На несколько лет на Святой земле воцарилось спокойствие. После сражений у Монжизара и брода Иакова и Саладину, и франкам требовалось время, чтобы восстановить силы. Весной 1180 года они заключили двухлетнее перемирие, что позволило султану сосредоточиться на укреплении своей власти в Алеппо и Мосуле. Франкам, в свою очередь, нужно было преодолеть кризис власти, вызванный стремительным ухудшением здоровья короля Балдуина IV. Тамплиеры принимали участие в связанных с этим событиях, как и во всех важных делах латинских государств Востока.

Перед ними вновь стояла непростая задача получить финансовую поддержку из Европы. Благодаря развитым связям между западными и восточными командорствами военные ордены наилучшим образом подходили для выполнения дипломатических миссий и поддержания отношений между двумя частями христианского мира. В 1180 году делегация тамплиеров прибыла в Рим к папе Александру III, чтобы убедить его объявить новый крестовый поход. Александр не был активным сторонником военных орденов. Всего год назад он председательствовал на Третьем Латеранском соборе, который осудил тамплиеров и госпитальеров за пренебрежение властью епископов и сбор десятины для их собственных нужд. Тем не менее, прибыв в Рим, храмовники сумели убедить Александра в необходимости помочь заморским землям. Он согласился поддержать призыв к новому крестовому походу под командованием одного или нескольких великих королей того времени. После этого делегация тамплиеров обратилась к стареющему королю Англии Генриху II и новому королю Франции: уже по прибытии в Европу братья узнали, что шестидесятилетний Людовик VII скончался от удара, оставив корону своему пятнадцатилетнему единственному сыну Филиппу II (Филиппу Августу). Столь важное событие отвлекло внимание монархов от происходившего на Святой земле, и начать великий Третий крестовый поход не удалось.

Хотя европейская миссия тамплиеров потерпела неудачу, орден не стал просто ждать развития событий. В Иерусалиме был избран новый великий магистр, и назначение оказалось довольно неожиданным. Пока Одон де Сент-Аман находился в плену, действующего магистра как такового не было. Робер де Френель стал «великим прецептором», однако не мог быть избран на место Одона при его жизни. А когда в 1180 году тот умер в заключении, капитул предпочел не выдвигать Робера де Френеля или любого другого брата с Востока. Вместо этого члены высшего совета проголосовали за Арно де Торожа, немолодого опытного рыцаря, который многие годы командовал воинством Христовым в Арагоне. Став магистром Арагона и Прованса в 1167 году, Арно доказал свою способность успешно привлекать к ордену спонсоров и способствовать его процветанию. Должно быть, члены капитула сильно верили в де Торожа, раз заочно избрали человека из Каталонии главой тамплиеров Иерусалима, Триполи, Антиохии и ордена в целом. Вероятно, за этим выбором стояло также осознание того, что ордену нужно пользоваться преимуществами своего положения международной организации. В свете осложнения отношений между короной и орденом при Одоне избрание Арно стало результатом взвешенного решения вернуть тамплиеров к исполнению своего главного долга и отказаться от деструктивного вмешательства во внутреннюю политику.

Прошло больше года, прежде чем Арно прибыл на Восток и занял свой пост, после чего он произвел изменения в командовании ордена. Робер де Френель был смещен с поста великого прецептора, а на его место поставлен Жильбер Эраль, вероятно, уроженец Арагона. Одна из первых задач, которые стояли перед Арно, заключалась в том, чтобы урегулировать конфликт между князем и патриархом Антиохии. Эту миссию он исполнял совместно с Роже де Муленом, опытным и осторожным магистром госпитальеров. Улаживать распри между враждующими кланами латинян, несомненно, было утомительным занятием, но Арно, должно быть, понимал, что это ничто по сравнению с трудностями, которые ждут его впереди.

В 1182 году, едва срок перемирия истек, началась новая серия вооруженных столкновений. Борьба шла в основном за контроль над двумя важными торговыми маршрутами: караванным путем из Египта в Сирию, пролегавшим через Трансиорданию, и спорной территорией близ Галилеи, где проходил Приморский путь. Саладин представлял свои нападения на христианские земли как священную войну, поскольку его притязания на владычество над Каиром, Дамаском, Мосулом и Алеппо основывались на репутации непримиримого борца с неверными. Ее укреплению определенно способствовали некоторые франкские бароны. Хуже других в этом отношении был Рено де Шатильон, который отказался от титула князя Антиохии и теперь был сеньором Керака и влиятельнейшей политической фигурой в христианских государствах Востока. В 1183 году Рено собрал флотилию, с которой отправился грабить восточное побережье Красного моря, а затем, высадившись на берег, его войско направилось в Хиджаз – самую священную для мусульман провинцию Аравии. При этом Рено распространял слухи, будто он намеревается вторгнуться в Мекку и Медину и похитить тело пророка Мухаммеда. Саладин так и не простил ему этой наглости.

В первые годы правления султан был занят в основном расширением и укреплением своей власти, сражаясь больше с мусульманами, чем с христианами. Но в 1182 году ситуация начала меняться. После окончания перемирия он вторгался на христианские территории дважды в течение двух лет подряд. В разгар лета 1182 года Саладин переправился с войском через реку Иордан и прошел через земли франков южнее Галилейского моря. Затем попытался, но не сумел осадить с моря Бейрут. Следующим летом султан вернулся. Латиняне собрали против него большое войско под командованием Ги де Лузиньяна, который женился на сестре Балдуина Сибилле и приобретал в королевстве все больше влияния. Не давая большого сражения, но постоянно втягивая мусульман в мелкие стычки близ крепости Фев, Ги испытывал терпение Саладина, пока у того не кончилась провизия, вследствие чего от осады пришлось отказаться. Это была мудрая тактика, однако на Ги обрушились суровые обвинения в трусости, в том числе со стороны могущественного графа Триполи Раймунда. Это глубоко задело де Лузиньяна.

Однако ж его чувства мало кого беспокоили в разгар 1183 года, когда армия Саладина стояла на окраинах франкских земель, а Балдуин был все менее способен править королевством. Проказа сделала короля бездетным, и ему нужно было выбрать преемника. После некоторых раздумий он назвал наследником трона еще одного Балдуина: малолетнего сына своей сестры Сибиллы и Гийома де Монферрата, который умер в 1177 году еще до рождения ребенка. 20 ноября 1183 года мальчик был коронован как соправитель Балдуина IV в храме Гроба Господня в Иерусалиме. Гийом Тирский оставил описание того, как бароны Святой земли присягали на верность пятилетнему Балдуину V, хотя многие из них испытывали глубокую тревогу по поводу происходящего: в королевстве теперь было целых два монарха, но, «поскольку оба были обременены – один болезнью, а другой молодостью, [коронация] была совершенно бесполезна».

По этой причине назначение преемника мало помогло стабилизации политической ситуации в Иерусалиме. Напротив, противостояние между двумя самыми могущественными дворянами королевства только обострилось. Одним из них был отчим молодого короля, Ги де Лузиньян; другим – Раймунд, граф Триполи, который прежде уже был регентом, проводил церемонию коронации Балдуина V и, соответственно, рассчитывал на преимущество. Взаимная ненависть Ги и Раймунда расколола франкскую знать на две партии в сложное время, что скоро будет иметь разрушительные последствия для королевства, которое они оба считали своим долгом защищать. В мае 1185 года Балдуин IV, ослепший, прикованный к постели и страдающий от мучительных болей, наконец скончался. Ему было всего двадцать четыре года. Его похоронили рядом с отцом в храме Гроба Господня, и семилетний Балдуин V стал единственным королем. Но это ничего не изменило, тем более в ситуации острого соперничества между Ги де Лузиньяном и Раймундом Триполийским, который стал регентом при несовершеннолетнем монархе.

Избрание наследником престола ребенка, не способного еще держать в руках меч, оказало непосредственное воздействие на орден Храма. В 1184 году, когда прокаженный король Балдуин IV был близок к могиле, а королевская власть стояла на пороге серьезного кризиса, Арно де Торож вновь прибыл на Запад с дипломатической миссией. На этот раз он должен был убедить взрослого правителя одного из крупных европейских королевств отправиться на Восток и путем выборов получить корону Иерусалима. В 1180 году посольство тамплиеров не сумело склонить ни короля Англии Генриха II, ни короля Франции Филиппа II пойти в новый крестовый поход. Теперь к монархам направлялись магистр тамплиеров, иерусалимский патриарх Ираклий и магистр госпитальеров Роже де Мулен, чтобы умолять их предотвратить катастрофу на Востоке: проявить себя истинными христианами и прийти на помощь городу Христову и его народу в самый трудный час.

Миссия провалилась. Генрих и Филипп сочувствовали латинянам, однако оба ответили отказом: они не хотели потерять свои европейские королевства, отправившись на Восток. Но мало этого: Арно де Торож даже не добрался до европейских королевских дворов – во время долгого и трудного морского и сухопутного путешествия протяженностью более тысячи шестисот километров он умер. Орден был вынужден выбирать третьего великого магистра за четыре года.

И злосчастный выбор был сделан. Новичок в ордене, решительный воин Жерар де Ридфор принялся со свойственной ему энергией активно участвовать в делах Святой земли. С этого момента братья-тамплиеры и все Иерусалимское королевство начали стремительно приближаться к катастрофе.

Жерар де Ридфор прибыл на Восток из Фландрии или с северо-запада Франции до 1175 года. Он знал арабский язык и занимал высокие светские посты, служил Раймунду Триполийскому и был маршалом королевства. В орден он вступил от досады и разочарования, серьезно поссорившись с Раймундом из-за несостоявшейся женитьбы. В 1179 году граф пообещал выдать замуж за Жерара дочь одного из своих вассалов, лорда Ботрона. Но потом отказался от сделки и вместо этого продал руку богатой наследницы и невесты Жерара пизанскому купцу по имени Плебан, который был готов отдать за нее столько золота, сколько весила сама девушка. Жерар воспринял это как глубокое оскорбление. Ситуация выглядела тем хуже, что франкоязычные представители христианского мира относились к итальянцам с некоторым высокомерием. Жерар в ярости покинул двор Раймунда и пошел на службу к королю Балдуину, затем заболел, а выздоровев, вступил в орден Храма. Возможно, его болезнь была так серьезна, что он поклялся присоединиться к воинству Христову, если Господь дарует ему исцеление. Так или иначе, образ жизни тамплиеров был вполне по нему, и, едва надев белый плащ с алым крестом, Жерар быстро пошел вверх. К 1183 году он уже был сенешалем. Поэтому, когда в 1184 году Арно де Торож умер, он оказался очевидным кандидатом в магистры. Однако его избрание вызвало противоречивую реакцию.

С самого начала мнения о нем разделились. Его склонность к смелым политическим решениям и поступкам часто выливалась в опрометчивость. Согласно одному автору, Жерар был «счастливым человеком» – славным воином, посвятившим свою жизнь ратным подвигам во имя Христа. С этой точки зрения его отличительными чертами были рыцарская гордость и неготовность отступать даже перед лицом смертельной опасности.

Другие воспринимали его иначе, видя в нем не одиночку с львиным сердцем, а злопамятного и вспыльчивого человека, необдуманные поступки которого погубили немало хороших людей. Трудно сказать, какая из этих оценок более справедлива. Конечно, Жерару не была свойственна осторожность, которая характеризовала консервативную военную политику Бертрана де Бланфора; не обладал он и дипломатическими талантами Арно де Торожа, а темперамент нового магистра часто доводил и его самого, и орден до беды. Однако Жерар встал во главе ордена во времена еще более трудные, чем те, что выпали на долю его предшественников. В 1180-е дорога на небеса, похоже, была не для робких.

В конце августа 1186 года восьмилетний Балдуин V скончался в Акре. Прошло немногим больше года, как он стал единственным королем Иерусалима. Тамплиеры сопровождали его тело в столицу, где мальчика похоронили рядом с дядей и дедом в храме Гроба Господня в небольшой гробнице, искусно украшенной резными изображениями Христа в окружении ангелов, цветов аканта и мертвых птенцов. А в королевстве разразился глубокий кризис власти.

Когда Балдуин V стал королем, было решено, что в случае его смерти следующий правитель Иерусалима будет избран группой, в которую войдут наиболее значимые фигуры западного христианского мира: папа римский, короли Англии и Франции и император Священной Римской империи. Один раз эта схема уже сработала – когда был успешно избран Фульк Анжуйский. В теории идея была хороша, даже несмотря на то, что ни один из выборщиков не хотел сам принять корону. Упование на наследование по праву рождения довело Иерусалим до прокаженного короля и короля-ребенка; для того чтобы защитить святейшее царство на земле, это не годилось. К несчастью, в августе 1186 года, когда Балдуин скончался, идея выборов была отвергнута в пользу захвата власти. Переворот был осуществлен, и в определенной степени срежиссирован, Жераром де Ридфором.

Раймунд Триполийский и Ги де Лузиньян в течение нескольких лет соперничали за регентство. Смерть Балдуина дала Сибилле и Ги возможность окончательно победить в этом конфликте, и в лице Жерара они обрели полезного союзника. Магистр тамплиеров не забыл и не простил графу Раймунду оскорбление, которое тот нанес ему, продав его невесту за золото. И кроме того, Жерар имел доступ к королевскому венцу, необходимому для церемонии коронации.

Вместо того чтобы несколько месяцев ждать, пока европейские монархи вынесут решение, трое заговорщиков решили, что Сибилла должна заявить права на трон ее отца – в противовес притязаниям ее младшей сестры Изабеллы. Они убедили Ираклия, патриарха Иерусалимского, провести церемонию коронации, прежде чем кто-либо успеет остановить их. А в качестве уступки своим противникам Сибилла пообещала, что разведется с Ги и возьмет нового мужа по собственному выбору.

Этот стремительный и дерзкий захват власти был невозможен без церемонии коронации и священной короны Иерусалима. Сокровищницу с королевскими регалиями можно было открыть только тремя разными ключами одновременно. Один находился у иерусалимского патриарха, другой – у магистра госпитальеров Роже де Мулена, а третий – у магистра тамплиеров.

Жерар и патриарх Ираклий поддержали притязания Сибиллы на корону, но оставался еще Роже де Мулен. Жерар решил, что лучший способ договориться с ним – самый прямой: в пятницу 11 ноября 1186 года, закрыв ворота Иерусалима, чтобы их соперники не могли войти в город, Жерар и его союзники пришли к Роже в странноприимный дом Святого Иоанна и потребовали, чтобы он отдал свой ключ и покорился неизбежной передаче власти. Роже отказался. Только после схватки между двумя магистрами госпитальер, наконец, расстался с ключом, раздраженно швырнув его на пол внутреннего двора.

Теперь коронация могла свершиться. Как человек, который в буквальном смысле забрал корону из сокровищницы, Жерар де Ридфор руководил всей церемонией. Он едва сдерживал ликование, стоя близ алтаря, когда корону возложили на голову Сибиллы. Жерар уже знал, что за этим последует. Когда новую королеву спросили, кого она сделает своим королем, взяв в мужья вместо Ги де Лузиньяна, она к изумлению многих попросила Ги выйти вперед, повелела ему преклонить перед ней колени и возложила ему на голову вторую корону.

Стоявший за ее плечом Жерар де Ридфор протянул руку и помог ей. Сделав это, он с удовлетворением пробормотал: «Эта корона стоит женитьбы на наследнице Ботрона!» Теперь магистр тамплиеров был серым кардиналом. Он быстро нашел свое место среди дворцовых «ястребов», убежденный, что против мусульман и внутренних противников надо действовать только силой. Последствия такой политики оказались фатальными.

В ночь на 30 апреля 1187 года дозорные Назарета заметили вооруженных людей Саладина, направляющихся в сторону города Сефория (Сепфорис), что находился в нескольких километрах на северо-запад. Сефория с ее мощной квадратной каменной крепостью и остатками римского амфитеатра была выбрана местом сбора христианской армии: новый король решил противостоять все более решительным набегам Саладина. В последние несколько лет мусульманские войска регулярно вторгались на земли латинян, сжигая по пути урожай, и вот сарацины снова были здесь, далеко от реки Иордан, в центре христианского королевства.

Спорное вступление Ги и Сибиллы на престол в августе прошедшего года оправдывалось необходимостью обезопасить латинское королевство, но получилось наоборот. Пошатнувшаяся после смерти Амори королевская власть и раздоры среди иерусалимской знати придали бы смелости любому правителю, зарящемуся на христианские земли, но в случае с Саладином его все более смелые набеги объяснялись также эволюцией его личного отношения к франкам. В начале 1180-х годов он довольствовался периодическими набегами на спорные территории; но после 1186 года ситуация изменилась: султан начал рассматривать латинян Востока не просто как соперника, с которым нужно бороться, но как смертельного врага, который должен быть стерт с лица земли. Саладин тщательно культивировал образ борца с неверными, для которого священная война значила всё. В какой-то момент он обязан был начать следовать своей риторике. Кроме того, в конце 1185 года султан серьезно заболел: «Положение его казалось безнадежным, и уже пошли слухи, что он умер», – писал его биограф и советник Ибн Шаддад. Исцеление он воспринял как знак, что пора любой ценой уничтожить своих врагов.

Зимой 1186–1187 годов группировки, поддерживавшие короля Ги и его соперника Раймунда Триполийского, неуклонно скатывались к гражданской войне. Недовольный тем, что Ги захватил власть, Раймунд решил поставить на смену правящей чете другую пару: Онфруа де Торона и его жену Изабеллу, сестру Сибиллы. А для того чтобы обезопасить себя, планируя этот государственный переворот, Раймунд предпринял вызывающий и довольно бессмысленный шаг, заключив личное перемирие с Саладином и позволив ему и его отрядам беспрепятственно проходить по его землям. По условиям именно этого соглашения семь тысяч сарацин шли мимо Назарета в последний день апреля 1187 года. Войско возглавлял доверенный человек Саладина, опытный турецкий эмир Музаффар-ад-Дин (также известный как Гёкбёри, или Синий Волк). Старый солдат делил командование с сыном и наследником Саладина аль-Афдалом.

Жерар де Ридфор в это время находился также недалеко от Назарета. Он был в составе делегации, направлявшейся из Иерусалима на север, в Тивериаду, с целью добиться примирения между Раймундом и королем. Магистр тамплиеров настаивал на том, чтобы принудить несогласного графа к миру силой, но Ги не хотел этого, и потому на начало мая была назначена встреча в Тивериаде. Жерар ехал туда в обществе Роже де Мулена и Иосии, архиепископа Тира, а также их свиты. В крепости тамплиеров в Феве к ним должен был присоединиться могущественный лорд Балиан Ибелин.

Но когда Жерар де Ридфор узнал, что Раймунд позволил людям Саладина свободно проходить через свои земли, кровь в нем вскипела. Назарет не подчинялся Раймунду, и его жители не были связаны условиями перемирия. Жерар решил, что его обязанность как магистра тамплиеров – изгнать мусульман с территории христиан. Он отправил гонца в ближайший гарнизон тамплиеров в Како (ныне Какун), приказав восьмидесяти братьям-рыцарям прибыть к нему. Роже де Мулен поступил более осмотрительно, вызвав к себе десять госпитальеров; к ним присоединились еще сорок королевских рыцарей. Вместо того чтобы продолжать путь в Фев и затем в Тивериаду, все они теперь устремились к Назарету, чтобы выследить войско султана и обратить его в бегство.

Сто сорок рыцарей (первоначальный отряд и подкрепление) были значительной силой, учитывая, как поспешно она была собрана, но ей предстояло противостоять семи тысячам воинов-мусульман. Утром 1 мая, когда тамплиеры выследили аль-Афдала и его армию в лесистой местности у Крессонского источника, природного родника близ Назарета, численный перевес сарацин стал очевиден. Теперь при Жераре находились почти все высшие должностные лица тамплиеров: сенешаль Урс де Альнето, бывший великий прецептор Робер де Френель, который теперь был маршалом, и уважаемый брат Жак де Майи. Все они оценили ситуацию и вместе с Роже де Муленом решили, что единственный возможный вариант – уйти без боя. Все, но не Жерар де Ридфор.

«Жерар был смелым рыцарем, но вспыльчивым и опрометчивым», – такой вердикт вынес немецкий хронист Оливер фон Падерборн, описывая поведение великого магистра у родника Крессон. Даже учитывая преимущества внезапного нападения, было очевидно, что атаковать полутора сотнями человек многотысячного противника – значит наверняка погибнуть. Но Жерар настаивал на том, что долг христиан – идти в бой «в желании защитить наследие Христа». А магистра госпитальеров и Жака де Майи он обвинил в трусости.

Английский хронист Ральф Коггсхоллский, описывая эту сцену, вложил в уста Жерара длинную и витиеватую речь, в которой тот восхвалял презрение тамплиеров к «суетному и тленному» и утверждал, что они являются истинными наследниками Маккавеев, сражающимися за «церковь, правду и наследие принявшего смерть на кресте». Иными словами, алые кресты на их белых мантиях взывали к тому, чтобы они шли и сражались. Наверняка эти слова – плод фантазии Ральфа Коггсхоллского, но они отражают отношение Жерара к рыцарскому долгу и идеализированные представления о своем предназначении, свойственные тамплиерам в целом.

Каждый, кто носил на своей груди алый крест, давал обет служить ордену до конца своих дней, быть послушным магистру и «помогать завоевывать силой и мощью, данными Господом, святую землю Иерусалимскую». Каждый тамплиер из тех, что были при Крессоне, когда его спрашивали, готов ли он делать это, в какой-то момент своей жизни отвечал: «Да, сир, если так угодно Богу». Настало время исполнить клятву. Когда их магистр приказал им выступить против огромной армии врага, у них не было иного выбора, кроме как повиноваться. Рыцари перекрестились, воскликнули хором: «Жизнь для нас – Христос, а смерть – благо!» – и пустили коней вскачь на аль-Афдала и его орду.

Когда в 1120-е годы Бернард Клервоский писал свою «Похвалу новому рыцарству», он призывал тамплиеров, столкнувшихся со смертельной опасностью, сказать самим себе: «Живем ли – для Господа живем; умираем ли – для Господа умираем». Он говорил им, что идти добровольно на смерть во имя Христа – верный путь к спасению. Но одно дело – писать это, находясь за тысячу миль от Святой земли, и прославлять мученическую кончину, которая не грозит тебе самому. И совсем другое – преодолеть свой страх, пришпорить коня и броситься в атаку на врага, превосходящего численностью в десятки раз. Тамплиеры сделали это, и битва при Крессоне будет долго жить в легендах о крестоносцах.

Из ста сорока рыцарей уцелело лишь несколько человек. Жерар де Ридфор был тяжело ранен, но сумел покинуть поле боя в сопровождении трех своих товарищей. Около пятидесяти-шестидесяти рыцарей погибли в сражении, остальные попали в плен и стали рабами. Роже де Мулен, магистр госпитальеров, вступивший в бой против воли, был обезглавлен. Та же участь постигла маршала тамплиеров Робера де Френеля и (по некоторым сведениям) сенешаля Урса. Но они не легко расстались со своими жизнями: летописец Ибн аль-Асир писал, что это была «битва, от которой черные волосы становятся седыми». Тем не менее, как выразился Ральф Коггсхоллский, «жестокая смерть поглотила почти всех». Тамплиеры и их сподвижники искали мученичества и обрели его. А с ними и магистр госпитальеров, и многие его братья, и жители Назарета, которые отправились вслед за рыцарями в надежде поживиться добычей, а вместо этого были настигнуты мусульманскими всадниками, когда бежали домой.

Вероятно, именно безрассудство этой атаки породило вскоре легенды о тех, кто погиб при Крессоне. Жак де Майи стал примером идеального крестоносца, радостно принявшего мученическую смерть. По рассказу его современника-хрониста, когда почти все его товарищи были убиты, он стоял, «окруженный вражескими войсками и лишенный всякой помощи, но когда увидел, что так много тысяч бежит к нему со всех сторон, он укрепил свою решимость и мужественно вступил в бой, один против всех». Согласно христианской легенде, враги были настолько поражены храбростью тамплиера, что призвали его сложить оружие и сдаться, чтобы они могли сохранить ему жизнь. Но он продолжал сражаться до тех пор, пока «наконец, не побежденный, но сокрушенный копьями, камнями и стрелами, не пал на землю и не перешел на небеса, прияв мученический венец». Рассказывали также, что белый конь и белые одежды Жака убедили людей Саладина в том, что это был святой Георгий, «рыцарь в сияющих доспехах, защитник христиан», так что они были вне себя от радости, когда сразили его.

Можно было убить человека, но не легенду, родившуюся сразу вслед за этим. Останки Жака тут же начали почитать как источник божественной силы. Некоторые посыпали его остывшее тело пылью, а затем сыпали ее на свои головы, надеясь, что так к ним перейдет доблесть мертвеца. А один человек отрезал ему гениталии «и хранил их, чтобы произвести детей, ведь даже после его смерти – если бы это было возможно – он произвел бы наследника столь же мужественного, как он сам».

Сообщая папе о поражении при Крессоне, Жерар де Ридфор написал, что «понес большие потери лошадьми и оружием, помимо людских потерь» и что «нечистая раса язычников» нападает на земли христиан с невиданной прежде силой. Но он не сообщил, что, уходя, люди Саладина несли на своих копьях головы десятков мертвых тамплиеров.

Меньше чем через два месяца после поражения при Крессоне, в пятницу 27 июня 1187 года, Саладин вновь перешел Иордан в нескольких милях к югу от Галилейского моря. На этот раз он привел с собой тридцать тысяч человек, из них половина – конница. Несколько недель войско оставалось в Аштаре, формируясь и проводя военные учения. Это был уже не набег – это было полномасштабное вторжение, давно обещанный удар, призванный уничтожить христианское Иерусалимское королевство.

Поскольку султан не скрывал своих намерений, Ги, король Иерусалима, успел сплотить силы. После битвы при Крессоне он призвал всех христиан Востока, способных держать оружие, присоединиться к нему для защиты королевства. Этот arrière-ban (фр.) – призыв вассалов к оружию – означал, что над королевством нависла серьезная угроза. Большая часть гарнизонов покинула свои замки, и «ни в городах, ни в деревнях, ни в крепостях не осталось ни одного человека из тех, кто мог воевать». Военные ордены были призваны так же, как светские рыцари. Тысячи наемников составили пехоту и легкую кавалерию. На их оплату пошли деньги, переданные церкви Генрихом II, чтобы искупить свою вину в убийстве Томаса Бекета, произошедшем в Кентерберийском соборе в декабре 1170 года. Средства предназначались для снаряжения нового крестового похода и хранились у тамплиеров, а те решили в трудный час распорядиться ими таким образом. Один хронист сообщал, что Жерар де Ридфор, стремившийся свести счеты с мусульманами, с радостью открыл казну английского короля «ради борьбы с сарацинами и мести за бесчестие и ущерб, который они причинили ему». Войско Ги насчитывало по крайней мере двадцать тысяч человек, из них тысяча двести были рыцарями, включая несколько сот рыцарей Храма, что составляло третью часть боевой силы ордена в государствах крестоносцев. Сбор войска назначили в Сефории, где было достаточно провизии и источников воды, чтобы дождаться Саладина и встретить его. «Это была огромная толпа, неисчислимая, как пески пустыни», – писал Имад ад-Дин. Привезли в Сефорию и животворящий Крест Господень, который во время крупных сражений несли перед христианскими армиями, чтобы Христос защитил их.

Имад ад-Дин полагал, что франки знали: их ждет решающая битва – «все силы Ислама против всех неверных». И он был прав. После разгрома при Крессоне между королем и Раймундом, графом Триполи, был заключен хрупкий мир, но военный совет Ги был далек от единства, и многие (включая магистра тамплиеров) все еще считали Раймунда предателем. Когда стало известно, что Саладин перешел реку, все разногласия внутри совета быстро выплыли наружу.

Поначалу Ги де Лузиньян хотел тянуть время и изматывать врага, не давая ему сражения. Войско Саладина было многочисленным, но далеко не единым: «Насколько различны они были по месту происхождения, обрядам и именам, настолько же едины в решимости уничтожить Святую землю», – писал один франкский автор того времени. Стратегия Ги состояла в том, чтобы избегать прямого столкновения с Саладином, пока коалиция не разрушится и его армия не начнет распадаться.

Это решение нарушало все планы Саладина. Но, к несчастью, оно не слишком нравилось некоторым людям из окружения короля. В 1183 году, когда Ги был регентом, его уже упрекали и высмеивали за нежелание дать бой Саладину, и его нетрудно было заставить поменять стратегию, если это обещало смыть прошлое унижение.

2 июля 1187 года на рассвете армия Саладина подошла к Тивериаде и осадила ее. У жителей не было ни желания, ни возможности сопротивляться, и вскоре город был разграблен и подожжен. Но гарнизон крепости еще держался, а за ее стенами находилась жена Раймунда Триполийского Эшива, и теперь она могла попасть в руки Саладина. Едва ли с ней стали бы плохо обращаться, но ее пленение означало бы бесчестье для мужа, и за нее потребовали бы огромный выкуп.

Тем не менее Раймунд не поставил на первое место заботу о супруге и городе и призвал короля не вступать в битву на условиях Саладина. Он считал, что лучше выкупить жену, чем попасть в ловушку. Однако Жерар де Ридфор был настроен так же воинственно и пылал тем же праведным гневом, что и восемь недель назад в Крессоне, и вместе с новым магистром госпитальеров Эрмангалем д’Аспом советовал королю прямо противоположное. Согласно одному французскому источнику, Жерар спросил, неужели король собирается прислушаться к совету предателя, и дал понять, что на кону стоит королевская честь. Учитывая мстительность Жерара и его склонность к крайностям, такое вполне могло быть. Выбирая между превратностями битвы и бескровной, но постыдной победой, Ги склонился на сторону магистра тамплиеров и решил нападать. Так он устремился в западню. Как позже сказал Саладин, «близок был рассвет, который рассеет ночь неверия».

Утром 3 июля рыцари Храма собрались в арьергарде огромной армии короля Ги, и войско вышло из Сефории и направилось по старой римской дороге на восток, к Тивериаде. По свидетельству Ибн аль-Асира, был «разгар лета и чрезвычайно жарко», что только осложняло переход армии через пустыню. Тамплиеры были больше других привычны к таким условиям, но и они страдали от жажды, как и остальная часть армии Ги. Пополнить запасы воды можно было только в природных источниках. К полудню армия остановилась в городе Тураан, где источник был, но воды едва хватило, чтобы смочить горло двадцати тысячам человек, их лошадям и вьючным животным. Впереди простиралась бесплодная пустыня, и Саладин уже отправил своих всадников, чтобы они засыпали колодцы и источники на пути христианской армии. Его войско снабжалось из тыла: караваны верблюдов доставляли ему воду из Галилейского моря.

Теперь становилось очевидно, что совет Жерара де Ридфора был безрассуден. Двигаться далее Тураана означало вступить на территорию, где армия будет с каждым часом слабеть от обезвоживания. Но, приняв решение, Ги не собирался менять его. Тамплиеры во главе с Жераром и сенешалем ордена Тьерри следовали за армией в арьергарде, отражая нападения отрядов легкой конницы, которые по приказу Саладина должны были изматывать противника на марше. Тем временем основное войско сарацин сменило позицию, придя в Кафр-Сабт и встав там лагерем в ожидании латинян.

Спустя месяцы и годы братья-тамплиеры рассказывали, как предчувствие беды охватило войско Ги, как королевский гофмейстер взглянул на раскаленное летнее небо и увидел орла, парящего над армией и держащего в когтях арбалет с семью болтами (что являлось символом семи смертных грехов). Орел этот «ужасным голосом вскричал: “Горе тебе, Иерусалим!”» Впереди ждал Саладин.

Едва армия франков покинула Тураан, племянники султана Таки ад-Дин и Муззафар ад-Дин захватили город, лишив христиан возможности отступить и надежды на снабжение водой из тыла. По словам Саладина, теперь они «не могли бежать и не могли остановиться». Измотанная, бредущая к скалистому, обнаженному, пыльному плато христианская армия теперь была окружена. Она шла мучительно медленно весь день и в конце концов вынуждена была разбить лагерь на ночь в безводной местности. Враг держался так близко, что его было слышно в темноте. «Даже кошка, сбежавшая от христианского хозяина, не ускользнула бы от сарацин», – писал один хорошо информированный источник. Христиане коротали эту звездную ночь под крики «Аллах акбар» («Бог велик») и «Ля иляха илля Аллах» («Нет бога, кроме Аллаха»). К северо-востоку от лагеря высились две скалистые вершины потухшего вулкана – Рога Хаттина. Под ними стояла деревня, где протекал родник, но путь к нему был перекрыт. Франкам ничего не оставалось, как лежать в темноте и страдать.

На рассвете мучимые жаждой христиане поднялись и вооружились, ожидая атаки. С изощренной жестокостью Саладин еще продлил их мучения, позволив им продвинуться немного дольше к Рогам Хаттина. А затем приказал своим людям поджечь сухой кустарник. Клубы дыма заполнили воздух, раздражая пересохшие глотки. По мысли Саладина, это должно было напомнить христианам о том, что ждало их в аду. Когда равнину затянуло едким дымом, он дал своим лучникам команду натянуть тетивы. Выпущенные стрелы пронеслись в воздухе, «как рой саранчи». Пехотинцы и лошади начали падать.

Полуослепшие от дыма, измученные зноем, изнуренные франки уже едва могли следовать приказам. Но нужно было контратаковать. Из письма торговца из Акры, слышавшего рассказы о битве, мы знаем, что Ги обратился к тамплиерам и велел им возглавить атаку. «Он приказал магистру и рыцарям Храма вступить в бой… Набросившись на врага, подобно львам, рыцари Храма одних врагов убили, а других заставили отступить».

Тьерри, сенешаль, оказался рядом с Раймундом Триполийским, который командовал авангардом. С ними были Рено Сидонский, командир арьергарда, и Балиан II Ибелин. Вместе четверо рыцарей возглавили атаку на часть армии Саладина под командованием Таки ад-Дина. Но вместо того, чтобы занять позиции и встретить атакующих, Таки ад-Дин приказал своим людям расступиться, так что всадники просто пронеслись между их рядами. А за их спинами пехота вновь сомкнула ряды, преградив им путь обратно. Четверо христианских командиров оказались отрезаны от своих людей. Не имея иного выхода, они пришпорили лошадей и скрылись с поля боя. В своем послании ко всем братьям-тамплиерам Запада, написанном через несколько дней после битвы, Тьерри был вынужден объяснять, что только «с большим трудом… нам самим удалось избежать этого страшного сражения».

Оставленное ими войско теперь было совершенно деморализовано. Но христиане еще не потерпели поражение. «Они понимали, что спасутся от смерти только смелостью», – писал Ибн аль-Асир:

Ожесточенная битва продолжалась весь день, несмотря на жару. Сам Саладин описал, с какой яростью его люди набрасывались на франков:

Армия франков распалась. По рассказу Ибн Шаддада, «часть их бежала, и наши герои преследовали их. Никто из бежавших не выжил». Король Ги и его рыцари приготовились дать последний бой.

Им удалось взобраться на Рога Хаттина, где сохранились остатки укреплений железного и бронзового века. Среди рыцарей, вероятно, были Жерар де Ридфор и его тамплиеры. Оказавшись наверху, измученные жаждой люди могли видеть внизу гладь огромного, но недосягаемого Галилейского моря. Заняв оборонительные позиции, они разбили ярко-красный шатер короля Ги. В него поспешил епископ Акко, неся с собой то единственное, на что еще надеялись латиняне: драгоценный ларец с фрагментом Святого креста, на котором принял страдания и умер Христос. Эту реликвию нужно было защитить любой ценой.

Со своего командного поста Саладин наблюдал, как христиане ставили шатер Ги и готовились защищать своего короля и святыню. Рядом с султаном стоял его сын аль-Афдал. Именно он рассказал потом Ибн аль-Асиру обо всем, что случилось после. Султан понимал, что вражеская кавалерия будет сражаться до последнего. Загнанные в угол, рыцари готовились атаковать ту часть мусульманской армии, одолев которую можно было превратить поражение в победу, – самого Саладина и его личную гвардию, мамлюков. Султан был, по словам его сына, «охвачен скорбью и бледен лицом».

Не столь опытный воин, аль-Афдал не мог понять тревоги отца. После каждой отбитой атаки христиан сын султана издавал ликующий крик: «Мы победили их!» «Мой отец повернулся ко мне, – вспоминал он позже, – и сказал: “Тише! Мы не победим, пока стоит этот шатер”». Но едва Саладин произнес эти слова, как они оба увидели, что красный шатер Ги наконец пал. Король и Истинный крест были захвачены. Битва завершилась. «Султан спешился, пал ниц, вознося хвалу всемогущему Аллаху, и заплакал от радости».

Залитое кровью поле битвы при Хаттине было отмечено монументом «Куббат аль Наср» («Купол победы»), возведенным по приказу Саладина, и россыпью человеческих костей. Когда Ибн аль-Асир посетил это место год спустя, вся равнина была усеяна ими. Султан говорил, что в сражении погибло сорок тысяч человек.

Тех христиан, что уцелели в битве, либо казнили, либо бросили в темницы. Многих увели в плен и продали в рабство. Ибн Шаддад рассказал об одном мусульманском воине, который вел за собой тридцать христианских солдат, связанных вместе веревкой. Цены на рабов на рынках Дамаска резко упали из-за обильного предложения. Но некоторые пленники стоили больше, чем несколько безантов, которые за них могли дать на базаре. Среди тех, кто был захвачен на поле боя, оказались Жерар де Ридфор и несколько сотен тамплиеров и госпитальеров, а также король Ги, Рено де Шатильон, его пасынок Онфруа де Торон и многие другие. В письме-отчете о битве, отправленном Арчимбальду, магистру госпитальеров в Италии, говорилось, что более тысячи «из лучших людей были схвачены и убиты, и не более чем двум сотням рыцарей и пехотинцев удалось бежать».

Вечером 4 июля король Ги и Рено де Шатильон предстали перед Саладином. Тот сидел перед входом в свой шатер. Султан поднес страдающему от жажды, испуганному королю чашу охлажденной воды. По арабским обычаям такое проявление гостеприимства означало, что теперь жизни пленника ничто не угрожает. Но когда Ги передал чашу Рено, поведение Саладина изменилось; через переводчика он сказал князю, что не предлагал ему воды и поэтому ему по-прежнему стоит ждать смерти. Пленников увели, чтобы накормить, а потом они вновь предстали перед султаном. Ги усадили в шатре, и он принужден был наблюдать за тем, как Саладин поклялся стоящему перед ним Рено отомстить ему за нападение на мусульманский караван и его пиратский набег на Хиджаз, совершенный еще в 1183 году.

Обвинив бывшего князя Антиохии в безбожии, предательстве и дерзости и перечислив все его многочисленные злодеяния, Саладин сказал ему, что он может сохранить жизнь, если только обратится в ислам. Разумеется, султан и не рассчитывал, что Рено согласится на это. Когда так и вышло – Рено ответил отказом, Саладин встал, вынул свой ятаган и вонзил его в старого солдата. Он хотел отрубить Рено голову, но промахнулся и разрубил плечо. Рено упал, истекая кровью, стражники султана бросились к нему, вытащили из шатра и прикончили. А Саладин взглянул на Ги и еще раз сказал, что ему нечего бояться. Но это не успокоило напуганного короля.

Саладин давно поклялся убить Рено, и теперь месть, наконец, свершилась. Что же до участи тамплиеров, тут все решал холодный политический и военный расчет. Они и госпитальеры сражались при Хаттине с большим мужеством, что отметил не один мусульманский автор, и Саладин не собирался оставлять их в живых, иначе в будущем они вновь вышли бы на поле боя. «В битве они яростнее всех франков, – писал Ибн аль-Асир, – это ревнители веры и главные защитники латинских государств». Подобно тому как он стер с лица земли замок тамплиеров у брода Иакова, теперь Саладин хотел уничтожить своих пленников.

Имад ад-Дин сообщает, что Саладин желал «очистить землю от этих двух нечистых орденов, братья которых никогда не перестают быть враждебны и не могут быть рабами. Те и другие – худшие среди неверных». За каждого приведенного храмовника или госпитальера султан давал пятьдесят динаров. «Он приказал, чтобы всем им отрезали головы».

Приговор должны были исполнить добровольцы, набранные из числа окружавших султана людей веры: мистиков, суфиев, ученых-законников и подвижников, многие из которых никогда прежде не совершали ничего подобного. «Каждый из них попросил о милости казнить заключенного, вынул меч и закатал рукава». Солдаты Саладина и эмиры выстроились рядом, чтобы наблюдать это зрелище. А затем тамплиеры и госпитальеры были обезглавлены – один за другим. Некоторые из палачей справлялись со своей задачей быстро и чисто, и их приветствовали криками. Другие рубили тупыми лезвиями. «Некоторые не справились вовсе, и их пришлось заменить», – вспоминал Имад ад-Дин. Все это время Саладин сидел, улыбаясь, и наблюдал, как монахов-воинов режут перед ним, словно овец.

«Ни один из тамплиеров не выжил», – писал Саладин, рассказывая о победе при Хаттине. Но это было не совсем так. Несколько лет спустя в Акре объявился рыцарь-тамплиер, утверждавший, что он не только сумел скрыться с поля боя в Хаттине, но и унес с собой Истинный крест, и закопал его, вот только потом забыл, где именно. Жерар де Ридфор тоже не попал в неумелые руки суфиев. Некоторое время его держали в дамасской тюрьме, а затем вернули за огромный выкуп. До его освобождения орден возглавлял Тьерри. Когда он подсчитал все потери того лета, начиная с источников Крессона и заканчивая сражением у Рогов Хаттина, то они составили двести девяносто рыцарей: бо́льшая часть всех тамплиеров Востока. А ведь кроме них были еще тысячи других жертв, приведенных к гибели магистром, который жаждал мученичества, но оказался едва ли не единственным, кто избежал его.

Битва при Хаттине стала больше чем сокрушительным военным поражением – это была духовная катастрофа и начало конца Иерусалимского королевства. Призвав в свою армию всех, кто был способен держать в руках оружие, и бросив их в адскую мясорубку Хаттина, король Ги оставил города и крепости христианского побережья без защитников, и Саладин не преминул этим воспользоваться. Через три месяца после Хаттинского сражения его люди уже расползлись по оставшимся без правителя франкским землям, как муравьи. Один за другим были захвачены города Тивериада и Акра, Сидон и Бейрут, Хайфа и Кесария, Назарет и Вифлеем и десятки других поселений и крепостей. Лишь немногие, самые мощные внутренние замки сумели устоять. Был взят порт Иерусалима Яффа. Аскалон, с таким трудом отбитый у мусульман в 1150-х годах, пал к началу сентября, как и Дарум, и Лидда. К осени все главные твердыни Иерусалимского королевства были утрачены, за исключением Тира и самого Иерусалима. 20 сентября Саладин подступил к Святому городу, готовый завершить начатое.

К тому времени Иерусалим был уже не в состоянии выдержать осаду. Под командованием Балиана Ибелина на его защиту встали новоиспеченные рыцари, в которые в срочном порядке посвятили городских торговцев и всех юношей старше шестнадцати лет. По приказу Саладина заработали катапульты, саперы начали рыть подкоп. Все девять дней, что длилось противостояние, женщины города плакали и обрезали своим детям волосы в знак покаяния за грехи города. Наконец в одном месте городская стена рухнула. Балиан из Ибелина запросил мира, и 30 сентября город сдался при том условии, что жителей оставят в живых и дадут им сорок дней на то, чтобы собрать выкуп и заплатить его мусульманам, дабы не попасть в рабство.

Саладин вошел в Иерусалим в пятницу 2 октября, в годовщину «ночного путешествия» Мухаммеда, когда пророк перенесся вместе с ангелом Джабраилом к тому месту, где находился Купол Скалы и которое христиане называли Храмовой горой. Саладин сразу же отправил своих людей сбросить с золотого купола крест, и, как написано в письме, отправленном в Англию братом Тьерри, в течение двух дней его волоком таскали по городу, показательно побивая ногами на глазах у горожан.

Затем сарацины отправились в дом тамплиеров в мечети Аль-Акса. «Мечеть Акса была полна свиней и отбросов, – писал Имад ад-Дин, – и застроена со всех сторон домами неверных, этой проклятой расы, неправедной и преступной». Мусульмане приступили к работе, очищая мечеть, разрушая стены и дома, которые были возведены во времена тамплиеров, и омывая все здание розовой водой. 9 октября на все четыре стороны от Храмовой горы прозвучала пятничная молитва, и имам из Дамаска Ибн аль-Заки произнес проповедь, в которой похвалил труды Саладина и призвал всех мусульман продолжать священную войну с неверными.

Пятидесяти тамплиерам, изгнанным из своего дома, разрешили сопровождать и охранять христианских беженцев из Иерусалима, отправлявшихся туда, где можно еще было найти безопасное пристанище. Большинство из них устремились в графство Триполи, где прибрежный город Тир оставался последним оплотом латинян. Братья-тамплиеры разделились на авангард и арьергард по двадцать пять рыцарей и двинулись вместе с колонной горожан на север, с каждым шагом удаляясь от города Страстей Христовых, вглубь враждебной и опасной страны. Это было крушение всего, ради чего существовал орден.

Шестьдесят восемь лет прошло с тех пор, как Гуго де Пейн и его товарищи собрались в храме Гроба Господня, чтобы создать новый орден для защиты Святого города и его христианских паломников. Меньше чем за пятнадцать недель Саладин расправился с братьями ордена, бросил в заключение их магистра, захватил их крепости и святые места, которые они поклялись защищать, и превратил почти все, за что стоял орден, в прах.

Казалось, Господь оставил своих воинов.