В тот вечер за ужином, в безопасности нашей кухни, мы возбужденно болтали. Захлебывались словами, наперебой изливая свои жалобы, похвальбы, страхи. Нервная энергия требовала хоть какого-то выхода.

Лори изо всех сил старалась, чтобы беседа не глохла. Бессонная ночь и полный треволнений день явно вымотали ее, но она всегда верила – чем больше мы разговариваем друг с другом, тем лучше от этого нам всем. Поэтому задавала вопросы и признавалась в своих собственных страхах, без конца подкладывая нам еды, побуждая нас разговаривать и разговаривать. В такие моменты просветления я вновь видел старую, полную жизни Лори – или, вернее, слышал ее, потому что над ее голосом возраст был не властен. Во всех прочих отношениях Лори за время кризиса с Джейкобом как-то разом сдала: в запавших глазах застыло затравленное выражение, кожа, некогда нежного сливочно-персикового оттенка, превратилась в землистую и пергаментную. А вот ее голос оставался все таким же победно юным. Когда она открывала рот, раздавался все тот же самый девичий голос, который я впервые услышал почти тридцать пять лет тому назад. Это было как телефонный звонок из 1974 года.

В какой-то момент Джейкоб сказал, имея в виду жюри:

– Судя по тому, с каким выражением они на меня смотрели, я им не понравился.

– Джейкоб, они просидели в ложе всего один день. Дай им шанс. И потом, пока что все, что им о тебе известно, – это что тебя обвиняют в убийстве. Что они, по-твоему, должны думать?

– Пока что они вообще ничего не должны думать.

– Они живые люди. Просто не давай им поводов проникнуться к тебе неприязнью. Держи себя в руках. Никаких реакций. Никакого гримасничанья.

– Какого еще гримасничанья?

– Когда ты не следишь за своим лицом, у тебя делается недовольный вид. Ты хмуришься.

– Ничего я не хмурюсь!

– Хмуришься.

– Мама, я хмурюсь?

– Я не замечала. Иногда папа слишком увлекается стратегией.

– Джейк, ты хмуришься. Вот так.

Я сделал хмурое лицо.

– Папа, это не недовольный вид. Это лицо человека, у которого запор.

– Послушай, я не шучу. Именно так ты выглядишь, когда не контролируешь выражение лица. Сразу начинает казаться, что ты сердишься. Не нужно, чтобы присяжные видели тебя с таким лицом.

– Но это мое лицо! Что я могу с этим поделать?

– Просто будь таким же замечательным, как и всегда, – произнесла Лори ласково и улыбнулась ему слабой улыбкой.

Толстовка на ней была надета задом наперед. Она, похоже, даже этого не замечала, несмотря на то что ярлычок царапал ей горло.

– Кстати, обо мне, прекрасном: вы в курсе что в «Твиттере» про меня теперь даже есть отдельный хештег?

– Что это значит? – не поняла Лори.

– Это такой способ для людей поговорить обо мне в «Твиттере». И знаете, что они говорят? «Джейкоб Барбер крутой. Я хочу от него ребенка. Джейкоб Барбер невиновен».

– Неужели? Что-нибудь еще? – поинтересовался я.

– Ну ладно, гадости там тоже есть, но в основном позитив. Процентов на семьдесят.

– Семьдесят процентов позитива?

– Примерно.

– Ты так пристально за этим следишь?

– Ну, хештег появился только сегодня. Но, разумеется, я прочитал все, что нашел по нему. Ты должен сам это увидеть. Просто зайди в «Твиттер» и набери «решетку», а потом «Джейкоб Барбер», без пробелов. – Он написал это на своей салфетке: #джейкоббарбер. – Я – горячая тема! Ты знаешь, что это означает? Обычно это Коби Брайант, Джастин Тимберлейк или тому подобные ребята.

– Джейкоб, это… э-э-э… здорово.

Я скептически покосился на жену.

Это был уже не первый раз, когда сына настигла слава в Интернете. Кто-то – видимо, один из его школьных друзей – сделал веб-сайт, JacobBarber.com, чтобы его поддержать. На сайте имелся форум, на котором люди могли объявить Джейкоба невиновным, пожелать ему что-нибудь хорошее или вознести хвалу его ангельскому характеру. Негативные сообщения отфильтровывались. Была у него группа поддержки и на «Фейсбуке». Интернетовская публика сходилась во мнении, что Джейкоб немного странноватый, возможно, виновный в убийстве и определенно привлекательный внешне. Между этими выводами существовала неоспоримая взаимосвязь. Кроме того, время от времени на его сотовый телефон приходили сообщения от незнакомых людей. Большая их часть содержала проклятия, но не все. Попадались и от девушек, которые писали ему, что он красавчик, или делали предложения сексуального толка. Джейкоб утверждал, что соотношение негативных сообщений к позитивным два к одному, и, похоже, ему этого было вполне достаточно. Он ведь знал, что невиновен. Как бы то ни было, менять номер телефона он отказался.

– Джейкоб, может, тебе не стоит ходить на «Фейсбук» и в прочие места? По крайней мере, пока все не закончится.

– Мама, я просто читаю. Никогда ничего не пишу. Подглядываю из кустов.

– Подглядываешь из кустов? Не используй это выражение. Сделай мне одолжение, не ходи пока в Интернет, ладно? Это может тебе повредить.

– Джейкоб, думаю, мама пытается тебе сказать, что следующие пару недель пройдут легче, если мы просто попытаемся поберечь свои нервы. Так что, возможно, нам всем стоит на какое-то время прикрыть уши.

– Я пропущу свои пятнадцать минут славы, – ухмыльнулся он, бесчувственный и беспечно храбрый, какими бывают только дети.

Лори его слова явно шокировали.

– Горе-то какое, – буркнул я.

– Джейкоб, давай надеяться, что свои пятнадцать минут славы ты получишь по какому-нибудь другому поводу. – (Мы все умолкли. В тишине лишь вилки звякали о тарелки.) – Господи, да когда он уже заглушит мотор.

– Кто – он?

– Он. – Лори махнула ножом в сторону окна. – Вы что, не слышите? У нас под окном в машине с работающим двигателем сидит какой-то человек. У меня от этого тарахтения уже голова гудит. Он как звон в ушах, который никак не прекратится. Как же это называется? Есть еще такое специальное слово?

– Тиннитус, – подсказал я.

Она состроила гримаску.

– Это все кроссворды, – пояснил я.

Я поднялся и подошел к окну, чтобы посмотреть, скорее из любопытства, нежели потому, что встревожился. Машина действительно стояла, большой седан. Я не смог с ходу сообразить, какой он марки. Громоздкий уродливый четырехдверник эпохи заката американской автоиндустрии, возможно «линкольн». Он был припаркован на другой стороне улицы, в двух домах от нас, в темном месте между уличными фонарями, так что водителя было не разглядеть, даже в виде силуэта. В салоне ярко вспыхнул янтарный огонек – водитель затянулся сигаретой, – потом крохотная звездочка погасла.

– Наверное, просто ждет кого-нибудь.

– Ну так пусть ждет с заглушенным двигателем. Он что, ничего не слышал про глобальное потепление?

– Может, он в возрасте.

Я сделал этот вывод из сигареты, работающего вхолостую двигателя, машины размером с авианосец – все это привычки старшего поколения.

– Этот козел, наверное, из репортеров, – сказал Джейкоб.

– Джейк!

– Прости, мам.

– Знаешь, что, Лори, пойду-ка я скажу ему пару ласковых. Попрошу его заглушить двигатель.

– Не надо. Кто знает, что ему нужно. Что бы ни было у него на уме, вряд ли это что-то хорошее. Не ходи.

– Милая, это уже паранойя. – Я никогда не употребляю слова вроде «милая», «дорогая» или «солнышко», но сейчас этот ласковый тон показался мне необходимым. – Скорее всего, это просто какой-нибудь старый чудак, остановился покурить и послушать радио. Вероятно, он даже не осознает, что его заведенный двигатель кому-то мешает.

Лори скептически нахмурилась:

– Это ведь ты твердишь, что нам сейчас нужно не высовываться, вести себя тише воды ниже травы. Может, ему нужно, чтобы ты вышел и попытался что-то сделать. Выманить тебя пытается!

– Лори, прекрати. Это просто машина.

– Просто машина, да?

– Именно.

Но это была не просто машина.

Около девяти я пошел вынести к дороге мусор, чтобы с утра его мог забрать мусоровоз: один пластмассовый бачок с отбросами, не подлежащими переработке, и неудобное квадратное зеленое ведро с тем, что еще можно было переработать. Ведро это было такого размера, что нести его в руке было очень неудобно. Пальцы всегда начинало сводить еще примерно на полдороге, так что попытка донести до обочины обе емкости за одну ходку представляла собой неуклюжий забег на скорость по подъездной дорожке, чтобы успеть до того, как все окажется на земле. И лишь когда опустил бачок с ведром на землю и аккуратно поставил их рядышком друг с другом, в глаза мне бросилась все та же машина. Она сменила местоположение. На этот раз ее припарковали в нескольких домах от нашего, но уже в противоположном направлении, опять-таки на другой стороне улицы. Двигатель заглушили. В салоне не было видно ни проблеска. Вполне возможно, что там вообще никто не сидел. В темноте не разберешь.

Я вгляделся, пытаясь получше рассмотреть машину.

Двигатель немедленно ожил, вспыхнули фары. У машины не было переднего номерного знака.

Я двинулся к ней, заинтригованный.

Автомобиль медленно поехал задним ходом, точно животное, почувствовавшее угрозу, потом ускорилась. На первом же перекрестке неожиданно резко развернулся и скрылся из виду. Мне не удалось подойти к нему даже на двадцать ярдов. В темноте я не успел толком ничего разглядеть, даже цвет и марку. На нашей узенькой улочке подобный маневр был верхом неблагоразумия. Неблагоразумия и водительского мастерства.

Уже совсем поздно, после того как Лори отправилась спать, мы с Джейкобом смотрели по телевизору Джона Стюарта. Я растянулся на диване, водрузив правую ногу на подушку, а правую руку свесив с подлокотника. Мне не давало покоя какое-то неприятное ощущение, еле уловимое чувство, что за мной наблюдают, и я, приподняв ставень, снова выглянул на улицу.

Машина вернулась.

Я вышел из дома через заднюю дверь, прошел через задний двор наших соседей и вынырнул позади машины. Это оказался «линкольн-таун-кар» с номером 75K S82. В салоне было темно.

Я медленно приблизился к водительской дверце. Я был готов постучать в стекло, распахнуть дверцу, вытащить этого малого из машины, пригвоздить его к асфальту и посоветовать держаться от нас подальше.

Но в машине оказалось пусто. Я огляделся по сторонам в поисках водителя, вышедшего покурить. Но никого не увидел и почувствовал себя дураком. Паранойя Лори передалась и мне. Это была всего лишь припаркованная машина. Возможно, водитель находился сейчас где-нибудь в одном из соседних домов – крепко спал, трахал свою жену, смотрел телик или занимался любыми другими вещами, которыми занимаются нормальные люди, вещами, которыми мы тоже когда-то занимались. По большому счету – ну что такого я видел?

И все же лишняя предосторожность никогда не помешает. Я позвонил Полу Даффи.

– Советник, – отозвался он в трубку в своей старой лаконической манере, как будто рад был моему звонку, рад и ничуть не удивлен, даже после многомесячного молчания, в половине двенадцатого ночи накануне первого заседания суда.

– Дафф, прости, что беспокою.

– Да ну, какое беспокойство. Что случилось?

– Возможно, и ничего. Мне кажется, что за нами кто-то следит. Его машина весь вечер стоит у нашего дома.

– Это мужчина?

– Точно не уверен. Я его не видел. Только машину.

– Ты сказал «его».

– Это предположение.

– И что он делал?

– Просто сидел в машине перед нашим домом с заведенным двигателем. Это было около шести, во время ужина. Потом я опять его заметил в девять вечера. Но как только двинулся в его сторону, как он развернулся и был таков.

– Он каким-то образом тебе угрожал?

– Нет.

– Ты видел его машину раньше?

– Нет. Думаю, нет.

В трубке послышался глубокий вздох.

– Энди, можно дать тебе один совет?

– Я только и жду, чтобы кто-нибудь его мне дал.

– Ложись спать. Завтра ответственный день. Вы все находитесь в огромном напряжении.

– Ты считаешь, что это просто припаркованная машина?

– Судя по твоим словам, это так и есть.

– Ты не мог бы в качестве личного одолжения пробить номер? На всякий случай. Лори просто сама не своя. Это ее успокоило бы.

– Строго между нами?

– Разумеется, Дафф.

– Ладно, диктуй свой номер.

– Массачусетс, 75K S82. «Линкольн-таун-кар».

– Ладно, повиси пока на линии.

Он отключился, и в трубке воцарилась долгая тишина. Я без звука смотрел Стивена Колберта.

– Номер принадлежит «хонде-аккорд», – послышался наконец в трубке голос Даффи.

– Черт. Он украден.

– Нет. По крайней мере, заявления о краже не было.

– Что тогда он делает на «линкольне»?

– Возможно, твой приятель просто на время позаимствовал его на тот случай, если машину кто-нибудь заметит и сообщит номер в полицию. Для этого достаточно только отвертки.

– Черт.

– Энди, позвони в Ньютонскую полицию. Не исключено, что всему этому есть совершенно невинное объяснение, но подать заявление, чтобы этот факт хотя бы зарегистрировали, все равно стоит.

– Я не хочу этого делать. Завтра начинается суд. Если я заявлю в полицию, это просочится в прессу. Нельзя этого допустить. Мы сейчас должны производить нормальное, спокойное впечатление. Мне нужно, чтобы присяжные видели самую обычную семью, ничем не отличающуюся от них самих.

– Энди, если вам кто-то угрожает…

– Нет. Нам никто не угрожает. Пока что никто еще ничего не сделал. Ты же сам сказал, это выглядит просто как припаркованная машина.

– Но ты встревожился настолько, что позвонил мне.

– Не важно. Я со всем разберусь. Если это дойдет до присяжных, они решат, что дело тут нечисто. Подумают, что мы все это подстроили, чтобы вызвать к себе сочувствие, или пытаемся строить из себя жертв. Никакой драмы. Все, что делает нас в глазах присяжных странными, не заслуживающими доверия, фальшивыми, снижает вероятность того, что они найдут в себе силы сказать «невиновен».

– И что ты хочешь сделать?

– Может, ты мог бы послать патруль, не ставя об этом в известность начальство? Пусть просто проедутся мимо, – может, он струхнет и уедет. Тогда я мог бы сказать Лори, что ей не о чем тревожиться.

– Лучше я сделаю это сам, иначе начальство так или иначе поставят в известность.

– Буду очень тебе благодарен. Я перед тобой в неоплатном долгу.

– Просто верни своего парня домой в целости и сохранности.

– Ты это серьезно?

Пауза.

– Не знаю. Во всем этом деле что-то не вяжется. Может, это просто потому, что странно видеть вас с Джейкобом за столом защиты. Я этого парнишку с пеленок знаю.

– Пол, он этого не делал. Даю тебе честное слово.

Он хмыкнул с сомнением в голосе:

– Энди, кому может понадобиться следить за твоим домом?

– Родным жертвы? Может, кому-то из ребят, кто знал Бена Рифкина? Какому-нибудь психу, который прочитал о деле в газете? Да кому угодно. Вы к Патцу больше не наведывались?

– А пес его знает. Энди, я понятия не имею, что у них там сейчас творится. Меня же перевели в чертов отдел по связям с общественностью. Следующим номером, видимо, поставят ловить нарушителей на шоссе. Меня сняли с этого дела, как только Джейкобу было предъявлено обвинение. Повезло еще, что не завели дело за то, что я якобы тебя покрывал. Так что информации у меня с гулькин нос. Но у них не было никаких оснований для того, чтобы продолжать слежку за Патцем после того, как обвинение предъявили кому-то другому. Дело было уже раскрыто.

Мы оба помолчали.

– Ладно, – произнес он наконец. – Я выезжаю. Скажи Лори, что все в порядке.

– Я уже пытался убедить ее, что все в порядке. Она мне не поверила.

– Она и мне не поверит. Ладно, не важно. Иди поспи. Иначе вы оба так долго не протянете. Сегодня только первая ночь.

Я поблагодарил его и, поднявшись на второй этаж, улегся в постель к Лори.

Она лежала, свернувшись калачиком, точно кошка, ко мне спиной.

– С кем ты разговаривал? – пробормотала она сонно в подушку.

– С Полом.

– И что он сказал?

– Что это, скорее всего, просто припаркованная машина. Все в порядке.

Лори простонала.

– Он сказал, что ты ему не поверишь.

– И был прав.