9
Хмурым осенним днем в портовой таверне шла вербовка экипажа. Матросы — бородатые, пестро одетые — шумно переговаривались, переругивались, менялись всякой мелочью: нож на серьги, обломок слоновой кости — на пару башмаков. Служанка не поспевала убирать со стола пустые кувшины и ставить полные.
Кормчий Дуарте Родригеш Као поднялся над столом, стукнул кружкой, зычно крикнул:
— Тихо вы, греховодники! Тихо, говорю! Эй, Фернао, заткни свою пропойную глотку! Слезь со стола, ржавый гвоздь. Тебе говорю, Аффонсо! Ну — тихо!
Он многих тут знал по прежним плаваниям. Матросы угомонились. Самых завзятых крикунов заставили замолчать пинками.
— Давай говори, кормчий, — раздались голоса.
— Куда плыть, сколько платят…
— Какая будет добыча нашему брату?
Тут в таверну вошли два знатных сеньора. Одного Дуарте хорошо знал — корабельного астронома экпедиции дуна Хайме. Второго — молодого дворянина с красивым высокомерным лицом — кормчий видел впервые. Для сеньоров освободили место в углу. Дун Хайме улыбнулся кормчему, махнул рукой: продолжай, мол.
Молод петушок, — подумал Дуарте. — Так и рвется в море, не терпится ему хлебнуть соленой беды…
— Все меня знают? — спросил Дуарте.
— Знаем, знаем… А кто не знает — узнает.
— Ну так вот. Я вам говорю: добыча будет хорошая. У каждого, кто пойдет с нами, рундук будет набит. Плата тоже хорошая — восемь двойных круидоров в год за службу, да еще восемь — за дальность плавания. Перед отплытием — полное отпущение грехов…
— Куда плыть?
— Плыть куда, кормчий?
— Скажу все по чести, матросы. Плыть далеко — к Островам пряностей.
Мгновение тишины. Потом кто-то протяжно свистнул. Разом загалдели:
— Это что же — за океан?
— Не-ет, за Санту-Тринидад не пойдем.
— Туда и дорогу никто не знает, к островам этим самым…
— Я знаю! — раздался звенящий голос.
Хайме стоял, вскинув голову, под недоверчивыми взгляда, ми матросов.
— Я знаю дорогу к Островам пряностей, — повторил Хайме.
И он рассказал о своих портуланах с вычисленными курсами — деротами, и о прекрасных южных островах посреди синего океана, и об их сказочных богатствах. Матросы слушали молча, ворочали в грубых мозгах каждое слово. Один поднял было руку — похлопать проходящую служанку, но одумался и почесал в голове.
— Складно вы рассказали, ваша честь, — выскочил в проход между скамьями рыжий коротышка-матрос. — Только мы тоже кое-что слыхивали. За мысом нет пути кораблям — сплошной ил. И небо без звезд. Черным-черно там…
— Эй, заткнись, ржавый гвоздь! — рявкнул Дуарте. — Вранье все это, говорю я вам. Клянусь святым Ницефоро, это те придумали, кто не отходил от берега и на десять легуа. Вода в океане везде одинакова.
— А морской епископ — тоже вранье? — язвительно крикнул рыжий.
— Верно говорит Аффонсо, — поддержали его. — Встанет из моря епископ, а митра у него светится, из глазищ огонь — ну и все, читай молитву, если успеешь…
— Морского епископа и по эту сторону мыса можно повстречать, — сказал Дуарте, голос у него был неуверенный.
— Там и воды негде взять, — шумели матросы.
— А жара такая, что смолу растопит, ну и станет твой корабль как решето!
— А морской змей? Как высунет шею из воды, как начнет хватать моряков с палубы…
— Трусы вы! — вспылил Хайме. — Вас послушать — так вовсе в море не ходить. Разве вы мужчины? Тьфу!
Он плюнул под ноги рыжему Аффонсо.
— Но-но, сеньор! — с угрозой прогнусавил тот. — Мы никому не позволим…
Толпа орущих разъяренных матросов надвинулась на Хайме. Дуарте и десяток его друзей протолкались вперед, пытаясь перекричать и успокоить толпу. Дун Дьего схватил Хайме под руку потащил к двери.
— Дорогой друг, — сказал он, когда они оба очутились на грязной набережной под мелким дождиком. — Можно ли быть таким несдержанным? Ведь для этой грубой матросни нет ничего святого.
— Вот именно, — проворчал Хайме сквозь зубы.
Друзья вскочили на коней и поехали мимо верфи.
Теперь каравелла не лежала рыбьим скелетом на подпорках. Словно живое существо, она тихо покачивалась у причала, натягивая свежие пеньковые канаты. На высоких крепостях — носовой и кормовой — копошились плотники. Стучали молотки, визжали пилы. Шумно распекал кого-то беспокойный дун Корунья.
От всего этого, от запаха смолы, реки и дерева — Хайме полегчало. Ладно, думал он. Вербовка только началась. Не может же быть, чтобы во всей Кастеллонии не нашлось сотни моряков, которые не побоятся безвестности океана по ту сторону мыса Санту-Тринидад.
— Я, конечно, не верю всяким бредням, — сказал дун Дьего. — Но мне доводилось разговаривать с ламаррскими мореходами. Страшнее всего, говорили они, океанские бури. Небо сплошь в тучах, долгие дни не видно ни солнца, ни звезд, корабль носит, простите, как щепку… Сколько кораблей погибло таким вот печальным образом… Ах, мой друг, я слишком к вам привязался, и если вы затеряетесь в губительных просторах…
— Не затеряюсь, дун Дьего, — невесело усмехнулся Хайме. — Благодарю вас за сочувствие, но затеряться будет просто невозможно. Разумеется, если бури не опрокинут корабль вверх тормашками.
— Святой Пакомио! Не надо так, дорогой друг… Но почему вы говорите, что затеряться невозможно?
— Да потому что в любом случае, даже если месяцами не будем видеть берега, мы отыщем дорогу домой.
Дун Дьего посмотрел на Хайме понимающим взглядом.
— Не хотите ли вы сказать, дун Хайме, что намереваетесь пользоваться этой загадочной штукой… забыл, как она называется, мудреное такое название…
— Угадали, дун Дьего! Маленькая рыбка, прыгающая на стержне, и укажет нам дорогу в океане.
— Дивны дела твои, господи, — вздохнул дун Дьего. — Много слышал об этой рыбке, но видеть не доводилось.
— Кто же вам ее покажет? Это тайна мореходов, дун Дьего. Но если вам интересно, могу показать.
— Вряд ли я пойму такое диво, но все равно я благодарен вам за приглашение, дорогой друг.
Молодые люди миновали пустырь, заваленный нечистотами, свернули в лабиринт квартала ремесленников, выехали на площадь святого Ницефоро. Слева и справа потянулись толстые стены особняков. Друзья въехали в ворота, копыта их лошадей звонко зацокали по каменным плитам двора. Бросив поводья подбежавшему слуге, молодые люди спешились и пошли к дому дуна Абрахама.
Перед подвалом стояла телега, рослый человек с желтыми волосами, не покрытыми шляпой, разгружал ее. Взвалил на спину пачку громыхающих листов белой жести, понес в подвал.
— Вот, кстати, — сказал Хайме. — Сейчас, дун Дьего, я угощу вас напитком, какого вы еще не пивали. Пожалуйте сюда.
Они спустились по крутым ступенькам в подвал, но тут им загородил дорогу желтоволосый человек.
— Нельзя, — сказал он с чудовищным акцентом. — Хозяин велел — чужой пускать нет. — И добавил что-то совсем уж непонятное.
— Э, Басилио, мы-то не чужие. Это мой друг, не пяль на него глаза. Друг! Понимаешь?
Басилио переступил с ноги на ногу, неуверенно кивнул.
— Принеси-ка нам, Басилио, по кружке эль куассо, — сказал Хайме.
Желтоволосый нехотя пошел в глубь подвала.
— Знакомое лицо, — сказал дун Дьего. — Где-то я его видел, только не припомню…
— Вы могли его видеть на празднике святого Пакомио. Помните, его собирались сварить в котле, — со смехом сказал Хайме.
— Ах, ну да! Его величество приказал помиловать этого еретика.
— Не знаю, еретик он или нет, но он умеет делать эль муассо, любимый королевский напиток. Насколько я понимаю, дун Дьего, он московит.
— Московит? Позвольте, дорогой друг, но Московия страшно далеко от Кастеллонии. Гиперборейская страна.
— Я расспрашивал Басилио, но он плохо понимает наш язык. Я понял только что он каким-то образом был захвачен турками, от них попал к маврам, которые приковали его к галере. Эту галеру, если помните, захватил в бою дун Байлароте до Нобиа.
— Вот как. И что же он делает в этом подвале?
— Не знаю, дун Дьего. Не все ли равно? Отец вечно хлопочет над усовершенствованием королевской кухни. Чувствуете, как здесь пахнет?
В подвале пахло жареным мясом и лавровым листом. Масляная лампа на стене скупо освещала два больших котла, в которых булькало и фыркало какое-то варево. Тускло поблескивали длинные ряды жестяных сосудов. И еще тут были громоздкий верстак, бочки, стопы жести, груды дров.
Подошел Басилио, молча протянул кружки с напитком.
— Да, — с чувством сказал дун Дьего, промокая платочком черные закрученные усики. — Превосходный напиток, дун Хайме. Я слышал о нем от моего дядюшки герцога Серредина-Буда.
— Только, друг мой, никому не говорите, что я угостил вас, — ведь напиток личный королевский. Впрочем, как хотите, мне-то все равно.
Хайме кивнул Басилио и ступил на ступеньку, но тот вдруг окликнул его.
— Я в море… Тебя просил… Забыть нет, — сказал московит и, по обыкновению, добавил непонятное.
— Помню, помню, Басилио, — сказал Хайме. — Возьму тебя в море. Только не знаю, почему ты… Мы поплывем далеко. От твоей родины далеко, понимаешь?
— Понимал, — не сразу ответил московит, тоскливо глядя светлыми глазами на дверной проем. — Здесь тоже далеко, Море — лучше… Много дорог…
Хайме повел своего друга, дуна Дьего, в дом. Из гостиной доносились звуки клавесина. Вот они умолкли, дверь приоткрылась, высунулся любопытный нос Росалии. Дун Дьего улыбнулся ей. Росалия прыснула, скрылась.
Друзья поднялись наверх, в комнату Хайме.
— Истинная обитель моряка, — сказал дун Дьего, сбрасывая мокрый от дождя плащ и разглядывая убранство комнаты. — Это и есть ваша таинственная рыбка?
— Нет, — со смехом отвечал Хайме. — Это; друг мой, астролябия. А компассо я храню здесь.
Отпер он заветный ящик и за дружеской беседой показал он дуну Дьего портуланы и компассо, и другие инструменты, по которым скоро, скоро, да, теперь совсем уж скоро он проложит путь далекий белокрылой каравелле на просторах океана.
