ГЛАВА 6
Слишком живое прошлое убивает будущее
К счастью, никакие события, визиты и известия чудесный день не омрачили. Мы вернулись в город ближе к закату, остановились поужинать в первом попавшемся ресторанчике, за который зацепился взгляд. Не прогадали, готовили там хорошо. Потом еще немного посидели в кабинете, где Недич снова возился со своей «ювелирной стройкой», а я устроилась в кресле с книгой.
Правда, с чтением не складывалось, все мысли занимали Май и сегодняшняя замечательная прогулка. И воспоминания о проницательности Стевича с его «известным концом проживания под одной крышей молодого мужчины и молодой девушки».
Следовало признать, что в своего временного покровителя я влюбилась. А если немного подумать, становилось очевидно, что другого выбора у меня, в общем-то, с самого начала не было: Май слишком замечательный, чтобы оставаться к нему равнодушной.
Открытие это я приняла на удивление спокойно. Наверное, ощущала нечто подобное когда-то давно, и воплощение эмоций в слова ничего не поменяло. Что вдвойне странно, не волновало меня и ближайшее будущее этого чувства. Никакой паники и опасений, что оно останется безответным; мне просто было хорошо, вот именно сейчас и именно так, а что произойдет потом — потом и посмотрим.
Впрочем, одна сложность в моей жизни все-таки возникла: навязчивое желание поцеловать Мая. Не настолько навязчивое, чтобы я не могла его контролировать, по крайней мере наяву. Но все равно досадное! А что уж мне ночами снилось после таких размышлений — в любом случае никто не узнает.
На следующий день нас снова ждали Зоринка и Стевич с очередным осмотром. А по дороге — неожиданное открытие: окружающий мир утратил для меня дополнительные краски и стал намного скучнее. С одной стороны, эта перемена принесла понимание, что я на пути к выздоровлению, а с другой — все же с цветными прядками было интереснее, да и привыкла я к ним.
А еще неприятно царапнула мысль: мое выздоровление означает, что как будто бы и нет больше необходимости прятаться от мира у Мая. Нет, я верила, что он меня вот так просто не бросит, не выгонит, вроде даже обещал показать верфи, когда мое состояние улучшится. Но все равно было тревожно, и потому делиться новостями с Недичем я пока не стала.
Зато сообщила Горану, когда мы остались наедине. Профессор растерянно кашлянул, смерив меня озадаченным взглядом, и поспешно загнал на измерительный стол.
— Ну, что там? — не выдержала я, когда Стевич разрешил снимать ремни.
— Прогресс… ошеломляющий, — рассеянно ответил он. — Ты уже совсем не похожа на стертую, просто человек, оправляющийся после серьезной болезни. Такими темпами через пару дней можно будет забыть, откуда ты вообще взялась. Май не сказал, когда вернется? Мне срочно надо снять с него показатели. Ты не заметила никаких изменений? У него не появились спектральные метки?
— Нет, вчера не было. Но глаза поменялись, — нашла нужным уточнить я.
— Глаза? — Стевич уставился на меня в недоумении.
— Ну да. Были черные, стали синие. А что? Разве так не должно быть?
— Конечно нет! — возмутился Горан и даже нервно всплеснул руками.
Оказалось, я немного неправильно понимала эту деталь. Цвет глаз был явлением наследственным и в течение жизни не менялся. Они только у стертых белели и теоретически после восстановления могли измениться. Говорило это о том, что восстановление пошло неправильно, что больной подвергся какому-то воздействию — умышленному ли, нет ли, но достаточно серьезному. Если не магическому, то хотя бы психологическому.
А о таком, чтобы глаза человека меняли цвет во взрослом возрасте безо всякого стирания, Стевич прежде попросту не слышал.
— Это не опасно? — тут же всполошилась я. — Синий — это же вроде бы разрушение и хаос, да?
— Не дергайся, — недовольно поморщился Горан. — Причин для паники нет, а синий — это не только разрушение, но еще изменение и начало нового. Ничего ужасного нет ни в каком из цветов. Это все, пожалуй, стоит расценивать как… хм. Да вот хотя бы как начало новой жизни. Но мне срочно нужно его измерить! — Профессор увлеченно зашуршал блокнотом, отыскивая какие-то предыдущие записи.
— Ну придет — измеришь. Скажи пока, почему я не видела в волосах черных меток? Почему это словосочетание кажется мне смешным, не спрашиваю, это явно что-то из прошлой жизни.
— Понятия не имею. Какие-то индивидуальные особенности восприятия, — отмахнулся Стевич с таким видом, что я сразу поняла две вещи: во-первых, это не ответ, а уклонение от него, а во-вторых, настаивать на своем бессмысленно, все равно не расскажет. Ну и ладно, не хочет говорить — не надо. Вот выучусь и сама узнаю!
— Но ты можешь хотя бы рассказать, что со мной будет? И вообще, меня давно мучает вопрос: если мое тело — это гомункул, то насколько оно вообще соответствует нормальному человеческому? Внешне-то я его вижу, а внутри?
— Да все у тебя нормально, — нехотя буркнул Стевич, но потом все-таки поднял на меня укоризненный взгляд. — Сама подумай, если мы создавали человеческое тело, какой смысл был делать его отличным от нормального человека?
— А зачем вы его создавали?
— Проверка возможности переноса сознания из одного тела в другое, а если не получится — материал для пересадки органов, — пояснил Горан.
— И кому вы планировали пересаживать органы гомункула? — спросила с подозрением. — И чье сознание в него вселять?
— Если бы получилось — нашли бы кому, — отмахнулся Стевич. — А заранее такие вещи планировать глупо и бесчеловечно. Это же эксперимент, кто знал, чем он закончится? Вдруг тело окажется нестабильным? Вот пересадишь кому-то сердце, а оно через луну разложится на составляющие… Нет уж. Предваряя твой следующий вопрос — тебе это не грозит, не дергайся.
Я вздохнула. Легко сказать — не дергайся! Мог бы про эти свои опасения не говорить. Да и про остальное — тоже. С другой стороны, все это неприятно, но… они же не разобрали меня на ценные составляющие, когда все пошло не так. Поэтому — какая разница?
— А из чего вы меня собирали? — полюбопытствовала я.
— Ты точно уверена, что хочешь это знать? — очень ехидно осведомился Стевич, насмешливо выгнув брови.
— Уже не уверена. Но — говори, а то меня любопытство замучает.
— Три литра донорской крови от разных людей, два литра молока, немного минеральных удобрений, мела и некоторых других элементов. Пятьдесят килограммов говяжьей обрези, костей и потрохов из лавки мясника, — перечислил Горан, с искренним злорадным удовольствием наблюдая за моей реакцией. — Чем изменяемое вещество ближе к результату по структуре и составу, тем проще и эффективней работа.
— Ясно, — через несколько секунд протянула я, рассеянно пялясь в пространство перед собой и пытаясь как-то уложить в голове информацию. Потом нервно хихикнула. — Дефицит финансирования, пособия лепятся из говна и палок.
— Ну, не настолько фатально, — со смешком возразил Стевич. — Все-таки это не мусор и не отходы. Мясо использовали вполне свежее.
Я бросила на него задумчивый взгляд, пытаясь на глаз определить, издевается он так или утешает, а потом не выдержала — и расхохоталась.
— Только Маю об этом не говори, ладно? — попросила с трудом сквозь смех. — А то мало ли как он воспримет…
Стевич задумчиво осмотрел меня с головы до ног — не то прицеливаясь, не то прицениваясь, и в конце концов заметил:
— Не думаю, что он проявит брезгливость. Не думаю, что он вообще обратит на это внимание! Но если хочешь — не скажу, будем считать врачебной тайной.
— Это что же получается, если кто-то меня коровой обзовет, мне и возразить нечего будет? — задумчиво предположила я и вновь захихикала.
Под чуть насмешливым взглядом Стевича чувствовала себя глупо: сама пошутила, сама посмеялась. Но ничего поделать с немного истерическим весельем не могла.
— Горан, а ты не знаешь, что могло так повлиять на Мая? Не только ведь мое общество, правда? — протянула задумчиво. — Я, конечно, само очарование, да и цвета — черный с белым — действительно кажутся противоположными, поэтому процесс видится естественным. Но хотелось бы, знаешь ли, подробностей. Не в научных терминах, на пальцах. Как именно это работает?
— Если я выясню точно, ты сможешь прочитать об этом в каком-нибудь толстом научном журнале, — со смешком отмахнулся мужчина. — А то еще, может, Ивичевскую премию дадут, — размечтался он.
— Мы будем за тебя болеть. Погоди, тебе премию… а как же те двое ребят аспирантов? — вспомнила я.
— Я с ними поделюсь, — весело фыркнул Горан. — Что, думаешь, мерзавец задвинул пару юных дарований? Не переживай за них, они как работали со мной, так и работают. Ты просто с ними по графику не совпадаешь. А зачем они тебе?
— Да просто так. — Я развела руками. — Хочется немного расширить свой круг знакомств, а больше я кандидатур не вижу. Нет, Май чудесный и лучше всех, но мне как-то даже неловко постоянно ходить за ним хвостом. В идеале мне бы, конечно, подружку… Жалко, что сестра его такая психованная.
— Сестра, — задумчиво повторил Горан, вздохнул и махнул рукой. — Там тоже не все гладко и очевидно. Смотреть надо, а она мне не пациент и не друг.
— Ладно, не хочешь про нее — давай опять про Мая, — легко согласилась я. — Расскажи, что на самом деле случилось с его дирижаблем?
— А можно я просто спокойно займусь своими расчетами? — Стевич воззрился на меня с укором.
— Нет, — твердо ответила я и пояснила под его взглядом, полным восхищенного возмущения такой наглой прямолинейностью: — Ты меня создал? Вот и будь добр отвечать на вопросы собственного детища. Ты же отец трех детей, ну должен же что-то понимать! — добавила не без ехидства.
— Они пока еще слишком маленькие для того, чтобы отвлекать меня от работы.
— Или жена у тебя слишком добрая, — легко парировала я. — Горан, ну мне скучно, у меня же даже книг с собой нет! Зато представляешь, как здорово будет, когда Май меня заберет?
— Жду не дождусь, — иронично отозвался Горан, но бумаги свои все-таки отложил.
Ничего внятного он, правда, рассказать не сумел, но не из вредности, а по неосведомленности. Дирижабль потерпел крушение в горах, где поиски выживших и обломков осложнялись очень трудным, изрезанным рельефом и потому опасной ветровой обстановкой. Поиски начали почти через полсуток после крушения — пока поняли, что и где случилось, наступила ночь. К вечеру первого же дня повезло, обломки обнаружили, но добраться до них так сразу не удалось — ни самолет, ни шар посадить возможности не было. Но, судя по виду обломков дирижабля, найти выживших надежды не было.
А на третий день после крушения Мая подобрали местные пастухи. Истощенного, израненного, чуть живого, в беспамятстве — почти в пятнадцати километрах от места аварии, если по прямой. Как именно он туда добрался, оставалось загадкой: даже потом, придя в себя, Недич так и не сумел вспомнить обстоятельства аварии.
И, пожалуй, не было ничего удивительного в том, что подобное появление капитана погибшего дирижабля всем показалось подозрительным. Это я твердо знала, что ничего дурного Май сделать не мог просто потому, что это Май, а со стороны чудился мерзкий душок. В скандальной горячке громкой трагедии озвучили поспешные выводы — надо было найти виноватого. Младшего Недича взяли под стражу прямо в больничной палате, когда он не то что сбежать — говорить едва мог.
Но, надо отдать должное как владыке, так и ведущему дело следователю, дотошность не позволила им вынести приговор на одном только основании фантастического везения, поэтому через три недели собранная и тщательно оснащенная экспедиция добралась до места аварии. Еще через полторы луны экспедиция вернулась с результатами, из-под стражи Мая выпустили, но продолжили трепать нервы.
Именно тогда он нашел убежище в Зоринке. Старый ректор университета хоть и не встречался лично с каждым служащим, но, похоже, был в курсе последних новостей и показал себя при этом, на мой взгляд, очень достойно. Всех недовольных и интересующихся, почему преступник на свободе и что он вообще забыл в таком замечательном учебном заведении, профессор Дудкович вежливо посылал. Мол, профессиональные качества преподавателя Зоринку устраивают, а к его боданию с законом университет отношения не имеет. Человек на свободе, не прячется, его не задерживают? До свидания, господа.
В итоге после долгой муторной волокиты обвинения с тезки сняли. Авария была названа результатом несчастного случая, невиновность капитана — доказана. Владыка объявил младшего Недича новым князем и даже публично извинился. Май столь же публично пообещал служить владыке, народу и стране верой и правдой, а историю потихоньку замяли. Хотя подробный отчет так и не опубликовали, что некоторое время подстегивало слухи и сплетни о том, как и какой ценой Недич договорился с владыкой. А потом затихли и они.
Сволочь этот владыка. И следователи его — сволочи! Можно подумать, они действительно все это время не могли отличить несчастный случай от злого умысла! А потом ручки умыли, а бедному Маю отмывайся! А он этой сволочи еще и присягал…
— Ты в курсе, что уже наговорила на луну ареста за оскорбление правящей семьи? — со смешком предупредил Стевич, наблюдая за моими метаниями по лаборатории.
— Да хоть на год! Бедный Май… Ух, мне бы этого владыку вместе со следователем, я бы им глаза выцарапала! Как можно было так долго разбираться?!
— Май мне друг, но ты говоришь ерунду, — поморщился Горан. — Не так-то просто разобраться, что привело к аварии, случайно дирижабль врезался в скалу или его туда направили. Тем более что случайность там весьма сомнительна.
— Погоди, вот сейчас не поняла. — Я остановилась перед Стевичем и скрестила руки на груди. — Но ведь есть заключение, да и Мая оправдали. Ты хочешь сказать, что веришь, будто он мог такое сотворить?!
— Я этого не говорил, — возразил мужчина. — Май на подобное не способен, не нужно приписывать мне такое лицемерие. А заключения в свободном доступе нет. Вообще никаких подробностей, только вывод.
— И что из этого вытекает? И что говорит об этом сам Май?
— Он не обсуждает ту аварию. Когда я пытался задавать вопросы, мы всерьез повздорили, и с тех пор я перестал навязчиво лезть ему в душу, — спокойно пояснил Горан. — А вытекает… Я бы предположил, что авария все же была неслучайной. Долгое расследование неизбежно в любом случае, но такой финал свидетельствует именно об этом.
— То есть кто-то подстроил аварию, но виновного так и не нашли? — опешила я.
— Как вариант, — пожал плечами Стевич. — А еще это может быть некая конструктивная ошибка, которая вскрылась столь высокой ценой. Поскольку дирижабль был серийным, вполне могли скрыть истинную причину, чтобы избежать паники. Увы, я не знаю, проводились ли проверки других аэростатов той же серии, это бы все объяснило.
— А почему ты за такое долгое время не выяснил?! — возмутилась я.
— Зачем? — Горан задал вопрос, который поставил меня в тупик.
— Как — зачем? Любопытно же!
— То есть ради удовлетворения любопытства неправильного гомункула, которого я вывел почти через год после аварии? — язвительно уточнил он. — А мое любопытство не столь велико, чтобы ради сомнительной цели отвлекаться от основной работы. Или, вернее, направлено в другие области. Я не следователь и не инженер, и, чтобы во всем этом разобраться, мне понадобится очень много времени. Какой в этом прок? Если Мая оправдали — значит, занимались этим люди компетентные. В конце концов, каждый должен делать свою работу.
— Как это компетентные, если они хиленькую отписку напечатали — и забили на расследование?!
— Кто тебе такое сказал? — поморщился Горан. — Если дело не полощут в прессе, оно не обязательно закрыто.
— Да, действительно… Такой вариант мне в голову не приходил, — слегка смутилась и поутихла я.
— Прекрасно. А теперь, может быть, ты наконец подумаешь о чем-нибудь полезном или не очень, но, главное, тихо? — Раздражение все же прорвалось в голос Стевича.
— Прости, не могу. — Я не прониклась, но виновато развела руками. — Если начну думать, я точно упрусь куда-нибудь и стану задавать вопросы. Может, ты привлечешь меня к какому-нибудь полезному делу?
— К делу? — переспросил Горан уже более благосклонно. — Это можно. Посмотрим, на что ты сгодишься.
Применение мне в итоге нашли, хоть и не особенно почетное, но полезное, а главное, отвлекающее от посторонних мыслей. Выяснилось, что я хорошо разбираю торопливый почерк Стевича, а сама пишу на порядок аккуратнее, вот мужчина и приставил меня к переписыванию какого-то отчета с потрепанного и заляпанного черновика на чистые листы тонкой сероватой бумаги. Я, конечно, все равно продолжила дергать Горана уточнениями непонятных терминов и неразборчивых цифр, но на это он уже не сердился и отвечал с куда большей охотой. А сам мой создатель занялся какими-то мудреными вычислениями с помощью обычных счетов, пары справочников и какого-то очень мудреного механического устройства с кучей шкал и рычажков.
— Как тебе только не стыдно? — укорил его Май, нашедший нас за этим занятием.
— Никак не стыдно, — отозвался Горан. — Занятый ребенок — счастье родителя. Садись, дай я с тебя опять показатели сниму.
В этот раз Май уже не стал сопротивляться и уточнять зачем. По-моему, Стевича такое обстоятельство порадовало, а визуальное подтверждение моих слов, то есть изменившийся цвет глаз друга, придало энтузиазма. Он с таким хищным выражением поглядывал на Недича, что я бы на месте последнего напряглась. Но нет, тезка даже внимания не обратил; видимо, и не к такому привык.
— Как обстоят дела у Майи? — поинтересовался Май, когда Горан закончил процедуру.
— Прекрасно, она уже почти в норме. Великолепный результат, а вот что к нему привело — предстоит выяснить, — ответил тот.
Я запоздало вспомнила о собственных страхах и нежелании сообщать новости Недичу, но тут же убедилась в их несостоятельности.
— Это замечательно, — обрадовался мужчина. — Значит, ей не придется целыми днями скучать дома, да и на верфь можно будет поехать. Как раз должны быть готовы ее документы.
Похоже, Май за прошедшие дни успел настолько ко мне привыкнуть, что просто не вспомнил о возможности выселить гостью, хотя бы в общежитие. Я, конечно, задушила голос совести и стремление к самостоятельности и напоминать о таком варианте не стала. Потому что гордость и независимость — это здорово, но лучше бы немного освоиться в окружающем мире перед началом самостоятельной жизни.
А если совсем уж честно, плевать на эти мелочи. Не пропаду. Найду работу, научусь жить среди местных: я ведь не дура и не слепая, могу за языком следить, если надо, и не болтать лишнего. Но мне совсем не хотелось расставаться с Маем. А если это нежелание взаимно, то…
Нет, пока об этом лучше не думать, а то начинает швырять от шальной надежды к отчаянию и обратно. И торопить события тоже не надо, пока все и без моих усилий идет хорошо.
— Май, а как ты думаешь, чем мне стоит заняться? — полюбопытствовала я позже, когда блестящий вороной монстр выруливал с территории Зоринки.
К этому времени мы успели не только закончить разговор со Стевичем, но и посетить очередную тренировку, которую я провела на знакомой уже скамейке. Май отправился в спортзал как будто с охотой, и это меня несказанно обрадовало.
— В каком смысле? — озадаченно покосился на меня мужчина.
— В глобальном. Ну вот я сейчас быстренько освоюсь, мне кажется, этот мир не так уж сильно отличается от привычного. Писать, читать и считать я умею хороню, я сегодня это, возясь с отчетами Стевича, поняла. А дальше мне чем заниматься? Может, в Зоринку поступить? Как думаешь, возьмут?
— Отчего бы и нет, — хмыкнул он. — Но до нового набора еще четыре луны, куда ты так торопишься?
— Я не то чтобы тороплюсь, просто… — Я запнулась, подбирая слова. — Знаешь, такое ощущение, что я привыкла к большим нагрузкам, привыкла много думать и что-то делать, а эти детские книжки — они хоть и полезны, но все-таки совсем не то. Да даже не в думах проблема; мне хочется что-то делать, что-то полезное. Может, отчасти поэтому и нравится готовить, а?
— Понимаю. Нет хуже кары для деятельной натуры, чем вынужденное бездействие, — задумчиво покосился на меня Май. — Постараюсь что-нибудь придумать к тому моменту, когда у тебя появятся документы.
— Спасибо!
Дальше вечер пошел проторенным путем, разве что ужин Май заказал на кухне. Спорить я не стала: слишком сильно хотелось есть, чтобы ждать, пока приготовится что-то даже очень быстрое. Это же страшная мука — вдыхать ароматы, пока на сковородке что-то аппетитно шкварчит…
Ну и, кроме того, я чувствовала себя слишком рассеянной для готовки и не питала к ней сейчас никакого интереса. В голове теснились вопросы и мысли, и стоило очень внимательно следить за собой, чтобы не ляпнуть что-то вслух. Речь шла, конечно, не о чувствах: я еще не настолько прикипела к Недичу, чтобы прямо в лоб заявить бескомпромиссное «я тебя люблю». Беспокоил меня рассказ Стевича, который за день улегся в голове, а теперь требовал подробного анализа.
Как выжил Май? Один, раненый, в горах… Что он там пережил? Именно крушение дирижабля стало тем ударом, который лишил его памяти, или что-то иное? В том, что он действительно забыл аварию, я не сомневалась: как не мог бы тезка безжалостно уничтожить дирижабль со всем экипажем и пассажирами, так не стал бы лгать следствию. Да и не только следствию: в то, что следователям он рассказал правду, а версию про беспамятство сочинили для посторонних, тоже не верилось. Скорее, Май просто отказывался бы обсуждать этот вопрос или ссылался на запрет.
Почему разбился аэростат? Это ведь очень надежный аппарат. Хоть я помнила о них не так уж много, но это утверждение не вызывало сомнений. Мог разбиться при посадке, да, но с чего бы вдруг Маю сажать дирижабль среди гор? А в полете… Попали в грозу и поймали молнию? Но тогда с чем там так долго разбираться? Других столь сокрушительных случайностей я представить не могла.
Стевич прав: по какой-то причине утаили правду. Но какую и зачем?! Диверсию легко можно было обернуть в свою пользу, обвинив заокеанского врага. Ошибку экипажа Маю не простили бы. Да и инженерную ошибку не списали бы так просто… Может быть, предпочли проверить все по-тихому, не поднимая паники и не подрывая доверия граждан к воздушным кораблям? Верилось в это с трудом.
В общем, вопросы мелькали в голове, а все поиски ответов раз за разом терпели фиаско из-за отсутствия у меня специфических знаний о возможностях магов и невозможности прояснить детали происшествия и расследования. Май-то точно не расскажет…
Я отдавала себе отчет, что интенсивно копать в том направлении не стоит, только привлеку к себе ненужное внимание. Историю столь странно замяли явно не случайные люди, а специалисты по распоряжению свыше, и они с легкостью укоротят излишне длинный нос любому коренному ольбадцу, не говоря уже о подпольно слепленном из собачьих деликатесов гомункуле с контрабандной душой.
Ни одного весомого аргумента, зачем мне вообще нужно лезть во все это, я также назвать не могла. Но все равно хотела знать. Из-за огромного интереса к самому Недичу, желания снять груз с души Мая, отсутствия у меня другого серьезного дела или общего любопытства — боги знают!
Но в конечном итоге я кое-как справилась с собой, уняла разыгравшуюся фантазию и спустилась на землю, к книгам.
А на следующий день поняла, что сидеть до вечера в одиночестве совсем не хочу, и напросилась с Маем в Зоринку. Тезка не особо возражал, хотя предупредил, что у него сегодня консультационный день и уделить мне внимание не получится: Недича будут осаждать студенты с недозащищенными практическими работами и домашними заданиями. Если он хотел меня этим отпугнуть — зря старался, стало только интереснее.
— А я тебя никак не скомпрометирую, если сунусь послушать на консультацию? — запоздало уточнила, когда мы уже погрузились в авто.
— Ты — меня? — с иронией переспросил Май. — Только если будешь мешать работе, вести себя вызывающе и свидетелем этого станет кто-то из начальства, случайно заглянувшего в кабинет. Но я не думаю, что ты планируешь нечто подобное. А в остальном — поздно уже об этом думать.
— Нет-нет, что ты! Я буду тихо-тихо сидеть, как… как мышка. Но только если я там буду единственной мышкой, — предупредила, поежившись от воспоминания о встрече в кабинете с мерзкой хвостатой тварью. — Но ты же меня от нее спасешь, если что, да?
— Обязательно, — серьезно кивнул Недич, покосившись на меня, хотя глаза его весело блестели.
Нет, ну до чего же он все-таки милый, а…
— А о чем поздно думать? — полюбопытствовала я, желая свернуть с опасной темы грызунов-вредителей. — Ну, ты сказал, что…
— Я помню, — отмахнулся Май. — А ты уже забыла о встрече со студенткой Добрицей в первый день своей жизни? Так что, если не готова к неудобным вопросам, лучше не оставайся наедине с незнакомыми людьми. Ты и моя личная жизнь мало кого интересуют всерьез, но зато те, кого интересуют, вряд ли станут стесняться в выражениях.
— А-а-а, в этом смысле поздно! — осознала я. — Да ладно, какие они мне могут задать неожиданные вопросы?
Грустная мысль, что молва нас уже поженила, а мы даже не целовались ни разу, меня своим появлением не удивила, и отогнать ее удалось быстро.
Май же задумчиво глянул на меня и, тяжело вздохнув, негромко заметил:
— Я не думаю, что это хорошая идея — повторять слухи.
— Ну здравствуйте! — Я возмущенно всплеснула руками. — Сначала растравил любопытство, а теперь слухи повторять не хочет! Нет уж, давай рассказывай, а то я пойду у студентов спрашивать!
— Впечатляющая угроза, — хмыкнул Недич. Несколько секунд помолчат и предположил: — Я не возьмусь повторить все фантазии. Но вот, например, возможный вопрос: мальчик или девочка?
— Мальчик, — машинально отмахнулась я еще до того, как осознала вопрос.
— Что — мальчик? — не понял Май.
— А что — или? — ехидно передразнила я. А сообразив, о чем речь, захихикала: — Погоди, ты что, имеешь в виду, что катастрофа уже приобрела вот такие масштабы?
— Горан делился и такой версией, — виновато пожал плечами Недич. — Что я таскаю тебя к нему для наблюдения, боясь огласки. Кхм. То есть это кажется тебе не оскорбительным, а смешным? — уточнил он с некоторой растерянностью.
— Конечно, смешно. Хороша секретность — среди дня таскать любовницу к университетскому профессору на глазах у всего университета! Погоди, но Горан же не врач, зачем водить к нему беременную любовницу?
— Стевич — фиолетовый маг большой силы и опыта, специализируется на людях, — пояснил Май. — Он легко может справиться с такой задачей. Просто он ученый и не интересуется столь… приземленными вещами. Но теоретически вполне мог бы… оказать другу подобную любезность.
— Что, и ему не нужно для этого какое-нибудь специальное разрешение с печатью?
— Если только он соберется зарабатывать на этом деньги и начнет активный прием пациентов. А тут личная просьба, и просящий действует на собственный страх и риск.
— Логично, — признала я. — А какие еще версии наших взаимоотношений существуют?
— Разные, — уклончиво ответил Май. — Впрочем, если ты так же уверенно станешь отвечать на все глупые вопросы, бояться тебе нечего.
— Ага, бояться надо тебе. Я же такого наотвечаю сгоряча! — рассмеялась я. — Прощай, репутация.
— Боги, Майя! — пробормотал тезка насмешливо. — Пойми, мужскую репутацию портят совсем другие вещи, а никак не наличие красивой любовницы, даже если она своим поведением не похожа на светскую даму. Особенно если она не похожа на светскую даму, — хмыкнул он себе под нос.
— А какие портят? — заинтересовалась я. — То есть я могу предположить, но лучше тебя послушаю.
— Невоздержанность в азартных играх. Пьянство. Трусость. Бесхарактерность — хотя тут вопрос, с кем проявлять характер. — Усмешка Мая стала жесткой, а в глазах мелькнуло что-то холодное и недоброе. — Жестокость к женщинам, совращение молоденькой аристократки. Нарушение присяги и предательство владыки, — продолжил перечислять он. Потом помолчал немного и добавил бесцветным тоном: — Но все пороки в высшем обществе искупаются состоянием и титулом. Так что, чтобы испортить мою репутацию, нужно очень здорово постараться. Вряд ли у тебя это получится.
— Неужели они там все такие… мерзкие? — осторожно спросила я.
— Я бы не сказал. — Он слегка пожал плечами. — Со стороны все это выглядит достаточно благолепно, и большинство посещающих салоны и вечера аристократов просто не задумываются о подоплеке. Для человека, который живет спокойной размеренной жизнью, привык соблюдать правила, которому повезло не попасть в серьезные неприятности, это — милое развлечение. Танцы, салонные игры, разговоры, флирт — все достаточно невинно и жизнерадостно.
— А ты… принципиально не желаешь иметь с ними что-то общее? — уточнила еще осторожнее.
Май некоторое время помолчал. Я не торопила — понимала, что вопрос слишком личный, на грани. Потому что касался он, конечно, не салонных развлечений, а недавнего прошлого мужчины, и тот не мог этого не заметить.
— Скорее просто не могу сосредоточиться на форме, — наконец ответил Недич. — Умом понимаю, что людям свойственно не задумываться о чужих бедах, и это нормально. Но… — протянул неопределенно, пожал плечами. А потом вздохнул и продолжил: — Уместнее назвать это чувство обидой. Думаешь, стоит плюнуть и забыть?
— Ну разве что плюнуть в лица, — ответила я с рассеянным смешком.
— Что ты имеешь в виду? — Май бросил на меня озадаченный взгляд.
— Не в прямом смысле, конечно. Да и обычаев великосветских я не знаю, так что могу что-нибудь не понимать или понимать неправильно. Но, по-моему, лучшая месть тому, кто сделал гадость, — показать, что у тебя все прекрасно. Вот он старался, делал, язвил, интриговал, столько сил и эмоций потратил — а я прихожу вся такая счастливая, красивая и блистающая, вежливо здороваюсь, улыбаюсь ласково. Да он же сдохнет от собственного яда!
— Интересная позиция, — кашлянул тезка, бросив на меня задумчивый взгляд. Улыбнулся иронично и спросил: — Или тебе просто любопытно взглянуть на высшее общество и ты так изящно подталкиваешь меня принять приглашение?
— Любопытно, конечно, — не стала я отрицать очевидное. — Но мнение по вопросу было честным. Если совсем уж прямо: мне кажется, тебе стоит пойти. Именно на этот прием или на какой-то другой, независимо от того, возьмешь ты меня с собой или нет. Чтобы никто не мог сказать, что ты трусишь, прячешься и кого-то там боишься. Нет, я-то понимаю, что тебе просто противно. Но ведь, наверное, есть какие-то мероприятия, обязательные для посещения? Ну не знаю, например, день рождения владыки, которого нельзя не поздравить. Так, может, стоит морально подготовиться заранее?
— Интересная мысль, я подумаю, — медленно, с расстановкой проговорил Май.
А дальше разговор прервался сам собой, потому что мы приехали в Зоринку.
В этот раз студенты уже караулили Недича у двери — два долговязых юноши и миниатюрная девушка, все трое — с испуганными глазами первокурсников. Они хором поздоровались с Маем, меня не заметили и на нетвердых ногах прошли в кабинет. Смущать их своим присутствием я не стала, и хозяин проводил меня дальше, заодно положил книги на стол: тащить их самой мне, конечно, не позволили. Но дверь в лабораторную часть я оставила приоткрытой: было жутко интересно подслушать, как именно Май общается с учениками.
Впрочем, подслушивать эту троицу мне быстро наскучило — они оказались из отстающих, ответы на вопросы блеяли неуверенно и даже при подсказках Мая несли какую-то чушь, я это понимала. Поэтому в очередной раз подивилась выдержке и терпению тезки и погрузилась в собственные книги.
— Ой, привет, проект! — через какое-то время отвлек меня знакомый голос.
Рыжий аспирант Небойша Минич вошел в кабинет впереди Мая, с интересом и жадностью разглядывая меня.
— Сам ты это слово, — фыркнула я. — Но привет, раз не шутишь.
Недич тем временем подошел к шкафу и достал оттуда два бумажных свертка, которые вручил аспиранту.
— Держите, Минич. Платье из прачечной, обувь вычищена, все в целости и сохранности. Передайте студентке Добрице благодарность и извинения за доставленные неудобства, — сказал он.
— Да ладно, я уже извинился, — беспечно отмахнулся Небойша. — Вот вещи отдам, и совсем никаких претензий не будет. А ты, я смотрю, осваиваешься? — переминаясь с ноги на ногу под выжидающим взглядом хозяина кабинета, все-таки спросил у меня Минич.
Май окинул нас выразительным взглядом, неопределенно хмыкнул и молча вышел в соседнюю комнату: видимо, понял, что аспирант так просто не уйдет, а причины выгонять его силой не было.
— Да, потихоньку, — согласилась я. Почему бы и не поболтать, в самом деле? — А почему ты вещи именно с этой девушки стащил?
— Ничего я не стаскивал, я просто одолжил… ненужное, — не смутился аспирант и без приглашения плюхнулся в соседнее кресло.
Студентка Добрица во время отъема у нее имущества не пострадала: Небойша просто зашел к ней и влез в шкаф, пока хозяйка не видела. Почему именно к ней — объяснялось просто: они встречались. Хотя за такое объяснение мне этого аспиранта захотелось стукнуть. Вроде взрослый человек, неглупый, мог же сразу придумать какое-нибудь объяснение и попросить! Нет ведь, надо по-тихому спереть и удрать в надежде, что девушка не заметит пропажи.
А объясняться все равно пришлось, когда недовольная Добрица его поймала. Надо отдать должное Миничу, по простейшему пути он не пошел и не стал валить все на преподавателей — мол, ничего не объяснили, просто попросили достать одежду. Представил меня «родственницей учителя Недича» и соврал, что я в лаборатории случайно опрокинула на себя какую-то жидкость с непроизносимым названием, и моя собственная одежда пришла в негодность. Подозреваю, что в родственницу Мая Добрица, уже нарисовавшая себе романтическую картину, не поверила. Но это все равно лучше версии с массовой оргией.
Мы еще некоторое время поболтали о разном, включая мои воспоминания и историю появления. Небойша среди прочего рассказал, что отнеслись они ко мне, как к стертой, не только на основе внешнего вида, но и благодаря показаниям прибора. Объяснил еще, в какой момент все пошло не так, как планировалось: именно тогда, когда готовому гомункулу запустили сердце. До этого тело больше года «созревало» в соответствии с расчетами на столе, в сформированном приборами коконе — той самой радужной неощутимой пленке, остатки которой я видела при пробуждении. Причем, на взгляд Небойши, я перед пробуждением здорово изменилась внешне. Как смущенно пояснил аспирант, болванка была безликой, а я — красивая.
Даже неловко стало от таких известий. Не про красоту, конечно, — про способ создания тела, которое я присвоила. Оказывается, на него потратили столько сил и времени — а я взяла и сбежала под крылышко к Маю. Конечно, они меня сами туда отправили и вроде счетов за сорванный эксперимент не предъявляли, но все равно совестно. Надеюсь, из такого результата Стевич тоже сделает какие-нибудь жутко полезные выводы и время эксперимента не окажется потерянным.
Поболтали мы неплохо, к общему удовольствию, но вскоре я поняла, что общество Небойши меня… не сказать, что тяготит, но не вполне устраивает. Чего-то не хватало, хотя совсем недавно я была уверена, что не хватает мне именно разнообразия в общении. И вскоре признала очевидное: я соскучилась по Маю, который находился сейчас за стеной и что-то втолковывал студентам.
Поначалу эта мысль только позабавила, потому что весело было находить новые признаки влюбленности. А потом я кое-что вспомнила — и стало не по себе. Жутковато, если честно, стало…
— Неш, а Стевич сейчас в Зоринке? — спросила напряженно.
— Должен быть, только у него сейчас лекция. А что? — полюбопытствовал он.
— Хочу кое-что уточнить по моему состоянию и его перспективам.
— Так давай я отвечу, — предложил аспирант.
— А ты уже знаешь, что он там намерил и насчитал вчера? — спросила я, очень надеясь на отрицательный ответ. Конечно, отвлекать профессора от лекции не хотелось, но делиться настолько личным с Миничем хотелось еще меньше.
Вообще, забавно. Горан — циничен и язвителен, он наверняка не упустит случая съехидничать на тему моих чувств и привязанности. Но все ему рассказать морально было куда проще, чем кому-то другому. Видимо, я воспринимала его как доктора, обманывать которого вредно в первую очередь для собственного здоровья.
— Ну… нет, пока не успел, — смутился аспирант. — Но вообще лекция скоро должна закончиться…
— Покажешь, где это? — решилась я. Можно было и до вечера подождать, но тревога все-таки грызла, хотелось выяснить все сразу.
— Это в соседнем корпусе, — предупредил Небойша, которому явно было лень куда-то со мной идти.
— Ничего, не прибьют же меня тут и не съедят по дороге, — отмахнулась я. — Пойдем.
Мая мое срочное желание поговорить со Стевичем, может, и озадачило, но протеста не вызвало. Он только уточнил, проводит ли меня Минич обратно и, если нет, найду ли я дорогу самостоятельно. Я оптимистично заверила, что как-нибудь доберусь.
— Привет! — с удивлением и нотками ревности встретила нас у двери уже помянутая сегодня студентка Добрица. — А куда это вы?
— Привет! — ответила я и поспешила взять инициативу в свои руки, пока аспирант не наговорил какой-нибудь ерунды: — Спасибо тебе большое за одежду и прости, что так получилось. Небойша согласился проводить меня к профессору Стевичу, чтобы я не заблудилась. Пойдем с нами? Я Майя.
— Майя? — хихикнула девушка, заметно смягчаясь, и деловито подхватила под руки меня и Минича. Я стратегический ход по отделению парня от возможной соперницы оценила и вырываться не стала. — А я Радмила, Рада. Что, правда — Майя? Ну это прямо судьба!
— Да уж, судьба, — задумчиво отозвалась я.
— А ты правда невеста Капитана? — конечно же не удержалась она от главного вопроса.
— Я дочь его погибшего друга. А Май просто пожалел меня и согласился помочь освоиться. Мне в Беряне ужасно не везет… Как приехала — ограбили, да и то платье, которое оставалось, испортилось, — грустно вздохнула я, радуясь, что по документам мне всего семнадцать лет и болтать без умолку положено природой. — Страшно представить, что со мной было бы, если бы не Май! Беряна такая огромная, столько людей, так все сложно…
— Ой, да не то слово! — подхватила Рада. — Я сама долго привыкала!
За такой вот девичьей болтовней мы и коротали путь. Небойша не встревал, лишь поглядывал на меня ошарашенно: кажется, он удивлялся той легкости, с которой я маскировалась под нормального человека и выдавала заранее заготовленную историю.
К вопросам об островах я тоже была готова: приключенческую книжку про рыбаков и контрабандистов, выданную Маем, прочитала от корки до корки, притом с удовольствием. Тезка даже пообещал найти мне еще что-нибудь того же автора, у него в личной библиотеке больше не было. Кстати, надо бы напомнить…
В итоге Радмила прониклась и, если до этого сердилась за платье, окончательно простила вынужденную кражу. Только попеняла Небойше, что мог бы и попросить — что ж она, зверь какой, человеку одежду пожалеть! Аспирант благоразумно покаялся в очередной раз и пообещал больше так не делать.
— Рада, а скажи мне, пожалуйста, — опомнилась я, — почему здесь, в столице, приняты наряды с такими неудобными застежками, на спине? Вот то платье, которое Неш принес, и другие, которые мне Май купил…
— Потому что Неш выбрал, конечно! — возмущенно фыркнула она.
— Ну я же тебя в нем видел, узнал, ну и вот… — виновато пробормотал Минич.
— Ну да, на свидании он меня видел! Хорошо, хоть что-то запомнил, — проворчала Рада.
— Это все к чему было? — попыталась я вернуть их к заданному вопросу.
— Да не все они такие, — отмахнулась Радмила. — Капитан-то небось не в абы какую лавку тебя потащил, а к личному портному или в салон. А кто в таких местах одевается — у тех прислуга есть. У остальных все практично! — Она кивнула на собственный костюм из юбки, блузки и приталенной жилетки.
— Да, я как-то не подумала об этом, — пробормотала растерянно. Ответ оказался удивительно простым.
Мы перешли из лабораторного корпуса в соседний, миновав живописную галерею с огромными окнами по обеим сторонам. Вид был не особенно захватывающий, но зато вдоль прохода тянулись широкие низкие подоконники, которые студенты облюбовали для своих посиделок вместо лавочек. Кто-то читал, кто-то болтал, кто-то переписывал не то лекции, не то домашние задания, кто-то дрожащими от усталости руками переводил через стекло чертеж. Последнего парня я искренне пожалела: у него выходило не слишком-то ровно, а работа была обширная и непростая. Хотя бумага по стеклу и не съезжала; подозреваю, работала тут та же увеличивающая трение магия, что и в моих чулках.
Лекционный корпус отличался масштабами. Коридоры шире, потолки выше, больше света — здесь явно все было рассчитано на внушительные толпы народа. Хотя сейчас, посреди занятия, в коридорах царила тишина.
— Предлагаю подождать, осталось всего пять минут, — сообщил Небойша.
— Пять минут потерплю, — покладисто кивнула я.
— А зачем тебе профессор? — запоздало поинтересовалась Радмила.
— Он мою голову после того нападения осматривал, а она вот закружилась сегодня, я хотела попросить проверить. — Версию я придумала по дороге, поэтому к вопросу оказалась готова. — Да вам не обязательно ждать, я запомнила путь.
— Ну нет! Еще не хватало, чтобы ты упала по дороге! Удар по голове — это не шутка, — назидательно заявила Рада.
Хм. Версия хорошая, но мне-то надо со Стевичем с глазу на глаз поговорить, без свидетелей! Ладно, одна надежда, что он после лекции соберется обратно в лабораторный корпус, глядишь, получится ускользнуть из-под опеки Добрицы. Нет, она хорошая девушка, хоть и болтушка, сердобольная и заботливая. Но… вот именно сейчас это ужасно некстати.
— Майя? — с удивлением окликнул меня профессор, последним покидая аудиторию. — Случилось что-то?
— Мне кажется, мое самочувствие ухудшилось. Ты же говорил, если вдруг голова опять заболит или закружится, сразу обращаться. Ну вот и… — спешно затараторила я, делая страшные глаза и старательно кося на Добрицу.
— Ах, голова, — задумчиво протянул Горан. — Ну давай посмотрим твою… голову. — Он потянул на себя дверь, которую не успел запереть. — Проходи. Нет, вы, если хотите ждать, ждите тут, осмотр пациентов — дело личное.
К моему облегчению, Стевича они послушались, и мы вдвоем вошли в лекторий. Это была большая прямоугольная зала, где стулья и столы для учеников располагались ярусами, словно в театре. Горан прошел к преподавательскому столу, положил на него потертый пухлый портфель.
— Ну что там у тебя за проблема? С головой, — хмыкнул он.
— С головой — это я для Добрицы придумала. Что меня треснули по макушке, когда ограбили, а Май к тебе привел для наблюдения.
— Давай к делу, перерыв короткий.
— Да, к делу. Ты уже проанализировал вчерашние результаты? Ничего… странного там не было? — напряженно спросила я.
— Кроме того, что вы оба идете на поправку? Нет. — Стевич после моих слов сделался гораздо более заинтересованным. — Что-то изменилось?
— Не знаю, — вздохнула я. — Помнишь, ты говорил, что при продолжительном нахождении рядом с другим человеком у стертого может возникнуть привыкание, а потом и вовсе зависимость? Так вот, твои измерения показали бы, если бы что-то подобное приключилось?
— А ты, значит, полагаешь, что оно приключилось? — переспросил Горан с кривоватой усмешкой. — И какие симптомы?
— Ну… Я вот, например, вчера думала, что мне не хватает разнообразия в общении, очень узкий круг знакомств. А сегодня посидела, поговорила немного с Небойшей и поняла, что мне совсем даже не хочется ничего расширять и лучше бы я с Маем болтала. Хотя он при этом, на минуточку, был в соседней… — В этот момент я осеклась, потому что Стевич расхохотался, не дождавшись конца рассказа. — Ага. То есть я напрасно паникую, это не магическое отклонение?
— Как сказать, — весело возразил мужчина. — Но поверь мне, такую зависимость ты бы ни с чем не спутала и сомнений у тебя не возникло бы. Там речь не о желании быть рядом, а о панических атаках в отсутствие объекта привязки и болезненном, мучительном состоянии сродни абстинентному синдрому. У тебя, деточка, это симптом другого заболевания, — ехидно подытожил он.
— Ой, вот только издеваться не надо! — поморщилась я. — И без тебя давно догадалась, что влюбилась окончательно и бесповоротно. Но я же не знаю, как у меня обычно это происходило! И про магию местную ничего не знаю, мало ли подо что она маскируется.
— Магия… — Горан иронично хмыкнул. — Пожалуй, тут без нее тоже не обошлось, но в ином ракурсе. Ты не обращала внимания, что после общения с другими людьми очень устаешь?
— Эм-м… Нет, не обращала. Но вот сейчас ты сказал — и обратила, было такое. Например, в тот день, когда Май на тренировку ходил. Намекаешь, это все именно из-за магии?
— Не намекаю, а говорю прямым текстом. Май тебя не утомляет из-за собственных отклонений, а общение со всеми остальными — серьезная нагрузка на организм. Так что с этим все-таки поаккуратнее, ты еще не до конца выздоровела.
— Ага. Ну да, это многое объясняет, — согласилась я. — Ладно, спасибо, что успокоил. Пойду обратно, раз Май для меня — такая во всех отношениях полезная компания, а все остальные — нет.
— Благословляю, дочь моя. Мир и достаток вашему дому и детишек побольше! — напутствовал Горан.
— Зараза ты, — беззлобно ругнулась я, уже подходя к двери. Язвительность Стевича не задевала, я изначально ждала от него чего-то подобного. Да и сама на его месте, наверное, не удержалась бы от подначек.
— Ну как ты? — участливо спросила Рада.
— Все в порядке, — отозвалась бодро. — Жить буду. Пойдем?
Недич, которого одолели студенты, наше возвращение все же заметил. Но отвлекаться не стал, только кивнул удовлетворенно, а я вернулась к книгам и подслушиванию. Но больше, конечно, к книгам: хватит с меня на сегодня общения со всякими посторонними, я лучше тезку подожду. И не потому, что в Мая втрескалась, а потому, что доктор не велел. Вот.
