Глава 22

Что может значить тот факт, что мама родилась в День Исчезновений?

Ее изобличающие связи с Исчезновениями все сложнее игнорировать. Я вздрагиваю каждый раз, когда кто-то упоминает Ярмарку урожая, 29 октября.

«Перестань вести себя так нелепо, – говорю себе, – и сомневаться в маме». Может, то, что она родилась в День Исчезновений, не преступно – и в действительности это причина, по которой она смогла уехать.

«Да, – думаю, поднимая взгляд от обведенных ее рукой слов в томе пьес Шекспира, – возможно, в этом все дело». Какая-то сверхъестественная сделка, некое волшебство в воздухе сделали ее невосприимчивой к Исчезновениям, потому что она родилась в тот же день, когда они случились, – что-то, похожее на удар молнии.

Добавляю еще один пункт в моем растущем списке. В любом случае не хочу, чтобы другие знали о связи. Мама, должно быть, молчала, пока жила в этом городе, поэтому другие люди не знали: никто ничего об этом еще не сказал, и даже статья в книге Совета не упомянула этого. А я уж точно не собираюсь привлекать внимание к этому факту.

Но из-за осознания его мне еще больше хочется, чтобы День Исчезновений прошел быстрее.

Еще четыре дня.

Когда до Дня Исчезновений остается меньше двадцати четырех часов, я направляюсь во двор, к столу для пикников, где мы с Джорджем всегда встречаемся во время перерыва на обед. Достаю сэндвич с арахисовым маслом и мою книгу «Подлесок» без обложки, когда вдруг рядом со мной садится Беас.

– Можно присоединиться? – спрашивает она.

– Пожалуйста, – киваю, и она достает свой коричневый пакет с обедом.

– Что читаешь?

Показываю ей потрепанный том Роберта Льюиса Стивенсона.

– Кажется, это произведение любят, – говорит она, копается в своей сумке и достает книгу Джона Гринлифа Уиттьера.

– Это я не читала, – говорю. – Хочешь поменяться?

– Конечно. – Она передает мне книгу через стол. – Здорово знать, что кому-то нравится то же, что и тебе. – Пятнышки солнечного света на ее лице словно веснушки. – Другу, – добавляет она.

Я пытаюсь скрыть улыбку удовольствия, когда к нам присоединяется Джордж.

– Дамы. – Он приветствует нас, разворачивая свой сэндвич с арахисовым маслом, который съедает примерно за три укуса.

Беас ест пирожное с джемом.

– В последнее время ты не носишь ожерелье, – замечает она, – то красивое, похожее на стекло.

– Ой, – говорю я, и мои пальцы находят пустое место, где обычно висел камень, как раз между ключицами. – Вообще случилось что-то странное. – Я рассказываю им, как проснулась и увидела, что ожерелье пропало.

По лицу Беас пробегает выражение ужаса.

– Пропажи происходят же только в День Исчезновений, правда? – я шучу лишь отчасти. – Остальные вещи не пропадают просто так ночью?

– Нет, – говорит Беас. – Твой рассказ пугает. Такое здесь никогда не случается. Мы даже большую часть времени не закрываем двери.

– Кто мог его взять? – спрашивает Джордж.

Я пожимаю плечами. Мне не нравится раздумывать над этим. Все это настолько меня продолжает беспокоить, что я все время держу звезду под рукой. Большую часть дней я храню ее завернутой и убранной в карман юбки или штанов: просто на всякий случай.

И потом как будто ниоткуда в лицо Джорджа летит мяч. Он вскрикивает и отпрыгивает, но мяч попадает ему в руку, и настолько сильно, что кожа краснеет.

– Осторожно, – кричит кто-то лениво. – Почти еще одно несчастье Макельроев.

Слышится смех, и потом двое парней из толпы на гонке Бурь идут дальше по саду.

– Ужасно весело, – бормочет Джордж, убирая остаток обеда. – Мне в любом случае нужно работать над Инновацией вариантов. – Он машет нам и уходит легким шагом, его рубашка не заправлена, волосы на затылке примяты, как будто он только что проснулся.

– Не повезло Джорджу, да? – говорит Беас.

Я киваю. Не хочу, чтобы Катализатор был связан с Джорджем, конечно же. Но предательски хорошо чувствовать в такие дни, что ты в медовой теплоте солнца, а не в тени Стерлинга.

– Я рада, что познакомилась с Томом на гонках, – говорю. – Он кажется потрясающим.

– Он такой, – соглашается Беас.

– Но он не отсюда, – сообщаю, колеблясь. – Так… как ему разрешили прийти?

Беас смеется.

– Ты всегда следуешь правилам, да?

– Не всегда, – отвечаю. – Но, думаю, по большей части.

Она улыбается и смотрит вниз, на целлофан, который снимает с другого пирожного с джемом.

– Том жил прямо за границей Стерлинга. Он узнал об Исчезновениях, когда мы были младше, и ни разу и словом не обмолвился об этом, даже когда уехал жить дальше на два города. За эти годы он завоевал наше доверие.

– И также потому, что ты влюблена в него.

– Да.

– Есть исключения.

– Иногда. – Она снова кусает пирожное. – То есть посмотри на себя.

– Думаешь, останешься с ним? – спрашиваю, скрестив ноги под столом. – Считаешь возможным… чтобы люди из разных мест жили вместе?

Она смотрит на меня чуть нахмурясь, потом вздыхает.

– Не знаю. Каждые семь лет все становится сложнее.

– Здесь не все так плохо, – говорю. – Том мог бы жить здесь и пользоваться вариантами. Это не самое большое самопожертвование.

– Да? – говорит она. – А ты бы так сделала? Была бы готова лишиться того, что может исчезнуть, а ты еще не знаешь? Мы можем прожить еще десять, одиннадцать Исчезновений. И, может, когда будет забрано достаточно, оно не перестанет того стоить.

Я молчу.

– Но варианты. Они в конце концов заменяют пропавшее.

– Нет гарантий, что варианты будут найдены для всего, что исчезнет. Иногда на поиск уходят годы. А кое-что никогда не находят. – Она делает паузу. – Не хочу просить Тома делать выбор.

– А ты когда-нибудь думала уехать отсюда ради него?

Она коротко смеется и смотрит на скомканную в руке салфетку.

– Хотела бы сказать, что да. Но здесь у меня, по крайней мере, есть шанс вернуть что-то с помощью вариантов. А если уеду, то по-настоящему это потеряю.

Яростно хочу с ней поспорить, убедить ее, что, может, Том этого стоит.

– Тогда нам просто придется найти способ остановить Исчезновения, не так ли? – говорю беспечно.

– Конечно, – соглашается она и хитро улыбается. Разворачивает последнее пирожное и передает его мне. – Я думала, ты здесь за этим.