Глава 6

Миссис Клиффтон ведет нас по боковой улице и останавливается перед огромной витриной, затененной навесом. Вывеска со стрелкой указывает на «Хозтовары Блума».

– Вы могли почувствовать запах роллов прошлым вечером потому, что Женевьева добавила немного вот этого, – объясняет она, протягивая нам мешочки. – Варианты.

Она засовывает руку в мешочек шоколадного цвета. Когда она открывает ладонь, на ней тысячи крохотных кристалликов, мелких, как пыль. В зависимости от освещения они либо тусклого цвета песка, либо сияют как бриллианты.

– Я не должна делать это на людях, – говорит она, оглядываясь, украдкой. – Слишком много внимания привлекается, когда у наших гостей появляются и исчезают отражения. Хотя вы бы удивились, узнав, сколько людей не обращают внимания на мир вокруг себя. – Она смотрит на нас и улыбается. – О, ну это кажется достойным исключением.

Миссис Клиффтон показывает на витрину магазина Блума. Поверхность ее чистая, словно там даже нет стекла и мы можем протянуть руку и выбрать любой рулон шланга или какие-нибудь грабли, выставленные в ней. Потом она взмахивает рукой и осыпает стекло горстью пыли.

– Вот так, – говорит она, – и получается.

Варианты ударились о стекло как камешки, брошенные в воду, от которых бегут легкие круги по поверхности. Мое отражение вдруг появляется в созданных волнах.

Изумленная, я делаю шаг вперед. Девушка, которая смотрит на меня, четче, чем любое виденное до сих пор изображение. Я разглядываю контуры моих скул, румянец, пробивающийся на щеках, ярко-серый цвет моих широко раскрытых глаз. Удивляюсь, осознавая, что я, вообще-то, достаточно красивая.

– Варианты Зеркала, они временные: отражение останется на четверть часа, а потом снова исчезнет, – объясняет миссис Клиффтон. Она поворачивается, чтобы уйти, но я медлю, наслаждаясь длинным последним взглядом на свое отражение, гадая, когда снова увижу себя.

– Есть правила насчет того, когда можно пользоваться вариантами. Большинство из них разрешено, когда вы достигаете совершеннолетия в семнадцать и вам можно доверять их использование не совсем очевидным способом. Думаю, я уже стала плохим примером этого. Но, Айла, тебе же скоро будет семнадцать?

– Только в мае, – говорю я. Как странно, что до того времени мне нужно будет просить разрешения, чтобы увидеть свое лицо.

– Матильда Файн Клиффтон, я никогда бы!.. О чем ты думаешь?

Женщина в шляпке и маленькой вуали выскакивает из магазина хозтоваров Блума. За ней по пятам следует еще одна.

Я делаю шаг назад, пытаясь закрыть витрину. Наше отражение еще не исчезло. Оно позади и выдает нас.

– Вайолет, Клара, позвольте представить вас детям Джульет, – спокойно говорит миссис Клиффтон. – Айла, Майлз, это миссис Фогг и миссис Пэттон. – Она тянет за полочки своего пиджака, чтобы расправить ткань. – Я просто показываю им немного настоящего Стерлинга.

Миссис Фогг смотрит на нас, прищурив глаза.

– Так Совет решил их все-таки пустить? – Она переводит взгляд на миссис Клиффтон. – Матильда, это такое разочарование, что такая женщина, как ты, поступает подобным образом. Ты служишь людям примером. Надеюсь, ты не забыла об этом. Плохо уже то, что ты приняла их – и прямо перед Ярмаркой.

– Спасибо, Вайолет, – сухо говорит миссис Клиффтон, – я вполне осознаю свою ответственность за использование вариантов.

Вторая женщина, миссис Пэттон, с пронзительными глазами цвета нефрита, пытается сгладить ситуацию. На ней строгий, идеально сидящий костюм, скулы на лице резко очерчены.

– Я уверена, этого больше не произойдет, – добавляет она демонстративно. – Пожалуйста, передай наши лучшие пожелания Малкольму.

Миссис Фогг поджимает губы, но молчит.

– Ю-ху-у-у! – на другой стороне улицы из универмага выходит миссис Макельрой и яростно машет. – Вайолет! Клара!

– Ох, ради всего святого, давайте притворимся, что не увидели ее, – говорит миссис Пэттон. Они наклоняют головы и спешат прочь. Миссис Фогг слегка толкает меня, проходя мимо.

– Пойдемте домой, хорошо? – говорит нам миссис Клиффтон. – Надо же мне было столкнуться с ними, – добавляет она сконфуженно, уводя нас прочь. Ее губы сжимаются. – Уверена, я еще услышу об этом позже.

– Доктор Клиффтон разозлится? – спрашивает Майлз понимающе.

Миссис Клиффтон коротко смеется.

– Нет, дорогой. Не доктор Клиффтон. Другие люди в городе, которые слишком беспокоятся о том, чтобы это все оставалось секретом.

Пока мы едем домой, миссис Клиффтон опускает стекла окон, чтобы залетал легкий ветерок. Я откидываюсь назад на сиденье и неожиданно хочу лишь поспать.

Когда бы я ни спрашивала маму о ее детстве, она просто пожимала плечами и говорила, что рассказывать особо нечего. Она прятала это от всех нас, что означает: она была не тем человеком, которым я ее считала. В любом случае не совсем.

В каком-то смысле это почти хуже, чем тот день, когда она умерла. Я чувствую, словно падаю на стуле назад и не знаю, когда коснусь земли.

Это кажется предательством.

Мои глаза натыкаются на кончик чего-то в кремового цвета пакете для покупок. Он дрожит на ветру, и я достаю его. Жесткий кусочек бумаги грубо сложен, а буквы внутри написаны в спешке крупным жирным шрифтом с таким нажимом, что ручка практически проткнула бумагу.

Я сглатываю. Это анонимное письмо всего из четырех простых слов:

Как только мы добираемся до дома Клиффтонов, я незаметно ухожу в свою комнату и разрываю записку на маленькие кусочки.

Если бы я была дома, то такое заслужило бы стать хорошей, глубокой бороздой на полу.

Глаза жжет от слез, и я выкидываю порванную бумажку в мусорное ведро. Если бы я могла показать ее Кэсс, ее рот открылся бы в идеальную букву «О», а глаза сузились бы от негодования и обиды за меня. Вместо этого я отправляюсь на поиски миссис Клиффтон. Она в столовой, наливает воду из графина в стаканы со льдом. Когда она мне улыбается, я решаю, что не расскажу ей про записку.

– Миссис Клиффтон, – говорю, нервно переплетая пальцы, – мой папа знает об Исчезновениях?

Миссис Клиффтон перестает на время наливать воду.

– Я сомневаюсь, что он знает, – говорит она и переходит к другому стакану. – Конечно, не могу быть уверена… – она колеблется, подбирая слова. – Но, когда я намекнула на то, насколько здесь все отличается, мне показалось, что он не совсем понял, о чем я. Он больше хотел убедиться в том, что о вас позаботится кто-то, кому он может доверять.

Она поправляет нож на столе.

– Пожалуйста, помни, что ты в полной безопасности здесь, Айла. – Лед двигается и хрустит в стаканах. Я снова думаю о Совете.

Пытаюсь решить, за какую ниточку ухватиться: «Почему вы здесь остаетесь? Почему мама скрывала это? Что такое Совет? И почему люди не хотят видеть нас в Стерлинге?» – когда приходит Женевьева, балансируя тарелкой с ветчиной.

– Айла, – говорит миссис Клиффтон, поднимая серебряные щипцы для льда, – я убеждена: все это поражает тебя и у тебя много вопросов. Для них будет свое время. Но сейчас можешь позвать всех на ужин?

Неохотно отправляюсь искать Майлза и Уилла. Нахожу их на улице, перекидывающих друг другу мяч. Судя по всему, Уилл вчера подстригся. Его взъерошенные волосы на затылке коротко и ровно уложены, а гель сделал их почти черными. Я останавливаюсь у окна, позволяя себе по-настоящему взглянуть на него – на его скулы, которые, как я вижу теперь, он получил от матери, четкий изгиб линии подбородка, темные длинные ресницы. Я вспыхиваю, когда он поворачивается и внезапно смотрит на окно, и стучу по стеклу, чтобы позвать их в дом. Потом склоняю голову и спешу вперед, к дубовым дверям библиотеки доктора Клиффтона.

– Доктор Клиффтон!

Дверь приоткрыта, и я стучу, прежде чем открыть ее, но, когда вхожу, понимаю, что застала его врасплох. Он резко встает и закрывает книгу, которую читал. Очки сползают вниз по его переносице.

– Айла? – спрашивает он и, могу поклясться, выглядит почти виноватым.

– Ужин готов, – сообщаю. Он улыбается, словно говоря, что я могу идти, и я понимаю, что он не последует за мной, пока не покину комнату.

Но мне удается заметить книгу, которую он читает, до того, как он спрячет ее. На корешке серебряными буквами написано: «Мифы, легенды и предания: история Стерлинга». Я умываюсь перед ужином и щиплю себя за щеки. Ничего не проясняется. Нежелание миссис Клиффтон рассказывать. То, как люди смотрели на нас в городе. Мамины секреты, даже от папы. Начинаю чувствовать, что, если хочу ответов – настоящих, – мне придется самой найти их.

Однако, когда наливаю кленовый сироп на большую желудевую тыкву, чувствую первый проблеск понимания решений мамы. Нет ничего удивительного, что она уехала столько лет назад и никогда больше не говорила о Стерлинге. Да и, учитывая все, что я до сих пор видела, что она могла бы сказать?

После ужина я сталкиваюсь с Уиллом, когда мы оба одновременно встаем, чтобы выйти из-за стола.

– Прости, – извиняюсь я, отступая назад. Наши глаза встречаются.

– Это я виноват, – говорит он. Он отходит в сторону, давая мне больше пространства, чем нужно в действительности. – Полагаю, ты присоединишься вечером к нашей игре? – спрашивает он, переминаясь с ноги на ногу. – Я не давлю на тебя. Только если сама хочешь.

Я думаю о книге, которую доктор Клиффтон пытался спрятать.

– Да, – отвечаю я Уиллу, задвигая стул, – думаю, я присоединюсь к вам сегодня.

Мы садимся неровным кругом в библиотеке: Уилл – в чересчур большое кожаное кресло, доктор Клиффтон – на стул «Хичкок», а Майлз – на пол. Я опускаюсь на диван, рядом с миссис Клиффтон.

– Будет здорово играть с еще одной девчонкой в комнате, – говорит миссис Клиффтон, раздавая карты, и я удивлена, понимая, что это действительно весело, хотя играю я ужасно. Меня отвлекает тот факт, что со стола доктора Клиффтона убрано все и книги нет.

Когда мы уходим спать, я слышу голос миссис Клиффтон из соседней комнаты, когда она желает Майлзу спокойной ночи.

– Майлз, – говорит она, – ты хотел меня о чем-то спросить? Желаешь поговорить о завтрашней школе или о чем-нибудь другом?

Я останавливаюсь на середине строчки Кольриджа, чтобы послушать, жалея, что не подумала сама спросить его об этом. Раньше я бы этого не сделала, но почему-то кажется, что мне стоит начать.

Он не спрашивает ее о вариантах, или об Исчезновениях, или о маме, или о войне, как не задает тысячи дугих вопросов, которые я хотела бы, чтобы он задал.

– Зубная фея приходит в Стерлинг? – спрашивает он вместо этого. – У меня шатается один зуб.

Я закатываю глаза: почти уверена, что Майлз знает, что зубной феи не существует, так же как что он собирает монетки на новый комикс «Подводник».

– Конечно, – говорит миссис Клиффтон. – Стерлинг – одно из ее любимых мест. Но ты должен сказать мне, когда зуб выпадет, чтобы я убедилась, что она знает, где его искать.

– О, хорошо, – говорит он.

– Завтра будет чудесный день, – продолжает она. – В вашей школе так много замечательных людей. Волнующе, не так ли, знать, что завтра встретишь много новых друзей?

Майлз молчит. И потом слышу, как он повторяет слова, которые мама всегда говорила нам, когда мы были маленькие. Я давно их не слышала и даже не знала, что он их помнит.

– Миссис Клиффтон, пусть ваши сны будут наполнены звездами, а не тенями, – говорит он. Теперь, когда он мне не виден, его голос словно принадлежит кому-то младше.

– Спасибо, Майлз, – произносит миссис Клиффтон так тихо, что я почти не слышу ее. – Но, боюсь, сны – это то, что ушло из Стерлинга задолго до твоего рождения.

Я закрываю глаза. Так, значит, это не совпадение, что мои кошмары прекратились, как только мы переехали в Стерлинг. Сны, даже плохие, были единственным последним способом дотянуться и коснуться мамы. И даже ее призрак был лучше, чем ничего.

Той ночью я жду в своей комнате, пока дом не затихнет. Моя новая форма висит в шкафу. Белая блузка, галстук и темная юбка с заглаженными складками как будто обещают: «Мы поможем тебе выглядеть так, словно твое место здесь». Я пытаюсь не смотреть на них.

Вместо этого завязываю волосы в пучок, позволяя ушам дышать в таинственности комнаты. Из всех черт, которые я не люблю, именно кусок хряща, свернутый как зерно, на кончике моего правого уха я ненавижу больше всего. Несколько месяцев мне он почти нравился, когда вдохновил папу на прозвище для меня. «Мой маленький эльф», – говорил он и брал меня на руки.

Но все кончилось одним весенним днем в восьмом классе, когда Диксон Фейервезер, парень, по которому я тайно страдала четыре года, похлопал меня по плечу на уроке. Я наклонилась к нему с тупейшей улыбкой на лице, пока он вдруг не отпрыгнул.

– Эй, что это? – спросил он, показывая пальцем. – Это бородавка? Отвратительно.

Финальное слово для меня и моего уха.

Я заплакала, только когда добралась домой, и вырезала самую глубокую линию в полу. Две недели спустя Диксон разбил собственный нос, пытаясь ударить Саймона Снида тетерболом.

В то время мы обе, Кэсс и я, плакали… от смеха.

Я стряхиваю воспоминания, решив, что прождала достаточно долго, чтобы все заснули. Самое время еще раз взглянуть на библиотеку доктора Клиффтона.

Когда открываю дверь, коридор погружен во тьму. Крадусь вниз по ступеням и проверяю кухню, просто чтобы убедиться, что никого нет. Свет выключен, и Женевьева уже давно ушла спать. Я тянусь к выключателю.

Когда свет включается, раздается скрип стула по полу, и кто-то вскакивает. Я вскрикиваю, а потом закрываю рот рукой, чтобы заглушить крик.

Это Уильям.

Он сидел за кухонным столом в темноте, перед ним на тарелке недоеденный сэндвич. Его лицо кажется более угловатым, чем при свете дня. Новая стрижка чуть-чуть коротковата, но ему идет.

Я замираю, понимая, что мои волосы все еще собраны в пучок на макушке и прикрыть ухо будет нелегко. Не говоря уже о том, что я в ночной рубашке, такой тонкой, что она едва ли скрывает мою грудь. Ты полная дура, говорю себе, не смотри вниз. И чувствую, как лицо горит. Конечно же, я не подумала надеть халат.

Тянется какое-то бесконечно долгое мгновение, и наконец Уилл прочищает горло.

– Не спится? – вежливо спрашивает он. Он уставился на пол рядом с моими ногами.

– Мне хотелось пить, – вру, потом делаю какое-то неуклюжее движение руками и скрещиваю их на груди.

– Здесь есть молоко и немного содовой, – улыбается он, кивая в сторону холодильника.

– Да, – говорю я и двигаюсь туда настолько быстро, насколько могу.

Уилл садится на стул и смущенно показывает на сэндвич на столе.

– Когда занимаюсь, обычно всегда хочу есть, даже после ужина. Только пообещай, что не расскажешь Женевьеве. – Чувствую, как его глаза останавливаются на моем покрасневшем лице, пока он снова не переводит взгляд на стену.

Он откусывает еще кусочек сэндвича.

– Хочешь присесть? – спрашивает он с набитым ртом. Я наливаю стакан молока и медлю в нерешительности. На Уилле белая футболка и голубые пижамные штаны в полоску, из-за чего я чувствую себя немного лучше.

Ставлю молоко обратно в холодильник и опускаюсь на стул напротив Уилла. Когда снова устанавливается тишина, достаточно быстро выпиваю молоко.

– Мы сегодня были в городе, – наконец говорю я. – Я встретила миссис Макельрой.

Уилл смеется, и я замечаю его слегка изогнутый клык.

– Один из ярчайших бриллиантов Стерлинга, – говорит он.

– И твоя мама показала мне варианты Зеркала.

– А, да, варианты. – Он глубоко вздыхает. – Так теперь ты знаешь?

– Думаю, – говорю, – что здесь еще много такого, чего я не знаю. – Я колеблюсь. – У Стерлинга есть Совет?

– Да. Он принимает решения в интересах города, управляет вариантами, планирует события в городе. Мой отец – член Совета.

– И они… должны были проголосовать, чтобы пустить нас?

Уилл катает по тарелке крошки сэндвича и не смотрит на меня.

– Слушай, – наконец говорит он, а взгляд его голубых ясных глаз и что-то в голосе заставляет меня задержать дыхание, – здесь есть люди, которые… не всегда хорошо относились к твоей маме, – говорит он. – Попытайся не обращать на это внимания. Мама говорит, что она была прекрасным человеком.

Это не должно было шокировать меня, только не после записки из города, но почему-то это так.

– О, – говорю я. – Ну, я это знаю. Знаю, какой она была.

Но так ли это?

– Если кто-то что-нибудь скажет, можешь обратиться ко мне, – предлагает он.

– Почему… – Мой голос обрывается и предает меня. Я прочищаю горло. – Почему она им не нравилась?

Крошки от сэндвича разбросаны между нами как созвездия. Уилл проводит пальцами по краю тарелки.

– Я слышал, что она отличалась от других. Ты должна понять, что люди здесь делают все возможное, чтобы доказать их непричастность к Исчезновениям. Но твоя мать… оказалась единственной, кому удалось покинуть это место и освободиться, – говорит он. – Она выбралась и ни разу не оглянулась. Думаю, это оставило неприятный привкус во рту некоторых людей.

Я, жуя нижнюю губу, обдумываю его слова. Моя мама была единственной?

– И, может… – он мнется, – из-за этого они относились к ней немного с подозрением.

Он неловко встает и относит тарелку к раковине.

– Я завтра ухожу на занятия рано, – говорит он. – Но, наверное, увидимся в коридоре.

Дойдя до двери, он оборачивается.

– Просто помни, что это и твое место. – Он потирает руками затылок и смотрит на меня так, словно пытается убедиться, что я не слишком расстроилась. – Они даже в школу тебя не пустили бы, если бы ты не была дочкой Джульет и уже не имела с нами какую-то связь.

Я заставляю себя кивнуть.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – отвечает он и оставляет меня смотреть на глубокую линию на кухонном столе, которую как шрам оставил один из ножей Жозефины.

Когда я впервые увидела сотни книг на стенах библиотеки мистера Клиффтона, она мне понравилась, но теперь я борюсь с желанием закричать и скинуть каждую из этих книг с полки. Я роюсь среди них, пытаясь найти в темноте корешок нужной, пока усталость не одолевает меня. Наконец признаю, что, если бы доктор Клиффтон хотел спрятать книгу в первую очередь, он бы не оставил ее просто где-то на виду.

Но я найду ее. Буду продолжать возвращаться и искать, пока не обнаружу. Потому что, как мама всегда говорила со смесью гордости и смущения, я унаследовала все свое упрямство от нее.

Возвращаюсь в комнату. Мамин Шекспир лежит там, где я его и оставила, на ночном столике. Беру его в руки и открываю на коленях как одеяло, провожу пальцами по пометкам, которые мама оставила на страницах. Я открыла на «Все хорошо, что хорошо кончается». Читаю слова, которые она обвела ручкой:

Снова читаю, сузив глаза.

Эти строки просто поразили ее, потому что напомнили о Стерлинге? Или они должны быть ответами? Каким-то посланием? Одной из ее любимых загадок?

Закрываю книгу и оставляю на подушке рядом с собой, чтобы смогла спать, ощущая ее вес. Потом роюсь в своем рюкзаке в поисках ручки. Заметив мамины пометки на страницах, понимаю, что почти забыла нашу традицию. Ночью перед первым днем школы она всегда рисовала маленькое сердечко на внутренней стороне моей руки, прямо у сгиба локтя, где почти никто не мог его увидеть, но я замечала его на протяжении дня, словно это тайное любовное послание.

Снимаю колпачок с ручки. Мои пальцы подрагивают, рисуя линию, и чернила серые, но, когда смотрю на окончательный результат, я довольна. Это не должно быть еще чем-то, что умрет вместе с ней.

Пробираюсь в комнату Майлза, беру его мягкую руку в свою и рисую сердечко, похожее на мое. Он лишь слегка шевелится, когда чернила касаются его кожи.

Надеюсь, что, когда завтра проснется и обнаружит это сердечко, он подумает, что мама вернулась, чтобы оставить последний знак, поцелуй на его теле, и показать, как сильно она его любила. Надеюсь, это поможет ему запомнить Джульет Каммингс Куинн, которая жила, двигалась и дышала в наших жизнях.

Это вызов и обещание, которое я даю ему и себе.

Я узнаю, что действительно здесь произошло, и воспользуюсь этим, чтобы очистить имя моей мамы.