Эпилог

Миссис Траск резвым шагом прошла по мраморному полу большого зала приемов в особняке на Риверсайд-драйв с перьевой метелкой в руке. Стоял один из тех обманчиво теплых дней в конце ноября, которые, кажется, обещают неминуемую весну, а не зиму. Солнечный свет доходил до земли, отфильтрованный древними небесами, золотил латунные ручки выставочных шкафов красного дерева, освещал предметы в них. Миссис Траск находила многие из этих объектов особенными, даже обескураживающими и давно научилась сметать пыль с витрин, не разглядывая их содержимого.

Зал этот выглядел теперь совсем по-иному, чем когда она вернулась из Олбани с радостным сердцем, несмотря на скорбь, вызванную смертью мистера Пендергаста: таинственная болезнь ее сестры, поначалу опасно осложнявшаяся, неожиданно прошла, так что доктора описывали случившееся почти как чудо. Но представить только: прибыв на Риверсайд-драйв, 891, она обнаружила не только пустой дом, но еще и желтую полицейскую ленту, натянутую в этом самом зале! Немедленный звонок другу мистера Пендергаста лейтенанту д’Агосте все разъяснил; лейтенант на следующее же утро приехал и лично наблюдал за снятием этой ужасной ленты. Кроме того, он сообщил ей удивительную и замечательную новость: мистер Пендергаст жив, он вовсе не утонул, а теперь просто, по своему обыкновению, расследует одно из своих дел. Нет никаких сомнений в том, что он появится в свое время, и, вероятно, скорее раньше, чем позже.

Лейтенант, однако, не ответил на другие ее вопросы. Где Проктор? И где Констанс? Она не могла понять, то ли лейтенант сам ничего не знает, то ли скрывает от нее правду.

Перед тем как уехать в Олбани, миссис Траск слышала о том, что Констанс объявила о своем желании переехать в нижний подвал… место, где сама миссис Траск не бывала ни разу. Но по-видимому, за время ее отсутствия планы Констанс изменились. Из ее комнаты пропали чемоданы. Отсутствовал и Проктор, который, судя по всему, оставил дом в спешке: в его комнате царил беспорядок, а это совсем не походило на человека, отличавшегося необыкновенной аккуратностью.

Конечно, когда мистер Пендергаст вернется, он все объяснит. Много лет назад он дал ей понять, что ей лучше не забивать голову вопросами, касающимися этих странных исчезновений и появлений.

Миссис Траск перешла из зала приемов в библиотеку. Сюда веселому ноябрьскому солнышку не было доступа: как обычно, жалюзи и занавеси были закрыты, и все это большое пространство освещалось одной лишь лампой от «Тиффани». Миссис Траск принялась сметать пыль, выравнивать стулья, но, по правде говоря, ничего этого не требовалось – комната и без того была в безукоризненном состоянии. После своего возвращения она прибирала здесь ежедневно, а теперь наводила порядок скорее по привычке, чем из необходимости.

Частые отъезды мистера Пендергаста ее ничуть не удивляли, но Проктор и Констанс отсутствовали гораздо реже. А уж в отсутствии всех троих все здесь представлялось каким-то воистину странным. Особняк словно стал больше, чем обычно, и наполнился одинокой всеобъемлющей пустотой, от которой миссис Траск становилось не по себе. После своего возвращения она запирала не только дверь в свою комнату, но и дверь, ведущую в жилые помещения слуг.

Она подумала, не позвонить ли ей мистеру Пендергасту или Проктору, но потом вспомнила, что не знает номеров сотовых телефонов ни того ни другого. У Констанс, конечно, телефона не было, да ей он никогда и не требовался. Но теперь, как только они вернутся, она обязательно…

В этот момент раздался глухой стук во входную дверь.

Миссис Траск перестала работать метелкой. Посетители на Риверсайд, 891, были явлением редким, почти неслыханным. Если не считать недавнего появления лейтенанта д’Агосты, которого она сама и вызвала, она смогла припомнить только два таких случая за последние двенадцать месяцев. Первый оказался весьма обескураживающим, а второй предшествовал неожиданному отъезду мистера Пендергаста и Констанс в Эксмут и, как считала миссис Траск до недавнего времени, привел к трагическим последствиям.

Домоправительница осталась на своем месте.

Несколько секунд спустя стук повторился, такой громкий, что по всему дому пошел гул.

Миссис Траск сказала себе, что открывать двери не входит в ее обязанности. И все же что-то говорило ей, что мистер Пендергаст не поставил бы ей в упрек, если бы она в отсутствие всех остальных сама отперла дверь. В конце концов, стояло яркое солнечное утро, и какова была вероятность того, что в дом сейчас заявится грабитель или какой другой злодей?

Она вышла из библиотеки, пересекла зал приемов, миновала узкую столовую и оказалась в вестибюле. Массивная входная дверь стояла перед ней монолитом, как некий зловещий портал, в ее тяжелой массе не предусматривалось никакого глазка.

Пока она стояла так, раздался третий стук. Миссис Траск слегка подпрыгнула.

Это было глупо. Набрав в грудь побольше воздуха, она отодвинула щеколду, повернула замок и не без усилия открыла дверь. И тут же из ее груди вырвался подавленный вскрик.

На крыльце перед ней стоял человек, который, судя по его виду, находился в последней стадии истощения. Его грязная рубашка была разорвана чуть ли не на куски, воротничок с изнанки был практически черным, под мышками темнели пятна засохшего пота. Несмотря на ноябрь, на мужчине не было пальто. Его брюки находились в еще более жутком состоянии, чем рубашка, хотя такое трудно себе представить: одна штанина, распоротая, обнажала невероятно грязную ногу, другая была отрезана или, вероятнее всего, оторвана на уровне икры. Эти лохмотья, едва прикрывающие колено, и то, что осталось от рукава рубашки, густо покрывала засохшая кровь. Но больше всего встревожило миссис Траск худое лицо с впалыми щеками. Волосы облепили голову, как ермолка. Грязь, кровь и пыль лежали на коже таким толстым слоем, что миссис Траск с трудом смогла разобрать расовую принадлежность непрошеного гостя. Спутанная борода, висящая клоками, напоминала крысиное гнездо. А его глаза были как два уголька, горящие глубоко, невообразимо глубоко в глазницах фиолетовой черноты.

Миссис Траск ухватилась за дверь и хотела было захлопнуть ее, когда поняла, что призрак, стоящий перед, не кто иной, как Проктор.

– Мистер Проктор! Боже мой! – сказала она, широко распахивая дверь. – Что с вами случилось?

Он сделал один неуверенный шаг внутрь, потом другой и упал на колени. Она тут же присела и помогла ему встать. Казалось, он подошел к последней стадии изнеможения.

– Что случилось? – повторила она, ведя его в столовую. – Где вы были?

– Долгая история, – проговорил он слабым голосом, почти шепотом. – Вы поможете мне дойти до моей комнаты? Мне нужно лечь.

– Конечно. Я вам принесу бульон.

– Констанс?.. – пробормотал он.

– Ее здесь нет. Не знаю, где она. Думаю, лейтенант д’Агоста должен что-то знать. Вам следует спросить у него.

– Спрошу.

– Но у меня есть воистину замечательная новость. Или вы уже знаете? Мистер Пендергаст жив. Он не утонул. Он заглядывал сюда ненадолго, потом снова исчез. Около недели назад, насколько мне известно.

На какое-то мгновение угольки глаз загорелись еще сильнее.

– Хорошо. Это хорошо. Завтра утром первым делом я позвоню лейтенанту д’Агосте.

Они прошли полпути по залу приемов, когда Проктор резко остановился:

– Миссис Траск…

– Да?

– Я, пожалуй, отдохну здесь, если вы не возражаете.

– Но позвольте мне хотя бы довести вас до дивана в библиотеке, там вам будет…

Но она не успела закончить – Проктор, державшийся за нее, вдруг обмяк, медленно соскользнул на холодный мраморный пол и остался лежать там, неподвижный, без сознания.

Пендергаст, закончив читать, отложил в сторону толстый том (блестящий, хотя местами и невразумительный труд Дугласа Хофштадтера «Гёдель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда») и посмотрел на Констанс Грин. Она сидела напротив него, чинно скрестив ноги на обитой кожей подставке, прихлебывала чай «Меланж Эдиар» с молоком и сахаром и смотрела на огонь.

– Ты знаешь, что я только что понял, Констанс? – спросил он.

Она посмотрела на него и вскинула брови в безмолвном вопросе.

– Когда мы с тобой в последний раз сидели в этой комнате, к нам пришел Персиваль Лейк.

– Верно. Тут и сказочке конец, как говорит пословица. – Констанс снова принялась прихлебывать чай и смотреть на огонь.

В дверях библиотеки тихо появились миссис Траск и Проктор. Домоправительница давно уже пришла в себя после потрясения и теперь просто радовалась тому, что все в доме идет по заведенному порядку. Проктор тоже теперь выглядел, как его прежнее стоическое «я», и единственным напоминанием о его испытаниях была легкая хромота, – как он объяснил, последствия львиного укуса и почти двухсотмильного перехода по пустыне.

– Извините, сэр, – сказала миссис Траск Пендергасту. – Я только хотела узнать, можем ли мы сделать что-нибудь для вас перед ужином.

– Ничего, спасибо, – ответил Пендергаст. – Если только тебе ничего не нужно, Констанс.

– Я ничего не хочу, спасибо, – последовал ответ.

Миссис Траск улыбнулась, сделала реверанс и повернулась. Проктор, вечная загадка, только кивнул и последовал за ней в сторону кухни. Пендергаст взял книгу и сделал вид, что вернулся к чтению, краем глаза продолжая наблюдать за Констанс.

Прошедшую неделю она провела в частной флоридской клинике, залечивая раны, которые получила во время схватки с Флавией, и это был ее первый день возвращения в особняк на Риверсайд-драйв. Хотя они довольно много говорили на протяжении этой недели, и каждый подробно рассказал о том, как у них прошел этот месяц, и все остававшиеся недопонимания были полностью сняты, она, похоже, все еще не пришла в себя и, насколько он мог судить, была не в себе с того момента, как покинула Идиллию. Весь вечер она казалась беспокойной и задумчивой, начинала играть что-нибудь на клавесине, но бросала на середине, брала книгу стихов, смотрела на страницу, но в течение получаса не переворачивала ни одной.

Наконец он опустил книгу.

– Что тебя беспокоит, Констанс? – спросил он.

Она посмотрела на него:

– Меня ничто не беспокоит. Я в полном порядке.

– Да ладно. Я знаю твои настроения. Может, я сказал что-то или сделал? Или не сделал?

Она отрицательно покачала головой.

– С моей стороны непростительно было оставить тебя беззащитной в Эксмуте.

– Ты ничего не мог поделать. Ты сам чуть не утонул. А я, как тебе известно, сумела… как бы это выразиться?.. развлечься, пока ты отсутствовал.

Пендергаст внутренне поморщился.

Минуту спустя Констанс шевельнулась на кресле:

– Это все Диоген.

– Что ты имеешь в виду?

– Не могу выкинуть его из головы. Где он теперь? В каком расположении духа? Будет ли он искать добро в жизни или вернется к старому?

– Боюсь, что тут только время покажет. Я надеюсь, ради всех нас, на лучшее – я дал Говарду Лонгстриту слово на этот счет.

Констанс взяла чашку, но тут же поставила, так и не пригубив:

– Я его ненавидела. Презирала. И все же я чувствую, что поступила с ним слишком жестоко, каким бы коварным человеком он ни был. Даже… с учетом всего, что он сделал со мной. И с тобой.

Пендергаст взвесил несколько вариантов ответа, но решил, что ни один из них не годится.

– Ты сделал его таким, каким он стал, – продолжила она, понизив голос и не сводя глаз с огня. – Он рассказал мне о Событии.

– Да, – просто ответил Пендергаст. – Это была глупая детская ошибка – ошибка, за которую я казню себя по сей день. Если бы я знал, то никогда бы не затолкал его в ту жуткую комнату.

– И все же меня не это беспокоит. Меня беспокоит, что, несмотря ни на что, он пытался вернуться из темных мест, в которых провел столько лет. Он создал Идиллию. Этот остров должен был стать его убежищем в этом мире, его безопасным обиталищем. И еще я думаю – он построил Идиллию, чтобы обезопасить мир от себя. Но потом он совершил ошибку, полюбив меня. А я… я была одержима жаждой мести.

Она внезапно взглянула в глаза Пендергасту:

– Понимаешь, мы две стороны одной монеты, ты и я. Ты отчасти виноват в том, что Диоген стал чудовищем. А теперь я уничтожила хорошего человека, которым он с таким трудом пытался стать.

– Ты и в самом деле веришь, что он говорил тебе правду? – осторожно спросил Пендергаст. – Что любит тебя? Что его нездоровая и злая часть осталась в прошлом?

Констанс глубоко вздохнула:

– Он оставил свою нездоровую и злую часть в прошлом, насколько то было в его силах. Не думаю, что он когда-нибудь сможет избавиться от прошлого окончательно. Но да, он меня любил. Он вылечил меня, он спас мою жизнь. Он сделал бы это независимо от того, согласилась бы я остаться на Идиллии или нет. Те дни, что мы провели вместе… он не мог бы говорить то, что говорил, и делать то, что делал, если бы не был без ума в меня влюблен.

– Я понимаю. – Пендергаст помедлил. – И прости мою тупость… что именно вы делали?

Констанс замерла в кресле. Несколько секунд она молчала. А когда заговорила, голос ее зазвучал очень тихо:

– Алоизий, я надеюсь, ты поймешь, если я попрошу тебя клятвенно пообещать мне никогда больше не задавать этого вопроса.

– Конечно; пожалуйста, прости меня за неделикатность. Меньше всего я хотел быть назойливым или каким-либо образом обидеть тебя.

– Тогда забыли об этом.

Но они не забыли. Констанс, казалось, стала еще более беспокойной, более взволнованной. Она снова вернулась к созерцанию огня, и разговор стих. А спустя несколько минут она опять посмотрела на Пендергаста:

– Диоген сказал мне кое-что незадолго до твоего появления.

– Да?

– Он сказал, что мой сын, то есть наш сын, его и мой, должен стать кем-то бо́льшим, чем девятнадцатый ринпоче, почитаемая фигура в далеком и тайном монастыре. Он ведь еще и мальчик, а мальчику нужны родители, а не только последователи, которые будут преклоняться перед ним.

– Ты уже бывала там, – сказал Пендергаст.

– Да. И знаешь что? Монахи даже не назвали мне его имени, данного при посвящении. Они сказали, что это тайна, которая должна быть известна только инициируемому и никогда не произносится вслух. – Она покачала головой. – Он мой сын, я его люблю… но я даже не знаю его имени.

Ее дыхание стало учащенным.

– Я приняла решение. Я останусь с ним.

– Еще один визит?

– Я буду жить с ним. В монастыре.

Пендергаст медленно отложил книгу:

– То есть покинешь Риверсайд-драйв.

– А почему нет?

– Потому что… – Пендергаст был растерян. – Потому что у нас есть…

Констанс резко встала:

– Что именно у нас есть, Алоизий?

– Ты мне небезразлична, глубоко небезразлична.

– И ты мне… я тебя люблю. Но ты ясно дал мне понять той ночью в «Капитане Гуле», что не отвечаешь мне любовью.

Пендергаст тоже начал вставать, но потом сел. Он провел рукой по лбу и почувствовал, что пальцы его дрожат.

– Я… я тоже тебя люблю, Констанс. Но ты должна понять… я не могу позволить себе любить тебя так.

– Почему?

– Пожалуйста, Констанс…

– Да почему же, скажи, бога ради.

– Потому что это будет неправильно, неправильно во многих смыслах. Констанс, поверь мне: я мужчина, я чувствую все то же, что и ты. Но я твой опекун. Было бы ненадлежаще…

– Ненадлежаще? – Она рассмеялась. – С каких это пор тебя стали беспокоить приличия?

– Ничего не могу поделать, так меня воспитали, система ценностей и нравственность – это внедрили в меня на всю жизнь. И потом, разница в возрасте…

– Ты имеешь в виду, что я старше тебя на сто лет?

– Нет. Нет. Ты молодая женщина, а я…

– Я не молодая женщина. Я женщина, которая уже прожила гораздо дольше, чем когда-либо проживешь ты. Я пыталась подавить в себе эти потребности, эти желания, которые чувствует каждый. – Она снова заговорила спокойным, чуть ли не умоляющим голосом: – Неужели ты не понимаешь этого, Алоизий?

– Конечно. Но… – Пендергаст чувствовал, что охвачен смущением и не может привести в порядок свои мысли. – Я не очень хорош в этих делах. Боюсь, что, если между нами завяжутся отношения, о которых говоришь ты, что-нибудь пойдет не так. Я перестану быть тем человеком, с которого ты берешь пример, которого ты уважаешь как своего опекуна, защитника…

После этих слов наступило долгое молчание.

– Значит, так, – тихо произнесла Констанс. – Я не могу здесь оставаться. Зная то, что я знаю, сказав то, что я сказала… Продолжение жизни под этой крышей будет для меня невыносимо. – Она глубоко вздохнула, вздрогнув всем телом. – Есть рейс «Эйр-Франс» на Дели, он вылетает в полночь. Я зарегистрировалась сегодня утром. Если ты будешь так добр организовать все, я попрошу Проктора отвезти меня в аэропорт Кеннеди.

Пендергаст остолбенел:

– Постой, Констанс. Это так неожиданно…

Она тут же перебила его дрожащим голосом:

– Пожалуйста, сделай все приготовления. Я пойду соберу вещи.

Час спустя они вдвоем стояли под навесом крыльца и ждали, когда Проктор подгонит машину. На Констанс было пальто из кожи викуньи, на плече висела сумочка «Биркин» (подарок Пендергаста). Свет фар высветил фасад особняка, минуту спустя подъехал большой «роллс». На лице появившегося Проктора застыла непроницаемая маска, он положил вещи Констанс в багажник и открыл для нее заднюю дверцу.

Она повернулась:

– Я столько всего хочу сказать… Но не скажу. До свидания, Алоизий.

Пендергасту тоже много чего хотелось сказать, но в это мгновение он не мог найти слов. У него было такое ощущение, будто уезжает какая-то часть его, но он не в силах ничего с этим поделать. Он словно привел в движение некий двигатель, который, будучи раз запущен, не останавливается.

– Констанс, – выдавил он. – Есть что-нибудь, что я мог бы сказать или сделать?..

– Ты можешь любить меня так, как я этого хочу. Как мне это нужно.

Он не ответил.

– Тогда ты сам дал ответ на свой вопрос.

– Констанс… – снова начал Пендергаст.

Она приложила палец к его губам. Потом отняла палец, поцеловала Пендергаста. И, не сказав больше ни слова, села в «роллс».

Проктор закрыл дверцу, сел за руль, и машина медленно поехала по подъездной дорожке. Пендергаст дошел до самой Риверсайд-драйв. Он смотрел на машину, влившуюся в трафик направлением на север, смотрел, как ее габаритные огни медленно растворяются среди множества других. И пока он стоял безмолвной тенью, снег начал падать на его светлые волосы; он очень долго оставался неподвижным, а снег становился все сильнее, и его фигура медленно терялась в мутных сумерках белого зимнего вечера.

Авторы благодарят Патрика Аллокко и Дугласа Чайлда за их помощь в тех разделах книги, которые связаны с различными аспектами авиации