула: ей показалось, что я погиб, как и Лусин. Но я пришел в себя. Я застонал от горя и ярости. Я готов был уничтожить всех до единого аранов, метавшихся на площади. До сих пор не понимаю, где я нашел силу не дать гневу вырваться наружу таким страшным поступком.
— Жестокие боги! Снизошли Жестокие боги! — вопили улепетывающие пауки.
Я сбросил скафандр. Я больше не мог обретаться в образе паукообразного. Во мне острой болью отдавался отчаянный вопль звона и света: "Снизошли Жестокие боги!" Мэри и Ирина тоже швырнули наземь отвратительную одежду. Они возились с Лусином, им помогали Ромеро и Граций, а я опустился на землю, обессиленный, у меня тряслись руки, тряслись ноги.
Ко мне подобрался Орлан, он, как и Граций, не скинул камуфлирующей одежды.
— Ужасное несчастье, Эли! Но может совершиться несчастье еще большее. Прошу тебя, прислушайся к Оану!
Только тогда я сообразил, что Оан говорит что-то, а я не слышу.
— Чем ты хочешь? — спросил я. — Чего еще тебе надо?
— Мать — Накопительница молний рассвирепела, — донесся как бы издалека в мое сознание голос Оана. — Уходите, уходите, теперь все здесь погибнут, и вы вместе с нами, если не уйдете!
Все волосы на его голове встали дыбом, изогнулись, десятками гибких рук указывая на восток, откуда шла ночь. Три Пыльных Солнца клонились к закату, вчера в это время глухая тьма бежала с той стороны горизонта — от темных звезд, от проклятых звезд этого проклятого мирка. Сейчас с востока надвигалась заря, а не ночь. Летели огненные облака, клочки метущегося пламени. Всем в себе, без приборов, я ощутил сгущение электрических зарядов, я весь как бы превратился в живой конденсатор, заряженный донельзя. Надвигалась электрическая буря такой силы, какой еще мне не приходилось испытывать.
— Всем в свои охранные поля! — Я вызвал Камагина. Было большой удачей, что "Змееносец" находится поблизости от планеты. — Вы видели, Эдуард? — спросил я. — Вы все видели?
— Какой ужас, Эли! — послышался горестный возглас Камагина. — Мы все видели, адмирал. К сожалению, мы не могли помочь.
— Эдуард, над планетой скоро забушует электрический ураган. Подозреваю, что несчастных электрических пауков будет рвать на части свирепая Мать — Накопительница молний, так они называют свою владычицу. Даже пещеры их не спасут. Ярость ее как-то связана с разрушением электрической плахи. Всыпьте ей, Эдуард! Всыпьте покрепче! Покажите всем злым матерям и отцам, всем Жестоким богам и чертям, что есть еще такая сила в мире, как человеческое могущество!
— Яростной матери не поздоровится! — заверил Камагин. — Сегодня она займется не истреблением своих сыновей, а пополнением наших запасов активного вещества. Пусть неистовствует с полезной отдачей!
Буря разразилась минуты через три после разговора с Камагиным. Наши земные грозы — тучи и жидкий ливень из туч и молнии, пробегающие в облаках. Гроза на Арании — ливень молний, секущих землю, гейзеры молний, вылетающие из земли вверх, частоколы молний на холмах, джунгли молний в долинах. Никакого дождя, раскатов грома и влажной прохлады здесь не было и в помине. Один огонь и непрерывный гул, до того тяжкий, что разрывало не только уши, но и душу. Если бы мы не защитились охранными полями, всех испепелило бы в первое же мгновение. Ромеро заботливо оградил своим охранным полем и Оана, но тот не знал его крепости и весь трясся, с минуты на минуту ожидая гибели.
А затем все волшебно переменилось. Камагину понадобилось четыре минуты для настройки резервуаров на прием грозы. Он опоздал ровно настолько, чтобы дать нам почувствовать бешенство распоясавшейся огненосной материи, но не позволить ей нанести серьезного вреда планете. Насосы звездолета работали, как на базе, где заправлялись активным веществом. Молнии, только что осыпавшие землю, унеслись вверх, гроза била в небо, а не в планету. А на земле стало тихо, так удивительно, так недоуменно тихо, как будто вся планета растерянно прислушивалась к себе. Над нами теснились огненные облака, из них по-прежнему исторгалось пламя, но все пламя уносилось к звездам — миллиарды молний сливались в одну исполинскую реку огня, огненная река мчалась к жерлам корабля, пропадала в них. Не прошло и двадцати минут, как облака стали редеть, распались на клочья, таяли, погасали, из них уже не вырывались молнии. Камагин не остановил насосов. И остатки облаков несли электрические заряды. Эдуард гнал в резервуары все.
— Теперь я пообдеру планету, — сказал Камагин, когда покончил с облаками. — Она вся так насыщена электричеством, что не грех попользоваться от ее избыточного богатства. И бедным аранам станет легче, их фанатизм, я думаю, в какой-то степени продукт перегрузки тел электричеством.
Я попросил Камагина не переусердствовать: молнии, бьющие из земли, производят разрушений не меньше, чем молнии, бьющие в землю. Эдуард произвел очищение планеты от избыточного электричества с такой осторожностью, что иначе как изящной я эту операцию и назвать не могу. Планета отдавала накопленные заряды плавно, без грохота и огня, и отдала, как выяснилось потом, так много электричества, что запасы звездолета пополнились основательно.
— Доволен ли ты, Оан? — хмуро спросил я, когда Камагин остановил всасывающие снаряды корабля.
Аран восторженно твердил:
— Вы расправились со страшной Матерью! Ах, как же вы расправились со страшной Матерью! Как вы расправились со страшной Матерью!

6

Лусина внесли в консерватор — усыпальницу, где тела погибших сохраняются нетленными. Я сейчас сижу в консерваторе, здесь теперь не один Лусин, наш бедный друг только начал длинный ряд захоронений, завершать этот ряд, возможно, будем мы — немногие, оставшиеся в живых. Лусин в прозрачном саркофаге похож на себя живого, облик удалось восстановить. Но смотрю я не на Лусина, а на того, кто покоится напротив. И я разговариваю вслух с тем, другим, мне нечего сказать погибшему другу, но многое надо высказать мертвому врагу.
Я возвращаюсь к событиям на Арании. Когда мы вошли в звездолет, Труб, расталкивая людей, кинулся к мертвому другу. Старый ангел встопорщил седые бакенбарды, в отчаянии бил себя выцветающими крыльями.
— Я мог пойти с вами! Я защитил бы его! Никогда не прощу себе, что не пошел!
Гиг, опечаленно гремя костями, сказал мне с упреком:
— Адмирал, люди без невидимок неполноценны. Уверяю тебя, если бы вы не заставляли напяливать эти дурацкие скафандры, мы с Трубом оградили бы Лусина от врагов верней, чем ваши силовые поля.
Я думал с горестью: от чего они запоздало хотели оградить Лусина? От реального живого врага или от цепочки ужасно совпавших бездушных случайностей? Они не смогли бы ответить на этот простой вопрос. Я тоже не знал ответа. Ответ нужно было найти.
На похоронах Лусина не было одного Бродяги. Дракон тяжелей всех перенес потерю друга. Он заболел. Мы боялись, что он уже не сможет даже ползать. Он выздоровел, кое-как ползал, но способность летать утратил окончательно.
В наше отсутствие на эскадре прошло срочное совещание. Гиг и Эллон настаивали на мести за Лусина. Но кому мстить? Аранам? Чем они виноваты? Вмешательство в распри отвергателей и ускорителей тоже было отклонено. МУМ высчитала, что корень зла — в чудовищной запыленности местного космического пространства. Планетную систему Тройной звезды освободить от пыли — лучшая помощь аранам. Немного изменится орбита Арании, но отдаление от Трех Пыльных Солнц компенсируется тем, что они потеряют в названии словечко "пыльные". Нужно лишь предварительно разведать то, что скрывают наименования Отец-Аккумулятор и Мать — Накопительница молний. Без разгадки этой тайны трудно что-либо планировать.
Мы стали готовиться к вторичному полету на планету. Оан вдруг стал возражать против посещения Отца-Аккумулятора. Я попросил объяснить, что он имеет против новой экспедиции. Вместо объяснения он внедрил мне в мозг ощущение страха. Но так как это все-таки был его страх, а не мой, я продолжал дознаваться причин боязни.
— Покой Отца священен, — сообщил Оан.
— Стало быть, ваш Отец-Аккумулятор — самодур, наказывающий всякого, кто его потревожит?
— Ему плохо, когда посягают на его покой.
— Разлаживается? Перестает функционировать? Кто же охраняет его покой? Ваши Жестокие боги?
— Отца охраняет гвардия оберегателей, каждый отбирается самим Уохом.
— С оберегателями мы справимся, даже с отобранными Уохом. И Отца не обидим, если он не заслуживает обиды. Теперь скажи, что такое Мать — Накопительница молний?
— Страшная Мать бережет покой Отца. — И это было все, что мы сумели узнать у Оана.
Уверен, что и другие араны об Отце и Матери знают не больше. Тем настоятельней нужно было идти на новую разведку.
Опустились мы на старом месте, в полдень. На дорогах встречались араны, на нас по обыкновению не обращавшие внимания. Выглядели они здоровыми, буря никого не потрепала. Оан сообщил, что и отвергатели и ускорители недоумевают: еще не было столь сильною урагана — и такого невредоносного.
Оан взобрался на вершину холма и остановился перед одним лазом, ничем не отличающимся по виду от соседних:
— Здесь. Первым я не пойду.
— Иди в середине, — разрешил я.
Оберегатели встретились уже через несколько метров. Это были рослые пауки, бесстрашные и готовые на самопожертвование. Но они улепетывали через минуту с дикой быстротой. Дело было не только в том, что они не могли противостоять силовым полям. Они просто не знали, что такое поле. Невидимая сила, мощно бросавшая их на стены и под потолок, потрясла их, никто и не подумал переть на рожон. Они удирали вглубь с теми же знакомыми воплями:
— Жестокие боги! Снизошли Жестокие боги!
Внутренняя охрана, очевидно, не поверила паническому сообщению передового отряда. В пещере, через которую пролегал путь, нас повстречало целое воинство. Оберегатели ринулись, подбадривая себя бесовскими искрами и воинственным писком. В первой стычке мы ограничились силовыми оплеухами, здесь пришлось концентрировать поля. И когда схватка закончилась, на полу лежало несколько безрассудных. Из пещеры вели четыре хода. Из заднего вышли мы, в два боковых опрометью умчались сраженные охранники. В четвертый ход никто не юркнул. Я показал на него одной из своих рук:
— Сюда, Оан?
— Сюда. Больше нам никто не встретится до самых покоев Отца. В этот лаз запрещено заползать.
Запретная для аранов дорога тянулась долго, мы пересекли еще пять-шесть пустых пещер и наконец выбрались в самую большую. Даже засветив прожектора, мы не увидели ни потолка, ни противоположных стен. Все помещение занимало озеро — вязкая жидкость, прикрытая коркой. Поверхность бурлила, вспучивалась, кое-где наружу вырывалось пламя. Над озером клубился зеленоватый самосветящийся пар. Временами из жидкости выстреливали молнии, погасая в невидимом потолке, оттуда низвергались такие же молнии.
— Отец-Аккумулятор убивает всех, кто подходит близко, — со страхом прошептал Оан.
— Своеобразный механизм для выработки электроэнергии, — оценил озеро Ромеро.
— И большой мощности, — добавил Орлан, с любопытством осматриваясь. — Очень интересная машина.
Граций с сомнением покачал всем частоколом рук:
— Это не механизм, а живое существо. Оно напоминает наши биологические орудия, но там простое скопление бактерий. Уверен, что Отец-Аккумулятор — мыслящее создание.
Ирина взяла пробу озера на анализ. У меня вдруг возникло ощущение, что за нами наблюдают. Оан считал, что Отец-Аккумулятор разбирает каждое наше слово, понимает каждую нашу мысль. Возможно, Оан преувеличивал, но и мне вообразилось, будто озеро безглазое, безногое, безрукое, но живое и что оно затаилось, что оно охвачено страхом, а не яростью, как думал Оан.
— Отец не уничтожает вас! — удивленно воскликнул Оан.
— Попробовал бы! Постарайся связаться с Отцом, — посоветовал я Ирине, а Оана спросил: — Какой возраст этого зверя?
О возрасте озера Оан ничего не знал, кроме того, что оно было еще до аранов. Отец сотворил жизнь, когда ему надоело быть одному — сперва создал Мать, а потом оба они населили планету растениями и аранами. Океан с его хищниками тоже одно из творений Отца.
— Океан, наверно, является отходом производства электроэнергии, — перефразировал Оана Ромеро. — Ибо, сколько я понимаю, Отец — живая электростанция, питающая электрических жителей планеты.
— Итак, будем решать: уничтожаем ли мы Отца, ибо деятельность его причиняет страдания аранам, — сказал я. — В этом случае надо подарить жителям автоматическую электростанцию, чтобы не прерывалось снабжение их организмов электричеством. Или сохраняем его, но как тогда разряжать пресыщенного электричеством Отца без привлечения буйной Матери?
— Уничтожение равносильно убийству, — поспешно сказал галакт.
— Что до сумасбродной Матери, — сказал Ромеро, — то функция ее, очевидно, сводится к ликвидациям излишков электричества. Кто-нибудь видел Мать — Накопительницу молний, Оан?
— Ее нельзя видеть. Она существует лишь в своих бурях.
— Иначе говоря, она есть разряд избытков электричества, — сказал я. — Ладно, Оан, больше на планете никто не услышит о грозней Матери. Мы постановляем ее упразднить. Восстановленная плаха примет службу отмененной Матери.
Мы пошли назад. Я помахал рукой озеру. На поверхности я вызвал с "Козерога" механиков. Переоборудование плахи заняло немного времени. Теперь избыток электричества автоматически разряжался, когда потенциал достигал предельного значения. Можно было только удивляться, как точно фанатики нашли физическую причину "недовольства Отца" и какие изуверские приемы изыскали, чтобы ввести в норму деятельность электрического сердца планеты. Публичной казнью своих братьев они предотвращали беду. Они, конечно, замечали, что после "осуществления" электрических бурь не бывает. Свирепая Мать после таких акций долго "не гневалась". Но какой зверский способ решения простой технической задачи!
— Адмирал, я придумал, как сохранить наш разрядник от посягательств со стороны паукообразных! — порадовал меня Эллон, руководивший монтажом. — При каждом разряде будет вздыматься огненный столб. Двенадцатиногие бестии побоятся и подходить близко!
— Они станут поклоняться разряднику, как божеству! Эллон, мы закладываем основу новой религии. И пройдет не один век, пока какой-нибудь гениальный аран поймет, что перед ним не жертвенник божества, не оракул, вещающий высшую волю, а простой механизм для простой операции. А ведь предки аранов строили звездолеты!
На цоколе разрядника, ставшего памятником Лусину, выбили надпись: "Лусин, человек, астронавт из дальних созвездий. Погиб при спасении местных жителей, безвинно осужденных на казнь". Под надписью выгравировали таблицу космических шифров. Возможно, будущие поколения аранов сумеют прочесть надпись.
Я попросил Эллона окружить разрядник еще и силовым заборчиком. Теперь каждый аран, пытающийся пробраться к бывшей плахе, встретит стену не только непреодолимую, но и способную поддать.
На закате Трех Пыльных Солнц глухой взрыв возвестил, что освобождение от накопленного электричества будет отныне совершаться без фанатических казней и без истребительных бурь. Столб огня взлетел выше холмов, окружавших площадь, только что не развернулся вверху огненным грибом.
Ко мне подошел Оан:
— Вы отбываете, Эли? Вы мои спасители. Вы наши благодетели. Мне будет плохо без вас.
Я молча смотрел на него. В нем была загадка. Весь народ аранов — загадка. Я все не мог отделаться от мысли, что предки этих невежественных, суеверных, фанатичных существ строили космические корабли. И нельзя было утешиться поверхностной сентенцией, что вот, мол, как складывается судьба — был высокий уровень, стал низким, совершенствование сменилось деградацией. Не было деградации в обычном понимании: Оан опровергал ее. Он был такой, как все араны, — и во многом превосходил любого их нас! Разве не увидели мы его в горниле коллапсирующей звезды, куда и близко не осмеливались сунуться наши корабли? Разве существовал для него барьер нашего разноязычия, такой непреодолимый для нас самих, когда мы лишены дешифраторов? И еще много, много других "разве", возносивших его над нами!
Оан пригнул свои ноги, руковолосы улеглись как причесанные, нижние глаза смотрели преданно и благодарно, верхний, пронзительный, потускнел, в нем не было прежнего пугающего жара, он как бы закатывался в какую-то свою, особую, тайную глубину…
— Оан! Ты умеешь водить звездолеты. Ты знаешь об искривлении времени больше, чем мы. А твои братья фанатики, а не мыслители. Откуда такие знания? Почему ты не похож на собратьев?
Он ответил с подкупающей искренностью:
— О нет, нас много, сохраняющих древние познания среди современного невежества. Если вы задержались бы на планете, вы бы познакомились с нами.
Задержаться мы не могли.
— Возьмите меня с собой, — попросил он. — Я много знаю о парадоксах времени. Наши предки изучили завихрения и завороты времени в звездных скоплениях. Мы не умели ими воспользоваться, но свято хранили знания. Вам они пригодятся.
Я раздумывал недолго:
— Садись в планетолет, Оан. Ты будешь со мной на "Козероге".

7

Все поначалу казалось легким. Мы умели уничтожать планеты, когда возникала такая необходимость. Подарить аранам кусочек чистоте неба было проще. Любой из звездолетов мог сыграть роль космического дворника. Мы могли и всю эскадру бросить на расчистку пыли в скоплении Гибнущих миров. Камагин настаивал именно на этом, маленькие задачи его не удовлетворяли. Он не встретил поддержки. Мы стремились к результатам поскромней. Было решено расчистить пространство вокруг Тройной звезды и уходить дальше. "Запустим один из грузовых звездолетов на автоматическую чистку и поднимем на эскадре паруса", — выразился Олег. Если обратный путь будет пролегать через это же скопление, мы снова присоединим оставленный галактический грузовик к эскадре.
Я и сейчас считаю, что план был хорош. И если он не удался, то не по нашей вине.
Космический дворник назывался "Таран". Одно внушительное название вселяло уверенность, что звездолет со своей задачей справится. МУМ на "Таране" была мощная, точная, почти мгновенного действия: на ней проиграли все возможные варианты неполадок и препятствий, автоматический мозг отлично справился с ними. Я подчеркиваю: возможные варианты. К сожалению, никому не пришло в голову проверить варианты теоретически невозможные, а именно такой и выпал. Никто из нас не хватал так далеко, чтобы выискивать логические несуразности. Невозможностей безмерно больше, чем реально осуществимого. Абсурд обширней разумного. Реально ходят ногами по земле. А среди невозможных способов — хождение на голове, на руках, на плечах, по воде, но воздуху, в вакууме и еще черт знает какие. Пересчет невозможностей бессмысленней гадания на кофейной гуще. Заниматься таким вздором мы не могли. Все мы крепки задним умом.
Не надо думать, будто мы были так безрассудны, что не допускали и мысли о неожиданностях. Мы считались с наличием неведомых, но мощных сил. Они пока нас не тревожили, но нельзя было ручаться, что и дальше будет так. Наша ошибка была лишь в уверенности, что всякое противодействие будет опираться на законы природы, то есть лежать в рамках логики. Сопротивление, встреченное нами, и вправду опиралось на законы природы, но было вне нашей логики. Мы считали себя разумом природы. Но природа шире того, что охватывал наш разум. Он обслуживал наши маленькие потребности, устанавливал наши возможности, но не сумел бы обслужить все потребности природы, предугадать все ее возможности.
Я сделал это отступление, чтобы стало яснее, что произошло, когда "Таран", кружась по сужающейся спирали, приблизился к Трем Пыльным Солнцам.
Все совершалось точно по программе. "Таран" превратился в спутника Тройной звезды, самую близкую и самую крохотную ее планетку. А затем корабельная МУМ запустила аннигиляторы вещества. Это не был, конечно, острый луч, поражающий противника, аннигиляторы работали "в производственном варианте", как называл его Ромеро. "Таран" описывал эллипсы вокруг Трех Пыльных Солнц, а за ним ширился шлейф новосотворенного пространства, до того чистого, что в нем и красноватое сияние солнц превращалось в серебристо-голубое, каким оно в реальности и было. "Таран" замыкал петлю за петлей вокруг пылающего в три ока центра, постепенно отдаляясь от него, а между ним и солнцами высветлялись дали. Несколько десятков земных лет такого кружения звездолета — и ликующие араны увидят если и не ночные яркие звезды — те останутся по-прежнему смутно-красными, — то сияющие дневные светила. Хоть один уголок в Гибнущих мирах сподобится названия "возрожденный мир"!
Я спустился к дракону. На его лапе сидел Ромеро, у ног Ромеро лежал Мизар. Умный пес еще не пришел в себя после гибели Лусина. Он сторонился нас. Вероятно, он считал, что мы могли бы не допустить гибели его друга и учителя. Даже ворчанием, даже смутной мыслью, на границе возможностей дешифратора, он не разрешил себе попрекнуть нас. Но ходил он теперь только к дракону, тот на Аранию не выползал, его нельзя было обвинить в причастности к катастрофе.
— Все идет хорошо, Бродяга, — сказал я.
— Слишком хорошо, чтобы было хорошо, — отозвался дракон.
— Мне это непонятно — нехорошо, потому что очень хорошо. А тебе, Мизар? — Я погладил пса. — Твой учитель всегда утверждал, что у тебя логическая хватка сильней, чем хватка зубами, и что ты к тому же одарен талантом подлинного реалиста. Мы, люди, пугаемся фантомов, а ты презрительно игнорируешь их, они только похожи на живых, но у них нет теплоты и запаха живого тела, не так ли? Опровергни дракона, Мизар! Бродяга впал в скептицизм.
— Я теперь ни о чем не думаю, кроме Лусина. Я не могу больше рассуждать по-вашему, — прорычал печально Мизар.
Ромеро сказал:
— Дорогой адмирал, вы напрасно нападаете на нашего уважаемого друга Бродягу. В его аргументации есть нечто, заслуживающее внимания. Он ставит себя на место Жестоких богов, которых, возможно, вовсе и нет, и прикидывает, как бы он действовал на их месте. И получается, что бездействие в данном случае — самое сильное действие! Он не напал бы сразу на звездолет-чистильщик, а раньше присмотрелся к нему, выяснил его цели и возможности.
Я возразил:
— Вы рассуждаете, будто Жестокие боги — реальность. А это еще надо доказать. Вера аранов мало о чем свидетельствует. Они верили и в существование Матери — Накопительницы молний, а мы поставили автоматический разрядник, и зловещая Мать перестала существовать. Она была даже не призраком, а фикцией. Люди, хотя это тебе неизвестно, Бродяга, верили, что Землю населяют могущественные высшие существа — Зевс, Иегова, Вотан, Один, Ормузд, Саваоф, Аллах, Вицлипуцли, Ваал, Вишну, Кришну. Они их видели, беседовали с ними, получали от них строгие наставления и ценные указания, сообразовывали с их велениями свою жизнь, а их не было. Они были менее реальны, чем наши фантомы, в тех все же есть какой-то вещественный элемент. Боги же — слова, мечта, фантазия! И замечу тебе, Бродяга, далеко не самая фантастичная из человеческих фантазий.
Мы с Ромеро пошли в обсервационный зал. "Таран" наблюдался отлично. Очень изящен был его стремительный полет среди желтой пыли, окутывавшей Тройную звезду, — чистый простор, создаваемый звездолетом, походка на туннель, только непрерывно расширяющийся. Ромеро первый заметил неполадки с "Тараном", МУМ о них объявила секундой позже. Звездолет вдруг заметался, он был похож теперь не на галактический корабль, а на ящерицу, у которой оторвали голову — тело уже мертво, но еще судорожно бьется, оно еще кажется полным энергии. А затем звездолет замер. Аннигиляторы перестали вычерпывать пыль, расширяющиеся круги превратились в мертвый кеплеровский эллипс. Больше не было могучего космического корабля, вольно меняющего структуру пространства. Был астероид, безжизненный кусок материи — крохотная планетка в космосе.
Олег вызвал меня к себе. На "Таране" остановились не только аннигиляторы, но и приборы связи. Он не откликался на позывные.
— Надо высылать буксир, — хмуро сказал Олег.
Ближе всех к "Тарану" находился "Овен". Олег велел Петри привести потерявший ход корабль. Вскоре оба звездолета подошли к "Козерогу". "Таран", превратившийся в кусок космического вещества, вел себя как простое космическое вещество — покорно двигался в клещах буксирных полей, послушно отвечал на их импульсы. К звездолету прикрепили ремонтную камеру и прорезали в корпусе лаз. Петри сам доставил на "Козерог" демонтированную МУМ, по виду целую — ни один контакт не поврежден, нигде ни царапины, и сердце машины — крупный нептуниан сверкал прежним глубоким зеленоватым блеском: великолепный кристалл, один из лучших, какие мне приходилось видеть.
— МУМ работает, — сказал Петри. — Она только несет околесицу, порет чепуху… не знаю, какие еще подобрать выражения!
МУМ установили на испытательном стенде. Эллон с Ириной проверяли отказавший машинный мозг. Я уже говорил, что Эллона нелегко удивить, а когда он удивляется, то старается это не показывать. На этот раз он не скрывал удивления.
— Адмирал, я поражен! Защитные поля, предохраняющие МУМ, не пробиты, не деформированы, даже не задеты. Она разладилась сама. Внутри схемы возникли неполадки, внутри, адмирал, я исключаю внешние силы. Но и внутри повреждений нет. С такой диковинкой я еще не встречался. Буду проверять отдельно каждую часть схемы.
— Да, проверяйте, — сказал я и пошел к дракону.
Бродяга коротал время с Мизаром.
— Бродяга, — сказал я, — ты лучше нас знаешь природу пространства. Послушай внимательно. На "Таране" вышла из строя МУМ. На нее не действовали внешние силы, никаких сил не возникало внутри. Иначе говоря, в пространстве, через которое вместе с кораблем мчалась МУМ, не произошло ничего. Ты меня понимаешь, Бродяга? Не могло ли воздействовать на корабельный мозг само пространство? Не могло ли всегда пассивное пространство, носитель полей, волн и частиц, вдруг стать активным?
— Я не могу ответить на твой вопрос, — признался дракон. — Я имел дело с пассивным пространством. Я его скручивал и выпрямлял, сгущал и разрежал. Оно способно порождать собственные волны, которые вы называете волнами пространства, его можно превратить в вещественную материю, вещественную материю можно преобразовать в пространство. Все это так. И все-таки пространство пассивно. Оно воздействует на тела только посредством возникающих в нем сил.
— И я так думаю. Теперь посоветуемся с Оаном. Двенадцатиногий мыслитель глубже нашего проник в тайны местного мира, пусть он поделится с нами.
Оан явился вместе с Орланом и Грацием. И демиургу, и галакту тоже захотелось посоветоваться с араном.
Я не успел задать своих вопросов: к дракону пришли Эллон и Олег. Эллон показал диаграмму испытаний МУМ.
— Адмирал, ручаюсь, что тебе еще не приходилось встречаться с чем-нибудь похожим! МУМ на "Таране" разладилась не физически, а логически. Она переставляет причины и следствия. Следствие у нее идет раньше причины. Убедись сам.
С тяжелым чувством я рассматривал диаграмму. Следствие не могло возникнуть до причины. Дождь не прольется до того, как соберутся тучи. Ребенок не родится раньше, чем встретятся будущие отец и мать. Шишка на лбу не вскочит до удара. А здесь была именно такая картина. Здесь дождь шел без туч, ребенок появлялся без матери и отца, шишка вскакивала на лбу до удара. Эллон послал извне импульс, МУМ отвечала замыканием цепи — так это происходило реально. А МУМ регистрировала другую картину — раньше замыкала цепи, потом принимала импульс извне. Можно было лишь удивляться, что свихнувшаяся машина не взорвала корабль. В трюмах галактического грузовика хранилось достаточно активного вещества, при неправильной команде все оно могло превратиться в подожженную взрывчатку.
Я спросил Оана:
— Ты можешь разъяснить эту чертовщину?
— Никакой чертовщины, — быстро ответил он каждому мыслью. — Ваша машина заболела. У нее рак времени.
— Заболела? Рак времени?
— Да, заболела. Время разорвалось внутри машины. Одни ее ячейки в прошлом, друге в настоящем, а третьи вынеслись в будущее. Она не сумеет выполнить никакой программы. Рак времени — самая тяжелая болезнь нашего мира.
— Не может ли эта болезнь поразить и нас? — спросил Орлан. Он так вжал голову в плечи, что одни глаза выступали наружу.
— Поразит и вас, если того пожелают Жестокие боги! — уверенно предсказал Оан. — Вот почему я пытался найти выход в иное время. Вы могущественны, вам может повезти больше, чем мне. Но лучше вам уходить отсюда. Жестокие боги долго не замечали вас. Но сейчас они взглянули на вас. У них недоброе око.
Он говорил о том, что Жестокие боги наконец воззрились на нас недобрым оком, а я — в который раз — рассматривал его самого. Мне вдруг почудилось, что вижу его впервые. Я, вероятно, до сих пор недостаточно вдумывался в его облик. Оан тихо покачивался на двенадцати мощных, быстрых, легких ногах, каждая содержала восемь сочленений… А на бронированном жесткой кожей тельце возвышалась небольшая голова со странными волосами — не то волосами, не то змеями, не то руками: он мог не только хватать, но и рвать, и присасываться ими. Два нижних глаза просто глядели, обыкновенные глаза, темные, с поволокой, такие же, как у меня, у Труба, у дракона, даже у Орлана с Грацием. А третий глаз, над ними, не глядел, а пронзал глубоким сиянием, он излучал, а не принимал чужие лучи, этим глазом Оан и внедрял в наши головы свои мысли, — и я невольно сжался, так его мысли были грозны! У Оана было недоброе око…

8

Если бы от меня потребовали выразить одной фразой наше желание, я сказал бы только: "Клочок чистого неба!" Неведомые противники запретили расчищать межпланетный простор. Неожиданное сопротивление породило порыв. Это у каждого в крови. Наши предки были борцы-богоборцы, освободители, ревнители своей чести и достоинства, — мы не были трусливей предков.
Олег пришел ко мне посоветоваться.
— Эли, одним из самых замечательных событий первого похода в Персей было уничтожение Золотой планеты, с такой решительностью и мастерством совершенное Ольгой Трондайк. Я хочу предложить примерно то самое, что вы проделали тогда.
Я попросил разъяснений, он дал их. Ольга, взорвав Золотую планету, создала огромный объем новосотворенного пространства и вывела сквозь него попавший в западню звездолет. Разрушителям пришлось потрудиться, пока они снова ввели этот свободный простор в насильственную структуру своего звездного мирка. В скоплении Гибнущих миров господствуют существа, которые для чего-то заставляют звезды медленно исходить пылью. Открытое противодействие они пресекают. Но не обмануть ли их? Не поставить ли их перед совершившимся фактом? Не вызвать ли взрывное новообразование пространства? В существующем просторе бороться с рамирами — будем пока так называть их — нам непосильно. Но для запыления нового пространства им понадобится какое-то время — столетия или тысячелетия по земному счету. Все это время на Арании будут видеть ясные дневные дали, араны получат хоть на несколько поколений обещанный клочок чистого неба.
— Главная проблема в твоем плане — скрыть его от рамиров, — сказал я. Олег согласился, что нужен надежный метод маскировки.
План понравился всем капитанам кораблей. Аннигилировать планету сумел "Пожиратель пространства", а наши современные звездолеты мощней. И подобрать космическое тело для аннигиляции просто: вокруг Трех Пыльных Солнц вращался с десяток безжизненных планет. Лишь проблема маскировки вызвала споры. Рамиры, если это они Жестокие боги, могут легко воспрепятствовать уничтожению планеты в момент, когда на нее устремится звездолет с включенными боевыми аннигиляторами. Прямой удар, какой Ольга нанесла по Золотой планете, в Гибнущих мирах вряд ли удастся.
— Сделаем операцию двухстадийной, — предложила Ольга. — Если Жестокие боги и воспротивятся уничтожению целой планеты, то вряд ли их возмутит аннигиляция одного звездолета, свободного пространства ведь добавится немного. Но это будет то пространство, которое на время выпадает из их власти. И его как маскировочный туннель сможет использовать звездолет, наносящий главный удар.
Камагин попросил назначить его "Змееносец" для маскировочной аннигиляции. Но ему поручили охрану звездолета, наносящего главный удар: там требовалась решительность и быстрота — решительностью и быстротой Камагин превосходил всех.
— Ваш "Телец" произведет маскировочную аннигиляцию, — сказал Олег невозмутимому Петри. — А основной удар наносит "Овен". Ольга единственная среди нас имеет опыт аннигиляции планет.
Ольга сказала:
— Я согласна выполнить приказ командующего эскадрой, но поставлю одно условие. Эли, в момент нападения на Золотую планету ты сидел в командирском кресле рядом со мной. Твое присутствие придало мне решительности. Я хотела бы, чтобы ты на время операции переселился на "Овен".
— Ты намерена снова довести меня до полусмерти, чтобы мой ужасный вид вдохновил тебя? — Мы все с удовольствием посмеялись.
После совета капитанов Ольга зашла к нам. Мэри уже знала, что я временно покидаю "Козерог". Возможно, ей это не понравилось, но она не выказала недовольства.
— Надеюсь, ты не будешь ревновать, если я на несколько дней заберу твоего мужа к себе? — спросила Ольга так серьезно и с таким волнением, что Мэри расхохоталась.
— Я ревную мужа только к нему, Ольга. Ибо единственный человек, который забирает у меня бесцеремонно моего Эли, это Эли…
Мэри крепко обняла меня, когда я покидал "Козерог".
Подходящую планетку нашли скоро. Граций установил, что жизни на ней никогда не было, и гарантировал, что и в будущем возникновение какой-либо формы жизни исключено, — с таким планетным ублюдком можно было не церемониться!
Враждебные внешние силы, по-видимому, были равнодушны к перетасовке планетных орбит. Три грузовых звездолета влекли за собой планету. Она по крутому витку спирали плавно заскользила во внутреннее пространство между Аранией и Тремя Пыльными Солнцами.
Я сидел в кресле рядом с Ольгой. Ольга готовилась ко второму этапу операции, я всматривался, вслушивался, вдумывался в космос. Все вокруг оставалось безмятежно спокойным. "Змееносец", "Телец" и "Козерог" держались в стороне, чтобы не попасть в фокус внезапного противодействия, если оно разразится. Сменой орбиты руководил Эллон. Однажды он уже помог вышибить планету-разбойника в какие-то неведомые тартарары, сейчас по такой же гравитационной улитке очень плавно, очень уверенно выводил вторую планету на новую орбиту, где ее ждала гибель. В улитку ввинчивались — собственно, они и создавали ее — три автоматических корабля, крохотных сравнительно со своей добычей, за ними мчалась их огромная жертва.
— Орбита взрыва достигнута, Эли, — сказала Ольга. — Петри выдвигается на дистанцию прямой аннигиляции. Скоро настанет и наш черед — рваться в свободный туннель.
Наш черед не настал. Настал черед враждебных сил. Ужас того, что произошло на наших глазах, будет жить в моей памяти, пока не умру.
Планета находилась теперь на внутренней орбите, точно между Тремя Солнцами и Аранией. Впереди мчались компактной группкой три автоматических звездолета, позади такой же группой двигались остальные галактические грузовики, а один, обреченный на аннигиляцию, несся рядом с планетой. "Овен" занял дистанцию вторжения на линии, соединявшей Аранию и Три Солнца. "Телец" появился со стороны. Он должен был нанести мгновенный боевой удар по обреченному звездолету и, так же мгновенно выключив аннигиляторы, отлететь назад в вихре новосотворенного пространства, а в самый центр бури, по прямой на планету, экранированные от внешних воздействий, ворвемся мы на "Овне". Таков был план. И, видя в умножителе летящего "Тельца", я видел одновременно — мысленно, конечно, — самого Петри. Спокойный капитан "Тельца" всматривался в вырастающий на экране обреченный звездолет, он поднял руку, еще секунда — и он опустит ее с возгласом: "Удар!". Но удар нанес не он.
Это был все тот же луч, тот же проклятый луч, терзавший Красную звезду! На этот раз он был поменьше — вынесся из дымной дали и мгновенно иссяк. И ударил не в планету, не в буксирные звездолеты позади, даже не в назначенный для раскрытия космических ворот корабль рядом с планетой, а точно в "Тельца"!
Взрыв, сине-огненный шар, облачко накаленной добела пыли — вот что мы увидели на месте, где только что мчался грозный корабль, оборудованный совершенными машинами, имевший среди членов экипажа и людей, и демиургов. Не было больше корабля, не было больше людей, не было демиургов — даже трупов не осталось! Была одна пыль, сияющая, разлетающаяся, погасающая пыль. И еще мы увидели, как передние и задние звездолеты, спутав рассчитанные траектории, несутся один на другого, смешиваются в общей пылающей куче, — взрыв за взрывом отмечал гибель кораблей. Флот погибал на наших глазах, мы ничем не могли помочь грузовым кораблям, мы сами должны были погибнуть, как и они, как погибли перед тем наши друзья на "Тельце". Я вдавился всем лицом в умножитель. В пылающее месиво кораблей устремился "Козерог"; на нем потеряли управление. Я до крови укусил свою руку, зарычал от бешенства и отчаяния. Я не мог видеть, не хотел видеть гибели "Козерога", какая-то сила отшвыривала меня от умножителя. Я боролся с собой, я должен был все видеть, чтобы понять, что происходит. И чтобы страшно отомстить виновникам катастрофы, если сам останусь жив!
Каким-то чудом "Козерог" вдруг отвернул от костра пылающих кораблей и унесся в пыльную мглу. А "Змееносец" успел сделать поворот еще раньше и огибал эпицентр катастрофы по плавной кривой.
Обессиленный, я откинулся в кресле. И тут только сообразил, что меня отчаянно дергает Ольга.
— Эли! Эли, очнись! У нас отказала МУМ, я не могу передать ни одного приказа двигателям! Нас несет на грузовые корабли!
Не знаю, как быстро дошел до моего сознания испуганный призыв Ольги. Вероятно, меня пробудило искаженное ужасом ее лицо, я до того и не подозревал, что она способна испытывать ужас, что обстоятельства могут совпасть так, что неизменное ее рассудительное спокойствие начисто выметет. И я понимал в тот первый момент возвратившегося сознания, что нельзя давать разрастись в ней слепому ужасу, — что бы ни случилось с кораблем, командир обязан сохранить ясность мысли, иначе совсем уж плохо!
— Без паники, Ольга! Переходим на ручное управление!
Но переходить было не на что — ручное управление тоже не работало. Сотнями глаз я впивался в панель, стоявшую рядом с моим креслом, сотнями пальцев хватал ее кнопки и рычажки — ничто не действовало! И тогда я вспомнил, что есть одна цепь, которую нельзя ни выключить, ни блокировать и которая единственная не подчиняется мысленному приказу, а только механическому повороту ключа, — цепь системы зарядов, взрывающих корабль. Это была моя цепь, я в школе рассчитывал ее, я знал когда-то каждый ее контакт, каждое сопряжение проводов. Она предназначалась лишь для того, чтобы в чрезвычайных условиях уничтожить корабль изнутри, это была цепь отчаяния, а не надежды. Только она сейчас могла спасти нас.
— Ключ! — взревел я, хватая Ольгу за руку. — Ключ от взрывных камер!
Она отшатнулась от меня. Бледная от страха, она стала совсем белой. Она пыталась успокоить меня.
— Может быть, не погибнем! Эли, Эли, я еще надеюсь…
Я готов был задушить ее. Надежды не было. Нас несло в центр звездолетной свалки.
— Дура! Я не собираюсь устраивать самоубийство! Немедленно ключ, Ольга!
Трясущимися руками она расстегнула кофточку. Ключ висел на груди. Негнущиеся пальцы не могли отвязать цепочку. Я сам рванул ее — ключ оказался у меня в руках. Я бросился к дальней панели, там было одно отверстие, запечатанное, никто не имел права срывать печать, я сорвал, вдвинул ключ, осторожно повернул его. "Спокойно, слышишь, Эли, спокойно! — мысленно крикнул я на себя. — Одна треть поворота, первый контакт, ошибка непоправима!"
Тяжкий взрыв потряс звездолет. Правая задняя часть, та самая, где смонтированы наши грозные боевые аннигиляторы, перестала существовать. Перестала существовать могущественная звездная крепость, способная уничтожать планеты и рассеивать неприятельские флоты. Но звездолет остался, он был жив, хотя и лишился вооружения, от страшного удара его повернуло влево, он уклонился от гибельного костра кораблей, унесся в сторону, — и сделалось это, возможно, в ту последнюю секунду, что еще имелась у нас для спасения.
— Ох! — вскрикнула Ольга, падая в кресло.
Несколько времени мы молчали. В командирский зал не доносились шумы корабля, а во всех его помещениях и коридорах в эту минуту сновали люди и звездные друзья — растерянные, вытерпевшие и ужас неминуемой гибели, и радость неожиданного спасения: не знаю уж, что сильнее ударило по нервам — ожидание ли смерти или избавление от нее. Ольга слабым голосом произнесла:
— Эли, какая катастрофа! Что могло заблокировать наши МУМ, они ведь так защищены от посторонних воздействий! Почему ты молчишь, Эли? Мне страшно, не молчи, я же ничего не понимаю!..
Я сказал, стараясь сохранить спокойствие:
— Я молчал оттого, что все понимаю. Рамиры уничтожили эскадру Аллана и твоего мужа, Ольга. Теперь настал наш черед.
Она смотрела на меня округленными, полубезумными глазами.
— Я привыкла верить тебе, Эли, я всегда верила в каждое твое слово… Но ведь не могли же они знать, что именно Петри начинает операцию, не я, не Камагин, не Осима, а Петри! Это знали только мы на кораблях. А ударили по одному Петри!
— Нам тоже досталось, не забывай, что наши МУМ заблокированы, — мрачно возразил я. — А что до того, как они могли узнать наши планы, то вопрос решается просто. На наши корабли проник их лазутчик!
— Ты сказал — лазутчик, Эли?
— Тебе не нравится это слово? Тогда шпион, соглядатай, разведчик, филер, стукач, предатель, тайный агент, тихарь, топтун — выбирай любое! И находится он на флагманском корабле. Он на "Козероге", Ольга!
Назад: Часть первая. Мученики звездной дисгармонии
Дальше: Часть третья. Разорванная связь времен