Глава 24
27 октября 1941 года
Птица: канарейка
Канарейки не поют осенью.
Часть их мозга, отвечающая за пение, отмирает.
Она снова развивается за зимние месяцы, чтобы птицы могли запеть с приходом весны.
– Как думаешь, что мне сегодня надо сделать? – спрашиваю Финеаса. Я беру наши тарелки, чтобы помыть их в раковине. Капли росы собираются в стеклянные камешки вдоль окна. – Я мог бы заменить петли входной двери.
Он прочищает горло.
– Думаю, что всякие работы мы вполне закончили, – говорит он осторожно. Я отскребаю застывший желток со своей тарелки, понимая, что значат его слова. Теперь, когда я добыл деньги и починил дом, моя полезность исчерпана.
Мое горло сжимается так плотно, словно я проглотил комок ваты. Надеюсь, он прямо скажет об этом. Будет намного хуже, если он будет кружить вокруг да около, намекая.
Может, мне надо просто сказать, что собирался уходить в любом случае. Я так сильно тру тарелку, что, боюсь, она может треснуть в моих руках, неровно вздыхаю и ставлю ее на подставку для просушки. Специально оставляю маленькие кусочки яйца, прилипшие к ней туманным кольцом.
Финеас складывает салфетку.
– Я думал, ты мог бы все равно остаться. Жить у меня, – объявляет он, отодвигаясь от стола. – Но нам понадобится новая печь. Так почему бы тебе не пойти и не найти новую?
– О, – говорю небрежно, – хорошо.
Снова беру тарелку с подставки и тру ее, пока она не начинает сиять.
Когда вхожу в магазин хозтоваров, над головой звенит колокольчик. Иду по проходам мимо шлифовальных станков и тисков, машинок для шитья «Зингер» и газонокосилок, чтобы изучить модели плит под ослепляющим светом. Выбрав самую дорогую и договорившись о доставке, возвращаюсь к швейным машинкам. Некоторые иголки кажутся такими большими, что ими можно кого-то заколоть: выколоть глаз, прибить руку к стене или столу. Я притворяюсь, что изучаю ножовку номер два, которая сужается в кончик рапиры. Не могу сказать, отображает ли меня зеркало, висящее в углу наверху, но я беру самую толстую пачку иголок, засовываю их в карман, все это время не спуская глаз с пилы.
У меня, разумеется, есть деньги, чтобы купить их. Я их беру просто ради развлечения.
По иронии судьбы какой-то торговый агент разговаривает с владельцем магазина о новой системе замков, когда я прохожу мимо них с иголками в кармане.
Агент передает свою визитную карточку по стойке как раз перед тем, как я выхожу за дверь.
– Вопрос состоит в том, сколько вы готовы заплатить за спокойствие, – говорит он владельцу.
Вот тогда ко мне возвращается моя идея, загорается.
Сколько бы вы заплатили?
Варианты. В бутылках. Эйфория. Спокойствие.
Я раздумываю над этим, когда возвращаюсь домой к Финеасу, пока вырезаю полость в животе моей деревянной птички. Внутри я устанавливаю рычаг в виде штопора так, чтобы при повороте головы птицы опускалась бы иголка.
Варианты, варианты. Открытие, которое должно было быть, – по крайней мере, частично мое. Варианты возвращают или усиливают чувства, физические ощущения.
Почему никто об этом раньше не подумал, не довел до другого уровня? Возможно ли собрать в бутылку эмоции? Запечатлеть психические состояния?
Если люди будут платить деньги за временное улучшение физического мира – даже такое мимолетное и неважное, как запах, – сколько они готовы будут отдать за что-то более важное? Какую цену можно установить за возможность применять психическое состояние по команде, из мешочка или бутылки?
Покой.
Радость.
Храбрость.
И даже то самое, что растет во мне, пока я вкручиваю иголку в птичку.
Надежда.
Не варианты, думаю я, а Добродетели.
