Глава 28. Жизнь
Мартин повторяется. Тот же рейс из Сиднея в Уоггу-Уоггу, тот же пункт по прокату машин, возможно, и машина та же. Только сейчас, через две недели, он кажется себе другим Мартином Скарсденом. Руки на руле снова его, ничего особенного, но точно не чужие. На соседнем сиденье лежат сигнальный экземпляр «Месяца», красную обложку которого почти полностью занимает лицо Джулиана Флинта, снятое в тот момент, когда он стал Байроном Свифтом. Этот стоп-кадр с видеокамер в Сиднейском аэропорту – любезность от Джека Гофинга. Флинт запечатлен, когда подал подправленный паспорт Байрона Свифта вместо собственного. Зная о наблюдении, он глянул на камеру только на секунду, и на записи сохранился его отстраненный взгляд.
Веллингтон Смит заказал тираж вдвое больше обычного и сейчас рассылает экземпляры основным СМИ с требованием не разглашать информацию раньше даты официального выхода. Можно с определенностью сказать, что история станет сенсацией лета, а может, и всего года.
Мартин снова бросает взгляд на журнал. Стараниями иллюстраторов лицо Флинта превращено в двухцветное изображение, черное на красном фоне, и наложено на фотографию церкви Святого Иакова. Заголовок прост: «Правда». И чуть ниже: «Военный преступник, наркосиндикат и замалчивание со стороны властей: правда о самом громком массовом убийстве в Австралии. Автор: Мартин Скарсден». Вот так, больше не дискредитированный экс-журналист.
Вся статья закручена вокруг Байрона Свифта. Шесть тысяч слов – много по австралийским меркам, даже по меркам «Месяца», но в запланированной книге раскроется гораздо больше. Пока подробно описана роль Эйвери Фостера: тот играл первую скрипку, и особо незачем защищать мертвеца. О Жнецах тоже упомянуто не один раз, однако о Джейсоне Муре – ни слова, даже намеком. Имя Херба Уокера очищено как от клейма самоубийцы, так и от обвинений в пренебрежении долгом. АСБР подано в выгодном свете, как агентство, наконец исправившее огрехи таможенно-иммиграционной службы. Джек Гофинг по имени не упомянут. Харли Снауч тоже, но не столько из желания его спасти, сколько прибережен на будущее: он станет главной темой следующего номера и получит в книге целую главу.
Вначале работа над статьей шла туго. Старые привычки искоренить трудно. Подмывало рассказать все. Это стремление давно стало второй натурой, так что удержаться едва удалось. Искушение определенно было велико. Однако перед глазами Мартина раз за разом вставало, как Мэнди в слезах набрасывается на него с криками, обзывая социопатом. Он попробовал обратиться за советом к Максу, но не обрел успокоения, наоборот. Прежний редактор был категоричен. «Защищай источники, а остальное идет в печать. Материал интересный, публика имеет право знать. Не наше дело играть в Бога».
Кончилось тем, что Мартин отступнически пренебрег советом учителя. Обошелся в статье без Мэнди и Фрэн, Джека и Клауса, а главное – без жителей Риверсенда. Футбольная команда, молодежная организация и пожарная бригада, Эррол Райдинг и остальные получатели денег, происхождением которых никогда не интересовались, упомянуты не были. Мартин не лгал, только умалчивал. Он рассказал правду о Байроне Свифте, Крейге и Джейми Ландерсах. Скрепя сердце, рассказал правду о Робби Хаус-Джонсе: как тот, очарованный харизматичной личностью Байрона Свифта, закрывал глаза на его делишки с наркотиками, не из корысти, а из сочувствия. Как заявил, что смерть Эйвери Фостера – самоубийство, хотя наверняка, как минимум, подозревал обратное. Как не доложил о наркопромысле даже после смерти Свифта и Фостера. И не без радости Мартин рассказал правду о Хорри Гровнере, братьях Ньюкирках и Джерри Торлини, невинных жертвах, которых не в чем упрекнуть. А затем, допечатав последнюю строчку и отослав файл, почувствовал, что доволен статьей и еще больше – собой.
Но не только поэтому ему сейчас хорошо. Он едет из Хея через бескрайнюю равнину к Пустоши, пойме и Риверсенду. Не так давно позвонил Мэнди, чтобы поступить по-честному. Оставив сообщение на автоответчик, предупредил о выходе статьи и заодно отослал по электронной почте пдф-файл. Решил, что в нынешних обстоятельствах лучше хотя бы это, чем ничего. Кто бы мог подумать, что Мэнди напишет, тем более позвонит? Он отослал ей результаты теста ДНК на прошлой неделе. Отцовство Снауча подтвердилось. С тех пор от нее не было никаких вестей, да он их и не ожидал. Однако Мэнди позвонила, наверное, сразу как дочитала статью, и сказала, что закрывает материнский книжный и уезжает с Лиамом строить жизнь в другом месте.
«Возможно, ты согласишься нам помочь?» – спросила она.
Мартину не верилось в собственную удачу, в счастливый поворот судьбы. Голос Мэнди звучал легко, ее смех ласкал душу. И теперь он едет к ней, чувствуя себя так, словно сердце от волнения вот-вот выскочит из груди.
Кажется, будто у равнины нет ни конца, ни края. Солнце – всесильное божество, сушь, и, тем не менее, теперь все по-другому. Горизонт обложили свинцовые тучи, словно нарисованные на голубом заднике неба: в кои-то веки циклон пришел в глубь континента, вместо того чтобы остаться в южной оконечности Австралии. Сегодня линия между землей и небом не дрожит в мареве, а четкой полосой белеет на фоне грозовых облаков.
Справа постепенно прорисовывается Пустошь. Вначале она просто пятно цвета хаки, но вскоре глаз уже различает сгустки растительности, затем отдельные чахлые, скрюченные деревца. Приглушенные серо-зеленые тона сменяются монохромными и возвращаются снова, после того как полоса выжженной земли остается позади. Уже видна пойма со скрипучим мостом, а там и до Риверсенда рукой подать. Далекие башни зернохранилищ сияют на фоне меркнущего неба, словно пара часовых в золоченых доспехах.
Главная улица городка почти не изменилась. Пивная уже не дымится, и мусор на Хей-роуд убран, но солдат все так же стоек и несгибаем. Мертвые по-прежнему мертвы. Живые по-прежнему горюют.
Мартин паркуется с отточенной легкостью: между бампером арендованной машины и бордюром у сточной канавы остаются считаные сантиметры. А вот и книжный. Здесь произошли перемены, причем неожиданные. Книги еще на полках, кресла и редкие столики впереди ждут посетителей, на потолке все так же медленно крутится вентилятор, и вода в миниатюрном фонтанчике на прилавке, журча, сбегает с одного серого яруса на другой. Но японские ширмы убраны, шторы отдернуты. Магазин залит светом.
Через дверь-воротца выходит Мэнди, Лиам в новом рюкзаке запустил пальцы ей в волосы, взгляд полон озорства.
– Приветствую, уважаемый! – Она подтягивается, не давая себе труда скинуть рюкзак, обнимает Мартина за шею и дарит ему горячий, страстный поцелуй. Бесконечно долгий, тот кажется Мартину лучшим в его жизни. – С возвращением!
Мартин на мгновение теряет дар речи.
– Кофе? – продолжает она.
– С удовольствием.
Мэнди вновь улыбается, глаза игриво блестят, на щеках – дразнящие ямочки. Затем, проплыв мимо, начинает колдовать за кофеваркой.
– Значит, аппарат еще работает? – говорит Мартин, обретя голос. – А что с книгами? Ты же вроде закрывалась, укладывала тут все.
– Передумала. Нашелся управляющий.
– Вот как?
– Ну да. Здание теперь мое, не забыл? Если на то пошло, мне принадлежит пол-Риверсенда. Никто этот магазин не купит, никто не снимет, так что почему бы и нет?
– И кто твой менеджер?
– Я. – Из-за книжного стеллажа высовывает голову Дедуля Харрис.
Все это время он был в комнате, никак не давая знать о себе.
Позднее. Все четверо сидят в креслах впереди магазина, Лиам – на коленях у Мартина. Тяжелый малыш, и вскоре предстоит на себя принять еще больший груз – ответственность за него и его мать. Дедуля читает статью в «Месяце». Мэнди то весело, то снисходительно улыбается, словно наслаждаясь тем, что видит, и рассказывает о своих планах. Она решила не закрывать магазин. Дедуля может не платить аренду и оставлять всю прибыль себе. «Истоки» она тоже сохранит, расчистит запруду и установит водонапорную башню, чтобы снабжать Риверсенд. Эррол Райдинг сейчас помогает добиться одобрения в городском совете. Совет будет платить за воду, а доходы пойдут одному детскому приюту в Кабуле. Пока Мэнди рассказывает, Дедуля продолжает читать, фыркая время от времени. Он преобразился: чисто вымыт и выбрит, в очочках, прилично одет, пострижен, оставшиеся зубы почищены.
Закончив, старик медленно кивает.
– Ну как тебе? – осведомляется Мартин.
– Вообще-то, юноша, очень хорошо.
– Так и знал, – улыбается Мартин. – Кое о чем лучше умолчать.
– А кое о чем тебе и не известно.
И Дедуля рассказывает то, о чем за тридцать лет не поведал ни единой живой душе. Вспоминая, он смотрит на Мэнди, его голос полон благоговения.
– В день, когда погибла моя семья… когда с дороги в Беллингтоне съехал тот грузовик, моя собственная жизнь словно оборвалась. Моя жена Джессика и сын Джонти умерли. И я внутри умер. До сих пор больно вспоминать. Тридцать лет прошло, а мне до сих пор больно.
– Дедуля? – озабоченно окликает его Мэнди.
– Конечно, мне бы следовало пойти с ними, но увы. Я был с твоей матерью, Кэтрин.
– С моей матерью? – в замешательстве переспрашивает Мэнди.
На его губах мелькает теплая улыбка.
– Нет, не подумай ничего такого. Я любил собственную жену, да и твоей матери было не до романов. Я работал управляющим банка в Беллингтоне. Она обратилась за ссудой. Хотела уехать прочь из этих мест, но не могла из-за безденежья. Харли стал жестоким, начал ее бить, обращался, как со своей вещью. Кэтрин пожаловалась на него моей Джесс. Жена когда-то была ее школьной учительницей. На то время твоя мать уже ожидала ребенка, тебя, и опасалась не только за свою безопасность. Разумеется, у Кэтрин ничего не было. Ни сбережений, ни поручителей. Ее отец не проявлял к ней ни капли сочувствия, хотел породниться с династией Снаучей любой ценой. У банков строгие правила, тяжело об этом говорить, но что есть, то есть. Однако мы искали способ помочь. А затем моя семья погибла, и от меня стало мало пользы даже мне самому. Я чувствовал себя таким виноватым, потому что сидел с твоей матерью и пытался помочь кому-то еле знакомому, а не был с семьей.
– Разве от тебя что-то зависело? – спрашивает Мэнди. – Никто бы не предотвратил того, что случилось.
– Я мог бы умереть с ними.
– Дедуля, не надо.
– Так я считал годами. Эта мысль сводила меня с ума, довела до психушки. Лекарства. Шоковая электротерапия. Попытки самоубийства. Не рекомендую, право. Но все это было давным-давно и уже в прошлом. Я научился думать о другом, не травить себя. Так вот, в конце концов я вернулся из клиники в здешние места, сломленный умственно и морально. Эрик Снауч первым пришел мне на помощь. Истинный джентльмен, золотое сердце. А я отплатил ему болью. Рассказал правду о его сыне: что Харли действительно избил и изнасиловал Кэтрин, мы с женой оба об этом знали, и Джессика видела синяки. Не правда ли, странный способ отблагодарить за доброту – рассказать человеку, что его сын скотина? Прежде Эрик защищал Харли, не имея прямых доказательств, позаботился о том, чтобы все замять. Однако после моих слов у него не осталось никаких сомнений. Он поговорил с Харли начистоту и отрекся от сына, прогнал. Знаю, Эрик пытался связаться с Кэтрин, просил прощения за то, что вначале не поверил. Предлагал загладить вину. Но твоя мать была гордой и не захотела помощи от Снаучей. Так что он помог ей тайно.
– Ты о книжном и доме? – спрашивает Мартин.
– Да. Эррол Райдинг был мэром, в те времена у нас еще имелся мэр. Эрик убедил его, чтобы, после того как закроется библиотека, книги передали Кэтрин. Эррол сказал ей, что дом принадлежит городскому совету, но тот, увы, не в состоянии платить жалование, зато она может оставлять всю прибыль себе и не тратиться на аренду. То есть та же договоренность, что у нас с тобой. Наверное, твоя мать верила в эти объяснения, по крайней мере первое время.
– Ты с ней когда-нибудь виделся? Помнила ли она тебя? Я вот тебя не помню по своему детству, – говорит Мэнди.
– Немудрено. Я был отшельником. Жил на Пустоши и тогда не имел машины. Не хотел ни с кем общаться. Да и пользовался довольно дурной славой. Но мы с твоей матерью виделись, она, считай, единственная ко мне и заглядывала. Я ей всегда радовался. Бывало, приедет раз в неделю или чуть реже. Привезет, пока ты в школе, еды и книг. Она подкатывала к воротам и гудком предупреждала, чтобы я на себя что-нибудь надел. Как правило, оставляла подарки и исчезала, хотя порой задерживалась поболтать. Правда, о прошлом мы никогда не разговаривали. Никогда. Твоя мать была удивительной женщиной, Мандалай. Удивительной.
– Ах, Дедуля, – снова говорит Мэнди, беря его за руку.
На мгновение повисает тишина. И вдруг слышится шум, что-то тихо стучит по жестяной крыше, но их внимание привлекает не это, а возглас на улице. Мартин обращается в слух. Вон опять, теперь отчетливее: не возглас, восторженный визг. Затем в окна прилетают первые брызги дождя. Вначале легкий, вскоре он надвигается сплошной серой стеной. Небо разрывает мощный раскат грома. Вскочив, Мартин, Мэнди и Дедуля выбегают на улицу и присоединяются к тем, кто уже со смехом танцует под дождем, ловя капли. Мэнди кружится, прижимая к себе Лиама, мальчик, заразившись всеобщей радостью, весело смеется. Мартин чувствует, как жалят кожу крупные капли. Над Риверсендом снова прокатывается гром – будто удар церковного колокола. Несколько благословенных мгновений льет, словно из ведра, после чего все заканчивается так же резко, как началось. Дождь шел не более пяти минут. От дороги валит пар, люди повеселели. Сквозь темные тучи вниз косо падают золотые пучки солнечного света, рассекая ставший прозрачным воздух. Мартин делает глубокий вдох, наслаждаясь его свежестью. Жизнь. Наконец-то!
