Глава 21. Очищающее пламя
– Я знаю, зачем ты пришла.
Ее голос был похож на потрескивание раскаленных углей или на птичий клекот, зарождающийся глубоко в груди. Звуки дрожали, дробились и не складывались в слова, но я все равно понимала ее.
Жар-Птица не походила ни на птицу, ни на человека. Она была воплощенный огонь, яростный, ослепляющий, но здесь, в медленно погибающем осколке рая, он не мог ни осветить, ни согреть. Жар-Птица полыхала, языки пламени – ее оперение – переливались багряным и золотым, но в паре метров от нее я не чувствовала ничего, кроме промозглого тумана и легкой мороси, оседающей на лице и одежде.
– И зачем же? – я скептически хмыкнула и скрестила руки на груди, едва сдерживая желание с головой закутаться в плащ, скрыться от прожигающего взгляда Жар-Птицы.
– За путеводным светом.
На мгновение в огненном ореоле проступил человеческий силуэт, девушка, носящая мое лицо, как неподвижную маску из резного дерева, неумело повела плечами. В следующий миг снова огромная птица трепетала среди пламенного зарева.
Я только неопределенно хмыкнула. Огненная птица пугала меня, хотелось зажмуриться и с воплем бежать обратно, в густую черноту леса, к голодным скрипучим деревьям, тянущим к тебе узловатые ветки – только бы не оставаться здесь, лицом к лицу с жуткой птицей, воплощенным пламенем, в котором то и дело мелькает твое лицо.
– Ты всегда все знаешь? – Фраза прозвучала с неуместным вызовом и насмешкой, я снова за глупой бравадой пыталась скрыть пожирающий меня ужас.
Пламя отрицательно качнулось, снова затрещало.
– Мне ведомы лишь желания тех, кто ищет меня. Кто бы ни ступил на черную тропу в мой заброшенный сад, открывает мне свое сердце.
Я вспомнила скелет безымянной влюбленной девочки под комковатой землей и черными прелыми листьями, изувеченный костяк ее сестры. Вспыхнул гнев, маленьким комочком пламени обжигая меня внутри, пожирая страх, и дрожащим от злости голосом я выдохнула:
– Это ты решаешь, кому дойти до тебя, а кому сдохнуть и остаться гнить в лесу?
Огненная птица с большими печальными глазами чуть качнула головой, неуверенно шевельнула крыльями. Она сострадала каждому, кто решился шагнуть в черноту, кто мотыльком полетел к ее убийственному пламени. Она горевала и о девочке, чьи кости стали флейтой с горестным голосом, и о ее сестре, чье сердце оказалось чернее самого темного леса, и о том безымянном, который кругами бродил по тропе, теряя силы, пока не опустился на листья иссушенной мумией. Она горевала и обо мне, забывшей все и всех, продравшейся сквозь воспоминания и иллюзии, и, пожалуй, обо мне она горевала больше.
Жар-Птица оплакала бы нас всех, но огонь не может плакать.
Я поняла это, и гнев исчез, осыпался с меня пеплом, оставляя только усталость.
– Раз ты знаешь, что мне нужно твое перо, дай мне его.
Из пламени снова проступило мое лицо, отрешенное и безучастное.
– Оно нужно не тебе, – губы огненной девушки не шевелились, и мне все больше казалось, что я так и лежу на черной тропе, уже наполовину заметенная листьями, и мороки древнего леса сводят меня с ума. – Та, что отправила тебя за ним, все равно не извлечет из моего пера ни света, ни силы…
– Она обещала мне помощь взамен на него. Я принесу ей перо, а остальное проблемы самой Василисы!
Жар-Птица склонила голову, и на миг мне показалось, что в ее глазах мелькнула насмешка.
– Тогда ты его получишь.
Огненный силуэт взмахнул рукой, и из оперения птицы вырвался искристый язычок пламени, крошечный, как огонёк свечи. Он опустился в лодочку моих ладоней коротким пером, красным, с золотистым окоемом, невыносимо ярким в густом и тяжелом сумраке сада.
– Спасибо, – зачаровано прошептала я, с трудом отводя глаза от перышка, сказочного, чудесного, обжигающего.
– Подожди. Чтобы пройти через подземное царство, его тени и обманы, одного пера будет мало.
"Да и то заберет Василиса", мысленно продолжила я фразу, сразу мрачнея. Ощущение чуда лопнуло, как слишком большой мыльный пузырь.
– Вряд ли ты согласишься сама проводить меня, – невесело пошутила я.
– Ты пришла за путеводным светом, – мое лицо в огненном ореоле неумело скопировало кривую усмешку. – И я дам его тебе.
– Вот так просто? – сразу насторожилась я. – Не попросишь ничего взамен, не отправишь к черту на рога за какой-нибудь неведомой безделушкой, не назначишь испытание?
Пламя взвыло и выросло до неба, ослепляя буйством света, и я успела проклясть себя за длинный и острый язык, прежде чем сообразила – Жар-Птица смеется.
Она метнулась ко мне и зависла перед лицом, глаза в глаза, и я наконец ощутила исходящий от нее жар, окутывающий, пробирающий насквозь, расплавляющий и создающий заново.
– Ты уже прошла его, – свистящий голос вплелся в мои мысли, став их частью, продолжением, и я с ужасом осознала, что не могу уже разделить свои мысли и слова Жар-Птицы.
Я вскрикнула и отшатнулась, щуря глаза. Птица ждала, завернувшись в крылья, как полыхающий плащ.
– Неужели ты надеялась не обжечься, схватившись за огонь?
Я с трудом перевела дыхание. Путеводный свет я понимала, как нечто метафоричное и точно нематериальное. Меньше всего мне хотелось, чтобы этот свет меня испепелил.
Я заставила себя вспомнить Марью, вспомнить весь путь по лесу, все испытания, все ужасы. Я слишком далеко зашла, чтобы потакать страху.
Я выпрямилась и улыбнулась Жар-Птице:
– Я готова.
Ко мне потянулась огненная девушка с моим лицом, тонкие пальцы поднялись к моей шее, но ямки между ключицами коснулся уже острый загнутый птичий коготь.
И пламя объяло весь мир.
Я была этим пламенем, я горела в нем, смотрела сквозь него, рассыпалась пеплом и восставала из пепла, каждой клеточкой, каждой мыслью проживая испепеляющую боль, выжигающую и очищающую.
Эта пытка длилась и длилась и длилась, вечность свернулась кольцом вокруг меня, закусила хвост и мудрыми, терпеливыми глазами змеи смотрела, как умирает прежняя личность со всеми страхами и обидами, как от нее остается только звенящая, трепещущая суть, древко стрелы, и как эта стрела заново обрастает зазубренным наконечником и ярким, огненно-алым оперением.
Ведь единственное пламя, способное очистить, – это пламя стыда.
Я лежала на земле, прижавшись щекой к мерзлой, покрытой иголочками инея траве. С трудом сфокусировав взгляд, я увидела над собой Жар-Птицу, потускневшую, как потухающее пламя.
Она просто перестала меня ослеплять.
Сумрак стал прозрачнее и светлее, словно близился рассвет, туман редел, легкой дымкой поднимался к небу. Я осторожно, с трудом поднялась, прислушиваясь к своему состоянию, чувствуя, что во мне изменилось что-то значимое, но так и не понимая, что. Словно, наконец, исчез болезненный надлом, о котором я узнала, только когда он исцелился.
Внутри меня словно включили свет, и я видела все темные уголки, в которых копились черные мысли, усталость и озлобленность, все свои темные, тайные даже для меня самой стороны.
– Это и есть – свет путеводный? – хрипло спросила я, сжимая и разжимая кулаки. Меня потряхивало. Перед глазами все двоилось, словно на мир бросили покрывало с рисунком и очертания не совпали. Я знала, что вижу лес и его тень – Ирий, руины прекрасного сада, но не могла понять, откуда во мне это знание.
Может, мысли Жар-Птицы все еще были продолжением моих мыслей.
А может, только ее мысли во мне и остались.
– Да, – прошелестела она, щуря глаза-бусинки. – Мое перо – глупость, для тех, кто остался в Нави, оно ничем не отличается от гусиного. Оно не осветит ни ночной лес, ни царство мертвых. Путеводный свет нельзя вложить в чужую грудь, как в сосуд. Его можно только разбудить.
Я медленно вдохнула холодный кисловатый воздух, понимая и принимая изменения в себе, свыкаясь с новой собой. Было волнительно и немного страшно.
– Где мои спутники? Если ты знаешь о каждом, кто ступил на черную тропу, то должна знать, что я пришла не одна.
– Спутники? – неуверенно повторила за мной Жар-Птица. – Ты пришла не одна, это верно. Молодой волк шел с тобой, и его судьба раздирала его изнутри. Он пришел ко мне и склонился предо мной, это верно.
– Когда это было? – взволнованно вскрикнула я. Я же понятия не имею, сколько времени я блуждала в тумане, перебирая свои воспоминания, сколько времени меня жгло пламя Жар-Птицы. Вдруг шаман решил, что я погибла?
– Когда? Возможно, то было давно. Возможно, скоро случится, – Жар-Птица обернулась ко мне, улыбнулась, и на этот раз ее улыбка на моем лице не выглядела чужеродной. – Здесь нет времени. Когда бы вы ни покинули Ирий, вы сделаете это вместе.
Я облегченно перевела дух, едва удержавшись от неуместного "слава богу".
– А третий, охотник?
– С тобой не было третьего, – терпеливо повторила Жар-Птица. – Больше никто не шел по твоим следам.
– Но… – я вцепилась в волосы, снова чувствуя, как уходит земля из-под ног. – Но он же всегда был с нами?..
Жар-Птица молчала.
Кто же шел позади меня по черной тропе, кто спорил с шаманом из-за костяной флейты? Кто спасал нас раньше, вел обходными путями, указывал тропы и давал подсказки? Исчез ли охотник только перед черной тропой или его вообще никогда не было?
Чёрт.
Это Ирий, сказала я себе. Здесь все – туманы, морок и сумрак, тени и обманы. Я и так уже слишком загостилась в погибшем саду Жар-Птицы, от которого остались только камни да пыль. Пора возвращаться.
Мне больше не нужны проводники – я сама знала путь, видела тонкую ниточку, тянущуюся из-под ног. Я видела, где туман колеблется, как оборванная паутина на ветру, где сумрак светлеет и расступается, а деревья теряют зыбкие очертания.
Уже готовясь шагнуть в лес, к вратам золотого царства, я оглянулась на Жар-Птицу, погруженную в одиночество, словно в сон.
– Если ты знаешь все пути, если твое пламя способно провести через земли мертвых, через их пещеры и реки, почему ты все еще здесь? Почему тебе самой не восстать из пепла?
С гулом и шипением пламя снова рассмеялось.
– Потому что извечно я была здесь и останусь здесь, в своем саду, что бы ни случилось с миром за его стенами.
– Даже если никогда больше никто не придет?
– Здесь нет времени, а значит, нет и "никогда".
Она запела мне в спину, когда очертания Ирия уже стали истончаться и исчезать, и никто не мог бы сказать, была ли та песня радостной или печальной.
Я шагала и шагала, пока тихая мелодия не превратилась из песни огненной птицы в прерывистый плач флейты. С замиранием сердца я прибавила шаг. Шаман! Жар-Птица не обманула, он рядом! Едва сдерживая глупую улыбку, я сорвалась на бег, желая заключить друга (брата!) в объятия.
Музыка не приближалась.
Я бежала до тех пор, пока в груди не закололо, а дыхание не начало вырываться из груди с хрипом. «Это лес», гулко стучало у меня в висках вместе с кровью, «это все лес, это его обман, я же слышу, я чувствую, мой волк рядом, и это его флейта плачет о загубленной любви».
Я уперлась кулаками в колени, пытаясь перевести дыхание. Тропа под ногами двоилась и петляла, но я различала тонкую поблескивающую нить, единственный верный путь среди паутины призрачных и ложных. Я чувствовала, что могу подцепить нить, уложить петлей, свить в узор и заставить привести меня куда угодно. И, покорная моей воле, нить затрепетала, как паутина в искусных лапах паука, и повлекла меня вперед – к дворцу Василисы, где ярко сияло солнце, цвели алые маки и золотые яблоки тянули ветви деревьев к земле.
Лес покорно расступался передо мной, и я почти летела, чувствуя присутствие волка – совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Краем глаза я замечала его сгорбленный силуэт, размытый и темный, словно отделенный от меня матовым толстым стеклом. Мой шаман возвращался из Ирия, лелея свою боль и свою судьбу, и слова, которые он не мог найти, звучали в тоскливой песне флейты.
В сад Василисы мы шагнули одновременно, когда стихла последняя нота песни, и, не глядя друг на друга, взялись за руки. Солнечная магия окутывала и согревала, но пламя в груди, разожженное Жар-Птицей, было сильнее. Буйство ярких цветов, от вызывающе красных маков до нежных небесных незабудок, ошеломляло, но после ослепляющих пламенных перьев Жар-Птицы, казалось дымкой, обманом и сном.
Солнечная магия расползалась перед нами, как ветхая ткань под пальцами. Знала ли Василиса, на какую беду нас посылает? Знала ли золотая царица, с какой бедой мы вернемся?
Она встретила нас на пороге терема, взгляд ее был спокоен, а улыбка на холеном лице безмятежна. Коротким кивком она поприветствовала нас и молча посторонилась, пропуская в обеденную залу. Ее блеклые служанки жались к стенам, словно пытаясь врасти в них, снова стать деревьями и травой.
От предложенной трапезы я отмахнулась – меня потряхивало от волнения и нетерпения, хотелось вручить уже перо Василисе и потребовать свою плату. Сейчас, в шаге от своей цели, любая задержка казалась мне преступлением.
– Ты просила перо, царица, – отчеканила я, пристально глядя ей в глаза, словно бросая вызов. – И я достала его!
Я несла перо в сжатом кулаке, и мне казалось, что теплый нездешний свет пробивается между пальцев, словно просвечивает их насквозь. Я медленно разжала ладонь, успев испугаться на долю секунды – а вдруг все было лихорадочным бредом, и нет у меня пера?! – но оно лежало в руке, жесткое, колючее, яркое.
Маска безмятежности слетела с Василисы, с алчным огнем в глазах она подалась вперед, уже в самый последний момент сдержав себя. Хищно согнутые пальцы замерли, подрагивая, в паре сантиметров от моей ладони.
– Что ж, – медленно произнесла она, не отводя сосредоточенного взгляда от пера и пытаясь восстановить самоконтроль, приличествующий царице, – я в тебе не разочаровалась. Ты смогла совершить то, что считалось невозможным. Ты смогла сделать старую полузабытую небылицу былью.
– Мы смогли, – с нажимом поправила ее я, бросив теплый взгляд на шамана. Его состояние меня тревожило: после возвращения из Ирия он еще не сказал ни слова, сутулился и не поднимал голову так, что самые длинные пряди скрыли лицо. Его пальцы в моей руке были горячими, сухими и тонкими, такими тонкими, что я боялась сильнее сжать ладонь и ненароком сломать их.
«Я помогу ему, – пообещала я себе, привычным ударом по хребту усмиряя поднявшую змеиную голову совесть, – потом. Сначала Марья».
– Да, – уже спокойно, с прежней выводящей из себя насмешкой, согласилась Василиса. – Вы смогли. Даже странно, что вы, богоподобные герои, живые в царстве мертвых тоскующих душ, просите моей помощи в пустяковом деле. Но слово мое крепко, я помогу вам. Пусть видят все: золотая царица не отказывается от обещаний.
Двумя пальчиками она аккуратно подцепила перо и, прежде чем я успела опомниться и понять, что она делает, проглотила его.
Что ж, приятного аппетита, Василиса. Боюсь, вместо путеводного света ты получишь только несварение.
– Моя книга ответит на три ваших вопроса, – с трудом сглотнув, хрипловато произнесла Василиса, даже не поморщившись, пока перо царапало ей горло, проваливаясь в желудок. – Выбирайте их осторожно, другой попытки я вам не дам.
Я вздохнула – вот она, ловушка, которую я все ждала, подозревала на каждом шагу, копила силы, чтобы вырваться из нее и перехитрить всех, и все равно оказалась не готова.
Пока она вела нас в свои покои, я напряженно прокручивала разные варианты вопросов, пытаясь угадать, где именно книга сможет меня подловить и дать правильный, но совершенно бессмысленный ответ. Сдавшись, я шепнула волку:
– Три ответа у нас на двоих. Может, хочешь спросить о чем-то?
Он только как-то странно, судорожно дернул головой и, кажется, только крепче сжал губы – я не была уверена, что верно разглядела его гримасу сквозь завесу волос.
Я могла поклясться, что мы ни на ступеньку не спустились, но стены постепенно из деревянных сделались каменными, влажными и холодными, а в спертом воздухе появился тонкий запашок плесени и гнили. Я поежилась: могильный холод покалывал ступни даже сквозь плотную подошву. Меня охватил страх, всеобъемлющий и необъяснимый, как когда-то в капище, в которое я провалилась в самом начале пути. Я думала, что уже забыла этот эпизод, случившийся целую жизнь назад, но нет, тело помнило этот всеобъятный ужас, и меня трясло так, что я даже самой себе не могла соврать, что это от холода.
Шаман нежно сжал мои пальцы, подбадривая и утешая. Это слабо помогло: свет обжигал меня изнутри и тянул вперед, как бусину по нити, заставляя отрешиться от страха, игнорировать его, как я всегда игнорировала свою усталость, боль, слабость.
В круглой крипте, похожей одновременно и на храм забытому богу, и на могилу проклятого чудовища, Василиса остановилась. Меньше всего это место походило на святая святых золотой царицы, подчинившей себе солнечный свет. Здесь, в могильном холоде могла бы найти источник силы средняя из сестер, серебряная княгиня, жадная до чужой крови и смерти.
Василиса потушила сияющий шар в руке и отступила в густую тьму, плотную и дышащую.
– Спрашивай, – ее голос звучал отчужденно и неестественно, словно ей больше не принадлежал.
Я нервно облизнула губы, набрала в грудь воздуха. Для меня не было непроглядной тьмы – путеводный свет, обжигающим шаром ворочающийся рядом с сердцем, с беспощадным равнодушием высвечивал все детали. Я видела каждый камень, каждую трепещущую паутинку. Я видела книгу: огромные каменные глыбы с угловатыми знаками, от одного взгляда на которые начинала пульсировать кровь в висках, истрепанная береста, мелко исписанная неровными строками, мелкие дощечки со спиральными узорами. Знания, место которым – в могильном холоде, в густой темноте забвения.
И Василиса добровольно отдалась им в прямом смысле этого слова: сейчас она вручила им свое тело, как марионетку, громкоговоритель для бесплотного эха тех, кто когда-то оставил жуткие письмена.
Сглотнув, я решительно спросила, пока не успела одуматься:
– Где моя сестра?
Распахнутые глаза золотой царицы неподвижно смотрели в точку над моей головой, рот конвульсивно дергался, и звуки, которые из него издавались, меньше всего походили на речь всегда самоуверенной и жесткой Василисы.
– Она ссспит подо льдом сссредь камней и небес, в прозрачном кристалле, в милосердном покое.
Я скрипнула зубами, понимая, что как бы я не составляла вопросы, как бы ни пыталась избежать двусмысленных ответов, меня все равно перехитрили.
А может те твари, что шевелили сейчас языком Василисы, просто не могли изъясняться иначе.
Я вздохнула и попыталась еще раз:
– Как мне ее найти?
– Огонь, охвативший перо, высветит ссслед на земле.
Я едва не застонала от злости. Нет, книга действительно отвечала так не со зла – да и вряд ли у нее вообще есть желание обмануть меня и насмеяться надо мной! Просто она говорила, как могла, облекала свои странные знания, чудовищные образы в слова, которые хранились в разуме Василисы. Может, сама она после транса сможет истолковать их вернее.
Оставался последний вопрос, последняя ниточка, а я так ничего толком и не узнала. Я оглянулась на шамана в поисках поддержки, но он все так же горбился и смотрел в пол. Я зажмурилась, надеясь, что меня озарит, что верный вопрос сам сорвется с кончика языка, но ничего не происходило. В голове по-прежнему царила звенящая пустота, смешанная с паникой и отчаянием.
Неосознанно я оглянулась за левое плечо, где раньше всегда стоял охотник. Не знаю, зачем я это сделала – подсказчик из него тоже так себе. Может, мне просто не хватало его ироничной улыбки перед шагом в пропасть. Может, мне не хватало, чтобы он меня в эту пропасть столкнул.
Я закрыла глаза, досчитала до десяти, снова облизала губы. В голове вертелся всего один вопрос, глупый и неуместный, даже не связанный с сестрой. Спросить бы, как мне заново заслужить ее доверие, как склеить из крошева подобие семьи, как исцелить ее от той боли, которую во мне самой выжег путеводный свет.
Но я выпалила на едином дыхании, уже не осознавая, что нарушаю правила:
– Где охотник, как он исчез и кто он такой?!
Ответа не было.
Василиса подергивалась, как кукла на ниточках, дышала неровно и с натугой, словно силам, которые ею овладели, приходилось управлять легкими так же, как ртом царицы, сознательно заставляя ее вбирать воздух. Интересно, если они отвлекутся и забудут, что человеческому телу нужно дышать, она задохнется?
Я уже не надеялась, что книга ответит на эти вопросы или хотя бы на один из них, когда Василиса медленно заговорила, еле двигая губами:
– Он ходит по тропам, запретным другим, на земле и в небесах, рядом ссс тобой и рядом ссс твоей сссестрой.
Когда прозвучало последнее слово, Василиса, закатив глаза, мешком осела на камни. Я бросилась к ней и помогла подняться, пока она кашляла и терла слезящиеся покрасневшие глаза. Ее потряхивало сильнее, чем меня на пути сюда, и до меня, наконец, дошло: золотая царица боялась ничуть не меньше, только в отличие от меня, ее страх не был неосознанным и беспочвенным. Она прекрасно знала, на что идет и чем рискует.
Восстановив дыхание, она почти бегом бросилась к выходу из святилища, даже не глядя, идем ли мы за ней. Только покинув каменную чашу крипты, она зажгла колдовской огонек, тусклый и мигающий, как перегорающая лампочка.
– Надеюсь, ответы тебя устроили.
Несмотря на истязания, сказано это было таким беспрекословным тоном, что становилось ясно – отрицательного ответа она не потерпит. Но я всё же рискнула:
– Ответы я получила. Но теперь бы хотелось расшифровать их. Честно признаться, я не совсем поняла, что книга имела в виду.
– Это только твоя беда, – отрезала царица, не оборачиваясь. – Я предупреждала, что с вопросами стоит быть осторожнее, не моя вина, что теперь ты не можешь понять то, что книга тебе ответила.
Я только зашипела сквозь зубы.
Из терема нас выставили сразу, на этот раз не предложив ни трапезы, ни ночлега. Я чувствовала себя обманутой и использованной: ответы книги только еще больше все запутали. С другой стороны, я Василису тоже не предупредила, что перо абсолютно бесполезно.
И, пожалуй, когда она сама это узнает, нам лучше оказаться как можно дальше.
