4
Рихтер вышел на поляну уже глубокой ночью. Парню было ясно, что никогда прежде он не был так близок к смерти. Луна висела над лесом бледным бельмом, и лишь благодаря её тусклому свету он не переломал ноги. Конечно, он думал о побеге, однако знал, что любая попытка обречена на провал, влекущий за собой гибель. Едва волк скрылся из виду, Крыса дал деру. Парень надеялся на численный перевес со стороны людей Рутгера.
Надежды его пошли прахом, ведь Крыса услышал пронзительный, полный боли и ужаса крик старшего среди его преследователей. Звуки короткой, но ожесточенной схватки не могли долететь до его слуха без помощи колдовства, и Рихтер принял решение идти к Амелии, уповая на удачу и легковерность последней, страшась даже предположить, в какую игру она с ним играет.
Всю дорогу он вспоминал песни, услышанные им от музыкантов, пьяной солдатни да крестьян. Будучи завсегдатаем гриммштайнских питейных, он знал наизусть великое множество песен, но каждая так или иначе вращалась вокруг того, что при дамах петь не принято. Героями любимых Рихтером стихов были трубочисты, навещавшие чужих жен под покровом ночи, ландскнехты, справлявшие нужду на тела обезглавленных врагов, и, конечно же, прекрасные девы, терявшие честь с тем или иным мерзавцем, который всякий раз сбегал, стоило взойти солнцу.
— Подобными песнями я не смогу спасти свою шкуру, — процедил он, — если бы я должен был развлечь этого шелудивого пса, мне бы следовало спеть о гнидах, изводящих пехотинца на марше. — Именно тогда на лице вора появилась улыбка, и именно в тот час Рихтер вышел на Весеннюю поляну, имея четкий план своих дальнейших действий. Надежды он возлагал на то, что Амелия никогда не встречала бродячего поэта Яна Снегиря и не сможет уличить его в краже стихов.
Хозяйка Лисьей дубравы встречала гостя под аркой из двух высохших и переплетённых между собой дубов. Ночная мгла была наполнена золотой пылью, над которой ветра не имели власти. Вор уже ничему не удивлялся. Девушка или нечто скрывающееся за столь приятной для глаза внешностью поманила его за собой, а после скрылась под аркой о переплетенных деревьях.
— Она пригласила тебя, — прорычал из темноты Хельгерд. — Не думаю, что ты будешь счастлив видеть её в гневе.
Алые бусинки крови падали на траву, поблескивая в лунном свете.
— Живо заходи в дом, иначе я сам затащу тебя туда.
Волк был ранен, но посеченная шкура, казалось, совсем не тревожила Хельгерда.
Рихтер был не из тех, кому в подобных ситуациях нужно повторять дважды, и, уже стоя под аркой, совершил роковую, как ему показалось, ошибку. Коварный обладатель когтистых лап и вострых клыков окликнул его, но не тем именем, которое он называл прежде. Хельгерд еле слышно произнес:
— Крыса, подожди.
И Крыса обернулся. За то мгновение Рихтер трижды проклял и себя, и все, на чем зиждется мироздание. Чудовище оскалилось в омерзительном подобии улыбки:
— Я так и знал. Ты начинаешь нравиться мне. Не повторяй моих ошибок. Не всегда большее равнозначно лучшему.
Хозяйка Лисьей дубравы ждала их в просторном зале, и первое, на что Крыса обратил внимание, были детские игрушки, разбросанные по полу. «У твари есть дети?» — подумал он и поднял с пола одну из них. Деревянная лошадка. Такие ладят из дерева люди, но он не сомневался, что здесь он единственный человек, и оттого ему стало не по себе. Вор не ожидал услышать топот детских ножек, ведь, кроме тяжелого дыхания волка да треска поленьев в очаге, он ничего не слышал.
Нелюди не сводили с него глаз. Голубые волчьи глаза и золотые очи хозяйки.
— Я готова поклясться Рогатым Псом, — заговорила женщина, — когда мы встретились, в твоих волосах не было этой уродливой проседи.
— Скажи спасибо своей собаке, — ответил Рихтер. — А тебе я скажу спасибо за гостеприимство.
— Ты действительно должен благодарить Амелию, — прорычал волк. — И судьбу заодно. Твоя выходка стоила жизни пятерым воинам.
— Они сражались как львы, — улыбнулась Амелия, — Гхарр должен гордиться ими. Знаешь ли, не каждому удается ранить моего волка.
— Догадываюсь.
— А теперь, — прохрипел Хельгерд, роняя на пол слюну, — Хозяйка хотела бы услышать твои песенки, а я — чтобы все это оказалось ложью.
— Не ври! — Амелия залилась звонким смехом. — Тебе ведь тоже интересно, что за кошка к нам приблудилась и какой она породы.
— Я знаю эту породу, — ответил Хельгерд, — мне она известна очень хорошо.
Он вышел в центр зала и, глядя, как пламя играет на огненных волосах хозяйки дома, дубравы и, возможно, его жизни, произнес так громко и отчетливо, насколько вообще мог: — Эту песню я написал во время официального визита моего отца в столицу Вранового края.
— Нам это неинтересно, дружок, — произнесла Амелия. — Мне приятно знать, что ты успел повидать мир, но несколько больше, чем ты подозреваешь, и твои истории скучны. Я хочу услышать песню, а не то, как ты ее сочинял.
Он откашлялся. Его раздражало то, с каким пренебрежением эти твари относятся к нему, но лучше так, чем остывать на холодной земле.
— Так или иначе, я прибыл на руины Белого взморья и в полночь видел там призрак плакальщицы.
— Банши?! — воскликнула Хозяйка Лисьей дубравы. — Как здорово, продолжай. Сама я только слыша о них, но видеть воочию мне их не доводилось. Кухар хотел показать одну из них, но не смог изловить.
— С вашего позволения, я исполню сложенную в тот год песню.
Амелия одобрительно кивнула и, устроившись на причудливом подобии трона, всем своим видом показала, что готова слушать.
— К сожалению, у меня нет инструмента, — растерянно произнес вор, оттягивая время, дабы получше вспомнить слова песни. — С лютней было бы сподручнее, — а про себя пожалел, что не забрал у Фриды её лютню. Сейчас она бы ему очень пригодилась.
— Это не беда. Если в песне есть музыка, я её обязательно услышу.
Рихтер вновь откашлялся. Набрал полную грудь воздуха. Справедливости ради стоит отметить, что Господь не обидел лжеца голосом. Он брал любые ноты, не зная об их существовании, и, если бы судьба не привела его на кривую дорожку воровства, есть вероятность, что Рихтер прославился бы на более благородном поприще. Он начал петь:
В осеннюю ночь она выйдет одна. Как мрамор бела её кожа. Безмолвным руинам о жизни поет, О будущем и о прошлом. В осеннюю ночь лихие ветра Разносят мелодии эти. Страшнее они молчаливой тоски, Прекраснее холода смерти. Полвека назад, да, полвека назад Белокаменный город был путнику рад. Из стали искру высекал кузнец, За сделкой из кубка мед пил купец Полвека назад, да, полвека назад! В безлюдную ночь она бросит погост. Изящна, легка её поступь, И с диском луны она споры ведет О будущем и о прошлом. Тоску её разделят ветра, Траву луговую сминая. Давно город брошен, но дева поет О любви, что не умирает. Полвека назад, да, полвека назад Белокаменный город чумой не объят. Не сплевывал кровь, умирая, кузнец, За прилавком вел торг живой купец Полвека назад, да, полвека назад!
Амелия слушала внимательно, не шевелясь, и, стоило Рихтеру закончить, она обратилась к Хельгерду:
— Друг мой, скажи, что ты думаешь?
Волк метнул в гостя взгляд, которым можно проколоть человека насквозь, а потом прорычал:
— Звучит ладно, но не украл ли он её?
— Как? — вырвалось из груди Рихтера. — Это не то…
— Не обращай внимания, — перебила его Амелия. — Все мы дети Дорог Охоты, и, если эти песни добыты не тобой, что ж, не осуждаю. Главное, что теперь они принадлежат тебе и ты мастерски ими владеешь. Мне нравится, как ты поешь, и я готова слушать дальше. Клянусь молодой луной, ты нравишься мне, человек.
Сложно сказать, как долго вору пришлось радовать чудовищ пением, ведь в доме Амелии течение времени не чувствовалось вовсе. Вор выудил из памяти с полсотни песен разных менестрелей, а когда все песни, наконец, были спеты, Рихтер поблагодарил Господа за возможность передохнуть.
По велению хозяйки он устроился на подушках в её ногах. Только сейчас парень обратил внимание на покрытые грязью сапоги, изодранную и перепачканную одежду. Огонь, как и прежде, с аппетитом поглощал поленья, подбрасываемые в камин Хельгердом. В доме царили спокойствие и тишина. Амелия задумчиво глядела сквозь своего гостя, и тот не решался нарушить молчание.
— Ты устал? — вдруг поинтересовалась она. — Не отвечай, я вижу это и так.
— Ничего страшного, — ответил Рихтер. — Я не в обиде, во всяком случае, не за это. Я хочу жить сильнее, чем спать, знаешь ли.
— Ах да. Я сразу поняла, что мне по душе твои песни и то, как ты их поешь, — она протянула руку к его лицу, провела кончиками пальцев по небритой щеке. — Не весь репертуар, конечно.
— Понимаю.
— Не обижайся. Голод сводит меня с ума, и я начинаю капризничать.
— Только лишь голод? — бросил вор и осекся. — Я не то имел в виду.
Она улыбнулась. Нежно и по-девичьи. От такой улыбки на его душе взвыла целая стая бродячих котов Златограда. Ей было нельзя не восхищаться. Красива и опасна, как древняя богиня, коей, по мнению Крысы, она и являлась.
— Я говорила, что вознагражу тебя.
— Или убьешь.
— Не стоит демонстрировать отсутствие манер, — одернула она его. — Это не то, чем стоит бахвалиться. Так вот, убивать я тебя не стану, ведь ты сделал больше, чем думал. Ты развеял мою скуку — и да, я почти забыла о голоде. Ты прямо сейчас можешь пойти в мою кладовую и выбрать для себя какую-нибудь безделушку, или я готова сделать тебе подарок, значительно превосходящий цену выбранного в кладовой предмета.
Боковым зрением Рихтер уловил движение у камина и, украдкой повернув голову, понял, что Хельгерд, растянувшийся у огня, не спит. Волк в беззвучной ярости оскалил клыки и не сводил глаз с гостя. Тут парню вспомнилось предостережение, данное монстром под аркой из двух переплетенных дубов.
— Что ты выбираешь?
— Я выбираю большее, но мне нужно знать детали.
— Я не сомневалась в твоем выборе, — Амелия пристально поглядела на своего защитника и на сей раз обратилась к ним обоим: — Все вы выбираете большее. Наверное, в этом вся наша охотничья природа.
Как говорил папаша Рихтера, если быть дураком, то быть им следует до конца. А посему вор лишь улыбнулся и сказал:
— Мне нужно знать всю подноготную, дабы потом не жалеть о сделанном выборе. Расскажи мне все, что я должен знать. О себе, о доме, о кладовой и о том, чем вы живете.
— Все просто. В моем доме тринадцать комнат, одна из них принадлежит мне, одна пустует постоянно.
— А одиннадцать остальных?
— В них живут дети, но к последнему месяцу осени все спальни пусты. Этот последний месяц — месяц моего голода и…
— И тоски, — договорил за Амелию волк, словно уже не раз слышал подобное. — Прости, что перебил, Хозяйка.
— Тоски?
— Да, — она посмотрела на гостя, и в очередной раз Рихтер восхитился красотой её взгляда.. Златоглазая Амелия продолжила: — Люди убоги и дурны. Чем старше они, тем омерзительнее их кровь, а их кровь — моя жизнь. Стоило мне обосноваться в дубраве, я первым делом наслала на людские поселения неурожай и болезни. Когда люди оголодали и пошли охотиться, мой друг сделал свое дело. Дабы не утомлять тебя подробностями, скажу, что приучить крестьян платить мне дань оказалось намного проще, чем мы с Хельгердом ожидали. Я охочусь давно, но охота утомляет и меня. Наверное, Рогатый Пес осудил бы меня за это, но отец давно мертв, и я вольна поступать так, как сочту нужным.
— Ты приучила крестьян приводить своих детей на убой, словно скот? Там, откуда я родом, это называется схватить за… жабры.
— Я даю детям тепло и заботу, даю им то, что не могли дать их родители.
— И ты пьешь их кровь, — подвел итог Рихтер. — Ты детоубийца, а твой дружок — кровожадный монстр. Я все верно понимаю?
Волк зарычал, и его когти впились в деревянный пол:
— Следи за языком.
— Мы охотники! — воскликнула Амелия. — И ты в какой-то степени тоже. Я вижу в тебе охотничий азарт, но я пока не поняла, что его распаляет.
— Хорошо. Но почему именно дубрава?
— Любопытный сопляк.
— Хель, ну ты и сам был таким. Наш гость обладает пытливым умом, не более. Знаешь ли, менестрель, я родилась в этой дубраве. Правда, тогда здесь была крохотная дубовая роща, но не это главное. Дороги Охоты берут свое начало именно здесь, и лишь здесь я могу чувствовать себя как дома. Мое путешествие было долгим, охота изнурительна, и я смертельно устала. Пройдет еще несколько десятилетий, я наберусь силы и покину дубраву, чтобы однажды вернуться вновь.
Крыса лишь кивал головой в знак того, что сказанное хозяйкой логично и как белый день понятно.
— Хорошо, — произнес Рихтер, выслушав рассказ до конца. — Что ты хочешь мне предложить?
— Вечность в моей компании, разумеется, — ответила она. — Мы заключим сделку и будем соблюдать её условия. Все будут довольны, а главное, нас будет уже трое — вместе веселее.
— Я получу долгую жизнь?
— Вечную. И новое тело. Такое, чтобы мне нравилось смотреть на тебя.
— А что я отдам взамен?
— Взамен ты отдашь мне свое сердце, — увидев, как округлились глаза собеседника, хозяйка захохотала. — Нет, не переживай. Вам проще жить без него, а ему, сердцу, лучше быть у меня.
— Это все?
— А должно быть что-то еще?
— Всегда есть что-то еще.
— Всегда, — согласилась прекрасная женщина. — Ты будешь петь мне каждую ночь. Мне и моим детям. Может быть, даже Хельгерду. Я думаю, что вы станете хорошими друзьями да и выбора у вас по большому счету нет.
— Ваше лесное высочество, это серьезное предложение, и мне следует обдумать его, позвольте мне сперва как следует выспаться. Мой день начался двое суток назад, и, признаться, я валюсь с ног. Позволь мне немного отдохнуть, раз уж кормить меня никто не спешит. На рассвете озвучить тебе окончательное решение?
— Позволяю, а дабы у тебя не возникало никаких соблазнов, способных бросить тень на твою честь, спать ты будешь под присмотром Хельгерда. Не люблю, когда от меня убегают, трусливо поджав хвост. Подобные предложения я делаю настолько редко, что, считай, не делаю вовсе. Не оскорбляй меня низостью, будь достоин возложенных на тебя надежд.
— В таком случае до утра? — Рихтер протянул женщине руку, но та, очевидно, не поняла сего жеста и, лишь поморщившись, отвернулась. — Встретимся на рассвете и заключим сделку.
— Пусть будет так, — ответила Амелия, одарив вора лучезарной улыбкой. — Сладких снов, певчая птица.
