8
Конец
Воскресенье, 22 апреля 2007 года,
десять дней спустя после убийства
Сырым ненастным утром сотни волонтеров принялись прочесывать парк Колд-Спринг в поисках пропавшего ножа. Они представляли собой срез города. Ребята из школы Маккормака, часть которых дружила с Беном Рифкином, а часть явно принадлежала к другим школьным племенам – качков, ботаников, пай-девочек. Множество молодых мамаш и папаш. Кучка местных активистов, которые постоянно организовывали всякие общественные мероприятия. Все они собрались в серой утренней мгле, прослушали инструктаж Пола Даффи относительно того, как следует вести поиски, после чего, разбившись на команды, двинулись по хлюпающей, как губка, земле прочесывать отведенные им квадраты леса. Все были настроены решительно. Облегчением было наконец-то хоть что-то делать, принять хоть какое-то участие в расследовании. Очень скоро, были уверены они, дело будет раскрыто. Ожидание и неопределенность действовали всем на нервы. Нож положит всему этому конец. На нем будут отпечатки пальцев, или кровь, или еще что-нибудь, что позволит раскрыть тайну, и весь город сможет спать спокойно.
М-р Лоджудис: Вы не принимали участия в поисках, верно?
Свидетель: Нет, не принимал.
М-р Лоджудис: Потому что знали, что это бессмысленное занятие. Нож, который они искали, уже был обнаружен в ящике комода Джейкоба. И вы уже выкинули его в помойку.
Свидетель: Нет. Я знал, что это не тот нож, который они ищут. У меня не было в этом ни малейшего сомнения. Ноль целых ноль десятых.
М-р Лоджудис: Почему тогда вы не присоединились к поискам?
Свидетель: Прокурор никогда не участвует в поисках, которые организует. Я не мог позволить себе рисковать стать свидетелем в своем же собственном деле. Сами подумайте: если бы я нашел орудие убийства, я стал бы ключевым свидетелем. Мне пришлось бы оказаться по другую сторону барьера и давать показания. Поэтому хороший прокурор всегда держится в стороне. Он ждет в полицейском участке или на улице, пока идет обыск, он наблюдает из соседнего помещения, пока детектив ведет допрос. Нил, это азбука прокурорской профессии. Стандартная процедура. А ведь я вас этому учил. Видимо, вы плохо меня слушали.
М-р Лоджудис: Значит, вы не участвовали в поисках по техническим причинам.
Свидетель: Нил, никто не жаждал, чтобы поиски увенчались успехом, сильнее, чем я. Мне хотелось, чтобы невиновность моего сына была доказана. Находка настоящего ножа способствовала бы этому.
М-р Лоджудис: Вас, кажется, нимало не смущает то, каким образом вы избавились от ножа Джейкоба? Даже теперь, когда вы знаете, что произошло?
Свидетель: Я поступил так, как считал правильным. Джейк был невиновен. Это был не тот нож.
М-р Лоджудис: Разумеется, вы не горели желанием проверять эту теорию, правда? Вы не отдали нож на экспертизу на предмет отпечатков пальцев, крови или следов волокон, как пригрозили Джейкобу?
Свидетель: Это был не тот нож. Мне не нужна была никакая экспертиза, чтобы подтвердить это для себя.
М-р Лоджудис: Вы и так это знали.
Свидетель: Я и так это знал.
М-р Лоджудис: И почему же вы были так в этом уверены?
Свидетель: Я знал своего сына.
М-р Лоджудис: И все? Вы знали своего сына?
Свидетель: Я поступил так, как поступил бы на моем месте любой другой отец. Я пытался защитить его от его же собственной глупости.
М-р Лоджудис: Ладно. Пока оставим это. Итак, значит, пока все остальные прочесывали в то утро парк Колд-Спринг, где ждали вы?
Свидетель: На парковке перед входом в парк.
М-р Лоджудис: И в какой-то момент появился мистер Рифкин, отец погибшего?
Свидетель: Да. Когда я его увидел, он шел по направлению от леса. Там перед входом в парк находятся игровые площадки. Футбольная, бейсбольная. В то утро на площадках никого не было. И они представляли собой огромное открытое пространство, поросшее травой. И он шел по нему в мою сторону.
Эта картина будет всегда стоять у меня перед глазами как образ Дэна Рифкина один на один со своим горем: тщедушный человечек, бредущий по бескрайнему зеленому полю, понурив голову и спрятав руки в карманы пальто. Порывы ветра то и дело сбивали его с курса. Он передвигался зигзагами, точно крохотная лодчонка в бурном море, пытающаяся лавировать против ветра.
Я вышел на поле и двинулся ему навстречу, но нас разделяло значительное расстояние, и сближение заняло некоторое время. В определенный момент возникла даже какая-то неловкость: мы молча приближались, глядя друг на друга. Интересно, как мы выглядели сверху? Две крохотные фигурки, медленно ползущие по пустому зеленому полю к точке пересечения где-то в его центре.
Когда он подошел ближе, я помахал ему. Но Рифкин не ответил на мое приветствие. Решив, что он расстроен тем, что стал случайным свидетелем поисков, я наивно сделал себе мысленную зарубку устроить втык нашему штатному сопровождающему психологу за то, что она забыла предупредить Рифкина, чтобы в это воскресенье держался от парка подальше.
– Привет, Дэн, – осторожно произнес я.
Несмотря на пасмурную погоду, на нем были темные очки-авиаторы, сквозь полупрозрачные линзы которых смутно виднелись глаза. Он в упор взглянул на меня, и его глаза за этими линзами показались мне огромными и ничего не выражающими, точно мушиные. Видимо, он был чем-то рассержен.
– Дэн, у вас все в порядке? Что вы здесь делаете?
– Я удивлен, что вы здесь.
– Да? Почему? Где мне еще быть?
Он фыркнул.
– Дэн, в чем дело?
– Знаете, – задумчиво произнес он, – в последнее время у меня было странное чувство, как будто я нахожусь на сцене, а все люди вокруг меня актеры. Все в мире, все до единого человека, ходят мимо меня с таким видом, как будто ничего не произошло и лишь мне одному известна правда. Лишь я один знаю, что Все Изменилось.
Я кивнул, всем видом выражая доброжелательность.
– Они все насквозь фальшивые. Энди, вы понимаете, что я имею в виду? Они притворяются.
– Я не могу представлять, что вы переживаете.
– Мне кажется, что вы, возможно, тоже актер.
– Почему вы так говорите?
– Я думаю, вы тоже фальшивый насквозь. – Рифкин снял темные очки, аккуратно сложил их и убрал во внутренний карман пальто. С тех пор как я видел его в последний раз, круги у него под глазами стали еще темнее, а оливковая кожа приобрела какую-то сероватую бледность. – Я слышал, у вас забирают это дело.
– Что?! От кого вы это слышали?
– Не важно. Просто знайте: я хочу, чтобы дело вел другой следователь.
– Ну, хорошо, ладно, мы можем это обсудить.
– Тут нечего обсуждать. Это уже свершившийся факт. Пойдите позвоните своей начальнице. Переговорите со своими людьми. Я вам сказал, я хочу, чтобы дело вел другой следователь. Который не будет сидеть сложа руки. И этот процесс уже запущен.
– Сидеть сложа руки? Дэн, что вы несете?
– Вы уверяли, что делаете все возможное. Что именно вы сделали?
– Послушайте, дело действительно непростое, я признаю это…
– Нет, нет, дело не только в этом, и вы прекрасно это знаете. Почему вы не тряханули как следует этих ребят? До сих пор? Я имею в виду, не прижали их к стенке по-настоящему? Вот что я очень хотел бы знать.
– Я поговорил с ними.
– И с вашим собственным сыном тоже?
Я разинул рот. И протянул к нему руку с намерением коснуться его локтя, установить физический контакт, но он вскинул руку, как будто отмахиваясь.
– Энди, вы врали мне. Все это время вы мне врали. – Он устремил взгляд в сторону деревьев. – Знаете, что не дает мне покоя? Когда я нахожусь здесь, в этом месте? То, что какое-то время – может, несколько минут, может, несколько секунд, не знаю, сколько именно, – в общем, здесь на протяжении какого-то времени мой сын был жив. Он лежал там на этих поганых сырых листьях и истекал кровью. А меня рядом с ним не было. Я должен был быть здесь, чтобы помочь ему. Потому что это долг каждого отца. Но я ничего не знал. Я был где-то в другом месте, в машине, в офисе, разговаривал по телефону, или чем там я еще мог заниматься. Энди, вы понимаете? Вы представляете себе, каково это знать? Вы можете себе это вообразить? Я видел, как он появился на свет, видел, как он делал свои первые шаги… как учился кататься на велосипеде. Я отводил его в школу в первый день. Но меня не было рядом, чтобы помочь ему, когда он умирал. Можете себе представить, каково это знать?
– Дэн, – произнес я слабым голосом, – давайте я вызову патрульную машину, чтобы вас отвезли домой? Не думаю, что вам стоит сейчас здесь находиться. Вы должны быть со своей семьей.
– Энди, я не могу быть с моей семьей, в том-то и дело, мать вашу! Моя семья мертва.
– Понятно.
Я опустил глаза и принялся рассматривать его белые кроссовки, на которые налипла грязь и сосновые иглы.
– Скажу вам одну вещь, – добавил Рифкин. – Теперь не имеет никакого значения, что будет со мной. Я могу… могу снаркоманиться, начать воровать или пойти бомжевать. Это больше не имеет ровным счетом никакого значения. Кому это теперь важно? Ради чего мне жить? – Он произнес это с горькой усмешкой. – Звоните в прокуратуру. – Пауза. – Давайте звоните. Все кончено. Вы больше не ведете это дело.
Я вытащил свой мобильник и позвонил на личный номер Линн Канаван. Прошло три гудка. Я представил, как она читает на экранчике мое имя и собирается с духом, чтобы ответить.
– Я в офисе, – произнесла она. – Почему бы тебе не подъехать сюда прямо сейчас?
Чувствуя на себе удовлетворенный взгляд Рифкина, я заявил ей, что, если она хочет что-то мне сказать, пусть говорит прямо сейчас и не гоняет меня попусту туда-сюда.
– Нет, – настаивала она. – Приезжай в контору. Я хочу обсудить это с тобой лично.
Я захлопнул телефон. Мне очень хотелось что-то сказать Рифкину, «до свидания» или «удачи» или еще какую-нибудь прощальную белиберду. Что-то подсказывало мне, что он прав и это действительно прощание. Но он не желал ничего слушать. Это недвусмысленно читалось в его позе. Он уже назначил меня на роль злодея. Возможно, конечно, ему было известно больше, чем мне.
Я оставил его стоять посреди зеленого поля и поехал в Кембридж с осознанием собственного поражения. Я смирился с тем фактом, что дело у меня заберут, но мне с трудом верилось, что эта инициатива исходила от самого Рифкина. Нет, его явно кто-то науськал, возможно Лоджудис, который так настойчиво капал на мозг генеральному прокурору, что в конце концов взял верх. Что ж, ладно. Меня снимут из-за конфликта интересов, это чистой воды формальность. Меня переиграли, вот и все. Это всего лишь подковерная борьба, а я никогда не принимал в ней никакого участия и принимать не желал. Что ж, Лоджудис получит свое громкое дело, а я займусь новым расследованием, новым трупом, новым делом. Я все еще в это верил, то ли по глупости, то ли пребывая в плену иллюзий, то ли пытаясь убедить в этом самого себя. Все еще не догадывался о том, что меня ждет. Не было никаких улик, указывающих на Джейкоба, – ни та девочка из школы с ее секретом, ни их одноклассники, сплетничающие на «Фейсбуке», ни даже нож были не в счет. В качестве улик это все не годилось. Любой мало-мальски грамотный адвокат камня на камне от них бы не оставил.
Перед входом в здание суда меня поджидали ни много ни мало четверо полицейских в штатском. Я узнал в них ребят из ОПБП, но хорошо знаком из них всех был только с одним, детективом по имени Мойнихен. Точно Преторианская гвардия, они препроводили меня через вестибюль в крыло, где размещалась прокуратура, а потом по коридорам, полупустым по случаю воскресенья, довели до углового кабинета Линн Канаван.
Там за длинным столом сидели трое: сама Канаван, Лоджудис и парень из пресс-службы по имени Ларри Сифф, чье постоянное присутствие при Канаван на протяжении примерно последнего года было печальным признаком перманентной предвыборной кампании. С Сиффом у меня никаких личных счетов не было, но мне претило его вторжение в священный процесс, которому я посвятил всю жизнь. Обыкновенно ему не нужно было даже ничего говорить, одно его присутствие означало неминуемые политические последствия.
– Садись, Энди, – предложила окружной прокурор Канаван.
– Линн, ты в самом деле полагаешь, что все это было необходимо? Что, по-твоему, я должен был сделать? Сигануть в окно?
– Это ради твоего же блага. Ты сам знаешь, как это бывает.
– Что – это? Я что, под арестом?
– Нет. Мы просто обязаны быть осторожны. Люди в стрессе могут реагировать непредсказуемо. Нам не нужны сцены. Ты на нашем месте поступил бы точно так же.
– Неправда. – Я опустился на стул. – Ну и из-за чего я должен испытать стресс?
– Энди, – начала она, – у нас плохие новости. По делу Рифкина. Отпечатки пальцев на толстовке убитого… они принадлежат твоему сыну Джейкобу.
Она придвинула ко мне отчет судмедэксперта.
Я пробежал его глазами. Это было заключение судебно-медицинской лаборатории полиции штата. Экспертиза установила совпадение по дюжине контрольных точек между отпечатком пальца неизвестного, обнаруженным на месте преступления, и одним из отпечатков из дактилоскопической карты Джейкоба, в то время как для того, чтобы считать принадлежность отпечатка достоверно установленной, требовалось совпадение по стандартным восьми точкам. Это был большой палец правой руки: Джейкоб схватил жертву за расстегнутую полу толстовки, оставив четкий отпечаток на вшитом изнутри в шов ярлыке.
Совершенно озадаченный, я произнес:
– Я уверен, этому есть какое-то объяснение.
– Наверняка.
– Они ходили в одну школу. Джейкоб учился с ним в одной параллели. Они были знакомы друг с другом.
– Да.
– Это еще не означает…
– Мы знаем, Энди.
Они смотрели на меня с жалостью. Все, кроме полицейских помоложе, стоявших теперь у окна, которые не знали меня и потому могли с чистой совестью презирать, как презирали бы любого другого плохого парня.
– Мы отправляем тебя в оплачиваемый отпуск. Тут есть отчасти и моя вина: с самого начала было ошибкой поручать тебе это дело. Эти ребята, – она кивнула на полицейских, – проводят тебя в твой кабинет. Можешь забрать свои личные вещи. Никаких документов, никаких папок. К компьютеру не приближаться. Результаты твоей деятельности – собственность конторы.
– Кто будет вести дело вместо меня?
– Нил.
Я улыбнулся. Ну, разумеется.
– Энди, у тебя есть какие-то возражения против того, чтобы это дело расследовал Нил?
– А что, Линн, мое мнение имеет какое-то значение?
– Возможно, если ты сможешь его обосновать.
Я покачал головой:
– Нет. Пусть забирает. Я настаиваю.
Лоджудис отвел глаза, избегая встречаться со мной взглядом.
– Вы его арестовали?
И вновь глаза присутствующих забегали по сторонам, лишь бы не смотреть на меня.
– Линн, вы арестовали моего сына?
– Нет.
– Вы намерены это сделать?
– Мы не обязаны вам это сообщать, – встрял Лоджудис.
Канаван вскинула руку, чтобы утихомирить его.
– Да. Учитывая обстоятельства, у нас просто нет выбора, – сказала она.
– Обстоятельства? Какие еще обстоятельства? Вы что, думаете, что он сбежит в Коста-Рику?
Она пожала плечами.
– Ордер на арест уже выписан?
– Да.
– Линн, даю тебе слово, он явится сам. Не нужно его арестовывать. Ему не место в тюрьме, даже на одну ночь. Он никуда не сбежит, ты же знаешь. Он мой сын. Линн, он мой сын. Я не хочу, чтобы его арестовывали.
– Энди, пожалуй, всем будет лучше, если ты какое-то время не будешь появляться в здании суда, – посоветовала окружной прокурор, отмахнувшись от моих мольб, как от дыма. – Пусть все уляжется. Хорошо?
– Линн, я прошу тебя, как друга прошу, в качестве личного одолжения: пожалуйста, не арестовывай его.
– Энди, дело серьезней некуда.
– Почему? Я не понимаю. Из-за отпечатка? Одного-единственного паршивого отпечатка? И все? Там должно быть что-то большее. Скажи мне, что там что-то большее.
– Энди, я советую тебе нанять адвоката.
– Нанять адвоката? Я сам адвокат. Скажи мне, почему ты так поступаешь с моим сыном. Ты рушишь мою семью. Я имею право знать почему.
– Я всего лишь действую в соответствии с уликами, и ничего более.
– Улики указывают на Патца. Я же тебе говорил.
– Энди, ты не все знаешь. Совсем не все.
До меня не сразу дошел смысл ее слов. Впрочем, на это ушло всего лишь мгновение. Я сложил карты и принял решение, что с этой минуты они ничего больше от меня не узнают.
Я поднялся:
– Ладно. Давайте делать дело.
– Вот прямо так?
– Ты что-то еще хотела сказать мне? А ты, Нил?
– Ты же знаешь, мы тебе не враги. Что бы твой сын ни… возможно, ни сделал, он – не ты. Энди, нас с тобой связывает общее прошлое. Я этого не забываю.
Я почувствовал, как мое лицо сводит в каменную маску, а я словно выглядываю сквозь прорези для глаз. Я смотрел лишь на Канаван, которая была моим старым другом, которую я по-прежнему любил и которой, несмотря ни на что, доверял. Взглянуть на Лоджудиса я не решался. Руки у меня чесались так сильно, что я опасался – стоит мне только посмотреть на него, как они сами собой метнутся вперед, схватят его за горло и удавят.
– Мы закончили?
– Да.
– Хорошо. Мне нужно идти. Я должен немедленно найти моих домашних.
На лице окружного прокурора Канаван отразилась настороженность.
– Энди, ты уверен, что в состоянии сам вести машину?
– Я в полном порядке.
– Хорошо. Эти ребята проводят тебя в твой кабинет.
У себя в кабинете я побросал в картонную коробку кое-какие вещи: всякие бумажки и безделушки, фотографии, снятые со стены, разнообразную памятную мелочовку, скопившуюся за годы работы. Топорище, улику из дела, которое мне так и не удалось пропихнуть через большое жюри. Все это уместилось в одну картонную коробку – все эти годы, работа, дружба, уважение, которое я по чайной ложке зарабатывал дело за делом. Все это теперь осталось в прошлом, как бы ни разрешилось дело Джейкоба. Потому что, даже если бы его оправдали, от клейма обвинения мне все равно уж было никогда не отмыться. Жюри могло провозгласить моего сына лишь невиновным, но не невинным. Дурной запашок был обречен тянуться за нами всегда. Я сомневался в том, что когда-нибудь снова войду в зал суда как юрист. Впрочем, все раскручивалось с такой быстротой, что задумываться о прошлом или будущем было некогда. Оставалось только «сейчас».
Как ни странно, я не впал в панику. И вообще ни на миг не утратил самообладания. Обвинение Джейкоба в убийстве словно граната – ее взрыв неминуемо должен был уничтожить нас всех, вопрос был лишь в деталях, – но меня охватила странная спокойная решимость. Наряд полиции уже наверняка был на пути к моему дому с ордером на обыск. Вполне возможно даже, что окружной прокурор именно для этого заставила меня приехать в контору: чтобы не дать мне добраться до дому раньше полиции. Я на ее месте так бы и поступил.
Я вышел из здания суда.
Едва сев в машину, я принялся звонить Лори на мобильник. Она не брала трубку. Пришлось оставить ей голосовое сообщение:
«Лори, это очень, очень важно. Перезвони мне сразу же, как только получишь это сообщение».
Джейкобу я тоже попытался позвонить. Он не взял трубку.
До дому я добрался слишком поздно: четыре патрульные машины Ньютонской полиции уже стояли на лужайке, отрезав дом от внешнего мира в ожидании ордера на обыск. Не притормаживая, я проехал вдоль квартала дальше, завернул за угол и там припарковался.
Мой дом примыкает к станции железнодорожной линии, которая соединяет жилые пригороды с деловым центром Бостона. От моего заднего двора платформу отделяет ограждение восьми футов высотой. Я с легкостью перемахнул через него. Во мне бурлило такое количество адреналина, что я мог бы забраться на гору Рашмор.
Очутившись у себя на заднем дворе, я пробрался через живую изгородь из туй на краю лужайки. Листочки дрожали и цеплялись за меня, когда я продирался сквозь кусты.
Я пробежал через лужайку. Мой сосед возился у себя на заднем дворе. Он помахал мне, и я на бегу по привычке машинально помахал ему в ответ.
Пробравшись в дом, негромко позвал Джейкоба, чтобы подготовить его к происходящему. Но дома никого не было.
Я взбежал по лестнице и бросился в его комнату, где принялся лихорадочно выдвигать ящики комода, хлопать дверцами шкафа, перерывать кучи белья на полу, отчаянно пытаясь найти все, что можно было бы счесть хотя бы отдаленно уличающим его, и избавиться от этого.
Это кажется вам ужасным? Я так и слышу тревожный звоночек в вашей голове: «Уничтожение улик! Воспрепятствование отправлению правосудия!» Не будьте наивными. Вы воображаете, что суды заслуживают доверия, а судебные ошибки – редкость и, следовательно, я должен был бы доверять системе. Если бы правда верил в то, что Джейкоб невиновен, думаете вы, то просто позволил бы полицейским войти в дом и забрать все, что они сочли бы нужным. Открою вам маленькую тайну: процент ошибок в вердиктах по уголовным делам намного выше, чем вы воображаете. И речь идет не только об ошибочно оправданных, о настоящих преступниках, которым удается уйти от правосудия, – эти ошибки мы признаем и принимаем на себя ответственность. Они – предсказуемый результат толкования всех сомнений в пользу обвиняемого, как это у нас принято. Настоящая неожиданность – это частота ошибочно осужденных, количество невинных людей, объявленных виновными. Этот процент ошибок мы не то что не признаем, мы о нем даже не думаем, потому что он порождает слишком много вопросов. И тем не менее факт остается фактом: то, что мы называем доказательством, вещь столь же ненадежная, как и свидетели, которые являются его источниками, – такова уж человеческая природа. Память подводит, свидетельства очевидцев печально известны своей недостоверностью, и даже самые благородные полицейские склонны выносить ошибочные суждения и забывать важные вещи. Человеческий фактор в системе – всегда самое слабое с точки зрения возможных ошибок звено. Так почему же с судом дело должно обстоять иначе? Наша слепая вера в систему – результат невежества и магического мышления, и черта с два я готов был доверить ей судьбу моего сына. Вовсе не потому, что я считал его виновным, уверяю вас, а именно потому, что он был ни в чем не виноват. Я делал то немногое, что мог, чтобы получить нужный, справедливый результат. Если вы мне не верите, посидите несколько часов в ближайшем суде по уголовным делам, а потом спросите себя, действительно ли вы убеждены в том, что там нет места для ошибок. Спросите себя, готовы ли вы доверить им вашего ребенка.
Как бы то ни было, я не нашел в комнате Джейка ничего даже отдаленно подозрительного – обычный подростковый хлам, грязная одежда, кроссовки, стоптанные его огромными ножищами, учебники, журналы о компьютерных играх, зарядки от его многочисленных гаджетов. Честно говоря, даже не знаю, что я рассчитывал там найти. Беда была в том, что мне по-прежнему было неизвестно, чем таким располагает против Джейкоба следствие, что им настолько необходимо было как можно скорее предъявить ему обвинение, и я сходил с ума, пытаясь догадаться, что это за недостающий кусок головоломки.
Я все еще перерывал комнату, когда у меня зазвонил мобильник. Это была Лори. Я велел ей немедленно ехать домой – она сидела в гостях у какой-то подруги в Бруклине, минутах в двадцати езды, – но в подробности вдаваться не стал. Жена была слишком эмоциональной. Я не знал, как она отреагирует, а разбираться с ней у меня не было времени. Первоочередная задача – помочь Джейкобу, а Лори можно было отложить на потом.
– Где Джейк? – спросил я ее.
Она не знала. Я повесил трубку.
В последний раз я обвел комнату взглядом. Меня очень подмывало спрятать ноутбук Джейкоба. Бог знает, что у него там было на жестком диске. Но я побоялся, что этим лишь еще больше ему наврежу: пропажа компьютера вызовет подозрения, учитывая тот факт, что он выходил с него в Интернет. С другой стороны, на нем могут оказаться какие-нибудь улики. В итоге я оставил его на месте – поступок, возможно, не самый разумный, но времени на размышления у меня не было. Джейкоб знал, что его публично обвинили на «Фейсбуке», будем надеяться, что у него хватило соображения почистить жесткий диск, если в этом была необходимость.
В дверь позвонили. Ну вот и все. Я не успел даже отдышаться.
На пороге с ордером на обыск стоял не кто иной, как Пол Даффи собственной персоной.
– Прости, Энди, – сказал он.
Я захлопал глазами. Полицейские в своих синих куртках, машины с включенными мигалками, мой старый друг, протягивающий мне сложенный в три раза ордер, – я просто не знал, как реагировать, поэтому не отреагировал никак. Я стоял столбом, онемев, и смотрел на него, в то время как он сунул ордер мне в руку:
– Энди, я вынужден просить тебя подождать снаружи. Ты знаешь порядок.
У меня ушло несколько мгновений на то, чтобы сбросить оцепенение, вернуться в реальность и принять, что все это происходит на самом деле. Но я был полон решимости не сделать ошибку дилетанта и ничего им не выболтать. Никаких опрометчивых высказываний, вырвавшихся под влиянием стресса в самые первые, решающие моменты расследования. Именно эта ошибка приводит людей за решетку.
– Джейкоб там, Энди?
– Нет.
– Ты знаешь, где он?
– Без понятия.
– Ладно, дружище, давай-ка выходи. – Он легонько положил ладонь мне на локоть, чтобы ободрить, но не сделал попытки вывести меня из дома. Судя по всему, он согласен был ждать, пока я не буду готов. Он склонился ко мне и доверительным тоном произнес: – Давай будем делать все как положено.
– Все в порядке, Пол.
– Мне очень жаль.
– Просто делай свою работу, ладно? Не налажай.
– О’кей.
– Ты должен сделать все так, чтобы и комар носа не подточил, а не то Лоджудис разделает тебя под орех. Он выставит тебя полным недоумком на суде, помяни мое слово. Уж он найдет к чему прицепиться. Он не я, защищать тебя не станет.
– О’кей, Энди. Все в порядке. Выходи.
Я ждал на тротуаре перед домом. На улице начали собираться зеваки, привлеченные скоплением патрульных машин. Я предпочел бы подождать на заднем дворе, подальше от глаз, но мне необходимо было находиться здесь, когда появится Лори или Джейкоб, чтобы поддержать их, а также проинструктировать.
Лори подъехала всего через несколько минут после того, как начался обыск. Услышав новости, она пошатнулась. Я удержал ее и прошептал на ухо, чтобы ничего не говорила и не выказывала никаких эмоций: ни грусти, ни страха. Не дождутся. Она презрительно фыркнула и расплакалась. Она всхлипывала так искренне и самозабвенно, как будто никто на нее не смотрел. Ей было все равно, что подумают люди, потому что о ней никогда в жизни никто ни разу не подумал ничего плохого. Я был не настолько наивен. Мы стояли рядом перед домом, и я обнимал ее за плечи – покровительственным, собственническим жестом.
Когда пошел второй час обыска, мы ушли на задний двор и уселись на крыльце. Там Лори тихонько поплакала, потом взяла себя в руки и снова заплакала.
В какой-то момент из-за угла дома показался детектив Даффи и поднялся на крыльцо:
– Энди, просто чтоб ты знал, мы сегодня утром нашли в парке нож. Он валялся в грязи на берегу озера.
– Я так и знал, так и знал, что он всплывет. На нем есть какие-нибудь отпечатки, кровь?
– С виду ничего такого. Он сейчас в лаборатории. Весь облеплен засохшими водорослями.
– Он принадлежит Патцу.
– Не знаю. Возможно.
– Что это за нож?
– Да самый обычный кухонный нож.
– Кухонный нож? – переспросила Лори.
– Угу. Ваши все на месте?
– Брось, Дафф, ты серьезно? – сказал я. – Зачем ты задаешь такие вопросы?
– Ладно, прости. Задавать их – моя работа.
Лори сердито сверкнула на него глазами.
– Энди, Джейкоб не объявлялся?
– Нет. Мы не можем его найти. Уже всех обзвонили.
В глазах Даффи промелькнуло скептическое выражение.
– Он подросток, – сказал я. – И время от времени исчезает. Пол, когда мой сын появится, я не хочу, чтобы кто-то с ним разговаривал. Никаких вопросов. Джейк несовершеннолетний. Он имеет право на присутствие рядом родителя или опекуна. Не пытайтесь ничего из него вытащить.
– Господи, Энди, никто не собирается ничего из него вытаскивать. Но мы, понятное дело, хотели бы с ним поговорить.
– Даже не думайте.
– Энди, это может ему помочь.
– Нет. Он ничего вам не скажет. Ни единого слова.
Какое-то движение посреди двора привлекло наше внимание, и мы все трое как по команде оглянулись. Кролик, серый, как древесная кора, принюхался, дернул головой, настороженно замер, потом расслабился. Прыгнул пару раз и замер. И в одно мгновение слился с травой и тусклым серым светом. Я почти потерял его из виду, пока он вновь не начал прыгать – точно серая рябь пробежала по траве.
Даффи вновь устремил взгляд на Лори. Всего несколько недель назад мы все вместе ходили ужинать в ресторан – Даффи с женой и мы с Лори. Казалось, это было в другой жизни.
– Мы уже почти закончили. Скоро уйдем.
Она кивнула, слишком рассерженная и убитая горем, чтобы уверять его, что все в порядке.
– Пол, – обратился я к нему, – он этого не делал. Я хочу сказать это тебе на тот случай, если мне не представится другой возможности. Вероятно, мы с тобой какое-то время не будем общаться, так что я хочу, чтобы ты услышал это от меня лично, понимаешь? Он этого не делал. Он этого не делал.
– Ясно. Я тебя понял.
Пол развернулся, чтобы идти.
– Он невиновен. Точно так же невиновен, как твои собственные дети.
– Ясно, – повторил он и зашагал прочь.
Вдалеке у туй кролик сосредоточенно что-то жевал.
Уже стемнело, полицейские и зеваки разошлись, а мы все ждали Джейкоба. Он так и не появился.
Все это время мальчишка прятался, в основном в парке Колд-Спринг, на чужих задних дворах и в игрушечном домике на детской площадке за начальной школой, в которую он когда-то ходил. Там его и обнаружили полицейские около восьми часов вечера.
Он безропотно позволил надеть на себя наручники, было написано в полицейском рапорте. Не пытался сбежать. Навстречу полицейскому вышел со словами «Я тот, кого вы ищете» и «Я этого не делал». Когда полицейский пренебрежительно поинтересовался: «Каким же образом тогда на теле оказались отпечатки твоих пальцев?» – Джейкоб выпалил – не знаю уж, была ли это с его стороны глупость или тонкий расчет: «Я его нашел. Он там лежал. Я попытался поднять его, чтобы помочь. Потом увидел, что он мертв, испугался и убежал». Это было единственное, что Джейкоб сообщил полиции. Видимо, он, хоть и с опозданием, понял – подобные опрометчивые признания могут выйти ему боком – и не проронил больше ни слова. Джейкоб как мало кто другой из его ровесников понимал всю ценность Пятой поправки. Потом будет выдвинуто немало гипотез относительно того, с какой целью Джейкоб сделал это единственное признание, насколько продуманным и расчетливым оно было. Кое-кто даже намекал, что он подготовил эту маленькую речь заранее и потом лишь сделал вид, что признание вырвалось у него случайно, – что все это с самого начала было с его стороны тщательно срежиссированным спектаклем, призванным подтвердить его невиновность в глазах окружающих. Все, что я знаю наверняка, – это что мой сын никогда не был ни настолько умным, ни настолько хитрым, каким его описывали в средствах массовой информации.
Как бы то ни было, единственным, что после этого услышали от Джейкоба полицейские, – это многократно повторенное «мне нужен мой папа».
Устроить, чтобы его в тот же вечер выпустили под залог, оказалось невозможно. Его отправили в кутузку в Ньютоне, в миле или двух от нашего дома.
Нам с Лори позволили ненадолго увидеться с ним в крохотной, без окон комнатушке для свиданий.
Сын был просто раздавлен. Глаза покраснели, лицо пылало, на каждой щеке багровела горизонтальная полоса, похожая на боевую раскраску. Он явно был до смерти напуган. И в то же самое время старался держать себя в руках. Вид у него был напряженный, замороженный, похожий на робота. Мальчишка, пытающийся имитировать мужественность, ну или, по крайней мере, мужественность в ее подростковом понимании. Пожалуй, именно от этого у меня защемило сердце – от того, как он изо всех сил старался храбриться, силился похоронить весь этот клубок эмоций: панику, гнев, боль – внутри себя. Он долго не продержится, подумал я. Душевные силы его явно на исходе.
– Джейкоб, – срывающимся голосом спросила Лори, – с тобой все в порядке?
– Нет! Ясное дело, нет. – Он взмахнул рукой, обводя комнатушку вокруг себя, всю эту ситуацию, в которой он оказался, и состроил сардоническую гримасу. – Я покойник.
– Джейк…
– Они говорят, что это я убил Бена? Чушь. Чушь собачья. Я не могу поверить, что это все происходит со мной. Я просто не могу в это поверить.
– Послушай, Джейк, это ошибка, – убеждал я. – Это какое-то чудовищное недоразумение. Мы со всем разберемся, понял? Я не хочу, чтобы ты терял надежду. Это еще только начало. Впереди длительный процесс.
– Я не могу в это поверить. Просто не могу в это поверить. Это все как… как у этого… – Он воспроизвел звук взрыва и изобразил в воздухе руками ядерный гриб. – Ну… этого… как его там? Тот чувак? Из этой истории.
– Кафка?
– Нет. Ну, тот, из этой, как ее там? Кино такое.
– Я не знаю, Джейк.
– Ну, он там еще обнаруживает, что мир – на самом деле не мир. А что-то вроде сна? Компьютерная симуляция? И он пытается увидеть реальный мир. Ну, такой старый фильм?
– Что-то мне ничего такого не приходит в голову.
– «Матрица»!
– «Матрица»? Это, по-твоему, старый фильм?
– Кину Ривз, папа? Пожалуйста!
Я покосился на Лори:
– Кину Ривз?
Она пожала плечами.
У меня не укладывалось в голове, как Джейк даже в такую минуту способен говорить глупости. И тем не менее он это делал. Он остался все тем же дуралеем, каким был всего несколько часов назад – да что там, каким был всегда.
– Папа, что со мной будет дальше?
– Мы станем бороться. Бороться изо всех сил.
– Нет, я имею в виду, не вообще. В ближайшее время. Как все будет происходить дальше?
– Завтра с утра тебе предъявят обвинение. Они просто его зачитают, назначат залог, и ты отправишься домой.
– И какой будет залог?
– Завтра выясним.
– А вдруг он окажется нам не по карману? Что тогда со мной будет?
– Мы найдем деньги, не переживай. У нас есть сбережения. У нас есть дом.
Джейкоб шмыгнул носом. Он тысячу раз слышал, как я жалуюсь, что с деньгами туго.
– Простите меня, пожалуйста. Я не делал этого, клянусь. Да, я не идеальный ребенок, знаю. Но я этого не делал.
– Я тебе верю.
– Джейкоб, ты – идеальный ребенок, – добавила Лори.
– Я даже толком не знал Бена. Он был просто один из ребят из школы. Зачем мне понадобилось бы это делать? А? Зачем? С чего они вообще взяли, что это я?
– Не знаю, Джейк!
– Ты же ведешь это дело! Как ты можешь этого не знать?
– Я этого не знаю.
– То есть ты просто не хочешь мне говорить.
– Нет. Не говори так. Ты что, думаешь, что я раскручивал версию, что убийца – ты? Серьезно?
Он покачал головой:
– Значит, я вот так взял и без причины – без всякой причины – убил Бена Рифкина? Это просто… просто… я даже не знаю, что это такое. Это бред какой-то. Все это просто какой-то натуральный бред.
– Джейкоб, тебе не нужно нас убеждать. Мы на твоей стороне. Всегда. Что бы ни случилось.
– Господи. – Он вцепился себе в волосы. – Это все Дерек. Это он. Я знаю.
– Дерек?! Почему Дерек?
– Он просто… ну, в общем… у него сносит крышу из-за всего подряд. Достаточно любой ерунды, чтобы его переклинило. Честное слово, когда я выйду отсюда, я его прибью. Честное слово.
– Джейк, я не думаю, что Дерек мог так поступить.
– Еще как мог. Вот увидишь. Это он.
Мы с Лори озадаченно переглянулись.
– Джейк, мы вытащим тебя отсюда. Мы внесем залог, какую бы сумму ни назначили. Деньги найдем. Мы не допустим, чтобы ты сидел в тюрьме. Но эту ночь тебе придется провести здесь, только до того, как с утра будет предъявлено обвинение. Встретимся утром в суде. Мы наймем адвоката. Завтра к ужину ты будешь дома и будешь спать в своей собственной постели. Обещаю.
– Мне не нужен никакой адвокат. Мне нужен ты. Ты будешь моим адвокатом. Кто может быть лучше?
– Я не могу.
– Почему? Я хочу, чтобы меня защищал ты. Ты мой отец. Ты мне нужен.
– Джейкоб, это плохая идея. Тебе требуется опытный адвокат по уголовным делам. В любом случае я уже обо всем договорился. Я позвонил моему другу, Джонатану Клейну. Он очень, очень хороший адвокат, честное слово.
Джейк с расстроенным видом нахмурился:
– Все равно ты не мог бы быть моим адвокатом. Ты же прокурор.
– Уже нет.
– Тебя уволили?
– Пока еще нет. Я в отпуске. Возможно, они уволят меня позднее.
– Это все из-за меня?
– Нет, не из-за тебя. Ты ничего не сделал. Просто так положено.
– И что ты будешь делать? В смысле, как ты будешь зарабатывать? Тебе нужна работа.
– Не переживай из-за денег. Деньги – моя забота.
В дверь постучал полицейский, совсем молоденький мальчик, которого я не знал, и произнес:
– Время.
Лори сказала Джейкобу:
– Мы тебя любим. Мы очень-очень тебя любим.
– Ясно, мама.
Она обняла его. Какое-то время он стоял не двигаясь; с таким же успехом Лори могла бы обнимать дерево или каменную колонну. В конце концов он слегка пошевелился и похлопал ее по спине.
– Ты же знаешь это, Джейк? Ты знаешь, как сильно мы тебя любим?
Поверх ее плеча он закатил глаза:
– Да, мама.
– Ну, ладно. – Она отодвинулась от него и утерла глаза. – Ладно.
Джейкоб, казалось, тоже балансировал на грани того, чтобы расплакаться.
Я обнял его. Притянул к себе, крепко прижал, потом отступил. Окинул взглядом с ног до головы. Колени его джинсов были в грязи – он целый день провел, прячась в парке в дождливый апрельский день.
– Держись там, ладно?
– И ты тоже, – отозвался он и тут же усмехнулся, сообразив, как глупо прозвучал его ответ.
Мы оставили его там.
До утра было еще далеко.
В два часа ночи я без сил лежал на диване в гостиной. Я чувствовал себя выброшенной на песок рыбой, не в состоянии ни заставить себя пойти в спальню, ни заснуть там, где лежу.
Лори спустилась, босая, в пижамных штанах и своей любимой бирюзовой футболке, которая была уже настолько изношена, что в ней теперь можно было только спать. Груди ее под футболкой понуро висели, проиграв бой возрасту и гравитации. На голове у нее было черт знает что, глаза полузакрыты. При виде ее я чуть не разрыдался. Остановившись на третьей ступеньке, она сказала:
– Энди, идем в постель. Сегодня мы все равно ничего уже больше сделать не сможем.
– Скоро пойду.
– Никаких «скоро», сейчас. Идем.
– Лори, присядь, пожалуйста. Нам нужно кое-что обсудить.
Она прошлепала через холл и присоединилась ко мне в гостиной, и этот десяток шагов, похоже, окончательно согнал с нее всякие остатки сна. Я был не из тех, кто часто о чем-то просит. Поэтому, когда я попросил, это ее встревожило.
– Что такое, милый?
– Присядь. Я должен кое-что тебе рассказать. Это все равно скоро всплывет.
– Про Джейкоба?
– Про меня.
Я выложил ей все подчистую, все, что знал о моей родословной. Рассказал про Джеймса Беркетта, первого Кровавого Барбера, который перебрался на восток с Дикого Запада, точно первопроходец наоборот, привезя в Нью-Йорк свою звериную сущность. Про Расти Барбера, моего овеянного боевой славой деда, который кончил тем, что вспорол человеку живот в драке из-за мелкой автомобильной аварии в Лоуэлле, штат Массачусетс. И про моего родного отца, Кровавого Билли Барбера, чья тяга к насилию вылилась в чудовищную кровавую оргию в заброшенном доме с участием молодой девушки и ножа. После тридцати четырех лет ожидания на то, чтобы изложить всю эту историю с начала до конца, ушло всего пять или десять минут. Теперь, когда я во всем признался, она показалась мне чем-то настолько незначительным, что невольно задался вопросом, как она могла столько долгих лет лежать на моей душе тяжким грузом. И на мгновение меня охватила уверенность, что и Лори отнесется к ней точно так же.
– Теперь ты знаешь правду о моем происхождении.
Она кивнула с непроницаемым лицом, на котором, однако, начинало проступать разочарование – во мне, в моей истории, в моей нечестности.
– Энди, почему ты никогда мне об этом не рассказывал?
– Потому что это не имело никакого значения. Это не имело отношения ко мне. Я не такой, как они.
– Но ты не верил, что я это пойму.
– Нет. Лори, дело не в этом.
– Ты просто так и не собрался это сделать?
– Нет. Сначала я не хотел, чтобы ты относилась ко мне сквозь призму всего этого. А потом чем дальше, тем менее важным все это казалось. Мы были так… счастливы.
– До момента, когда ты вынужден мне сообщить, потому что у тебя не осталось выбора.
– Лори, я хочу, чтобы ты об этом узнала сейчас, поскольку эта история, скорее всего, так или иначе всплывет в самое ближайшее время – не потому, что все это имеет к нам какое-то реальное отношение, но потому, что подобная грязь всегда всплывает в таких случаях. Все это не имеет никакого отношения к Джейкобу. Или ко мне.
– Ты в этом уверен?
На мгновение я умер. Потом:
– Да, я в этом уверен.
– Настолько уверен, что считал нужным скрывать от меня?
– Нет, это не так.
– Есть еще что-то такое, о чем ты мне не рассказывал?
– Нет.
– Точно?
– Да.
Она сочла эту тему закрытой:
– Ну, ладно.
– «Ладно» – это что? У тебя есть какие-то вопросы? Ты хочешь обсудить?
Лори с укором посмотрела на меня: я спрашивал ее, хочет ли она поговорить. В два часа ночи? Этой ночи?
– Все осталось точно таким же, как было до этого. Это ничего не меняет. Я все тот же самый человек, которого ты знаешь с наших семнадцати лет.
– Ладно. – Она принялась разглядывать сложенные на коленях руки, которые ни на минуту не прекращали движения. – Ты должен был посвятить меня во все раньше, это все, что я могу сейчас сказать. У меня было право знать. У меня было право знать, за кого я выхожу замуж и от кого собираюсь рожать ребенка.
– Ты это и знала. Ты выходила замуж за меня. А все остальное – это просто история. Она не имеет к нам никакого отношения.
– Ты должен был мне рассказать, вот и все. У меня было право знать.
– Если бы я тебе рассказал, ты не вышла бы за меня замуж. Ты даже на свидание бы со мной не пошла.
– Ты не можешь этого знать. Ты не дал мне ни единого шанса.
– Да ну, брось. Ну что, пошла бы ты, если бы я пригласил тебя на свидание, а ты все это знала?
– Я не знаю, что я бы сказала.
– А я знаю.
– Откуда?
– Оттуда, что такие девушки, как ты, не… не связываются с такими парнями. Послушай, давай просто забудем все это.
– С чего ты взял? Откуда тебе известно, что бы я выбрала?
– Ты права, я не мог этого знать. Прости меня. – Наступило временное затишье, и все еще могло быть хорошо. В то мгновение мы еще могли пережить это все и жить дальше. Я встал перед ней на колени и положил руки ей на бедра, на ее теплые ноги. – Лори, прости меня. Я правда очень сожалею о том, что не рассказал тебе. Но теперь я уже не могу это изменить. Сейчас мне необходимо знать, что ты понимаешь: мой дед, мой отец… я – не они. Мне необходимо знать, что ты веришь в это.
– Я верю. Ну, то есть, наверное, верю – разумеется, я верю. Не знаю, Энди, уже поздно. Мне нужно хоть немного поспать. Я не могу сейчас обо всем этом думать. Я слишком устала.
– Лори, ты же меня знаешь. Посмотри на меня. Ты меня знаешь.
Она испытующе посмотрела на меня.
С такого близкого расстояния я с изумлением обнаружил, что она выглядит довольно старой и усталой, и подумал, что с моей стороны было жестоко и эгоистично вываливать все это на нее сейчас, посреди ночи, после худшего дня всей ее жизни, только ради того, чтобы снять этот камень с моей души, облегчить свою больную совесть. А ведь я помнил ее совсем юной. Помнил ее загорелой первокурсницей Йеля, сидящей на пляжном полотенце, девушкой настолько не из моей лиги, что я даже не побоялся с ней заговорить, все равно мне нечего было терять. В свои семнадцать я знал: все мое детство было просто прелюдией к встрече с этой девушкой. И никогда в жизни ничего подобного не испытывал. Ровно то же самое мог бы сказать и сейчас. Она изменила меня на физическом уровне. И я имею в виду не секс, хотя им мы занимались повсюду, как кролики: в университетской библиотеке, в пустых аудиториях, в ее машине, в пляжном домике ее семьи, даже на кладбище. Изменения были куда глубже: я стал другим человеком, мной, тем, кто я есть сейчас. И все, что произошло со мной позже, – моя семья, мой дом, вся наша совместная жизнь – было ее даром мне. Чары продержались тридцать четыре года. Теперь, в свои пятьдесят один, я наконец увидел ее такой, какой она была на самом деле. И это стало для меня полной неожиданностью: больше не окруженная сияющим ореолом юности девушка, она оказалась самой обычной женщиной.
