Книга: В мире фантастики и приключений. Выпуск 9. Белый камень Эрдени. 1982 г.
Назад: Феликс Дымов Горький напиток «Сезам» (Рассказ)
Дальше: Геннадий Николаев Белый камень Эрдени (Повесть)
Сергей Снегов
Чудотворец из Вшивого тупика
(Рассказ)
Уже за сто метров сержант Беренс увидел, что новобранец Эриксен — дурак.
Он, во-первых, слишком часто и слишком по-доброму улыбался, И у него были очень ясные — не то серовато-голубые, не то голубовато-серые — глаза, к тому же такие круглые и с такими фарфорово-яркими белками, что казались блюдцами, а не глазами. А в-третьих, что было всего важнее, Индикатор Подспудности записал на ленте невероятную характеристику Эриксена: этот верзила говорил лишь то, что думал, и даже в глухих тайниках его души пронзительный луч индикатора не обнаружил ни черного налета злобы, ни скользкой плесени лживости, ни мутных осадков недоброжелательства, ни электрических потенциалов Изортавырывательства, ни молекулярных цепочек Заглазаочернительства, притаившихся в маскировочном тумане Влицопресмыкательства. О магнитных импульсах к чинам и гравитационной тяге к теплому месту и говорить не приходилось. Эриксен был элементарен, как новорожденный, и бесхитростен, как телевизионная башня. Таких людей давно уже не водилось на Марсе.
— Вы, малютка! — сказал толстый сержант Беренс, снизу вверх, но свысока оглядывая двухметрового Эриксена. Сержант Беренс — рост сто шестьдесят два, вес девяносто четыре, карьеризм семьдесят восемь процентов, лживость в границах нормы, свирепость несколько повышенная, ум не выше ноль сорока семи, тупость в пределах среднего экстремума, общая оценка — исполнительный до дубинности оптимист — держался с подчиненными высокомерно. Он умел ставить на место даже тех, кто был на своем месте.
— Не понял: из какого сумасшедшего дома вы бежали?
Эриксен почтительно отозвался:
— С вашего разрешения, сержант, я в сумасшедшем доме не бывал.
Беренс с сомнением раскручивал ленту магнитного паспорта.
— Но где-то вы жили до того, как вас призвали в армию?
— Я жил в городе номер пятнадцать, восемнадцатый район, сорок пятая улица, второй тупик.
— С ума слезть, — проговорил сержант. — На всех линиях, где у нормальных людей раковые опухоли нездоровых влечений, у этого недотепы сплошные нули и бледные черточки. По-моему, он ненадежен. Что вы сказали, Эриксен? Город номер пятнадцать? Знаю. Сороковой градус широты, сто двадцать восьмой меридиан, островок на пересечении пустого восемнадцатого канала с двадцать четвертой высохшей рекой. Двести двенадцать тысяч жителей, половина стандартные глупцы, около сорока процентов глупцов нестандартных — остальные не имеют социального значения.
— Так точно, сержант.
— Мы одиннадцать раз уничтожали этот город, — мечтательно сообщил сержант. — В последней атаке полковнику Флиту удалось разложить на молекулы всех людей и животных. Лишь в одном из подвалов, от флуктуационного непопадания, чудом, так сказал генерал Бреде, уцелел младенец, мы с полчаса слышали его плач. Флит ударил по нему из сверхквантовой пушки — Суперядерная-3, мегатонный усилитель взгляда. Боже мои, как сверкали глаза полковника, когда он погружал взгляд в творило орудия. Проклятый младенец обошелся нам в два миллиона восемнадцать тысяч двести двенадцать золотых марсов… Вообразить только — два миллиона!.. — Беренс посмотрел на Эриксена и добавил: — Это были кибернетические маневры. Атаки разыгрывались на стереоэкране.
— Так точно, — сказал Эриксен.
— Постойте! — воскликнул сержант, пораженный. — Вы сказали — второй тупик? Я сотни раз наблюдал его в стерео, четыре раза сам уничтожал… Вы знаете, как он называется по-другому?
Эриксен опустил голову.
— Уверяю вас, сержант, все правила марсианской гигиены…
— Он называется Вшивым, вот как он называется, — строго сказал сержант. — И не смейте мне врать! Место вашего обитания названо по людям, а не по насекомым. Там у вас наблюдались чудовищные выпадения из стандартности, разве не так? Это было гнездовье последних эмигрантов с Земли, самый скверный закоулок на Марсе!
Эриксен молчал, подавленный неотразимостью обвинения. Беренс поднялся. Он был протяженней в ширину, чем в высоту. И так как шагал он быстро, то казалось, что он не бежит, а катится. Он бросил Эриксену:
— Следуйте за мной. Первые занятия просты: нейроно-волновая промывка психики на ракетных полигонах.
По равнинам Марса грохотал ветер. Утром он налетал с востока, в полдень дул с севера, ночью рвался с юга.
В первые годы колонизации Марса направления воздушных потоков были упорядоченной, но пятьдесят лет назад Властитель номер Тринадцать, сразу же по вступлении на Пульт-Престол, повелел ветрам дуть лишь на юг, заваливая пылью города Нижней Демократии Истинного Капитализма. Коварная Нижняя Демократия мобилизовала для отпора электрическую мощность почти в пятьдесят альбертов, то есть пятьдесят миллиардов киловатт, по терминологии того времени. Результатом разгоревшейся пылевой войны было то, что прежняя упорядоченность ураганов пропала, ярость их увеличилась, а пыли стало больше. Нынешний Властитель-19, четвертый год со славой диспетчеризнровавший северную половину планеты, надумал добиться перелома в затянувшейся борьбе и призвал под aнтенны своих полков около трети населения государства. Была успешно проведена широкая облачная диверсия. Назревала большая война — уже не пылью, а водой и кровью.
Первое занятие пoказалось Эриксену невыносимо тяжелым. «Болван, отдавайтесь полностью и безраздельно! — гремел в его мозгу голос сержанта Беренса. — Аккуратней и повеселей!» Он уже не чувствовал ни рук, ни ног, ни туловища, все члены слились с органами машины в одно грохочущее, ползущее, бегущее, крадущееся целое: живой автомат, в котором сам Эриксен был не больше, чем его малой частью, маневрировал в пылевом полусумраке рядом с сотней таких же одушевленных боевых машин. «Яростней взгляд, пентюх! — надрывался Беренс в мозгу. — Сосредоточивайте взгляд, чтобы вас не опрокидывали, тупица!» Эриксен сосредоточивал взгляд и придавал взгляду ярость, но Эриксена легко опрокидывал презрительным оком каждый мчавшийся навстречу солдат. Глаза их вспыхивали неотразимо и, попадая в фокус удара, Эриксен мгновенно терял самообладание. За первый час занятий он раз десять валился в пыль, задирая двигатели вверх, и только исступленная ругань сержанта заставляла его с усилием переворачиваться.
Беренс скомандовал отдых.
— Если бы вы находились не в учебной, а в боевой оболочке, слюнтяй, вас дюжину раз разложили бы сегодня на атомы, — объявил он.
Эриксен молчал, убитый.
— Здесь усиление взгляда всего в пятьдесят тысяч раз и крепче, чем оплеуху, вам не заработать! — бушевал Беренс. — А в бою усиления дойдут до ста миллионов — что тогда будет, я хочу знать? Отвечайте, олух, когда вас спрашивает начальник!
— Я стараюсь, — пробормотал Эриксен.
— Стараетесь? — прорычал Беренс. — Вы издеваетесь, а не стараетесь, пустомеля. Вы должны мне отдаться, а вы увиливаете от отдачи, вот что вы делаете. Я не ощущаю вашего мозга, шизоик! Где ваши мозговые извилины, гнилой пень? Ваш мозг гладок, как арбуз, остолоп вы этакий!
Эриксен сам понимал, что мозгом его Беренс не овладел. Эриксен был плохим солдатом. В лучшем случае его мозг безучастно замирал, когда руки, ноги и сердце послушно исполняли команды сержанта. Для высокоинтеллектуальной войны безмозглые солдаты так же негодны, как и зараженные болезнью своемыслия, Впрочем, своемыслия давно уже не было.
— Что будет с армией, если расплодятся такие обормоты? — орал сержант, размахивая кулаком перед носом Эриксена. — Наша непобедимость основана на совершеннейшей духовной синхронизации сверху донизу. Подумали ли вы об этом, балбес? И подумали ли вы, дегенерат, что одного такого перерыва интеллектуальной непрерывности, какую устраиваете вы, вполне достаточно, чтобы сделать нас добычей наших врагов! Я вас спрашиваю, головешка с мозгами, вы собираетесь мне отвечать или нет?
— Так точно! — сказал Эриксен. — Слушаюсь. Будет сделано.
Беренс метнул в него негодующий взгляд. Взгляд сержанта не был усилен механизмами, и Эриксен снес его не пошатнувшись. Снова начались маневры.
Эриксен скоро почувствовал, что мозг его понемногу настраивается на волну сержанта. Команды уже не гремели голосом Беренса, они стали приглушенней, превращались из внешних толчков во внутренние импульсы. Эриксен знал, что полная синхронизация его мозга с верховным мозгом, командующим армией, наступит в момент, когда приказы извне примут образ собственного его влечения, внезапно возникающей своей страсти. И тогда он, как и другие однополчане, будет рваться вперед, чтобы немедленно осуществить запылавшее в нем желание…
Однако до такой синхронизации было далеко. В голове Эриксена не хватало каких-то клепок. В висках застучало, жаркий пот заструился по телу. Выкатив от напряжения глаза, он схватился руками за грудь. Рычащие негромко двигатели вдруг завопили и стали разворачивать его на месте. Эриксен судорожно завращался по кругу, и все, на кого падал взгляд его смятенных глаз, взлетали, как пушинки, перекувыркиваясь в воздухе, или уносились по неровному грунту, с грохотом ударяясь о препятствия и надрывно ревя двигателями.
— Стоп! — заорал Беренс. — Стоп, дьявол вас побери!
Синхронизация Эриксена продвинулась так далеко, что яростный крик Беренса поразил его оглушительней грома. О других солдатах и говорить не приходилось; уже многие недели Беренс разговаривал с ними лишь их голосами. На полигоне быстро установилась тишина, прерываемая лишь грохотом ветра, поворачивавшего с севера на восток.
Беренс выбрался из оболочки и рявкнул на весь полигон:
— Рядовой Эриксен, идите сюда, дубина стоеросовая!
Эриксен вытянулся перед сержантом.
— Нет, поглядите на это чучело! — негодовал Беренс. — То этот лодырь не может и легонько стрельнуть глазом, то бьет зрачком крепче трехдюймового лазера. Что вы уставились на меня, чурбан? Вы своим бешеным взглядом чуть не покалечили мне целый взвод, чурка с глазами! Или позабыли, что у нас учения, а не битва? Отвечайте что-нибудь, лопух!
Эриксен мужественно отрапортовал:
— Так точно. Стараюсь. Можете положиться на меня.
— Так точно. Стараюсь. Можете положиться на меня, — сказал сержант Беренс не своим голосом и окаменел. Полминуты он ошалело глядел на Эриксена, потом завизжал: — Передразниваете меня, параноик? А о последствиях подумали, чушка безмозглая? Отдаете ли себе отчет, тюфяк с клопами, чем противодействие грозит солдату?
Эриксен молчал, опустив голову. Ум его заходил за разум. Эриксен мог бы поклясться, что не он передразнивал Беренса, а тот его.
— Перерыв на час, хлюпики! — скомандовал сержант. — На вечерних занятиях будем отрабатывать самопожертвование по свободному решению души, предписанному командиром.
Уходя, он неприязненно зарычал на Эриксена:
— Чувырла!
Он укатил в канцелярию, а Эриксен улегся на грунт. Рядом с ним опустился пожилой рыжий солдат.
— Хлестко ругается наш сержант, — с уважением сказал пожилой. — Он обрушил на вас не меньше ста отборных словечек.
— Всего двадцать семь, — устало сказал Эриксен. — Я считал их. Дегенерат, болван, балбес, чурбан, лопух, пентюх, дурак, обормот, слюнтяй, пустомеля, лодырь, хлюпик, олух, остолоп, тупица, недотепа, юродивый, шизоик, параноик, гнилой пень, головешка с мозгами, дубина стоеросовая, чучело, чурка с глазами, чушка безмозглая, тюфяк с клопами. Ну и, разумеется, чувырла. Я сам берусь добавить еще с десяток ругательств не слабее этих.
— Сержант их без вас добавит, — уверил рыжий. — По части бранных определений Беренс неисчерпаем. Кстати, давайте знакомиться. Джим Проктор, сорок четыре года, рост сто семьдесят восемь, вес шестьдесят девять, лжииость средняя, коварство пониженное, сообразительность не выше ноль восьми, нездоровые влечения в пределах допустимого, леность и чревоугодие на грани трвожного, все остальное не подлежит преследованию закона…
Эриксен пожал ему руку.
— Сожалею, что не могу отрекомендоваться с той же обстоятельностью. Во всех важных отделах психики у меня нули. Я в умственном отношении, видите ли… не совсем…
— Это ничего. И с нулями можно просуществовать, если беречься. У нас был солдат Биргер с полной кругляшкой в области лживости и эгоизма и всего ноль двумя самовлюбленности. И что вы думаете? Он отлично чувствовал себя в казарме и порой даже мурлыкал себе под нос.
— Он в нашем взводе?
— Его распылили на учении. Он опрометчиво сунулся под взгляд генерала Бреде, когда тот погнал нас в наступление. Ну, и сами понимаете… Квантовые умножители генерала не чета солдатским. Бедный Биргер запылал, как тряпка, намоченная в бензине. Если не возражаете, я немного вздремну около вас.
— Спите, пожалуйста.
Проктор тут же захрапел. Эриксен печально осматривал равнину. Над холмами ревел ураган, гоня красноватую пыль. С того года, когда энергетические станции спустили с цепей ветры, в атмосфере воздуха стало меньше, чем пыли, — уже в ста метрах расплывались предметы. Солнце холодным оранжевым шариком тускло светило в пыли. Эриксен думал о том, что с детства не видел звезд и что ему хочется полюбоваться на звезды. О звездах не приходилось и думать. Ураганы пыльной войны день и ночь гремели над планетой, они лишь меняли направление, обегая за сутки все румбы света и тьмы. Планета была отполирована ветрами, красноватый грунт сверкал, как металл, он был металлически тверд и гладок, а все, что можно было извлечь из него, давно было извлечено и, не оседая, вечно моталось в воздухе. Сегодня столкновение воздушных потоков было особенно яростным, оранжевый шарик Солнца был так расплывчато тускл, что казался не оранжевым, а серым. «Серое марсианское солнце, — думал Эриксен. — Холодное серое солнце!»
Еще он думал о том, что на далекой Земле, покинутой его предками, никогда не бывает пыльных бурь и ураганы там не так свирепы, там люди могут разговаривать без приборов и без приборов слушать, не рискуя быть оглушенными. Эриксен одернул себя. О Земле размышлять было заказано. Земля была навеки закрыта для глаз и разговоров. И Верхняя Диктатура и Нижняя Демократия одинаково запрещали вспоминать Землю.
Из канцелярии выкатился Беренс.
— Строиться, ленивцы! — гремел Беренс, заглушая вой урагана. — Напяливайте боевую оболочку, разгильдяи!
Проктор, пробудившись, зевнул на метавшегося грозного сержанта.
— Что-то я ему пожелал бы, только не знаю — что.
— А я пожелал бы, чтоб он уткнулся носом в грунт, а потом погнал нас в казармы на отдых, — грустно сказал Эриксен.
Эриксен еще не закончил, как сержант свалился с таким грохотом, что отдалось во всех ушах.
Он вскочил и, не отряхиваясь, заревел:
— Чего вылупили лазерные гляделки, гады? Живо запускайте моторы, скоты, и марш в казармы на отдых!
Солдаты кинулись к своим оболочкам. Взвыли воздушные двигатели. Взвод, человек за человеком, поворачивался к казармам. Сержант Беренс, раздувая горловой микрофон, завопил еще исступленней:
— Стой! Отставить отдых, мерзавцы! Стой, говорю!
Взвод торопливо выворачивался от казарм на сержанта. Беренс, катясь вдоль строя, неистовствовал:
— Кто скомандовал моим голосом возвращение в казармы? Я сам слышал, что голос был мой, меня не проведете, пройдохи! Что-что, а свой голос я знаю, подлые вы растяпы! Я спрашиваю, бандиты, кто кричал моим голосом?..
Солдаты молчали. Беренс докатился до Проктора и заклекотал:
— Это вы, негодяй? Вы, обжора? Вы, проходимец?
Он ткнул кулаком Проктора, Затрепетав, Проктор гаркнул:
— Никак нет, не я.
— Все ясно, — надрывался сержант. — Это ваша работа, Эриксен! Вот они где сказались, ваши психические нули, идиот! Я с самого начала знал, что от такого столба с перекладиной взамен рук хорошего не ждать. Я спрашиваю вас, распрохвост, почему вы кричали моим голосом?.. Вы меня слышите, глухарь бескрылый?
Эриксен, бледный, четко отрапортовал:
— Так точно, слышу. Никак нет, вашим голосом я не кричал! Я не умею говорить чужим голосом.
Беренс побушевал еще немного и начал учения. Эриксену и Проктору выпало наступать в переднем ряду. Проктор обалдело скосил на Эриксена оптические усилители и прошептал:
— А вы, оказывается, чудотворец! Вот уж не ожидал!
В день, когда у сержанта Беремся начались нелады с новобранцем Эриксеном, неподалеку от них, в Верховной канцелярии, на Центральном Государственном Пульте сокращенно ЦГП — дежурил командующий КвантовоВзглядобойными Войсками — сокращенно КВВ — известный всему Марсу лихой полковник Флит, еще ни разу на маневрах не побежденный. Он прохаживался вдоль щита с Автоматическими Душеглядами — так недавно стали называть прежние автоматические регуляторы общественной структуры — и, всматриваясь в диаграммы самописцев, мурлыкал популярную песенку: «Будешь, малютка, печалить меня, разложу тебя вмиг на атомы». Дежурство проходило отлично. Диспетчеризация государства шла на высоком тоталитарно-энергетическом уровне.
Внезапно Флит нахмурился. Кривая одного из Душеглядов показывала, что на ЦГП идет начальник Флита генерал Бреде. Флит недолюбливал генерала Бреде, хотя по официальным записям нейтринных соглядатаев они вычерчивались приятелями. Дело было не только в том, что генералу Бреде, как первому заместителю Властителя-19, было положено не три, как Флиту, а восемь проценточ сомнения и не два, как прочим Верховным Начальникам, а пять процентов Иронии и что сам Бреде, по часто повторяющимся импульсивным донесениям Приборов Особой Секретности, временами перебирал отпущенный ему Законом лимит Сомнения и Иронии, а это Флит считал отвратительным и опасным.
Генерал Бреде выглядел анахронизмом в государственной иерархии Верхней Диктатуры. Это был обломок древней ракетно-ядерной эпохи. Он мыслил изжитыми категориями всеобщего механического разрушения и энергетического распада. Испепеленная, превращенная в радиоактивную пыль планета — таковы были его примитивные концепции будущей войны. Правда, Бреде открыто не высказывал подобных взглядов — не только люди, но и самописцы высмеяли бы отсталость его стратегических концепций, — Флит же не сомневался, что втайне Бреде от них не отделался.
Не один Флит замечал, что Бреде недооценивает последние открытия в военной гехнике, позволявшие уничтожать людей, полностью сохраняя их снаряжение и имущество. Когда стало ясно, что человеческий взгляд, усиленный автоматическими устройствами, обладает большей эффективностью, чем бомба, отличаясь от последней легкостью настройки на любую мощность, именно в это время, когда уже не место было сомнению. Бреде усомнился: он принимал Квантово-Взглядобойные Войска в качестве одной из частей армии, но упрямо отказывался признать КВВ главной ударной силой. К тому же личная оптика генерала была не на высоте. Командующий армией Верхней Диктатуры был до презрения синеглазым. Невооруженным глазом он не мог бы даже мухи убить, не говоря уже о том, чтобы сразить человека или поджечь дом.
У подчиненных, на которых Бреде кидал взгляд, почти никогда не подгибались колени. Даже рост генерала — семь сантиметров выше стандарта для Сановников — Флит считал непозволительным нарушением авторитета. Черноглазый, стандартной фигуры, стандартно-стремительный Флит был, наоборот, живым воплощением воинственности. В его пылающих очах — меньше всего их можно было назвать отжившим невыразительным словечком «глаза» — сконцентрировались достижения оптической селекции четырех поколений профессиональных военных. У самого Властителя-19 не всегда можно было узреть такой пронзительно дикий и, без усилений, разрушительный взгляд, каким гордился Флит. Без светофильтров беседовать с ним было опасно. С женщинами он разговаривал лишь в темноте, чтоб неосторожно не поранить их нежным жаром своей природной оптики. Его первая жена погибла в ночь свадьбы и, хотя с тех пор прошло десять лет, Флит не переставал горевать о ней. Собственно, ночь, как показала запись контрольно-супружеских автоматов, протекала со стандартной бурностью, но на рассвете Флит, забывший задернуть портьеры на окнах, испепелил свою бедную молодую супругу отраженным в его зрачках светом далекого солнца.
Войдя на ЦГП, Бреде кивнул Флиту, уселся в кресло перед Государственным Пультом и задумчиво положил ноги на Пульт.
— Что-то не нравится мне сегодня Земля, — промямлил он. — Не люблю я, когда Земля в фазе трех четвертей.
— Ничего особенного с Землей — вращается потихоньку вокруг Солнца, — возразил Флит.
— Доложите Земную обстановку, — потребовал Бреде.
Флит подумал, что Бреде и сам мог бы поинтересоваться показаниями самописцев. С Землей, и вправду, нового не происходило. Строились 74 новых города, осушались три мелководных морских залива, разливались 47 новых пресноводных морей, вырубались дикие тропические леса и насаждались тропические парки. С космодромов Земли за часы дежурства Флита стартовало за пределы Солнечной системы два звездолета, в межпланетном пространстве находится в космическом полете 41 экспресс. Запущены еще три термоядерные станции — интеграторы фиксируют ежесекундный уровень потребления энергии земным человечеством на уровне одного эрга на десять с двадцатью пятью нулями, то есть около миллиона альбертов мощности.
— Почти в тысячу раз больше энергии, чем у нас, — сказал Бреде. — Высокого уровня добился земной коммунизм!
— Не вижу здесь страшного, генeрал. Вы забываете о концентрированности нашего супертоталитарного строя. У нас не существует низменной потребности сделать райским существование людей, чем так увлекаются на Земле. Наш эрг в сотни раз боеспособней земного эрга.
— Это, пожалуй, правильно, — согласился Бреде. — Перейдем к Марсу. Что в малопочтенной Нижней Демократии?
В Великой Нижней Демократии Истинного Капитализма тоже не произошло нового, если не считать речи Второго Олигарха, прокарканной по внутренним каналам Общественного Сознания. Второй Олигарх с обычной своей демагогией нашептывал в подчиненные ему мозги, что только у них настоящая свобода, а у их врагов свобода отсутствует. Там, где господствует один человек, нет места для личной независимости и частной инициативы, квакал он.
И еще он пролаял, что, пока верхнее тоталитарное государство не уничтожено, существует вечная угроза индивидуальной свободе, не говоря уж, разумеется, о проблеме взбунтовавшейся Земли, решение которой пока еще не подоспело. Долой верхнего тотального диктатора, надрывался он, да здравствует свободная демократия Рассредоточенных Олигархов и частная инициатива под нашим непререкаемым руководством!
— Почуял стервец Второй, что мы собираемся слопать их всех, — сказал Бреде. — Обратимся к собственным делам. Как косинус пси?
— Косинус пси в пределах ноль девяноста трех. Считаю синхронизацию Властителя-19 с нашим общественным строем идеальной.
— Идеальность — это сто процентов, полковник.
— Сто процентов теоретически невозможны, — опроверг начальника Флит. — Существуют, в конце концов, конструктивные погрешности приборов. Об индивидуальных отклонениях психики подданных от психики Властителя я не говорю, ибо это несущественно.
— Наоборот, очень существенно, полковник. Если бы индивидуальные отклонения психики не имели места, то зачем синхронизировать солдат на полигонах?
— Осмелюсь заметить: требования к солдатам строже, чем к подданным, естественно, тут показатели хуже. Тангенс тэта, символизирующий ваше личное единение с армией, еще никогда не поднимался выше девяноста. Наше общество теснее объединено вокруг Властителя-19, чем армия вокруг вас.
— Та, та, та! — сказал Бреде. — Десять процентов моего расхождения с армией в сто раз меньше меня тревожат, чем один процент несинхронности Властителя с народом.
Полковник Флит накалил взгляд до нестерпимости:
— Вы говорите удивительные вещи, генерал.
Командующий армией даже не пошевелил ногой на Государственном Пульте.
— Удивительность их не выходит за границы моих штатных прав Сомнения и Иронии. Добавлю, что такой же высокий косинус пси мы имели в правление Властителя-13, но и семи процентов несинхронности оказалось тогда достаточным, чтобы наша общественная система впала в тяжелейшие автоколебания, едва не закончившиеся коммунистической революцией.
— Безвременно погибший Властитель-13 был гений, — торжественно сказал Флит, — а когда человек гений, даже если он диктатор, его поступки не укладываются в общепринятые формы понима…
— Властитель-13 был дурак, — сказал генерал. — А когда дурак занимает престол, его глупость кажется гениальностью.
У Флита перехватило дыхание.
— Как это понимать? — проговорил он, запинаясь. — Если я правильно… вы сейчас несколько превзошли…
Бреде убрал ноги с Государственного Пульта и рванул дверцу Приборов Особой Секретности, смонтированных на внутреннем щите. Самописец командующего армией вычерчивал благожелательную кривую. Флит, уничтоженный, опустил голову. Взгляд синих глаз генерала был черноглазо тяжек.
— Не судите обо мне по своей мерке, полковник! Вам не приличествует то, что положено мне. Если бы вы так же высказались о каком-либо из былых властителей, я не говорю о благополучно нас синхронизирующем ныне, вас следовало бы расстрелять. Впрочем, подобное наказание вам не грозит. Кажется, уже двенадцать часов? Идемте, нас вызывает Властитель.
К Центральному Государственному Пульту — сокращенно ЦГП — примыкало помещение Пульта-Престола, сокращенно ПП, — где постоянно обитал Верховный Синхронизатор Государства — Властитель-19. Его предшественники иногда выбирались за стены своей крохотной резиденции. Он себе этого не позволял.
Он не разрешал себе даже сойти с Пульта-Престола.
Все часы суток он восседал или возлежал на ПП: и ел, и пил, и спал на нем, а в дни государственных кризисов совершал на ПП отправления, по природе своей требовавшие некоторого уединения. Происходило это не из боязни Властителя лишиться Пульта-Престола, а по более высоким государственным соображениям.
Дело было в том, что влияние Властителя-19 на государственные дела падало обратно пропорционально квадрату отдаления от Пульта-Престола. Проклятый закон квадратичной зависимости от расстояния, легкомысленно установленный в незапамятные времена физиком Ньютоном, нависал грозной глыбой над каждым неосторожным шагом Верховного Синхронизатора. Один из его предшественников, знаменитый в истории Марса Властитель-13, в какой-то из своих вдохновенных дней объявил об отмене зловредного физического закона, но, как вскоре выяснилось, сам закон не пошел на свою отмену. Такая же неудача постигла и другое великое начинание Властителя-13 — повеление женщинам прекратить рожать детей, а дело воспроизводства марсианского населения полностью передоверить мужчинам, как объектам, лучше поддающимся стандартизации. Женщины, разумеется, с радостью отказались от вековой обузы беременности, но мужчины, как ни старались, технологию родов не осилили — пришлось разрешить возвратиться к примитивным методам производства людей. Властитель-19, большой любитель истории, держал в памяти ошибки предшественников. Его девизом было: «Ни на сантиметр от государственного руководства». Он проникал в глубины, недоступные подданным. Он знал о себе, что является величайшим из властителей Верхней Диктатуры, и приказал вынести из помещения Пульта-Престола портреты своих предшественников, как недостойные быть рядом с ним. Исключение было сделано лишь для портрета Гитлера. «Этот древний неудачник мало чего добился, — говорил с чувством Властитель о Гитлере, — но он был моим предтечей и пламенным пророком того общественного строя, который наконец установили мы».
Важнейшим из государственных решений Властителя-19 было переименование Властительных повелений (именовавшихся также Инвективами) в Диспетчерективы.
Генерал Бреде и полковник Флит, появившись перед ПП, сперва, по этикету, приветствовали портрет Гитлера, потом поклонились Верховному Синхронизатору. Тот жестом пригласил их присаживаться в кресла, расставленные вокруг ПП. В креслах сидели другие сановники, управлявшие внешними делами, психологией и бытом подданных и энергосоциальной структурой общества.
Сам Властитель-19 восседал на Пульте-Престоле в парадной форме — на голове высокий цилиндр с султаном, черный, мундир с орденами, голубые трусики, а ниже — голые волосатые ноги (единственное развлечение, какое разрешал себе Властитель во время приемов, состояло в шевелении узловатых пальцев ног, это почти не ослабляло силы его воздействия на общественные дела). В безбрючности и босоногости Властителя-19 таился глубокий государственный смысл. Опыт многих поколений Властителей установил, что исходящая из них эманация государственности канализируется главным образом в нижних конечностях, одежда же экранировала эманацию от приемников в ПП, и потому чем меньше было одежды на ногах Властителя, тем лучше шли дела в государстве.
Лицом и фигурой Властитель-19 походил на свои руководящие ноги — худой, волосатый, с неистовыми глазами, с быстрой речью: язык его двигался столь же безостановочно, как и пальцы ног, хотя движение языка не имело такого значения, как подергивание пальцев. Иногда Властитель-19, забываясь, усердно почесывался под мышками, на груди и в других местах: мыться на ПП было неудобно, а удаляться в ванну, так далеко от государственных забот, он побаивался. Впрочем, в остальное время он вел себя с достоинством и был почти приятен.
— Я пригласил вас, господа, чтобы объявить окончательное решение проблемы Нижней Демократии Истинного Капитализма, — объявил Властитель-19. — Я буду максимально краток.
Приглашенные удобнее рассаживались в креслах. Когда Властитель-19 хотел был кратким, он укладывался часа в два.
Он начал с обзора трех больших общественных сил, действующих ныне в Солнечной системе. Первая из них — государство на Земле. С Землей получилось плохо, недоглядели Землю — такова единственно точная формула. Когда остаткам старых государств удалось лихим броском захватить Марс, никто из тогдашних руководителей и не подозревал, что этим актом они лишают себя Земли. А получилось так. На Марс были отправлены надежные войска, материальные ресурсы, на Земле же, лишенной этих оплотов порядка, всюду запылала революция.
На Земле получила противоестественное распространение философия всеобщего благоденствия. Вечные различия цвета кожи и глаз, особенности крови и жесткости волос, размеров тела и формы головы, национальности и образования, достатка и подбора предков — на все эти основополагающие человеческие различия на Земле ныне возмутительно наплевали. Поощряется махровая анархия — каждый самостоятельно выбирает свою жизненную дорогу: тот идет в музыканты, другой — в космонавты, третий — в кораблестроители, — ни один не подумает испросить государственного разрешения на личные влечения! Каждый мужчина любит свою женщину, каждая женщина — своего мужчину, вместе они любят своих детей, а еще все вместе они любят всех вместе. Взаимная необоснованная любовь, хаотическое взаимное уважение, ничем не прикрываемая взаимная дружба — таков тот отвратительный цемент, что сегодня соединяет всех землян. И вся эта неразбериха обильно питается могучими энергетическими ресурсами Земли, настолько ныне огромными, что, к сожалению, сейчас нельзя и речи вести об отвоевании нашей прапланеты и наведении на ней порядка. Время взять ее в руки (Властитель усиленно зашевелил ногами) не приспело.
Но если от захвата Земли он с глубоким сокрушением должен временно отказаться, то нет причин не расправиться немедленно и решительно с государственным ублюдком, именующим себя Великой Нижней Демократией Истинного Капитализма. Медлить дольше нельзя. Сегодня один из Олигархов кричал о непобедимости их общества Частной Инициативы. Непобедимость эта — иллюзорна. Реальной мощи Олигархи Демократии лишены. Реальная мощь на Марсе сосредоточена лишь в их Верхней Диктатуре, тотально задиспетчеризованной его, Властителя-19, руководящей волей. Он утверждает с полной ответственностью: еще не существовало столь совершенного государства, как Верхняя Диктатура. Единство сограждан достигло у них высочайшей формы централизации — односущности. Если на Земле ублажают личные прихоти своих сочленов, — «Развивают человеческие способности», как там говорят, — если Нижняя Демократия пытается контролировать влечения своих сограждан, разрешая им лишь угнетать один другого, то они, он и Властители, его предшественники, попросту отменили все личное у своих подданных. Они освободили человека от собственных целей в жизни, от частных прихотей и причуд, от индивидуальных особенностей, от необщих мыслей. Человек чувствует себя несвободным, когда он многого жаждет. Несвобода человека — в неосуществимости его желаний. В Верхней Диктатуре, где все свое отменено, люди ничего не жаждут и ни к чему не имеют особых влечений, а следовательно, не испытывают горечи неудовлетворенности и трагедии неудач. Они желают лишь того, чего желает в них он, Властитель-19, — желания их удовлетворяются легко.
Он повторяет: не было еще столь свободного…
Властитель-19 вдруг запнулся, лицо его страшно перекосилось, он заверещал не своим голосом:
— Чего вылупили лазерные гляделки, гады? Живо запускайте моторы, скоты, и марш в казармы на отдых!
Его истошный крик потонул в общем вопле. Сановники, сорвавшись с кресел, надрывались теми же не своими голосами:
— …Марш в казармы на отдых!
— Отставить отдых, мерзавцы! — завопил Властитель. Приближенные диким эхом повторили его команду.
На губах Властителя-19 появилась пена. Он подергивался на Пульте-Престоле, отчаянно бил о бока заскорузлой Руководящей пяткой. Голос его становился тише, Властитель бормотал что-то похожее на «проходимцы… подлые растяпы… обжора… недоносок… глухарь бескрылый…»
Потом надвинулась могильная тишина. Властитель-19 свирепо оглядывался. Ноги его были плотно прижаты к ПП. Цилиндр с султаном сместился на ухо. Неожиданное смятение, разразившееся в недрах государственного строя, было с успехом ликвидировано.
— Я хочу знать, что это было такое? — заговорил Властитель. — Генерал Бреде, отвечайте, что это было такое?
Генерал, приподнявшись, мрачно отрапортовал:
— Ваше Бессмертие, вы отдали команду, показавшуюся нам неожиданной. А почему вы это сделали — мы не понимаем.
Его поддержали дружным криком все сановники:
— Мы не понимаем, Ваша Удивительность!
Властитель-19 снова дернулся. На растерявшихся приближенных надо было прикрикнуть. Он секунд пять раздумывал, прикрыв тяжелыми веками бешеные глаза.
— Правильно, вы не можете понимать сокровенной глубины моих поступков. Знаете, почему я кричал? Я пошутил. Короче, через неделю мы начинаем войну против Демократических Олигархов. Каждый по своему департаменту проведет подготовку к войне. Теперь марш по местам!
Он с трудом удержался, чтоб последнюю диспетчерективу не прокричать тем же не своим голосом, каким кричал недавно.
Флит возвратился на ЦГП. Под утро туда же пришел генерал. Бреде не уселся за Государственный пульт и не положил на него ноги, как любил, но прохаживался вдоль щитов с Автоматическими Душеглядами. Он хмурился.
— Косинус пси отличен, — заметил полковник. — Единение Властителя-19 и народа достигло степени тотального слияния в одно целое. Ваш личный тангенс тэта тоже превосходен, хотя по-прежнему несколько хуже косинуса.
— Меня смущает полнота слияния Властителя с народом, — неожиданно сказал Бреде, обратив к полковнику насупленное лицо.
Флит был искренне поражен.
— Вас смущает совершенство нашей системы? Но ведь все достоинства нашего государства, в частности его боеспособность, держатся на этом фундаменте.
— Дорогой мой полковник, самые грозные недостатки часто являются оборотной стороной достоинств. Если с нашим обожаемым Властителем что-нибудь произойдет…
— Абсолютно исключено. Синхронизация общества и Властителя совершается автоматически.
— Это меня и беспокоит — автоматизм тоталитарности…
Командующему КВВ показалось, что он наконец пойцал своего начальника на ереси.
— Выскажитесь определенней, генерал!
Командующий армией за долгую службу уже не одного деятеля, вроде полковника Флита, подвергал распылу на полигонах. Флит был слишком маленьким противником, чтобы тратить на него духовные силы. Бреде выразительно передернул плечами.
— Мне отпущено много Сомнения, но и мои лимиты не безграничны. Лучше поговорим о вещах более безопасных. Вам не показался знакомым голос, каким неожиданно закричал Властитель?..
Флит шлепнул себя по лбу.
— Черт возьми, удивительно знакомый голос! И будь я проклят, если это не голос сержанта Беренса, самого лихого вояки и самого отпетого пройдохи в наших… — Флит, ошеломленный, с ужасом глядел на Бреде. Бреде значительно поджал губы. Флит, сорвавшись с места, заорал на весь ЦГП: — Послушайте, это же несерьезно! Неужели вы хотите сказать, что подлая вшивка Беренс пытается захватить Верховную Синхронизацию?
Бреде холодно возразил:
— По-моему, о Беренсе заговорили вы, а не я. Что до меня, то я лишь обратил ваше внимание на странное изменение голоса нашего Властителя. Замечу попутно, что вы превысили свои скудные пределы, полковник Флит.
Он показал на приборы Особой Секретности. Кривая благонадежности Флита была повреждена резким всплеском в Недопустимость, граничащую со зловещей красной полосой Обреченности. Флит нервно отпрянул от грозного пика кривой. Он лишь на три миллиметра не дотянул до предела, за которым безжалостные гамма-каратели автоматически обрывают жизнь провинившегося.
Бреде спокойно прикрыл дверцы к внутренним приборам.
Он подошел к Автоматам Энергетического Баланса Государства. Здесь что-то настолько поразило генерала, что он несколько минут не отрывался от щита.
Флит еще не оправился от ужаса, вызванного образом чуть не поразившей его гамма-смерти, когда до него донесся размеренный голос генерала:
— Полковник, какова первая акция нашей стратегической подготовки к войне?
Флит не понял, зачем генералу понадобилось экзаменовать его по столь элементарным пунктам стратегического развертывания.
— Мобилизация водных ресурсов, разумеется.
— Как идет эта мобилизация?
— Пока отлично. Удалось вызвать всеобщее скрытoе испарение и сконцентрировать облака на северном полюсе. Мы прихватили солидную толику водных возможностей наших врагов, эти ротозеи так и не спохватились, что их грабят. Сегодня утром на полюсе было скомпрессировано четырнадцать миллиардов тонн воды, то есть семьдесят процентов водных ресурсов всей планеты.
— Теперь скажите: когда мы собираемся привести эти облачные массы в движение?
— Что за вопрос, генерал! В момент объявления войны, конечно!
— Войну мы еще не объявили?
— Я отказываюсь вас понимать, генерал! Разве вы не слышали диспетчерективу? Война начинается через неделю. Еще семь дней будут сгущаться тучи на полюсе, а затем мы мощным ударом превратим войну пылевую в войну грязевую и войска противника потонут в болотах.
— В таком случае должен вам сообщить, полковник, — хладнокровно сказал Бреде, — что двадцать минут назад облачные массы на полюсе пришли в движение и в данный момент несутся на нас.
Флит, вскрикнув, кинулся к энергетическому щиту. Тут взгляд его упал на нечто еще более страшное. Основной показатель государства, косинус пси, катился вниз. Флит метнулся к щиту, где вычерчивался тангенс тэта. Тангенс тэта стоял прочно на девяноста.
— Генерал! — простонал Флит, обернув к Бреде искаженное страхом лицо. — Армия еще в ваших руках, но государство разваливается. Синхронизация общества летит ко всем…
Бреде подскочил к Флиту, схватил его за шиворот и потряс. Командующий КВВ безвольно лязгал зубами.
— Идиот! — прошипел генерал. — Ваше личное счастье, что с государством что-то случилось, иначе гамма-каратели… Включайте аварийную сигнализацию по всем каналам!
Флит кинулся к пульту.
Не прошло и секунды, как планета была оповещена, что государственный строй Верхней Диктатуры свела непонятная судорога. Бреде потащил Флита к дверям Пульта-Престола.
— Еще не все потеряно, — сказал генерал с обычной невозмутимостью. — Будем поднимать Властителя, если он уже сам не вскочил. Пусть он налаживает свою разваливающуюся синхронизацию. По-моему, произошло чудо.
— Это революция, — бормотал вконец ослабевший Флит. — К нам проникли земляне! Боже мой, теперь нам крышка! Как вы думаете, не запросить ли срочной помощи у Олигархов Демократии?
— Кретин! — только и ответил ему генерал.
Причиной катаклизма, потрясшего государственный строй Верхней Диктатуры, был, разумеется, Эриксен.
Сержант Беренс доказал солдатам, что вырвавшиеся у него по запарке слова об отдыхе не имеют ничего общего с его истинными намерениями. После учений взвод не шел, а полз в казармы. Солдаты были столь измучены, что половина их отказалась от ужина. Эриксен со стоном повалился на койку. Ему пришлось хуже, чем другим, — сержант вымещал на нем злобу. Вся казарма давно храпела, а к обессиленному Эриксену сон не шел. Эриксен, охая, ворочался на койке. К нему подобрался Проктор.
— Послушай, парень, — сказал Проктор, переходя на ты, что в Верхней Диктатуре считалось серьезным проступком. — По-моему, ты все-таки чудотворец.
— Чудотворцев не существует, — вяло возразил Эриксен.
Проктор жарко зашептал:
— Не говори так, парень. Это раньше не существовало, в дикарские времена. Конечно, пока человек не овладел природой, все совершалось по естественным причинам, как бог положил. Чудеса были технически неосуществимы, вот и все. А сейчас, когда так высоко… понимаешь? Без чудес нынче просто невозможно. Мы же не дикари, чтобы обходиться без чудес.
Не дождавшись ответа, Проктор продолжал:
— Как я услышал, что сержант орет твоим голосом твои слова, я тут же смекнул, что произошло чудо.
— Нормальная телепатия, — сказал Эриксен. — Сеанс гипноза на расстоянии. Я внушил Беренсу, что надо говорить, только всего.
— Не телепатия, а чудо, — стоял на своем Проктор. — И не гипноз, частное дело двух человек, а энергетическая эманация, нарушившая структуру государства, — вот как надо толковать твой поступок, парень.
— Не понимаю вас, Проктор.
— А чего не понимать? Это же не Беренс кричит на нас, а полковник Флит орет нам голосом Беренса. А в полковнике кричит генерал Бреде, а генералом командует само Его Бессмертие. Неужели ты этого не проходил в школе? Во всех нас, сколько ни есть людей, мыслит, чувствует и командует Властитель-19, а что нам кажется, что это наши мысли, наши чувства и наши голоса, так на это у нас есть свобода воображать… будто мы… Разве не так? И ты не голос Беренса заглушил, нет. Ты заглушил в Беренсе голос Флита, то есть голос Бреде, то есть голос самого его Бессмертия… Ты голос всего государства заглушил, вот что ты сделал. А государство защищено энергетической базой в тысячу миллиардов киловатт, и все эти тысячи миллиардов киловатт ты единолично… И вот я спрашиваю тебя — разве это не чудо?
— Чего вы хотите от меня? — устало спросил Эриксен.
Проктор зашептал еще жарче:
— Сотвори опять чудо! Раз ты сержанта Беренса сумел, ты с такой же легкостью… Это же одна цепочка, пойми! Одним винтиком завладеть, вся машина в руках. Вот слушай, что я скажу. На полюсе концентрируют тучи, чтоб внезапно бросить их на врагов. Двинь эти тучи на нас. Небольшого бы дождя, понял?
— А зачем вам нужен дождик?
— Во-первых, врагов не зальет, их механизмы не потонут в болотах, — соваться к ним будет рискованно. А во-вторых, все раскиснет у нас и взглядобойные орудия застрянут, — обратно не с чем соваться… И вместо войны пшик!
— Вы не хотите войны?
— Ты ее хочешь? Я хочу домой — одного… И чтобы все эти централизации и тотализации… Ты меня не выдашь, парень?
— Конечно, нет. К тому же я не так проницателен, как нейтринные соглядатаи, и не так жесток, как гамма-каратели.
— Станут эти важные приборы заниматься нами! У них хватает возни с приближенными Его Удивительности. Ох, Эриксен, развалить бы этаким умелым чудом всю чертову иерархию, а самому в сторону! И жить, не оглядываясь на соседа, и делать, что тебе по душе, только бы это не мешало другим, и чтоб никаких войн и вражды! Подумаю, сердце замирает, — такая простота жизни!
Эриксен вгляделся в рыжего Проктора. В полусумраке казармы цвет волос не был виден, зато ясно виделось, как пылает его лицо и как сверкают глаза. Он уже не шептал, а кричал тихим криком. Эриксен с полминуты молчал, потом сказал:
— Знаете ли вы, что такой, образ жизни уже осуществлен на Земле?
— И знать не хочу! Эта штука мне по душе, а где она осуществлена, мне все равно. Так сотворишь чудо?
— Я уже сказал вам: чудес не существует.
— А я повторю: мы не дикари, чтоб не верить в чудеса. Развитие науки сделало возможным любое чудо. Сотвори чудо, Эриксен!
Эриксен понял, что от странного солдата не отделаться.
— Ладно, постараюсь. А теперь давайте спать.
Проктор убрался, а к Эриксену долго не шел сон. За стеной казармы ревел ночной ураган. В казарме воздух кондиционировали, но тонкая пылевая взвесь проникала сквозь микроскопические поры в стенах — было трудно дышать.
Эриксен лежал с открытыми глазами, но видел не казарму, а то, что было вне ее, — огромную, неласковую к человеку планету. Как его предков забросило сюда? Почему они остались здесь? Почему, нет, почему они из людей превратились в бездушные механизмы?
Эриксен задыхался, ворочался, снова и снова думал о том, о чем на Марсе думать было запрещено. И вдруг вскрикнул, такая пронзительная боль свела мозг. В голове творился сумбур: слышались чьи-то стоны и визги, поскрипывания, потрескивания, что-то словно двигалось, что-то бормотало бесстрастно: «Косинус пси — девяносто девять и пять десятых, полная синхронизация! Косинус пси — девяносто девять и пять!.. Ах! Ах! — вдруг кто-то зарыдал в мозгу. — Гоните сюда эти проклятые тучи, гоните их сюда!» Эриксен напряженно, без мыслей, вслушивался в шумы мозга, пытаясь в них разобраться, но разобраться было невозможно, их можно было лишь слушать. Тогда он стал сам размышлять, но мысли так неохотно рождались и так медленно тащились по неровным извилинам мозга, так запинались на каждой мозговой колдобине и выбоине, словно каждая тянула за собой непомерно огромный груз, изнемогая под его тяжестью. «Тучи! — трудно думал Эриксен. — Ах, да… тучи… Нет, что же?.. Тучи… Вот оно что — эти тучи!.. Ах, нет — синхронизация… Нет, куда же я? Ах, что… что со мной?..» Он вяло, словно в сумрачном полусне, полубреду, удивлялся себе: он здорово переменился в эту ночь. Ему не нравилась перемена. Нет, раньше он мыслил легко и свободно, мысли вспыхивали, как огни, проносились стремительно, как тени, что же, нет, что же произошло? «Тучи, — все снова упрямо думал Эриксен. — Все… тучи… сюда… и маленький дождь… утром… хочу с полюса сюда… хочу!»
И когда ему удалось не додумать, а доделать эту тяжкую мысль, он, измученный, дал голове волю больше ни о чем не размышлять и тут же провалился в сон, как в пропасть.
Его разбудил шум в казарме. Солдаты вскакивали с коек, раздетые, кидались к двери.
— Дождь! Дождь! — кричали они в восторге.
Эриксен тоже протиснулся к дверям. Лишь в древних преданиях и бабушкиных сказках он слышал о чем-то похожем на то, что сейчас разворачивалось перед ним на равнине. И, охваченный таким же восторгом, как и другие солдаты, он вопил ликующе и обалдело:
— Дождь! Дождь!
Мир стал непостижимо прозрачен. Марсианская равнина проглядывалась на многие километры. Плотные взвеси красноватой пыли, вечно заполнявшие атмосферу, были осажены водой. Постоянно ревущие ветры смолкли, и мерный шум падающей воды был так непривычно слаб сравнительно с их надрывным грохотаньем, что казалось, будто в мире установилась ликующая тишина. А вверху неслись темные, плотные, ежесекундно меняющие цвет и густоту тучи, и из туч рушились сверкающие капельки воды, змейки воды, сверкающие водяные стрелы. Это был настоящий дождь, первый дождь, испытанный Эриксеном в жизни. И как не переставая изливался дождь на марсианскую пустыню, так же не переставая, слив свой восторженный голос с восторженными голосами всех солдат, Эриксен орал:
— Дождь! Дождь!
И тут он услышал крик Проктора. Рыжий солдат взобрался на стол и вопил во всю мощь горлового микрофона:
— Слушайте меня, солдаты! Все слушайте! Это чудо! И его сотворил солдат Эриксен! Я ночью молил Эриксена о чуде дождя, и он пообещал мне дождь. Славьте чудотворца Эриксена! Славьте чудотворца!..
Истошный призыв Проктора потонул в реве солдатских глоток:
— Славьте чудотворца Эриксена! Славьте нашего чудотворца!
Десятки рук схватили Эриксена и подняли над толпой. Солдаты, ликуя, несли Эриксена на дождь, а Проктор все кричал:
— Молите чудотворца Эриксена о прекращении войны! Пусть он отправит нас по домам жить своей жизнью! Требуйте от нашего чудотворца Эриксена нового чуда!
И солдаты заглушали моление Проктора громом голосов:
— На волю, Эриксен! Долой войну! Отпусти нас в свою жизнь, Эриксен!
Эриксен, промокший и счастливый, оглядывал мокрых, счастливых, восторженно орущих солдат и был готов нообещать все, что они требовали.
— Вы пойдете домой! — прокричал он. — Я отпущу вас всех в ваши жизни!
Вдруг он увидел, что дождь перестает… Тучи медленно поползли назад. Только что они неслись с полюса, как сорвавшиеся с цепи разъяренные псы, а сейчас какая-то мощная сила загоняла их на полюс, как псов в конуру.
Солдаты, замолчав, тоже следили за попятным движением туч. Эриксен попытался соскользнуть на почву, но солдаты не пустили — он по-прежнему возвышался над всеми.
И он первый разглядел катящегося к ним разъяренного Беренса.
— Назад в казармы, бездельники! — издали кричал сержант. — Бунтовать надумали, падаль! Слезайте немедленно, образина! — зарычал он на Эриксена. — Это вы, мятежник, покусились на синхронизацию! Сейчас я покажу вам, чудотворец-недоделыш, что такое истинное чудо!
Он страшно сверкнул на Эриксена лазерными бинокулярами, но очнувшиеся от оцепенения солдаты взметнули свои оптические щиты и убийственный взгляд Беренса потерял остроту. Новый взрыв ругательств был заглушен пронзительным выкриком Проктора:.
— Чуда, Эриксен! Чуда!
Солдаты разразились воплем: «Чуда, Эриксен!», и Эриксена охватило отчаяние. Короткое опьянение своей мнимой мощью мигом прошло, когда он увидел Беренса. Чуда не существовало. Что-то случайно нарушилось в чудовищном государственном механизме, выпал из гнезда какой-то винтик, образовалась зияющая энергетическая отдушина, и тучи с полюса хлынули в эту отдушину. А сейчас винтик вставлен в свое отверстие, и тысячи марсианских термоядерных станций, синхронизированные в едином порыве, гонят назад миллиарды тонн вырвавшейся на волю воды.
Он не имеет отношения к этому происшествию, оно возникло и ликвидировано помимо него.
И только чтобы успокоить неистовствовавших солдат, а не потому, что он верил в себя, он взметнул вверх руки и прокричал:
— Все тучи — ко мне! Да погибнет, что мешает этому!
И тут, потрясенный, он узрел сотворенное им чудо. Тучи, отброшенные на север, неслись обратно, а на них напирали облака с юга. Вокруг быстро сгущалась тьма. Над головами солдат, в противоборствовании облачных фронтов, сверкнули молнии. Гром в разреженной марсианской атмосфере был не силен, но вспышки ослепляли, как взгляды, усиленные лазерными умножителями, — солдаты опускали на глаза квантовые забрала.
Сержант Беренс в это время яростно врубался в гущу солдат, чтоб расправиться с Эриксеном врукопашную. Проктор прокричал:
— Эриксен! Уничтожь его молнией!
Эриксен едва успел скомандовать, когда к нему простерлись хищные руки сержанта:
— Прочь! Будь уничтожен!
Сержант высоко взлетел в воздух. И еще не успел он коснуться грунта, как с бешеного неба на него низринулась река огня, а вслед ей устремились новые огненные реки. Сержант Беренс, превращенный в плазму, уже разметал по равнине все свои атомы, а молнии все били и били в то место, где он находился в последний миг жизни.
И тогда Эриксен, охваченный страхом содеянного, прокричал тучам:
— Разойдись! Все по местам!
Он и сам не знал, какой смысл в его команде, но, очевидно, смысл имелся: напиравшие фронтами облачные массы стали вдруг распадаться. И в разрывах облаков засверкало непостижимо чистое небо, давно не виденное на Марсе ясное небо с дневными неяркими звездам и далеким неярким Солнцем.
— Свершилось! — сказал кто-то среди всеобщего восхищенного молчания.
Эриксен, по-прежнему возвышавшийся над солдатами, увидел, что из Государственной Канцелярии, находившейся неподалеку от казарм, к ним идут высшие чины государства — генерал Бреде и полковник Флит.
Когда Бреде с Флитом ворвались на Пульт-Престол, Властитель-19 сидел на ПП, как на лошади, потерянно сжимая волосатыми босыми ногами бока верховного государственного механизма. Проницательному Бреде, впрочем, Властитель показался похожим не на мужественного всадника, отлично управляющегося с конем, а на огромную, вспучившуюся, до полусмерти перепуганную жабу. Умный генерал утаил, какие непозволительные ассоциации являются ему на ум.
— Что случилось? — хрипло прокаркал Властитель. — Еще никогда такого не было.
— Заговор землян, Ваша Удивительность, — доложил Флит, по обязанности младшего начинавший.
— Чудо, — мрачно установил Бреде.
— Чудес не бывает, — с испугом возразил Властитель-19. У него жалко исказилось лицо.
— Вы забываете о достижениях науки, Ваше Бессмертие. Мы развились до уровня, когда любое чудо стало технически возможно. (Бреде, разумеется, не знал, что повторяет мысль солдата Проктора.)
— Это ужасно! — сказал Властитель-19, все больше бледнея. — Ноги не ощущают государства. С ума сойти, такая небывалость!
— Косинус пси ниже ноль сорока, — оказал Флит. — И он катится вяиз. Энергетические станции отбились от ваших рук. — Он посмотрел на властительные ноги девятнадцатого Синхронизатора. — Мы гибнем, Ваше Бессмертие.
— Срочно доложите: что делать? — сказал Властитель-19 генералу Бреде. — Ужас, какая удивительность!
Бреде прошелся вдоль щита с важнейшими государственными приборами, потом распахнул окно. Тучи, ринувшиеся с полюса, сгущались над резиденцией Властителя-19. Лил преступный дождь, путавший стройную схему стратегического развертывания сил. Бреде минуту вслушивался в шум антигосударственного дождя, затем, не отвечая Властителю, обратился к Флиту:
— Вот вам те недостатки, полковник, что являются оборотными сторонами наших достоинств, — вы недавно настаивали, чтоб я их вам объяснил… Автоматическая синхронизация государства на личность одного человека привела к тому, что общественному механизму стало безразлично, кто его централизует и синхронизирует. Какой-то пройдоха легче вписался в нашу государственную систему, чем вы, Ваше Бессмертие, и автоматы перевели синхронизацию на него. Очаг смуты в казармах сержанта Беренса.
Властитель-19 жалобно повторил:
— Что мне делать, господа? Какую выдать диспетчерективу?
— Сосредоточьтесь на управлении, — посоветовал Бреде. — Автоматической Синхронизации вашей особы с государством больше не существует — добейтесь ее силой воли. Боритесь за власть, черт побери!
Неистовые, глубоко запавшие глаза Властителя побелели от страха. Он яростно ударил ногами в бока ПультаПрестола.
— Я попытаюсь… Я верну себе власть!
Он на глазах раздувался от напряжения. Вскоре он радостно вскрикнул, ощутив утраченный было контакт с государством. В эту минуту сержант Беренс катился колесом к взбунтовавшимся солдатам. Бреде молчаливо наблюдал, как замедляется яростный бег летящих с полюса туч и как стихает запретный дождь. Властитель-19, конечно, дурак, но хорошо дрался за Верховную Синхронизацию. Полковник Флит, обуянный восторгом, не то танцевал, не то маршировал вдоль Пульта-Престола.
— Косинус пси растет! — выкрикивал он, — Семьдесят четыре. Восемьдесят два! Восемьдесят пять! Победа, Ваша Удивительность!
— Победа! — заверещал Властитель, подпрыгивая на ПП. — Моя берет! Моя берет!
Бреде с сомнением покачал головой. В голосе Властителя-19 слышались чужие нотки. Настоящая, борьба только начиналась. Неизвестный узурпатор, захвативший ночью управление государством, скоро бросит всю свою волю в пылающее горнило синхронизации. Даже отбрасывая чужака концентрированным ударом, Властитель-19 не мог отделаться от резонанса его могущественного голоса.
И когда Властитель-19, вскрикнув, вдруг стал сползать с Пульта-Престола, Бреде кинулся ему на подмогу.
— Все тучи — ко мне! — бормотал Властитель уже несомненно чужим голосом. — Да погибнут!..
— Замолчите! — отчаянно крикнул Бреде. — Безумец, вы контрассигнуете повеление вашего противни…
Он не успел кончить фразы, не успел поддержать рухнувшего Верховного Синхронизатора. На месте, где только что находился Властитель-19, взвился столб пламени. Впервые за многие десятилетия Пульт-Престол был пуст.
Бреде вовремя остановился, а Флит отшатнулся от мрачной туши пустого Пульта-Престола.
— Беренс распылен, — доложил Флит показания приборов. — Государство погибло. Остается пустить себе в лоб отраженный в зеркале собственный смертоносный взгляд. Боже мой, какой конец!
— До конца еще далеко! — энергично возразил Бреде. — Вызовите автоматы Охраны. То, что не удалось плохо вооруженному Беренсу, может, удастся нам.
— Правильно! — закричал Флит, лихорадочно отдавая команды приборам. — И я лично расправлюсь с этим мерзавцем, можете быть покойны! От полковника Флита еще никто не уходил живым.
Выйдя из канцелярии, генерал и полковник увидели Эриксена, восседавшего на руках солдат. До них донеслись ликующие крики толпы.
— Как условились! — зашептал Флит. — На дистанции прицельного попадания я с одного взгляда распыляю этого…
Флит исчез, не успев вскрикнуть. Рядом с Бреде кружился смерч золотисто-оранжевой плазмы. Смрадная пыль сыпалась на генерала. Автоматы безопасности отнесли Бреде подальше от места гибели полковника. Генерал ошеломленно глядел на то, во что превратился его недоброжелательный, но верный помощник.
— Так, так! — сказал Бреде. — Гамма-каратели снова действуют. Ну что ж, тем лучше!
Он подошел к толпе. Эриксен сделал знак, чтобы его опустили на грунт. Солдаты стояли вокруг Эриксена двумя стенами, чтоб защитить, если генерал попытается сотворить вред их чудотворцу. Но Бреде преклонил перед Эриксеном колени и провозгласил:
— Да здравствует Властитель-20! Рапортую, Ваше Бессмертие: еще ни разу наше государство не было так тотально синхронизировано, как это сумели сделать вы, Ваша Удивительность! Слава Властителю-20!
Бледный Эриксен смотрел на Бреде круглыми глазами.
Солдаты безмолвствовали. Бреде, не поднимаясь, закричал:
— На колени, болваны! Слава новому Властителю-20!
Один за другим солдаты опускались на колени. Последним склонился Проктор. Временно заколебавшийся государственный механизм снова функционировал.
— Разрешите, Ваше Бессмертие, возвести вас на Пульт-Престол, — сказал Бреде, вставая с колен. — Я познакомлю вас с тайнами управления нашей несокрушимой Верхней Диктатуры.
Эриксен безвольно сделал шаг вперед. Он услышал шепот Проктора, но не остановился.
— Я думал, ты чудотворец, а ты — Властитель, — горько сказал Проктор вслед Эриксену.
Лишь на ступеньках Государственной Канцелярии Эриксен обернулся. Солдаты молчаливо расходились. Проктора в их толпе Эриксен не разглядел. Проктора больше не существовало.
После осмотра аппаратуры централизации общественной жизни Эриксен прислонился к Пульту-Престолу. Вокруг ПП теснились высшие чины Верхней Диктатуры, явившиеся на поклон к новому владыке.
— Итак, — по-вашему, переворот сошел отлично? — спросил Эриксен Бреде.
— Превосходно, Ваша Удивительность! Погибло несколько дураков и нахалов, но государство вышло из кризиса крепче, чем было до него. И то, что оно само отыскало вас и сделало центром Тотальной Синхронизации, делает государству честь. Отныне уроженец Бриллиантового тупика…
— Тупик, где я родился, называется Вшивым, генерал.
— Полчаса назад он переименован в Бриллиантовый. В данный момент в нем устанавливают вашу статую. Итак, я осмелюсь утверждать…
— Я хочу попросить одного разъяснения, — сказал Эриксен. — Вы, конечно, понимаете, что меня, как новичка в управлении, больше всего интересует, достаточно ли прочен тот государственный организм, нервным центром которого я… так сказать… избран… Откуда ждать опасностей? Вы меня понимаете, Бреде?
Генерал отвечал с военной четкостью:
— Только четыре причины могут разрушить Тотальную Синхронизацию — удар извне, восстание подданных, бонапартистский переворот и технологический распад системы.
— Я хочу подробней услышать о действии этих разрушительных причин. Мне кажется, их многовато, чтобы быть спокойным.
— Удар извне. Его может нанести либо Земля, либо Нижняя Олигархия. Земляне кичатся тем, что общество их живет лишь для счастья своих сограждан и что во внутренние дела других планет они не вмешиваются. Что до Нижней Олигархии, то военный потенциал ее ниже нашего. Думаю, о восстании подданных в нашем обществе тоже говорить не приходится. Что же касается… гм… вашего особого случая, то ожидать повторения… Нужно, так сказать, обладать вашей гениальностью, и даже высшей, чем ваша, ибо вы уже…
— Справедливо. Теперь причина технологическая.
— Она наименее вероятна. Наша государственная система развалится, если автоматы управления начнут уничтожать друг друга взаимно. Пока мозг Верховного Синхронизатора концентрирует управление в себе, опасности этой нет. Ну, а приказывать саморазвал, то есть вызвать мгновенный чудовищный взрыв, никакой Властитель не станет, ибо это равносильно самоубийству.
— Что ж, и это логично, — проговорил Эриксен. — Я думаю, Проктор был бы доволен.
— Проктор? Что вы хотите этим сказать. Ваша Удивительность?..
— Я хочу сказать, что Властитель-20 начинает свою Эру Синхронизации.
И прежде чем ошеломленные сановники успели вмешаться, Эриксен вскочил на Пульт-Престол, широко простер над ним руки. О том, что произошло вслед за этим, никто из них не сумел поведать миру, ибо их уже не было. Самому же Эриксену какую-то миллионную долю секунды казалось, что он в сияющих одеждах и в славе возносится в заоблачные высоты. А еще через доли секунды миллиарды атомов его тела сияющим плазменным облачком разносились по освобожденной планете.
Назад: Феликс Дымов Горький напиток «Сезам» (Рассказ)
Дальше: Геннадий Николаев Белый камень Эрдени (Повесть)
