Во времена президентства Франклина Делано Рузвельта, самого долгого в американской истории, рассказывали такой анекдот. Крупный промышленник (им порядком досталось от Рузвельта) каждое утро покупает газету, смотрит на первую страницу и, не разворачивая, выбрасывает ее. Так происходит каждый день, пока продавец наконец не спрашивает: зачем он, собственно, покупает газету? “Я смотрю, нет ли некролога”. – “Так некрологи печатаются в середине газеты, а не на первой странице – это все знают!” – восклицает продавец. “Не беспокойся, сынок, – отвечает босс. – Тот, которого жду я, будет на первой”.

Точно так же почти полвека читали кубинскую прессу эмигранты, живущие в США. А 31 июля 2007 года десятки тысяч людей высыпали на улицы городов Флориды. Со слезами на глазах они передавали друг другу сообщение новостных агентств: Фидель Кастро, 47 лет бессменно правивший Кубой, впервые передал власть над компартией, Революционной армией, Государственным советом и правительством острова своему младшему брату, 76-летнему Раулю. Пока объявлено о временной передаче власти, но многие понимали, что это навсегда и старик Фидель уже не вернется на свои многочисленные посты. Интернет-казино принимало ставки на то, что Кастро появится на публике перед своим 80-летием 13 августа, в соотношении 13,5 к 1. (Представляете, сколько денег могло заработать на этом рынке ближайшее окружение Фиделя?)

Пока кубинские эмигранты радовались, а гаванские газеты, не вдаваясь в подробности, сообщали, что Фидель идет на поправку, специалисты искали ответы на животрепещущие вопросы. Политологи всего мира спорили, удастся ли братьям Кастро передать власть преемнику, а экономисты – откроет ли смерть диктатора дорогу к экономическому процветанию. В 2017 году, через десять лет, ответа на вопрос по-прежнему не было. Рауль Кастро был жив и власть еще никому не передал, а экономический рост еще не начался. Сложность в том, что неограниченная власть передается плохо. Зато смена такой власти, как правило, благо для страны и, действительно, бывает прологом к быстрому росту.

Экономисты долго не решались подступаться к чисто политическим темам. Однако оказалось, что вопросы, которые давно и успешно рассматриваются в экономической теории – об устройстве, поведении и успехах компаний, – дают ясное представление о том, чего можно ожидать от диктатора, пытающегося выбрать себе преемника, и о том, каковы будут последствия его смерти. Именно здесь политика становится похожа на экономику. Тип управления предприятием вполне можно уподобить государственному строю: акционерное общество без контролирующих акционеров – демократии, а семейную компанию в собственности у ее основателя – монархии, причем монархии абсолютной. Абсолютная монархия – очень хороший государственный строй, но только при одном условии: если абсолютный монарх обладает абсолютной квалификацией и абсолютно предан своему делу.

В случае с коммерческой компанией, которой долгое время управлял ее основатель, ситуация чем-то напоминает монархию. Успех и рост этой компании – гарантия того, что ее владелец и директор в одном лице находится на своем месте, иначе он не выжил бы в конкурентной борьбе. Но ничто не вечно, и смена руководства компании столь же неизбежна, как и смена людей, находящихся у власти в стране. Как это происходит и в абсолютной монархии, чаще всего преемник управляющего семейным предприятием – его прямой потомок и наследник. Вот только способности к управлению, к сожалению, далеко не всегда передаются по наследству.

Наследники, конечно, бывают разные. Когда умер Конрад Хилтон, основатель и президент сети отелей Hilton, оказалось, что он завещал большую часть своего богатства на благотворительные цели. Его сын, Баррон Хилтон, оспорил завещание и после девяти лет борьбы добился контроля над наследством. Главным аргументом на суде было то, что всю свою жизнь он проработал над созданием сети Hilton.

У Джанни Аньелли, основателя и владельца итальянского автомобильного концерна FIAT, возникли серьезные проблемы с преемником. Единственный сын Аньелли Эдуардо не оправдал надежд отца: он не имел ни малейшего желания заниматься бизнесом, гораздо больше увлекался мистикой и религией и в конце концов покончил с собой, прыгнув с моста. Племянник Джованни, которого прочили в наследники, умер в 33 года от рака. Когда же умер и отец Джованни, младший брат основателя, клану пришлось призвать на помощь человека со стороны. Впрочем, после некоторого перерыва главой концерна стал внук Аньелли.

Для компаний, контролируемых одной семьей, характерно назначение преемника из числа ее членов. Это кажется естественным: что может быть лучшей защитой собственности, чем непосредственное управление семейными активами? Другое дело, что среди родственников может не найтись людей, обладающих менеджерской квалификацией. Знаменитый специалист по корпоративным финансам Рэндал Морк из Университета Альберты в Канаде вместе с группой коллег изучал вопрос, насколько прибыль и капитализация “семейных предприятий” отличается от компаний, у которых нет контролирующего акционера, а также что происходит с этими показателями, когда руководство семейной компанией переходит к наследнику^[38].

Тут главная работа состоит не в сравнении показателей – это относительно просто, а в сборе данных. Даже на самых открытых рынках создать полноценную базу данных о владельцах компаний – непростая задача. Акции одной компании могут принадлежать другим компаниям, а то, в какой степени собственник компании владеет компанией, акции которой принадлежат его компании, может зависеть не только от соответствующих долей, но и от разных тонкостей в уставных документах компаний. Тем не менее данные были собраны и вывод вполне однозначен: семейные компании под руководством их основателей управляются хуже, чем аналогичные предприятия без контролирующих акционеров (и здесь тоже демократия оказывается более эффективной!), но лучше, чем такие же семейные компании, перешедшие к наследникам.

Экономисты неоднократно проверяли, как неожиданная смерть CEO влияет на показатели компании. Наиболее устойчивый результат выглядит так: если CEO был основателем компании или занимал пост руководителя очень долго, его внезапная кончина приводит к резкому росту котировок. Получается, что смерть засидевшегося в своем кресле основателя – хорошие новости для акционеров.

Точно так же смерть диктатора – хорошие новости для его подданных.

Практика семейных компаний показывает, что “удачного” наследника подыскать трудно, а опыт передачи власти преемнику в диктатурах – что это практически невозможно. В первой половине XX века это удалось турецкому лидеру Кемалю Ататюрку, во второй – вождю Северной Кореи Ким Ир Сену и сирийскому лидеру Хафезу Асаду. В начале XXI века вторая передача власти по наследству произошла в Северной Корее и Азербайджане. И все?

У Иосифа Сталина, советского лидера с середины 1920-х по 1953-й, по мнению современных историков, было несколько попыток выбрать “наследника”^[39]. Разговоры о преемнике впервые пошли в 1946 году – их, по воспоминаниям окружения, поддерживал сам вождь. Точнее, речь шла о двух кандидатах. Алексей Кузнецов, бывший первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), стал секретарем ЦК – заместителем Сталина и, что не менее важно, партийным куратором министерств госбезопасности и внутренних дел. А председатель Госплана, центрального экономического органа государственной власти, Николай Вознесенский стал первым заместителем Сталина в Совете министров.

Два года спустя расклад стремительно изменился: от сердечного приступа умер политический патрон Кузнецова и Вознесенского, “человек номер два” в советском правительстве Андрей Жданов. На первые роли выдвинулись Георгий Маленков и Лаврентий Берия, а первые “преемники” были арестованы и убиты. В октябре 1952 года за считаные месяцы до смерти Сталин успел перетасовать “ближний круг”: в верховный орган партии попало совсем юное поколение политиков, среди которых были Михаил Суслов, Дмитрий Устинов и Леонид Брежнев, а старую гвардию попытался отстранить. Но, как это нередко бывает с единоличными правителями, не успел.

За день до смерти Сталина – тиран умирал на даче в Кунцеве, а соратники уже вовсю делили власть в Кремле – “старикам”, которые были у вершины власти уже двадцать лет (Молотову, Кагановичу и Микояну), удалось вернуть себе былое положение. Впрочем, самый большой успех выпал 5 марта 1953 года на долю второго поколения преемников – Маленкова и Берии. Первый стал премьер-министром, заняв тот пост, который занимал прежде Сталин, а второй возглавил силовое суперведомство, объединившее министерства госбезопасности и внутренних дел.

Сталинские магнаты договорились о коллективном руководстве, но договоренность просуществовала недолго. Через четыре месяца после дележа портфелей был арестован, снят со своих постов и впоследствии расстрелян Берия, через два года сняли с должности премьера Маленкова, в июне 1957-го потеряли свои позиции Молотов и Каганович, а в 1958-м, после отставки следующего премьера Николая Булганина, единоличным лидером стал Никита Хрущев.

Удивительно, что экономика страны развивалась в годы обострения политической конкуренции за пост первого лица гораздо быстрее, чем при сталинской послевоенной “стабильности”. Помогли цели, сформулированные и озвученные главой правительства Маленковым, – развитие легкой промышленности и облегчение жизни колхозников, но дело было не только в этом. Ожесточенная борьба за власть на самом верху дала возможность миллионам людей вздохнуть спокойнее, освободив от некомпетентного и жестокого контроля сталинской эпохи. После того как Хрущев в конце концов консолидировал власть, тяжелая промышленность вернула утраченную было любовь руководства, и рост снова начал замедляться.

Пятнадцать лет спустя операция “Преемник” провалилась и в Китае. Наследовать “Великому кормчему” Мао должен был генерал Линь Бяо, министр обороны и член Политбюро. Это было прямо написано в уставе Компартии Китая, одобренном на съезде в 1969 году. А всего через четыре года, в 1973 году, Линь Бяо, согласно официальной версии, предпринял неудачную попытку покушения на Мао и погиб вместе с семьей при попытке сбежать из страны. Что произошло на самом деле, неизвестно: то ли генерал готовил переворот, торопясь захватить власть, то ли его конкуренты убедили Мао, что выбранный преемник плох. Но тезис о том, что диктаторскую власть трудно “передать”, история Мао и его официального преемника иллюстрирует очень хорошо.

Почти полная невозможность полноценного “престолонаследия” – свойство не только коммунистических режимов. У генералиссимуса Франсиско Франко, который правил Испанией почти сорок лет, тоже был преемник – его давний соратник генерал Луис Карреро Бланко. В 1973 году Бланко сменил постаревшего диктатора на посту премьер-министра. Однако через шесть месяцев его убили террористы, и Франко остался без преемника. После его смерти страну возглавили Хуан Карлос, принц из давно свергнутой королевской династии, и премьер-технократ. Новый король очень быстро предал все, что было дорого покойному диктатору: ввел свободные выборы и поставил армию под гражданский контроль.

Когда через несколько лет франкисты, поклонники “жесткой руки”, попытались совершить военный переворот и отменить результаты выборов, которые передали власть в руки еще недавно нелегальной оппозиции (партии бывших диктаторов, как правило, плохо выступают на выборах после падения диктатуры), король твердо встал на защиту демократии.

Полноценную формулу успешной современной диктатуры пока вывести не удается. “Проблема преемника” остается. Однако накопленный опыт позволяет сделать кое-какие выводы^[40]. Один из существенных ингредиентов – институт регулярной передачи власти. В Мексике на протяжении пятидесяти лет существовала однопартийная система, при которой уходящий президент имел широкие возможности по выбору преемника после окончания шестилетнего срока, но не имел никаких шансов остаться у власти сам. В Китае бурные события после смерти председателя Мао в 1976 году привели к власти Дэн Сяопина, который предпочел установить неформальные, но жесткие ограничения для тех, кто занимает ключевые государственные посты, и сам подал пример, постепенно освободив все должности, которые занимал.

Правда, и у Дэна была неудача с преемником. Помните Чжао (о нем шла речь в предыдущей главе), которым Дэну пришлось пожертвовать, чтобы самому остаться у власти? Чжао Цзыян, уже ставший премьером и первым секретарем компартии, оказался не на той стороне баррикад на площади Тяньаньмэнь, где в 1989 году правительственные танки давили студентов, требовавших демократизации. Чжао выступал против применения силы, но оказался в меньшинстве. После некоторых колебаний Дэн был вынужден поддержать тех членов Политбюро, которые выступали за жесткий курс по отношению к студентам, а преемнику пришлось отправиться под домашний арест до конца своих дней. Впрочем, эти потрясения не нарушили базовых принципов, на которых строится нынешний китайский режим. Говорят, что Цзян Цзэминь, занявший посты Дэна и Чжао, не хотел уходить в отставку в начале XXI века и освобождать дорогу новому поколению, но запущенный Дэном механизм преемственности оказался сильнее.

А Фидель Кастро побил множество рекордов для политических деятелей: в Книгу рекордов Гиннесса вписана его самая длинная речь в истории ООН, да и срок его правления был одним из самых длинных в новейшей истории, но ему не удалось построить устойчивую диктатуру с эффективным механизмом преемственности. Это хорошо видно по тому, что власть была передана стареющему и никогда не отличавшемуся особыми способностями младшему брату. Впрочем, главный показатель “неуспеха” – один из самых низких в мире темпов экономического развития. Трудно поверить, но в начале XXI века кубинцы жили так же плохо, как за сорок лет до этого, до революции. Опыт корпоративного сектора показывает, что падение режима братьев Кастро могло бы оказать положительное влияние на экономику. Изучение последствий смертей диктаторов это полностью подтверждает.

Гарвардские экономисты Бен Джонс и Бен Олкен попробовали оценить, насколько сильно изменяются темпы экономического роста после смерти лидера страны^[41]. Оказывается, довольно сильно, если речь идет о диктатурах, где власть лидера не ограничена политическими партиями, средствами массовой информации или какими-то институтами. А в демократиях лидеры не играют практически никакой роли – их смерть не сказывается даже на уровне инфляции (смерть диктаторов сказывается, и очень существенно).

Джонс и Олкен смотрят только на те смерти, которые были вызваны естественными причинами, например сердечным приступом, или произошли в результате несчастного случая. Почему нельзя включать в анализ убийства или насильственное отстранение от власти? Мы уже говорили о том, что сложность с анализом причинно-следственных связей возникает из-за того, что и покушения, и попытки переворота могут быть напрямую связаны с экономической ситуацией в стране. То есть рост начался после убийства диктатора не потому, что он умер, а, наоборот, он был убит из-за того, что препятствовал экономическому росту. Та же логика может действовать и в случае бескровной смены власти. Зависимость между экономическими спадами и вероятностью военного переворота – хорошо известный факт^[42]. То, что Джонс и Олкен рассматривают только те смерти, которые не связаны напрямую с экономической ситуацией, позволяет им получить оценку роли личности в истории.

Помимо анализа большого массива данных за последние полвека Джонс и Олкен приводят примеры резких ускорений, которые следовали за смертями отдельных деятелей. Например, в период правления Мао средние темпы роста были около 2 % в год, а средние темпы роста с момента его смерти – почти в три раза выше – 5,9 %! Средние темпы роста за 11 лет коммунистического правления Саморы Машела в Мозамбике составили 7,7 % (это не опечатка: каждый год благосостояние мозамбикцев значительно ухудшалось), а после его смерти рост стал положительным. Смерть иранского лидера аятоллы Хомейни прекрасно видна на графике экономического роста Ирана: годы стагнации сменились годами быстрого развития.

В работе не обсуждаются специально последствия смерти Сталина для экономического роста – возможно, они показались авторам не столь красноречивыми, как в случаях Мао или Хомейни. Тем не менее они были существенными. По оценке историка экономики Ангуса Мэдиссона, в 1950–1953 годах ВВП на душу населения рос меньше чем на 2 % в год, а в следующую трехлетку средний рост был в 3 раза выше (6 %). И это при том, что, как мы уже обсуждали в предыдущей главе, руководство страны претерпевало кардинальные изменения чуть ли не каждые полгода!