КАЗЕМАТ СМЕРТНИКОВ
За воротами Борщенко и Шакуна встретил начальник внешнего караула.
— Следуйте за мной! — приказал он и прошел к каменному строению у скалы. У массивной двери эсэсовец нажал кнопку звонка. Открылся глазок, после чего залязгали запоры и прибывших впустили внутрь.
Здесь уже ожидал начальник внутреннего караула. Он также внимательно проверил пропуск и молча провел их в глубь помещения. Там стоял еще один часовой. По знаку начальника он открыл тяжелую дверь и пропустил Борщенко и Шакуна дальше.
Тусклая лампочка освещала узкую площадку, от которой вниз уходили такие же узкие каменные ступени.
— Иди за мной, Павел! — пригласил Шакун и уверенно начал спускаться.
Внизу их встретил коренастый тюремщик, нетерпеливо позвякивая тяжелыми ключами, нанизанными на огромное кольцо.
— Что ты так долго канителился?! — грубо спросил он Шакуна по-русски. — Машина ожидает уже целые полчаса. И я из-за тебя торчу тут, внизу… Пошли скорее!..
Они двинулись по узкому, низкому коридору, вырубленному в скале. Стены и потолок были неровные, не обтесанные. На полу лежал настил из досок, сколоченных поперечными планками. Под тяжелыми шагами Борщенко доски прогибались и из-под них брызгала грязная вода.
По обеим сторонам коридора, на равном расстоянии друг от друга, высоко от пола чернели толстые деревянные двери — короткие, почти квадратные, с зарешеченными вентиляционными окошечками в верхней половине. У одной из таких дверей тюремщик остановился.
— Здесь! — сказал он. — Ты, Федор, пойдешь со мной; я дам носилки. А он, — тюремщик кивнул в сторону Борщенко, — пусть стоит у этой двери и никуда не отходит. Иначе — беда!
— Да-да, Павел, замри на месте! — подтвердил Шакун и повернулся к тюремщику: — Осипов, познакомься! Это наш, из Киева… Бугров!
Осипов тяжело посмотрел на Борщенко и угрюмо добавил:
— Тут железный закон! Кто из нашего брата вступит в разговор со смертником, — сам немедленно попадает в гробницу. Железный закон!..
— Не двигайся, Павел! — еще раз подтвердил Шакун. — Это и есть каменные гробницы… А до Осипова тут был один, любопытный, так я же его потом и закапывал… Так что, не отходи!
Шакун и Осипов ушли в глубь коридора и свернули в какой-то закоулок, а Борщенко остался у квадратной двери. Несколько минут он стоял неподвижно, подавленный угнетающим душу подземельем и с трудом дыша тяжелым воздухом. Глухо доносился тихий разговор Шакуна с Осиповым. Где-то капала вода…
У Борщенко сжалось сердце. Стало быть, здесь томятся товарищи. И нет возможности помочь им, хотя бы шепнуть несколько слов ободрения… Борщенко сделал несколько шагов к следующей двери, но тут же застыл на месте. Заскрипели мостки. Возвращались Шакун с тюремщиком.
Они подошли, продолжая перешептываться. Шакун приготовил носилки, а Осипов вложил ключ в скважину и с огромным усилием повернул. В замке заскрежетало, пронзительно взвизгнули проржавевшие петли, и дверь медленно открылась…
Осипов вытащил из кармана электрический фонарь и ярко осветил узкую дыру, выдолбленную в скале. Каменная гробница была пуста. Лишь два огромных паука, потревоженные светом, один за другим быстро пробежали в темный угол.
Осипов с усилием закрыл тяжелую дверь и мрачно посмотрел на Борщенко.
— Ты, наверное, отходил. Я не мог перепутать двери! — и он грубо выругался. — Тут лежал поляк, а инженер — рядом.
— Молчи, Ефим! — вмешался Шакун. — Ты мог сбиться!..
Осипов еще раз выругался и, зловеще лязгая ключами, подошел к следующей двери.
В соседней гробнице лежал труп инженера.
— Вынимай! — бросил Осипов Шакуну.
Тот легко переложил мертвеца на носилки.
— Берем, Павел…
По спине Борщенко прошла дрожь, но лицо его, со стиснутыми челюстями, было непроницаемо. Он занял свое место, и они пошли… А вскоре уже сидели в машине, которая на большой скорости мчалась к побережью. Добравшись до главной дороги, машина понеслась еще быстрее, а затем внезапно свернула в узкое ущелье. Еще минут десять она двигалась но ущелью, все медленнее и медленнее и, наконец, остановилась.
— Выходи! — предложил Шакун. — Дальше не проехать: осыпь… Понесем на себе.
Они вышли из машины.
С трупом на носилках перебрались через подмерзшую осыпь. Ноги скользили, звенела щебенка, скатываясь вниз. За поворотом, обогнув скалу, Шакун, шедший впереди, скомандовал:
— Стоп, машина! Опускай носилки! Перекур! — и, хихикнув, добавил: — Все эти, которые здесь, отказывались работать. Вот и получили вечный покой!..
Только теперь Борщенко увидел, что они остановились перед длинной ямой-могилой. Он подошел ближе и заглянул в нее. Она еще не была заполнена до краев.
Борщенко смотрел в могилу и думал: кто они — эти безвестные герои, не пожелавшие работать на врага? Почти у каждого из них где-то остались мать, жена, дети… И сколько еще людей будет оплакивать окутанные мраком неизвестности судьбы таких вот «без вести пропавших»!..
Полный горечи, Борщенко медленно повернулся — и оторопел. С папиросой в зубах, Шакун бесцеремонно шарил в карманах мертвого Андриевского.
Борщенко не выдержал. Одним прыжком он очутился около Шакуна, схватил его за плечи и отшвырнул в сторону. Тот кубарем отлетел к скале и с трудом встал, испуганный и обозленный.
— Ты что, Павел, сдурел?! Думаешь, я нашел что-то ценное? Да у него всего-то один паршивый портсигар. Вот смотри!..
Он, прихрамывая, подошел к Борщенко и виновато протянул руку.
Борщенко, все еще не в силах успокоиться, молча рассматривал потертый портсигар из карельской березы, с выжженной на крышке монограммой «ЕА» и датой «8 мая 1941 года». По неуверенному рисунку букв чувствовалось, что трудились над ним неумелые детские руки…
Стараясь удержать мысли Шакуна в том же русле, Борщенко резко приказал:
— А ну, раскрой!
Шакун торопливо открыл портсигар. В нем оказались лишь сложенная бумажка и изжеванный окурок.
— Дай бумажку сюда!.. А больше там ничего и не было?
— Ничего… Это все его богатство…
Борщенко стоял мрачный, а Шакун продолжал оправдываться:
— Ты не подумай, Павел! Если бы нашлось что ценное, разве бы я скрыл…
Морщась от боли, он начал растирать ногу и плечо.
— Набросился, как медведь! Ведь я мог напороться на собственный нож. От твоего швырка все тело гудит. Не нагнуться к лопате…
Борщенко уже овладел собой полностью.
— Ладно. Иди к машине, посиди. С лопатой я и один управлюсь.
Успокоенный Шакун, прихрамывая, ушел.
Борщенко вытащил записку, развернул ее, но прочесть мелкие карандашные строчки в сумерках было невозможно, и он снова аккуратно сложил бумажку и спрятал в карман.
Затем Борщенко ухватился за лопату, выбрал место и принялся быстро рыть могилу. Он работал, как одержимый, временами используя и кирку. Грунт был трудный, смерзшийся. Скрипела галька, выворачивались камни, трещала лопата. Но вот и готово все…
Борщенко снял фуражку и осторожно уложил легонькое тело героя-москвича в могилу, затем быстро засыпал, прикатил от скалы тяжелый острозубый камень и установил его на могильном холмике.
— Прощай, дорогой товарищ Анджиевский! Прощай!..
Дальше задерживаться было нельзя. Борщенко надел фуражку и быстро зашагал к машине, где его ожидал Шакун.
