Вполне естественно сомнение: может быть, такая совершенная свобода свойственна только святым, а нам, обычным людям, не стоит надеяться обрести ее в этой жизни?

Но если человек на что-то не надеется, он не только никогда к этому не придет, он даже на йоту не продвинется к этому. В любом деле, которым человек начинает заниматься, надежда играет ключевую роль, без нее и шага лишнего никто не сделает. Поэтому надеяться в любом случае нужно. Другой вопрос, в какой степени нам удастся освободиться…

Для человека, который связан страстями и грехами, любое ослабление той несвободы, в которой он находится, — уже радость. Снова вернусь к тому же примеру: в тюремных колониях есть разные режимы содержания — строгий режим, усиленный, есть карцер, а есть колония-поселение. Когда человек переходит из одного режима в другой, более «льготный», он, конечно, воспринимает это как большую отраду и облегчение. Когда болезнь связала человека по рукам и ногам, уложила его в постель — это одно состояние, когда же болезнь немного отпустила его, так что он может встать, приготовить какую-то пишу, чуть-чуть походить по дому, подумать, почитать, — он чувствует, что ему гораздо лучше. Все познаётся в сравнении.

То же самое и с нашими страстями. Когда мы находимся на «строгом режиме», наши страсти владеют нами безраздельно, — это одно состояние. Когда мы начинаем чувствовать некоторую свободу от страстей, хотя бы в какой-то степени, то, конечно, не можем этому не радоваться. И ради этого стоит трудиться и к этому стоит стремиться.

Я поясню мысль по поводу желаемого и должного. Человеком, который живет по страстям и для которого их исполнение на деле является основным содержанием жизни, свобода воспринимается только лишь как возможность эти страсти реализовывать. И связанным и несчастным он будет себя чувствовать, если такой возможности окажется лишен. Вот свобода и несвобода для него. Если же человек находится на несколько ступеней выше, если он живет не страстями и желаниями, а представлениями о хорошем, светлом и чистом, к которому стремится его душа, то для него несвобода — это то, что ограничивает его в этом движении к свету, чистоте, к добру. Когда же он видит, что наконец получает возможность делать то, что должно, то, чего правильно, законно требует его душа, — тогда он себя чувствует свободным. И эта свобода действительно может быть очень разносторонней и многогранной. Когда человек ощущает, что он готов говорить правду, не думая о том, каковы будут последствия, и не боясь их; когда он понимает, что может не кривить душой и совершенно не переживать, чем для него это будет чревато; когда он может отказаться от каких-то своих материальных выгод, от своей корысти и не сожалеть, не переживать об этом; когда он готов терять все то, к чему обычно люди в этом мире привязаны; когда он для того, чтобы идти к своей цели, не усомнится расстаться с престижной работой, с дорогим хорошим жильем; когда он не будет бояться упасть в глазах тех людей, которые оценивают прежде всего успешность человека и то место, которое он занимает в этом мире; когда никакие предрассудки, никакие условности, никакие стереотипы не будут иметь над ним власти; когда даже смерть не станет для него препятствием для выполнения нравственного долга, — вот эта свобода есть действительно свобода совершенная. Это та самая свобода, которую, перефразируя апостола Павла, можно назвать «безумием для мира» (см.: 1 Кор. 1, 23).