Глава 19. Черная вилась дорога

– В сад Жар-Птицы ведет одна дорога, – серьезно говорил охотник, когда мы вернулись под сень леса, к гигантским соснам. – Говорят, у нее нет начала, но ступить на нее может каждый, у кого хватит на это решимости.

– Дорогу называют черной, не так ли? – демонстративно не глядя в сторону охотника, спросил шаман.

– Да, – чуть растерянно кивнул охотник. – Откуда ты…

– Слышу.

Волк принюхивался к воздуху, словно как собака готовился встать на след смельчаков, рискнувших отправиться на поиски Жар-Птицы. Краем глаза я видела, как рядом с ним дрожит воздух, словно над раскаленной дорогой в степи.

Учуяв ведомое только ему одному, шаман требовательно махнул рукой и шагнул вперед. Я бросилась за ним, схватила за рукав:

– Ты уверен, что хочешь рискнуть? Я помню твои слова, но… что если нам не повезет? Я никого не зову за собой.

Глаза волка потеплели, он улыбнулся и словно снова помолодел – передо мной вновь стоял нелюдимый мальчишка с ярким и упрямым взглядом:

– Поэтому, сестрица, я сам выбрал путь. Не могу же я оставить тебя на растерзание огненной птице?

От нахлынувшей благодарности у меня в уголках глаз выступили слезы, я осторожно сдавила его ладонь, стараясь не задеть камни и не причинить боль:

– Спасибо, братец.

Теперь я просто обязана справиться. Ведь иначе подведу не только Марью, но и моего волка.

Дорога к сказочному саду действительно оказалась черной. Утро только занималось, когда мы покинули пещерку, бросив там бесполезный уже посох с черепом, и двинулись к лесу. Редкие утренние птицы перекрикивались протяжно и резко, и я по привычке вздрагивала каждый раз и вглядывалась в переплетение крон, страшась увидеть над ними гигантский хищный силуэт. Но светлеющее небо было чистым и ясным, и моя тревога временно унималась.

Стоило же нам сойти с дороги на черную тропу, как сам воздух потемнел, с каждым шагом становясь гуще, пока не превратился в кисель. Дышать им было не тяжело, но неприятно: казалось, он щупальцами заползает в гортань и легкие и обшаривает тебя изнутри. Я постоянно ежилась и пыталась откашляться, но добилась только того, что у меня действительно начало першить в горле.

Ничего зловещего или опасного в тропе не было, кроме постоянного сумрака, густого, как в холодные туманные вечера. Я даже расслабилась, решив, что нам, живым, действительно удастся спокойно дойти до сада и украсть перо.

А потом под ногами мелькнуло что-то белое. Грибы, почему-то решила я, и пару раз спокойно перешагнула, не присматриваясь. На третий я споткнулась о вздыбившийся корень, зацепила «гриб» носком сапога и вывернула из черной прелой листвы бедренную кость. Человеческую.

Шарить вокруг в поисках остального скелета не хотелось.

Дальше кости попадались чаще и чаще, я и хотела бы не присматриваться, отвести взгляд, продолжить считать их поганками, но не выходило. Предательское зрение, столь слабое в свете солнца, оказалось по-звериному острым в сумерках, и от меня не укрывалось ни малейшей детали. Я видела на костях и следы мелких острых зубов, словно полчища крыс грызли их, и оплавленные знаки, словно раскаленной спицей кто-то пытался оставить послания, и переломы такие, какие оставить могло только могучее чудище, способное разорвать человека пополам.

Охотник шел последним, выбивался из сил, чтобы не отстать, но все равно нам приходилось иногда останавливаться и дожидаться его. Во время одной из таких остановок дерево у тропинки – заморенный, выглядящий совершенно безопасным дуб – схватило меня за рукав узловатой веткой. Я завизжала, отпрыгнула назад, и часть дуба повалилась вслед за мной на тропу, и только тогда я смогла разглядеть, что за меня схватился иссохший до состояния мумии человек. Из одежды на нем остались только серые лохмотья, кожа плотно облепила кости, особенно череп; глаза слабо блестели в провалах глазниц.

Он – или она, уже не разобрать, – держался за меня мертвой хваткой и что-то едва слышно хрипел. Я скорее видела, как шевелятся высохшие в нитку губы, чем разбирала слова.

– Не ходи… Дорога… кольцо… не ходи!

Меня сковали омерзение и панический ужас, я только и могла, что стоять и беспомощно смотреть, как мумия, цепляясь за мою одежду, пытается подняться и тянется худой трясущейся рукой к моему лицу. Наверное, я бы так стояла и ждала невесть чего, если бы подбежавший волк не наступил на спину мумии, сломав ей хребет. С едва слышным стоном человек осел на землю бесформенной кучей тряпья.

– Похоже, один из смельчаков, – спокойно пояснил волк, отдирая от моей штанины руку мертвеца, так и не ослабившую хватки. – Не стой столбом – ему уже ничем не помочь.

Панический паралич, наконец, меня отпустил, я сделала несколько глубоких вдохов, чтобы унять нервную трясучку. Было стыдно: испугалась не пойми чего, всего-то обычный человек. Мне его даже жалко не было.

Я постаралась побыстрее выбросить инцидент из головы, чтобы не задумываться, сколько же времени на тропе провел несчастный.

Вечные туманные сумерки давили на разум. Я оглядывалась, всматривалась в чащу, но не видела там ни малейшего движения: ни дерево не качало веткой, ни хитрая зверушка не шныряла вдоль тропы, посверкивая глазами.

Если бы не присутствие волка и охотника, я бы уже свихнулась от одиночества. Может, именно это и произошло с остальными? Мне очень не хотелось думать, что на тропе может встретиться что-то опасное.

Мы в очередной раз остановились, поджидая отставшего охотника, я дожевывала запасы водорослей, чтобы утолить жажду. Волк щурился куда-то за спину охотника.

– Сестрица, – тихонько шепнул он, – в темноте ты зорче. Посмотри: мне кажется, или за спиной охотника что-то движется?

Я вздрогнула всем телом, успев представить воплощение всех моих страхов, вгляделась в силуэт охотника. Он шел тяжело, но уже не хромал и не падал без поддержки. Пожалуй, нам и правда стоило обождать с путешествием, дать ему отлежаться, но он сам настаивал на том, чтобы пуститься в путь безотлагательно.

За его спиной действительно что-то шевелилось, ворочалось, как огромный медведь, разбуженный от глубокого зимнего сна. Я не могла рассмотреть, что это за тварь, её скрывали стволы деревьев, но чем дольше я смотрела, тем страшнее мне становилось. Не выдержав, я крикнула во весь голос, разрушая глубокую, опутанную паутиной тишину:

– Охотник! Сзади!

Он, слава богу, не стал оглядываться, а из последних сил бросился вперед. Мы же, как два дурака, стояли и смотрели, как все ближе и быстрее мелькает тварь за его спиной, темная и огромная.

И только когда охотник добежал до нас и упал, хватая ртом воздух, а движение за его спиной замерло, словно было не более чем обманом зрения, я сообразила: это был лес. Все это время деревья медленно ползли за нашими спинами, съедая дорогу и наш шанс вернуться назад. Их корни арками поднимались над тропой, перегораживая ее, сухие, рухнувшие стволы путались в разлапистых кронах соседей, колючий кустарник прямо на глазах прорастал сквозь тропу.

– Дороги назад нет, – побелевшими губами шепнула я, и резко обернулась, уже готовясь и впереди увидеть ту же картину. Но тропа ровно вела вперед, на ее обочине рос огромный разлапистый можжевельник – сквозь туман его очертания казались силуэтом огромного многорукого чудовища.

– Мы это с самого начала знали, – отдышавшись, сказал охотник. – Так что мы либо дойдем до сада Жар-Птицы, либо присоединимся к ним, – он махнул рукой в сторону костей.

Вот уж что меня не прельщало, так умирать здесь от голода и жажды. В который раз предложив охотнику помощь, и в который же раз получив категорический отказ, я быстро пошла вперед.

Теперь деревья не скрывались, размахивали ветвями при полном безветрии. Они скрипели и шуршали, словно переговаривались и обсуждали нас. Моя мнительность достигла такой степени, что мне чудилось, что они делают ставки, как далеко мы заберемся. Честно говоря, это не лучшим образом сказывалось на боевом духе.

Кости под ногами попадались уже на каждом шагу, некоторые сразу же рассыпались в прах, другие откатывались в сторону, если мы о них спотыкались. Однажды попался почти целый скелет в истлевших обносках, в которых угадывалась богатая одежда, рядом лежал проржавевший насквозь кинжал. На грудной клетке тускло блестела подвеска – алый камень в почерневшей от времени оправе. Впечатление портило только отсутствие черепа и части позвонков – словно его оторвали и унесли.

– Интересно, – я повертела в руках кинжал, но отбросила обратно на землю: перетянутая кожаными ремешками рукоять словно пропиталась чем-то липким. – Огромное чудище нападает на путников или приходит, когда они уже умрут?

– Не знаю, – охотник предпочел вообще обойти тело по дуге, насколько позволяла тропа, – не похоже, чтобы тела кто-то ел.

– О, это меня, конечно же, успокаивает! – Я пропустила спутников вперед, а сама, сделав вид, что поправляю сапог, сдернула со скелета подвеску. Старые кости тревожить негоже, но мне нестерпимо захотелось обладать этим простеньким камушком, словно ценнее его не было ничего на земле. Странно: раньше я всегда была равнодушна к безделушкам.

Охотник только пожал плечами. На черной тропе он был бессилен, ибо не простой лес окружал нас. Казалось, что каждый шаг выпивает из него жизнь, и вскоре он снова отстал. Я даже спросила, зачем же он пошел с нами на верную смерть, но он не ответил, только улыбнулся. Я старалась не смотреть в его лицо: меня пугали бельма, превращавшие глаза в пластмассовые шарики, неживые и невыразительные. Позже, через несколько десятков шагов он едва слышно сказал мне в спину, что у него не было выбора.

Я даже не была уверена, что мне не послышалось.

Чем дальше мы пробирались, тем агрессивнее становился лес. Деревья теперь не просто размахивали ветвями, а пытались хлестнуть по лицу и выбить глаза, корни постоянно подворачивались под ноги, приходилось внимательно смотреть, куда наступаешь, чтобы не полететь кувырком. Особенно доставалось охотнику: здешний лес его не любил. Нам с волком приходилось по очереди тащить его, взвалив на себя. Вернее, тащил его волк, умудрявшийся успешно уворачиваться от веток с ношей, я же могла только подставить охотнику плечо, а ковылять ему приходилось самостоятельно.

В постоянном скрипе ветвей и гулком шуме сухих крон мы не сразу расслышали посторонний звук. Охотник насторожился первым, попросил остановиться. Прижавшись ухом к земле, я расслышала всхлипывающий вой, доносящийся словно из подземной пещеры.

– Ты уверен, что нам нужно искать источник? – я встала, отряхиваясь, и едва не пропустила удар веткой по голове. Кряжистый дуб у самой тропы зловеще скрипел и качался, словно пытался упасть и раздавить нас.

– Уверен, – кивнул охотник и принялся разгребать листья. – Если не веришь, спроси у своего друга.

– Он прав, – согласно вздохнул шаман и принялся помогать разрывать землю. – Это рыдает заблудший дух, он просит покоя.

Я опустилась рядом с ними. Мерзлая земля плохо поддавалась, я обломала все ногти, прежде чем смогла разрыть хотя бы небольшую ямку. Хорошо хоть под тонким слоем промерзшей земли оказалась рыхлая почва, мягкая и комковатая.

– Как будто кто-то уже копал здесь, – удивленно проворчала я, сдувая со лба прилипшую прядь.

– Да, – тихо сказал охотник и запустил ладонь в землю. Плач оборвался. – Вытьянка. Кто-то постарался скрыть кости убитого, но крик неупокоенной души не спрятать.

Он вытащил тонкую сероватую кость, кажется, лучевую. Через пару минут мы смогли очистить от земли и остальной скелет, тонкокостный и хрупкий.

– Девушка, – определил волк, все еще к чему-то прислушиваясь. Аккуратно взял из рук охотника лучевую кость, смахнул с нее крошки земли, чутко прошелся пальцами, и поднес к лицу уже костяную флейту, совсем простенькую, но необъяснимо жуткую.

Первый звук, пробный и неловкий, был похож на скрип, второй на вскрик, а затем из флейты полилась тихая прерывистая мелодия, похожая на всхлипы плакальщицы. Ничего музыкального в этом не было, от звуков начала раскалываться голова и темнеть в глазах, словно кто-то упорно лез в мои мысли, с каждым звуком становясь сильнее и сильнее.

Я зажмурилась и сдавила виски, понимая, что еще немного, и от боли кричать буду уже я. Напряжение стало совсем невыносимым, гул крови в висках заглушил все звуки, а потом все стихло.

Я помотала головой, длинная коса стегнула по спине. Сестра уже ушла вперед, и я бросилась догонять ее, путаясь в подоле сарафана и чуть ли не выныривая из лаптей. Она оглянулась, поджидая меня, и ласково улыбнулась, когда я ее догнала.

– Устала? – сестрица ласково отвела с моего лица выбившиеся пряди, ободряюще сжала плечо. – Потерпи, еще чуть-чуть и мы придем.

– Мне страшно, – почти шепотом призналась я, вцепляясь в рукав ее рубахи. – Это правда нужно для свадьбы?

– Конечно, милая, – рассмеялась она. – Раз уж сам княжич заслал сватов к тебе, младшей, в обход традиций и законов, то и приданное твое должно быть воистину сказочным, чтоб деды-баюны пели, не уставая, восхваляя невесту своего князя! А что может быть сказочней пера Жар-Птицы?

– Ох, – я бросилась к сестре и обняла ее в порыве благодарности. – Что со мной было бы, если не ты!

– Дольше просидела бы в девках, – хмыкнула старшая, осторожно отстраняясь.

– Ты правда-правда не в обиде, что я первой выйду замуж? Ведь по законам тебе бы вперед меня под венец идти, чтоб в одиночестве не остаться!

– Ох, глупая, – добродушно рассмеялась сестра, но на миг мне показалось, что лицо ее потемнело, словно густая тень над ней промелькнула. – Кто ж княжью свояченицу без пары оставит? Да ко мне его лучшие дружинники да советники сватов засылать будут! А уж если перо достану… достанем, то не меня выбирать, а я выбирать буду!

Я рассмеялась ей в унисон и с новыми силами бросилась вперед, окрыленная надеждами и своей любовью. Юный княжич был высок и строен, говорят, в наш двор он поначалу к сестре моей захаживал, на ее черные волосы любовался. Ах, сестра моя и впрямь прекрасна: статная, с косой толстой и глазами ясными, неудивительно, что даже нелюдимый наследник старого князя в наш двор зачастил! Но стоило ему со мной взглядами столкнуться, как сразу он сватов заслал. Да не к сестрице, как все ожидали, а ко мне.

Отец согласился сразу, не раздумывая, даже закон древний позабыл: когда ж еще случай выпадет с князем породниться?! Только сестра лицом темнела с каждым днем, пока ко мне не пришла своей тревогой поделиться: роду мы простого, не благородного да не богатого, а что если княжич потом этим попрекать меня станет? Надо бы приданное себе найти сказочное, чтоб осознал княжий сын, что не простую девку замуж берет, а Жар-Птицей отмеченную и одаренную!

Черную тропу мы нашли быстро, побежали затемно, пока не спохватились в отчем доме, сестра только и успела, что кинжал отца прихватить, любимый его, удачу приносящий. С тех пор и идем по тропе, боимся, от каждого шороха вздрагиваем. Уже сутки без малого маковой росинки во рту не было, пить нестерпимо хочется, а в животе словно зверь огромный от голода рычит. Сестра меня утешала, что немного осталось до благословенного сада, а там и яблоки сладкие, и ключи студеные: ведь и Жар-Птице есть-пить надобно.

– Не беги так быстро, – предупредила меня сестрица, – из сил рано выбьешься.

– Любовь мне силы придаст!

Казалось, тропа сама бежала навстречу, легко ложилась под ноги, словно вот-вот впереди разгорится мягкое сияние волшебного сада, где вечно царит день. Мне даже показалось, что я уже вижу далекий огонечек, хотела указать на него сестре, обернулась…

…и увидела ее с занесенным кинжалом. Ни вскрикнуть, ни заслониться не успела, как сталь мне в горло вонзилась, и горячая кровь рубаху пропитала. Сестрица сдернула с моей шеи камушек алый в серебристой оправе, подарок жениха моего любимого. Я дернулась и затихла, только кожа ощущала холодную землю, что грудь сдавила, только голос сестры, довольный и мрачный, сквозь смертельную пелену пробивался:

– Вот и спи спокойно, змея-разлучница, негоже младшим поперек старших замуж идти да женихов отбивать! Здесь тебя никто не отыщет, да и искать не будут, когда скажу, что ты из-под венца с бродягой-любовником сбежала! Княжич был моим, моим впредь и останется!

Она ушла назад по черной тропе к свету и жизни, а мне только и осталось, что оплакивать свою любовь, свою жизнь и перо Жар-Птицы.

Я помотала головой, избавляясь от остатков видения, стерла капающую из носа кровь. Судя по меловым лицам спутников, им пришлось не легче. Кажется, мы все пережили последние минуты бедной девушки.

– Что ж, – с трудом, преодолевая ком в горле, сказала я, вынимая из-за пазухи почерневшую цепочку с красным камнем. – Далеко ее сестра не ушла, тут же, на дороге и погибла. Надеюсь, хоть это ей послужит утешением.

Шаман, все еще сжимающий в руке костяную флейту, задумчиво кивнул.

– Да… она рада, что смогла поведать хоть кому-то свою историю. И все равно она оплакивает свою сестру, чистая душа. Просит, чтобы мы отыскали княжича и рассказали ему, что она до последнего вздоха его любила.

Я фыркнула.

– А эта душа может видеть, что от нее осталось? Не первый год в земле лежит! Где мы ее княжича отыщем? Он же сам давно погиб!

Волк прислушался к чему-то, затем снова поднес флейту к губам. Звук на этот раз вышел приятный и мелодичный, хоть и едва слышимый.

– Она верит, что любовь их была так сильна, что судьба рано или поздно снова сведет их души, и она сможет рассказать ему о несправедливости, которую учинила старшая сестра. Она просит забрать с собой флейту, чтобы она могла сама встретить душу княжича…

– Нет, – отрезал охотник. – Не стоит ничего брать с черной тропы!

– Почему?

Моему удивлению не было границ. Насколько я помнила подобные сказки, неупокоенная душа девицы действительно хотела только рассказать свою историю, не более того. В тростниковой ли флейте, выросшей на костях, в арфе ли из костей и волос убитой всегда жила одна и та же мелодия, обличающая убийцу.

– Черная тропа просто так ничего не подбрасывает, это ловушка!

– Или испытание, – мягко поправил его волк, не выпуская флейту из рук.

– Уж не в том ли заключается испытание, чтобы разгадать обман и не поддаться жалости? – прищурился охотник и поднялся.

Я печально посмотрела на хрупкий девичий скелет. Я не сомневалась в правдивости видения, я не сомневалась в коварстве старшей сестры, хоть и не понимала ее. Как можно предать, обмануть младшую, которую ты обязана защищать и беречь? Кем же нужно быть, чтобы ради выгодного замужества предать самое родное существо?

Я аккуратно застегнула цепочку на шее скелета, камень сразу же провалился между ребер в грудную клетку, повис ровно там, где должно быть сердце. Мне даже показалось, что красный огонек в глубине начал пульсировать в такт сердцебиению.

Это всего лишь игра света и тени на туманной дороге, убедила себя я.

– Мы заберем флейту, – решительно сказала я в спину охотнику и подала руку волку, помогая ему встать. – Может, души действительно найдут друг друга.

– Мне не нравится эта идея! – мрачно отрезал охотник, но спорить не стал. Понимал, что это бесполезно.

Впереди действительно угадывался блеклый огонек, вот только вряд ли это был сад Жар-Птицы: холодное мертвенное свечение больше походило на болотное пламя. Я поежилась, вспомнив другой лес со скелетами и красными цветами и бесконечное болото с черной вонючей водой.

Идти вперед не хотелось.

Теперь замыкал цепочку шаман, постоянно тихо наигрывающий на флейте. За ним с шелестом переплетались ветви деревьев, разрастался терновник. Музыка была совсем не слышна, и видения больше не накатывали: что бы ни хотела сообщить душа девушки, она говорила это только шаману.

– А есть ли у тропы вообще конец? – тихо спросила я, когда мы прошли мимо приметной сломанной ели в третий раз. Против воли в голову лез стон последнего выжившего путника, про дорогу и кольцо.

Не думай про это, велела я себе, не думай.

Но тропа тянулась вперед, огонек не приближался, а деревья почти перестали размахивать ветвями, уже не пытаясь хлестнуть нас по лицу.

Только и оставалось – идти вперед и думать.