64

Констанс долго смотрела на Диогена. Она видела капельки пота, выступившие на его лбу, отчаянную мольбу в его глазах, последнюю, слабую искорку надежды, похожую на единственный красный уголек погасшего костра.

Пора наступить на этот огонек.

– Доказательство? – спросила она. – Ты дал мне все необходимые доказательства твоей любви. – Последнее слово она насытила иронией. – Пожалуйста, устанавливай таймер. Я с удовольствием посмотрю, как все тут взлетит на воздух.

– Я сделаю это. Для тебя.

– Не убеждена, что ты сможешь вынести уничтожение дорогих для тебя воспоминаний. Теперь ты видишь, – прошептала она с притворной теплотой, – насколько хорошо мы понимаем друг друга? Это правда: мы похожи, очень похожи. Я понимаю тебя, а ты, Диоген, понимаешь меня.

Диоген побледнел. Она поняла, что он и в самом деле вспомнил, как говорил ей в точности эти слова в тот момент, когда соблазнял ее четыре года назад.

А потом она произнесла по-итальянски строчки стихотворения, которые он нашептывал ей в уши, укладывая на бархатные подушки дивана:

Когда Диоген услышал эти слова, его разноцветные глаза потеряли всякую окраску. Она загасила последнюю искорку надежды и ощутила метафорический хруст уголька под каблуком.

Его лицо начало меняться, черты постепенно исказились в жуткой гримасе веселья. Сухой, дробный, мрачный смех сорвался с его губ, он все продолжался и продолжался – как нечто шелестящее, захлебывающееся.

– Значит, этого не будет, – наконец произнес Диоген, отирая рот. – Я был обманут. Я, Диоген, был полностью облапошен. Похоже, я все еще в поисках честного мужчины или женщины, в зависимости от обстоятельств. Браво, Констанс! Какое представление! Твоя способность к жестокости превосходит даже мою. Ты оставила меня ни с чем. Ни с чем.

Настала ее очередь улыбнуться:

– Ну, кое с чем я тебя все же оставляю.

– И что же это?

– Эликсир. Прими его – и ты сможешь прожить долгую, долгую жизнь.

Они молча смотрели друг на друга.

– Мы здесь закончили. – Констанс отвернулась. – Отведи меня на катер, пожалуйста.

– Встретимся у катера, – сказал Диоген хриплым голосом. – Мне нужно сделать кое-что. В этот… – Он вдруг легкомысленно рассмеялся. – «…В застенок этот, вечный и огромный, пусть с ужасом глаза твои глядят… Пусть с ужасом глаза твои глядят…»

Закрыв уши при этих словах, Констанс повернулась и пошла по кромке цистерны, а потом вверх по лестнице, в темноту.

Диоген не последовал за ней. Она не боялась повернуться к нему спиной: несмотря ни на что, его любовь к ней все еще была слишком сильна и он не смог бы причинить ей вред. А кроме того, она не очень ценила свою жизнь.

Констанс надеялась, что он приводит в действие взрыватели. Такой музей, физическое воплощение редкой душевной болезни, не должен существовать. Констанс уничтожила его будущее, а Диоген теперь пусть уничтожит прошлое. Хватит ли ему силы духа совершить это – вопрос пока оставался открытым.

Она прошла по тропинке через платановую и мангровую рощи к длинной полосе берега. В дальнем ее конце в вечернюю воду, темно-синюю в сумерках, уходил пирс. Теперь, когда все закончилось, Констанс чувствовала глубокое очищение, но в то же время и пустоту. Ее жгучая ненависть, ее жажда мести прошли, а вместо них осталась зияющая пустота. Какой теперь будет ее жизнь? Что она будет делать? На Риверсайд-драйв она никогда не вернется – после смерти Алоизия об этом не может быть и речи.

Ее мысли были прерваны хрустом веток под чьими-то ногами. Констанс повернулась, и в этот момент из мангровой рощи неожиданно появилась молодая женщина, невысокая, жилистая, с ниспадающими светлыми волосами. Женщина молча и целеустремленно шла на Констанс с ножом в одной руке и пистолетом в другой, ее лицо было искажено жаждой крови.

Захваченная врасплох, Констанс попыталась уклониться от нападения, но опоздала. В вечернем свете сверкнул нож, разодрал на ней платье и обжег ребра, словно прикосновение раскаленной кочерги. Констанс вскрикнула и, повернувшись, махнула растопыренной пятерней, пройдясь по лицу девицы, а та проскользила по песку и кинулась на нее с поднятым пистолетом.