Глава IX
Эрик устал. Устал от советов, заседаний, совещаний, пресс-конференций.
Надоела лающая, воркующая, шелестящая речь иностранцев, осточертела большая дионная люстра во Дворце науки. Ее методичное покачивание нагоняло на Эрика центробежную дремоту: все вокруг раскручивалось быстрей и быстрей, пока не уносилось прочь, и Эрик оставался один в пустом темном зале. В такие минуты только гулкий бас Ермолова мог извлечь его из сонного оцепенения.
И все же они приняли, наконец, решение. Пожалуй, они сделали все, что могли. Но именно это, по мнению Эрика, было плохо. Они изложили свое решение на трех печатных листах и постарались ничего не упустить. Главный вывод был: отыскать путь к ликвидации биотозы. Правда, делать это рекомендовалось лишь после предварительного исследования свойств и особенностей удивительного полимера, но так или иначе биотоза была признана объективно вредной. В специальную международную комиссию вошло около тысячи биологов, химиков, физиков, философов. Эта армия с трудом понимавших друг друга людей должна была подробно изучить биотозу и все возможные социальные, экономические и психические аспекты ее существования.
Эрик только головой покачал, когда впервые увидел комиссию в полном составе. Зал был наполнен старыми и молодыми, лысыми и кудрявыми, черными, белыми и коричневыми людьми. «Большому кораблю — большое плаванье, — подумал Эрик, — правда, тихим ходом…» Эта мысль не выходила у него из головы во время затянувшихся выступлений по различным мелким организационным вопросам. Когда очередь говорить дошла до него, Эрик сказал:
— Мы потеряли слишком много времени на оценку ситуации. Боюсь, что это необратимо. Биотоза развивается, и темпы ее развития не имеют прецедента. Она растет, увеличивается в объеме, совершенствуется. Процесс ее развития не прекращается ни на минуту. Статистические данные показывают, что расстояние, на котором реализуются ЭВН, уменьшается, а сила ЭВН возрастает. Это значит, что излучатель, в данном случае биотоза, все точнее и сильнее возвращает сигналы, полученные от людей. Развитие биотозы, как показал опыт, идет скачками. Каков будет следующий скачок, трудно представить, он может быть самым неожиданным. Поэтому мы должны постараться возможно быстрее провести намеченные исследования. Мы должны либо найти способ изолировать биотозу, либо применить обычные… средства ликвидации.
Речь Эрика, казалось, произвела определенное впечатление. Но затем последовало тридцать выступлений, в которых поддерживалось его предложение ускорить исследование, и он решил сбежать от этой говорильни.
Он жил возле бассейна. Из распахнутого окна была видна тонкая пленка, натянутая на алюминиевые штоки. Сквозь нее просвечивали зеленая морская вода, белые камни искусственного пляжа, загорелые тела купающихся. По утрам Эрик усаживался на подоконник и усиленно тер электромассажной щеткой свое распухшее колено. Кожа на сгибе ноги отливала багряным румянцем. Видеофон был давно отключен от сети, и можно было не торопясь предаться приятной операции массажа. Ласково-успокаивающе пофыркивал моторчик: «Дж-дж-дж…» На уровне окна пролетали пестрые автолеты, за их стеклами мелькали веселые загорелые лица. Мальчишка внизу бросил камешек в открытое окно первого этажа и прятался теперь в чахлом скверике от гнева полной раскрасневшейся женщины.
Жизнь шла обычной чередой. Казалось, что никто и не думает о биотозе. Даже он последнее время думал о ней реже. Биотоза стала чужой, она была раздета, и ее наготу созерцали тысячи посторонних глаз. Не то чтобы Эрик был тщеславен и ревнив, но почему-то ему было неприятно думать о биотозе. Словно биополимер в чем-то не оправдал возложенных на него надежд, провалился на каком-то очень ответственном экзамене.
Иногда Эрик заходил к отцу Сергея. После исчезновения сына Арефьев-старший не очень изменился, только немного потускнел. Они молчали, пили кофе, курили. Иногда Эрик рассказывал о работе комиссии, о биотозе. Арефьев-старший курил трубку, покачивал головой, и было непонятно, согласен ли он с тем, что говорит Эрик, или, наоборот, осуждает.
Эрика вызвал к себе Ермолов.
— Комиссия готова к вылету в Хокай-Рох, — сказал он.
Эрик кивнул.
— Вы поедете с первой партией.
— Хорошо.
В радостном настроении он вернулся домой. От тоскливых состояний и раздумий не осталось и следа.
Он приехал в аэропорт рано. День был холодным и серым. Пластиковые плащи членов комиссии отливали серебром и чернью. Но настроение у Эрика было отличное. Резкий сырой воздух казался ему бодрящим напитком, спутники — милыми славными ребятами.
Ермолов, провожавший и напутствовавший ученых, нахмурился, заметив возбуждение Эрика, и сказал:
— Только не зарываться. Не будьте легкомысленны.
Распрощались они сердечно. Автолеты поднялись в воздух…
Хокай-Рох напоминал укрепленный район времен последней мировой войны. Эрик громко расхохотался, когда увидел окруживший биотозу глубокий бетонированный ров, проволочные заграждения, радарные установки, походившие на аэропланы первых лет авиации.
— У вас специализированное воображение, — сказал он коменданту этого лагеря Хохрину. — Неужели вы думаете, что биотоза может куда-нибудь сбежать?
— Чтобы предотвратить возможную агрессию… — пролепетал смущенный толстячок.
Он был когда-то директором одного крупного зоопарка. Для Эрика навсегда осталось тайной, как такому человеку поручили организацию обеспечения первых научных исследований биотозы. Возможно, у кого-то деятельность биотозы ассоциировалась с поведением диких медведей. Но нельзя же основывать административную деятельность на таких шатких логических связях!
Первая партия исследователей состояла из ста двадцати ученых. Из них человек пятнадцать Эрик знал по имени, человек двадцать — в лицо, с остальными был не знаком и никогда ничего о них не слышал. Но его знали все, и это до некоторой степени облегчило положение.
— Где все они разместятся? — спросил он у Заозерского, молодого известного биохимика, назначенного руководителем первой партии.
— О, не беспокойся! Все подготовлено. Смотри, — он указал на строения, разместившиеся у подножья биотозы. Эрик не узнал биостанции, на которой они с Сергеем пережили столько волнующих минут. Здание было достроено и ввысь и вширь. Теперь это был целый институт. Во дворе громоздилось множество легких построек, увенчанных антеннами и трубами вентиляционных установок. Заглянув в окно такого строения, Эрик обнаружил там лаборанток в белых халатах, микроскопы и рентгеноаппараты. Эмалированные и хромированные доспехи науки салютовали своему полководцу. Эрик с осуждением поджал губы, но ничего не сказал.
Приезжие побросали элегантные чемоданы, саквояжи и ящики с оборудованием и бросились к биотозе. Эрик с Заозерским немного отстали и медленно пошли вдоль рва. Эрик шел, смотрел и думал, что биотоза, пожалуй, мало изменилась с момента их последнего свидания.
Разве что запах стал чуть резче. Что это за газ? Интересно, догадались ли они исследовать его состав?
— Душа Мира… — донеслось до него, — великолепно…
Эрик с удивлением посмотрел на Заозерского. У того влажно блестели глаза, бледное лицо выражало неподдельное восхищение.
Биотоза была действительно прекрасна. Великолепный гигантский цветок лежал на земле, раскрыв упругие лепестки навстречу небу. Он горел холодным мерцающим огнем. И этот огонь был живым.
«Они все полюбили биотозу, — подумал Эрик. — Они все ее полюбят. Ведь она так хороша. Но… как сказал этот толстяк, директор зоопарка, мы все живем здесь как на вулкане».
Он внимательно всмотрелся в биотозу и внезапно понял, в чем она изменилась. Его опасения были не напрасны. Биотоза не только выросла. Она изменилась качественно. Исчезли рыхлые неопределенные комковатые участки, затянулись темные провалы на ее склонах. Очертания Души Мира приобрели предельно четкую форму цветка. В ней не осталось ничего лишнего, казалось, наступил момент полной гармонии содержания и формы.
После осмотра биотозы ученые возвращались притихшие и смущенные. Всем ясно стало, что действовать нужно осторожно и обдуманно. Очень осторожно.
— Этот комендант не такой тюфяк, как нам показалось с первого взгляда, — сказал Заозерский, рассматривая протоколы наблюдений. — Он не сделал ни одной глупости по отношению к биотозе. А это уже умно.
— Так что же получается, все эти рогатки и барьеры сделаны им для защиты биотозы от людей, а не наоборот? — спросил Эрик.
— Точно. Он охраняет биотозу от птиц и грызунов, от насекомых и паразитов. В засушливые времена он даже… поливал ее.
— Вот как? Кто же его надоумил?
— Собственная инициатива; впрочем, лучше спросить его самого.
Заозерский соединился с комендантом.
— Петр Михайлович, кто вам посоветовал поливать биотозу?
— Да знаете, так как-то спокойнее, а то, когда она на солнце сохла, больно на душе муторно становилось. А так и ей свежо, и людям легче.
— Понятно. Благодарю вас.
Эрик и Заозерский переглянулись. Эрик улыбнулся, а биохимик только вздохнул.
— Ладно, посмотрим, что здесь наука наработала.
В течение пяти часов партия Заозерского обрабатывала данные, полученные небольшой группой ученых, поселившихся на Хокай-Рох еще до приезда первой партии. Ими руководил советский биофизик Туторский. Они успели собрать огромный материал по исследованиям свойств биотозы. Но их работа проходила как бы вокруг чего-то главного. Может быть, потому, что комендант не разрешил поставить ни одного прямого опыта на полимере. Он свято соблюдал семнадцатый параграф временной инструкции по обращению с биополимером, в котором категорически запрещалась постановка экспериментов. Причем самое удивительное заключалось в том, что, когда Эрик просмотрел инструкцию, такого параграфа там не оказалось.
— Туторский значительно облегчил нашу задачу. Нам не нужно проводить кучу нудных экспериментов. Завтра установим приборы и сразу приступим к основному, — сказал Заозерский.
Благодаря работе группы Туторского им не пришлось изучать динамику изменения объема, фотографировать флуктуации свечения биотозы или определять интенсивность газообмена. Заозерский смог сразу же приступить к исследованиям биопотенциалов, возникающих в полимере. Опыт был простым. Восемь серебряных пластин с припаянными проводниками накладывались на разные участки биотозы. Для более плотного контакта на каждую пластину помещался небольшой груз. Эрик, устанавливавший электроды, немного волновался. Но все сошло отлично.
Вся измерительная аппаратура была установлена за бетонированным рвом. Эрик сильно устал, ползая по скользким лепесткам биотозы.
Отирая лоб, он сказал Заозерскому:
— Страшная это штука, биотоза!
— Почему? — удивился Заозерский.
— Так. Страшная…
Они помолчали. Каждый о своем. Однако раздумывать было некогда. Эксперимент показал, что биотоза живет интенсивной электрической жизнью. Величина токов для материалов подобной структуры оказалась необычайно большой.
— В живой материи не может быть таких токов, — сказал биофизик Суренога, разглядывая снятые с потенциометров кривые.
— Такое впечатление, будто в ней проложены медные провода и по ним пропускается ток, — добавил кто-то из присутствующих.
Феномен аномальных биотоков заинтересовал ученых, и они углубились в его детальное изучение. Хохрин ходил вокруг биотозы, следуя за очередным исследователем, закреплявшим серебряные пластинки на поверхности полимера.
— Ради бога полегче! — кричал он снизу и морщился, словно электроды касались его обнаженного сердца. — Эй, вы, товарищ, мистер, господин! Не нажимайте так сильно!
Эрик углубился в обработку данных. Картина была интересной, но непонятной. Заозерского интересовал вопрос, как можно связать биотоки Души Мира с «эффектом взаимонаводки». Несмотря на большой статистический материал, эта связь оставалась неразгаданной, если она вообще существовала.
— В чем дело? — спросил у Эрика Заозерский. Они стояли на террасе и наблюдали, как итальянцы играли в пинг-понг. Самым резвым оказался шестидесятилетний профессор Терма. Он вел двенадцатую партию без поражений.
— Нужно решаться, — ответил Эрик. — Сначала анализ, потом синтез. Биотозу нужно анализировать. Ее нужно резать. Только поняв структуру этого полимера, можно надеяться, что мы поймем его функции. Все остальное — пустая возня.
— Но ведь уже была попытка? И кажется, неудачная?
— Да, попытка была. Но… там были особые обстоятельства. Арефьев мог в конце концов ошибиться.
— Это, наверное, очень опасно, — заметил Заозерский.
— Я тоже это чувствую, но никак не могу понять почему. В конце концов чем это может повредить нам, людям?
Вопрос остался без ответа. Заозерский молчал.
— Чем это может повредить всем людям и нам в том числе? — говорил на вечернем совещании Норка Дерди, венгерский химик и философ. — Мы должны попробовать. Если биотоза ставит эксперименты над людьми, почему человек не может ответить ей тем же? Имеем мы право на эксперимент или нет?
— Дело не в праве, — возразил Заозерский. — Речь идет о возможных последствиях активного воздействия на биотозу. Разве мы знаем, с чем имеем дело?
— Заколдованный круг! Для того чтобы узнать биотозу, нужно ее анализировать. Но, для того чтобы анализировать, нужно знать, что такое биотоза! — рассмеялся Суренога. Разгорелся спор. Эрику вспомнились бесконечные дебаты во Дворце науки.
— Завтра мы попытаемся взять пробу, — внезапно сказал он.
Это было неожиданно для него самого. Но авторитет создателя Души Мира был для всех непререкаем. Заозерский с интересом посмотрел на Эрдмана.
— Этот опыт имеет два аспекта, — сказал Эрик. — Во-первых, чисто научный. Нужно знать, что представляет собой сейчас биотоза. Во-вторых, социальный. В этом случае речь идет о пресловутой самостоятельности биотозы. Действительно ли она способна на самооборону, сопряженную с опасностью для людей, или она, попросту говоря, всего лишь медуза, функции которой связаны с гоносферой. Мы должны проверить.
Категорическое заявление Эрика вызвало сначала недоумение, а затем бурную дискуссию. Но Эрик знал, что его слово сняло ответственность со всех присутствующих ученых, в том числе и с руководителя партии Заозерского…
Под утро, задолго до рассвета, Заозерский зашел в комнату Эрика. Молодой ученый сидел перед раскрытым окном и смотрел на светящуюся громаду биотозы. Одеяло на постели Эрдмана было нетронуто.
— Волнуешься? — спросил Заозерский.
— Нет, — спокойно сказал Эрик. — Вспоминаю. Оказалось, есть что вспомнить…
Запах дыма сигареты Эрика смешивался со свежим воздухом утра, плывущего в окно.
— А что Арефьев? Его так и не нашли? — неожиданно спросил Заозерский.
— Нет.
— А в чем там дело? Я ведь знаю только по слухам о ваших… злоключениях.
Эрик молчал. Было видно, что ему трудно говорить.
— Не подумай, что я любопытствую… — заметил Заозерский.
— Я не думаю, — быстро прервал его Эрик. — Просто так вышло. Сережа… он был очень неровный. Очень сильный и очень слабый. В той ситуации, в которой он оказался, удары пришлись по его слабым местам.
Эрик помолчал, потом тихо заметил:
— Мне иногда его здорово не хватает. Хотя в последнее время мы сильно не ладили, но он…
Эрик не досказал, Заозерский вежливо помолчал.
— Так как же наш сегодняшний эксперимент? — бодрым голосом сказал Заозерский. — Может, отложим?
Эрик посмотрел на него.
— Нет, — сказал он, подумав. — Надо действовать. Все равно этот эксперимент неизбежен.
Надо действовать!
…Операцию должен был произвести робот АИ-27. Маленький легкий автомат напоминал школьный ранец, помещенный на узкие металлические гусеницы. Ученые у пульта управления, установленного прямо в поле, со смешанным чувством тревоги и надежды наблюдали за движениями робота. Когда-он тронулся, Эрик поднял руку, словно хотел остановить машину, и тут же смущенно опустил ее. Оператор, передававший команду, с удивлением посмотрел на Эрдмана и отвернулся.
Машина легко катилась по пыльной дороге, поблескивая хромированными суставами металлических рук. Тусклое солнце лоснилось на ее оранжевом колпаке. «В Москве сейчас уже глубокая осень, — неожиданно подумал Эрик, — листопад. А здесь лето в разгаре».
Он оглянулся по сторонам, словно боясь, что кто-нибудь услышит его мысли. Но все молча наблюдали за движением робота. Здесь собралась почти вся партия, прилетевшая из Москвы, да еще кое-кто из обслуживающего персонала.
— Лезет, чертяка! — пробормотал Хохрин.
Автомат вскарабкался на биотозу и легко заковылял по затейливым узорам полимера. Машина добиралась до участка, намеченного программой. Для проверки было выбрано место с самой высокой интенсивностью биотоков.
«А где же Кармин? Где доктор? — вдруг подумал Эрик. — Ах да, он должен прибыть со второй партией, вместе с Ермоловым».
— Даю команду, — глухо сказал оператор и надавил клавиш. И тотчас упал со своего круглого сиденья.
Эрик сначала услышал крик, затем ощутил боль. Но перед тем как пришла боль, была доля секунды, миг, в течение которого он успел увидеть, как падали и бежали стоявшие рядом с ним люди. Искаженные лица, развевающиеся белые халаты, искривленные в судороге тела застыли, повисли в воздухе в странных, причудливых позах. Вот Терма рвет на себе воротник, вот Заозерский, широко раскрыв рот, кричит пронзительно и тонко. Хохрин крупными заячьими прыжками унесся в степь.
Затем нахлынула боль. Эрик упал, потом встал, снова упал. Теперь он уже никого не видел. Когда он дополз до пульта, в глазах его была мгла, которая дробилась на тысячи солнечных брызг. Некоторое время Эрик не мог найти нужный клавиш. Он ударил сразу по всем кнопкам. Робот должен был взорваться, но Эрик уже не слышал, как это произошло.
Он был без сознания не больше двух минут. Еще не успела осесть пыль, поднятая ногами бежавших. Робота на биотозе не было. Эрик встал, опираясь на металлические поручни пульта. Кто-то стонал. Эрик увидел, как, кряхтя и охая, поднимается оператор. Из степи возвращались ученые, усталые и грязные. Двое несли на руках тело старого итальянца.
— Терма умер, — печально сказал Хохрин.
Эрик велел положить профессора на землю. Послушал сердце — оно не билось.
Один за другим ученые уходили на станцию. Никто ничего не говорил. Приехали рабочие и увезли пульт на низкой широкой платформе. Эрик рассеянно смотрел вслед машине. Он чувствовал себя неплохо, совсем хорошо, в его теле не осталось и следа недавней мучительной боли. Он думал о том, что ему пора ехать. Четкое и ясное желание уехать всецело завладело им. Он с удивлением оглянулся по сторонам. Что он здесь делает? Ведь он подводит коллектив отличных людей. Им так нужен биохимик! Ему нужно немедленно ехать. Он заторопился на станцию, на ходу снимая с себя халат.
На станции царило оживление. Научные работники, лаборанты, механики и рабочие с озабоченным видом сновали по двору, готовясь в дорогу. В вестибюле станции громоздились чемоданы и саквояжи всевозможных окрасок. Откуда-то появились совершенно незнакомые люди и, уложив тело профессора Термы в цинковый гроб, увезли его с собой. Соотечественники профессора проводили товарища до автолетной стоянки и, вернувшись, с удвоенной энергией стали собирать свои вещи.
Эрик уже кончил укладываться, когда пришел Заозерский. Он долго наблюдал за торопливыми и точными движениями Эрика и молчал.
— Я остаюсь, — внезапно сказал Заозерский.
— Здесь?
— Да.
Эрик молча запер чемодан и затянул ремни.
— Ну, счастливо, — сказал он, пожимая руку Заозерскому.
— Я рад был познакомиться, — сказал тот.
Когда Эрик выходил, Заозерский окликнул его:
— Послушай!
Эрик вернулся.
— А ты бы не хотел…
— Остаться с тобой?
— Ну да, — Заозерский поморщился и погладил горло рукой, точно что-то мешало ему дышать.
Эрик улыбнулся.
— Ты шутишь? Меня же ждут!
Заозерский рассмеялся.
— Ну да, конечно. Поезжай. Я пошутил.
Машин не хватало, и на автолетной стоянке образовалась толпа. Люди курили, смеялись, болтали. Когда подлетел очередной автобус, никто не тронулся с места. Машина пришвартовала к стойке, двери распахнулись, и водитель сказал:
— Пожалуйста, садитесь.
Тогда из толпы вышла группа людей и не торопясь двинулась к трапу. Эрик посторонился, пропуская их. Он знал, что им надо возможно быстрее уехать из Хокай-Рох. Их ждали еще сильнее, чем его.
— Следующий — через двадцать минут, — сказал рядом молодой веселый голос. Это был Суренога.
— Вам далеко? — спросил Эрик.
— Домой, в Бухарест.
Когда подошел следующий автолет и Эрик садился в него, кто-то внезапно сказал, указывая на горизонт:
— Смотрите, что это?
Громада Души Мира лежала на земле в лучах вечернего солнца тяжелым черным облаком.
— Как что? — удивился Эрик. — Биотоза!
После приезда в Москву Эрик, не заезжая на старую квартиру, отправился в Кунцево. Он шагал по широкой оживленной магистрали, ярко освещенной лампами солнечного света. Проспект назывался Лунным и вел к Москве-реке. Не доходя до широких мраморных ступеней, спускавшихся к набережной, Эрик повернул к высокому зданию, спрятанному в глубине темного двора. Огромные окна на всех этажах здания наливались ровным молочным светом.
Эрик оставил свой чемодан в вестибюле и поднялся на третий этаж. В большой светлой комнате его уже ждали люди в белых халатах. Молодая женщина провела его в комнату, сверкавшую снежной белизной умывальников, зеркалами и никелированными кранами. Эрик довольно долго мыл руки, потом смазал их йодом. Когда он был готов, его одели в костюм, в котором незащищенными остались только глаза, и повели по длинному коридору.
— Это больной? — спросил Эрик, указывая на продолговатый предмет, накрытый простынями.
— Да.
Через пятнадцать минут Эрик сделал экспресс-анализ опухоли. Она оказалась доброкачественной. Эрик вышел из операционной. Хирург начал сращивать рассеченную ткань.
Эрик шатался от усталости, и ему не хватило сил отбиться от какой-то женщины, которая набросилась на него в вестибюле. Она лепетала слова благодарности, по щекам ее текли слезы. Эрик сел в кресло и с удивлением посмотрел на нее.
— Зачем вы все это говорите? Я выполняю свой долг, да и, кроме того, не я ведь делал операцию.
Женщина подошла и сказала:
— Мне хотелось, чтобы вам было приятно. Но…
Она как-то потускнела и забилась куда-то в угол.
Эрика отвезли на отведенную ему квартиру. Ему очень хотелось спать, и сквозь сладкую дремоту он видел, как рождается прозрачный осенний день. Люди озабоченно торопились к своим машинам. Эрик провожал глазами яркие пятна их одежды, он видел голубой блеск луж и слышал веселый свист обгонявших машин. Он слышал дыхание своего провожатого, и чувство покоя, глубокого удовлетворения охватило его. Скорее даже, это походило на уверенное ожидание радости.
Квартира Эрика была небольшой и удобной. Эрик почти мгновенно заснул на огромной постели.
С этого дня жизнь Эрика потекла удивительно равномерно и однообразно. Но он, казалось, не замечал, что ему должно быть скучно. Каждый день он ходил на работу. Присутствовал при операциях, анализировал препараты и с каждым днем делал это все лучше и лучше. Дома вечерами он много работал над книгами по медицине и многому научился, встречался со многими людьми, занимался спортом, ходил в театры. Родителям своим, жившим в Одессе, он регулярно отправлял магнитофонные телеписьма. От них приходили спокойные назидательные ответы. Ему доставляло большое удовольствие, вставив магнитную пленку с телеинформацией в аппарат, смотреть на лица отца и матери, слышать их голоса. Старики, как всегда, были чем-то обеспокоены и хотели оградить любимого сына от всяких действительных и мнимых невзгод. Эрик стремился утешить их, подробно рассказывая о своей работе, о диссертации, которую начал писать. Успехи Эрика на работе были значительны. Он разработал новые оригинальные методы диагностики и чувствовал, что каждая победа пролагает путь к другим, еще более блистательным.
Как-то произошло событие, которое на время всколыхнуло его будничное спокойствие. Однажды ночью, перед самым рассветом, он вскочил с постели в страшном возбуждении. Быстро оделся и выбежал на улицу. Неделю назад выпал первый снег, но было тепло, снег подтаял. В темноте на сером фоне сияли черные раны луж. Дул сильный влажный ветер. Огни солнечного света, притушенные на ночь, горели неверным тусклым светом. Где-то над крышами высоких домов неслись рваные дымные облака, напоминавшие грязные тряпки.
По улице бежали люди. Их было много, этих молчаливых черных фигур, кое-как одетых, но они не толкались, не мешали друг другу. Они спешили деловито и целеустремленно. Человеческая толпа быстро скатывалась вниз по мраморным ступеням.
Эрик увидел багровый отсвет. На набережной горело большое многоэтажное здание. Эрик знал эту образцовую школу-интернат. Вскрикнув, он бросился бежать к школе.
— Меня не удивляет, что мы спасли детей, — говорил Эрик на другой день кому-то из соседей. Он пристально рассматривал свои изодранные в клочья домашние туфли. — Но… почему я не простудился, а? Девять часов с мокрыми голыми ногами…
— Нервное возбуждение. На войне не бывает насморка.
— Так-то оно так, — протянул Эрик, — но хотя бы легкая ангина должна быть, а?
До этого случая ему часто хотелось уйти в серый зимний парк и долго бродить по холодным и мокрым аллеям. Может быть, он сидел бы на набережной и смотрел, как спит свинцовая Москва-река, закованная в красный гранит. Может быть, он стоял бы на новом мосту, и электробусы, проезжавшие мимо, дышали б на него горячо и торопливо. Может…
Но теперь ему захотелось ощущения резкого и неожиданного. Вид бланков экспертизы, почерк главврача вызывали в нем смятение. В нем возникло ощущение смутное, как сон, зыбкое, неустойчивое, неверное. Зубная боль сердца, она накатывала волнами и уходила, оставляя сожаление и ожидание нового приступа.
Эрик торопливо вышел из больницы. На улице автопогрузчики собирали снег. Грязный асфальт, похожий на растерзанную шкуру леопарда, блистал тысячами бриллиантовых блесток. В солнечных лучах красным фонарем горел чудом уцелевший дубовый лист. Эрик слышал, как в хаосе звуков проскакивает знакомая мелодия. Просвистели один за другим три автолета. Не то! Кто-то похвалил погоду и щелкнул замком, складывая сферический зонтик. Не то! На углу проспекта Чернышева стояли корзины с яблоками. Они пахли тонко, неуловимо, влекуще. Но и это было не то!
То была мелодия, безнадежно потерянная в рокоте и запахах толпы, в шуме города, в блеске неба…
Внезапно Эрик увидел дверь. Вернее, здание, а в ней дверь. Она помещалась как раз между Большим универсальным магазином и стоянкой прогулочных автолетов. Здания эти были блестящие и современные, а дверь — старая и невзрачная, безнадежно отсталая дверь. Вдобавок ко всему над ней висела надпись, сделанная масляной краской и покрытая стеклом. Это было уж совсем смешно и трогательно. Короткая незатейливая надпись «Кафе „Сардинка“». Эрик толкнул дверь и вошел. Несколько шагов по ступенькам вниз, и через узенький проход он попал в большое полутемное помещение. На забранных решетками окнах неподвижно повисли длинные тонкие шторы с рисованными от руки рыбами, креветками, морскими звездами. Эрик присел за столик и осмотрелся вокруг. Зал был оформлен в виде грота на морском дне. По стенам ползали лангусты, у ног колыхались водоросли, в которых плутала мелкая морская живность. На выходе из грота расплывалось зеленоватое сияние — там, как призрак, застыл буфет, похожий на потонувший корабль, обросший ракушками, затянутый илом. Из угла комнаты послышалась прозрачная стеклянная музыка. Ломались хрупкие сосульки, дробился свет в гранях белого кристалла. Эрик был один в этом странном помещении, и ему стало немного жутко.
Он привстал со стула.
— Не уходите, я сейчас, — раздался негромкий голос.
Над входом вспыхнул свет, и рисованный осьминог зашевелился. Маленький человечек, белый, седой, с сероватой кожей лица, подплыл к Эрику.
— Что вам угодно заказать?
Тон человечка был нежный и умиленный. Что-то просящее и ожидающее заключалось в его голосе. Мелодия прошлого, мелодия забвения снова зазвучала в ушах Эрика. Из руин, обломков и пепла нужно было восстановить что-то очень знакомое и дорогое. Это была мучительная противоестественная работа. Настоящее самоистязание.
— Ладно, — наконец сказал Эрик. Он взмахнул рукой, словно этим движением можно было прогнать мысли. — Принесите бутылку коньяку.
Человечек радостно взметнулся. Его синюшные щечки заалели, глаза благодарно расширились. И он исчез.
Эрик с некоторым удивлением посмотрел ему вслед. Тот своей энергичной экспрессией нарушил мир задумчивых покачиваний и шевелений на льняных волнах. Но, может быть, так и полагалось поступать в этом Синем гроте, который почему-то назвали «Сардинкой»?
— Пойдемте, — человечек коснулся локтя Эрика.
— Куда?
— Туда, где вы будете пить, — он указал на заросший ракушками корабль.
Эрик поднялся и прошел через зал. На корабле оказался искусно декорированный бар. Эрик сел на высокий стул, бутылки и рюмки стояли прямо перед ним, на стеклянной доске стола.
— Я отлучусь, — сказал беленький человечек, — а вы можете начинать. Здесь найдется все для самого изысканного вкуса. Благодарю вас.
Он прошел через заднюю дверь бара и скрылся в темном коридорчике. Эрик взял бутылку в руки. Она была пыльной и грязной. Эрик осторожно провел по ней пальцем. Этикетка осыпалась темным коричневым порошком. Эрик открыл бутылку ржавым штопором и налил в рюмку золотисто-коричневую жидкость. Он выпил подряд три рюмки, закрыл бутылку и поставил ее на прежнее место, среди таких же грязных и старых бутылок.
Кто-то вошел в зал. Шаг его был размашистым и легким. Такой человек, вероятно, привык много ходить. Эрик услышал глубокое сильное дыхание. Новый посетитель сел у стойки рядом с Эриком. Уверенным движением он взял одну из бутылок и налил в стакан бесцветную жидкость. Эрик рассматривал его профиль, и мелодия утраченного прошлого загремела в нем, как набат. Выпив, незнакомец повернулся к Эрику и сказал:
— Тебя раньше здесь, не было. Откуда ты взялся?
Эрик не сводил глаз с его лица, ему казалось, что сейчас остановится сердце.
— Что же ты молчишь? — сказал незнакомец и потянулся за следующей бутылкой. Этот жест был небрежным и грубым.
Эрик, глядя ему в глаза, пробормотал:
— Я тебя знаю.
Незнакомец внезапно успокоился и, с интересом рассматривая Эрика, сказал:
— Вот как… Хотя почему бы и нет? Мы все сейчас знаем друг друга. Но скажи, как тебя угораздило забраться в эту дыру? Ее же никто не замечает?
Напряжение Эрика ослабело. Мелодия утихла, она не умерла, нет, но звучание ее стало слишком слабым и далеким.
Незнакомец улыбнулся.
— Вижу, что случайно. Бывает, — отрывисто сказал он. — Меня зовут Капитаном, и я хожу сюда почти каждый день.
— Зачем? — спросил Эрик.
Капитан подумал.
— Я хожу сюда затем, чтобы понять, почему я сюда хожу. Это смешно… глупо. Наконец просто софистика, элементарная тавтология. Но… именно в этом вся суть. Когда я пойму это, я пойму все остальное.
Эрик мучительно вжал виски руками.
— Но почему же… ты мне кажешься таким знакомым? Капитан, скажи, а кем ты был… Как твое имя?
— Мое имя… Сергей Арефьев. А зачем оно тебе, разве оно тебе о чем-нибудь говорит?
Эрик покачал головой.
— Нет.
— То-то и оно. Я дорого бы дал, чтобы встретиться с человеком, который меня знает.
Из-за ракушек и снастей показался беленький старичок. Он приблизился к стойке и спросил:
— Довольны ли мои посетители? Хорошо ли вам?
— Ладно, ладно, — прервал его Капитан, — ступай.
Старичок медленно поковылял прочь.
— А тебя как зовут?
— Эрик Эрдман. Зачем ты с ним так?..
— Эрик… Эрдман, — повторил Капитан, покачивая рюмку в пальцах. — Да, это имя мне знакомо, как знакомы имена Дон-Кихот или Эйнштейн. Но в отличие от последних я не наполняю его никаким содержанием. Оно пусто, как эта рюмка.
Он еще подумал и тряхнул головой.
— Нет, не знаю я тебя, не знаю. А посему давай выпьем за наше знакомство!
— Нет. Я больше пить не буду.
— Ну как хочешь, а я выпью.
