Часть 3
На рассвете мы с Генрихом Чайкой вновь двинулись в путь, и, лишь выезжая из леса святого Августина, мой спутник, прежде не проронивший ни единого слова, пробормотал, глядя при этом куда угодно, но не на меня:
— Волкер, друг мой.
— Я слушаю вас, профессор.
— Простите великодушно за мое поведение.
— Ничего.
— Скажите честно: вы же затеяли тот спор о псевдонимах лишь ради того, чтобы позлить меня?
— О чем вы?
— Бросьте дурачиться, — он резко повернул голову и грозно взглянул на меня из-под густых бровей. Глядя на то, как Чайка мечет в меня молнии своим взглядом, я невольно захохотал.
— Отвечайте на вопрос!
— Давайте оставим эту тему. Мы оба пили водку с перцем…
— В самом деле? Вы так хотите это оставить?
— В самом.
— И вам ничуть не обидно, что я вот так от вас отвернулся и что наговорил лишнего?
— Я негордый.
— Ну-ну.
— Генрих, — я пригляделся к виднеющимся вдали башням Чадска, накинул на голову капюшон. — Я думал над тем, что было в истории о двух болтах. Думал всю ночь.
Мелко моросил дождь. Чайка не произнес ни слова, ожидая, пока я наконец разрожусь вопросом. Признаюсь, друг мой, мысли даются мне с особым трудом в утренние часы и по сей день, но, взяв волю в кулак, а мысли в кучку, я таки заговорил:
— Ну, допустим, Волдо был убит сыновьями барона Хладвига.
— Так, — Чайка утвердительно кивнул головой. — Пока все верно.
— Допустим, Лу-ух отдал свою жизнь ради того, чтобы Волдо ожил.
— Тебя это смущает? — Чайка ухмыльнулся. — Как, впрочем, и многих.
— М-м?
— Не каждый понимает, ради чего Лу-ух отдал жизнь.
— Бред какой-то, согласитесь.
— Нет, не соглашусь, — Генрих воздел руки к небу и тоном многомудрого наставника произнес фразу, смакуя каждое её слово: — Не пытайтесь понять и осмыслить поступки тех, чьи жизни лежат в иных плоскостях. Не думайте, что сможете понять замысел кошки или же кусающей её блохи. Не думайте, что вам доступно понимание замыслов Господа или Диавола. Нам, людям, — он говорил медленно, — доступно лишь понимание собственных мыслей, замыслов и реже поступков. И то не всегда.
— Проще говоря, Лу-ух поступил так потому, что поступил?
— Именно. Действие свершилось. Его жизнь стала дровами в костре новой жизни. Человеческой. Сила его жизни разожгла потухший костерок…
— Я понял, — перебил я Генриха. — Но все равно… Глупо.
— Может, да, а может, и нет. Лу-ух прожил многие сотни лет, и, если уж решил поступить именно так, значит, на то были свои, не понятные для нас причины. К тому же Лу-ух дал слово.
— Хорошо. Мне нравится про слово. Редко такое встретишь, чтоб, пообещав, шли до конца.
— Это все, что вы хотели узнать?
— Нет, — ответил я, — далеко не все. И более того — свой вопрос я пока так и не задал.
— Я жду, не томите.
— Как вы вышли на то, что Волдо и есть Ян?
— О! Я рад, что ты спросил! Волкер, я ждал этого вопроса! — Генрих Чайка захлопал в ладоши и чуть было не выпал из седла, но, успев вовремя ухватиться за луку, удержал равновесие. — Глупо бы вышло, упади я в грязь и…
— Лошадиное дерьмо, — я помог ему договорить. — Что вас смущает?
— Не припомню, чтобы кто-то ехал впереди нас.
— Нет, тут вы ошибаетесь, профессор Чайка. Вы еще спали, когда мимо нашего лагеря проехал всадник.
— Я вижу на вашем лице ухмылку. Что вас так радует?
— Я говорил вам о своем деликатном дельце, по которому я еду в Чадск.
— Ох. Тот господин едет с дурными вестями, думая, что вы их уже сообщили?
— Именно, — произнес я. — Именно так, друг мой. Не мне сегодня быть битым. Не мне, а этому подлецу Хеймо. Он же, пес сутулый, поехал поглядеть, как меня будут наказывать.
— А вы хитрый лис.
Но я уже не слушал Чайку и не особо-то глядел на дорогу. Я живописал себе картину, как Йохан въезжает на постоялый двор, в котором остановился господин, имя которого я унесу с собой в могилу, и скажет: «Ну что, братец мой Барт. Поди, уже слыхал о том скандале, что приключился с твоей блудливой женой и сыновьями заморского купца? Ох и стонала она той ночью. Ох и горькие слезы лила на следующее утро». Услыхав это, Бартоломью, скорее всего, опрокинет стол, за которым будет в тот час сидеть, и проломит Йохану череп. Так и будет, но с моим недругом Йоханом, а не со мной. Как говорится, не рой яму ближнему своему…
— То было очень давно, — профессор заговорил, так и не дождавшись моего ответа. — Так же давно, как и события, описанные в историях ведьм из круга Рогатого Пса. Да-да, братец, те далекие годы, те темные времена не то что вписаны, нет, они высечены в истории нашей родины. Я уже говорил тебе о «Природе тьмы». Припоминаешь?
— История о крестьянах, заваливших грот?
— В «Природе тьмы» я наткнулся на предсмертную исповедь одного купца. Кажется Юрек. Он-то и рассказал, что был знаком с Яном Снегирем, и назвал его имя. Вот так все просто. Не возьму в толк, почему никто не натыкался на это прежде, но я не позволил никому опередить себя в исследовании и вырвал ту страницу. Молод я был и глуп… Теперь уж никто не узнает правды.
— Вы потеряли её, — сообразил я. — Но почему не рассказываете о том своим ученикам?
— Рассказываю всякий раз. Другое дело, что слушают меня в последнее время редко.
— Вы хорошо говорите, друг мой, — сказал я. — Вас интересно слушать, а студенты ваши — дураки.
Генрих грустно улыбнулся:
— Вы читали историю о Даме Треф?
— Я слышал о ней.
— Будет время — перечитайте. Будет время — сопоставьте её с летописями. Многое откроется вам, дорогой мой студент. Глядишь — и вас послушают охотнее, нежели меня.
— Обещаю, — ответил я, думая, что вру. — Так и сделаю.
Генрих издал смешок. Не злой, скорее ироничный.
— Вы тоже лентяй, — произнес он. — А между тем какие знания я вам предлагаю! — он махнул рукой и отвернулся.
— А как умер Снегирь? Вы так и не ответили.
Совершенно незаметно для меня мой конь остановился и, протяжно фырча, уставился на стоящих посреди дороги солдат.
— А с чего вы, Волкер, взяли, что он умер?
— Лет-то сколько прошло…
— И что же? Ян живее всех живых.
Я увидел потрепанную временем дозорную башню, мимо которой мне уже доводилось проезжать прежде. Все те же камни, поросшие мхом, все те же штандарты, треплемые осенними ветрами, и все те же угрюмые мужчины в кольчугах и мятых котах, чьи лица видели бритву лишь несколько раз в год, да и то перед великими церковными праздниками.
— Спасибо за то, что составил мне компанию, — произнес профессор Чайка. — Давненько не случалось со мной столь душевной поездки.
— Рад знакомству, — ответил я, не сводя глаз с идущего ко мне солдата. — Я-то думал, что вам нужно в город.
— Ты это мне? — произнес дозорный. — Ежели да, то не заговаривай мне зубы, показывай грамоту и проезжай. Если грамоты не имеешь, — солдат замялся, — можешь подкинуть мне на выпивку, а моим деткам на печеные яблоки, и я сделаю вид, что грамота у тебя имеется.
— Нет, я говорю со своим спутником, — ответил я и, обернувшись назад, дабы обратить внимание заспанного бойца на своего собеседника, увидел лишь уходящую в сторону леса святого Августина дорогу. — Когда он успел уехать? Вот же пройдоха!
— Парни! — закричал часовой. — Парни! Отправляйтесь в город за священником!
— Для чего? — удивился я, глядя то на солдата, то через плечо, стараясь обнаружить скрывшегося за холмами Генриха. — Я не понимаю.
— Ты не первый, кто видит здесь призрака, — ответил боец, вырывая из моих рук грамоту. — Каждую осень такое случается. Однажды… — Боец присмотрелся к печатям, украшавшим пергамент. — Грамота в порядке, можешь проезжать. Однажды и мой тесть видел его, да полно народу.
— Что ты такое говоришь? Какой призрак?
— Самый настоящий. Ограбили тут одного ученого прохиндея. Я от деда эту историю узнал. Ехал, мол, к нам в город один мужик башковитый, да так и не доехал. Ограбили, убили, а тело в лесу скинули. Никто понять не может, что его душа все никак к Господу не отправится. Волындает тут по полям, людей пугает. За священником надо — дорогу освящать. Зло, как говорится, изгонять.
Я молча взял протянутую грамоту и, скатав её в трубочку, спрятал обратно в кожаный футляр.
— Ты не разговаривал с ним? Людям строго-настрого запрещается говорить с мертвыми.
— Нет, — ответил я. — В основном я слушал.
