Защита

Смешно было надеяться, что его встретят с распростертыми объятьями и скажут: «Просим, товарищ Григорьев? Мы оставили для вас раскладушку в шикарном коридоре у окна, выходящего на южную сторону». Но и такой очереди он не ожидал.

Еще издали, увидев с десяток экскурсионных автобусов, Александр понял, что дело плохо. А ведь он так надеялся на эту гостиницу, особенно после того, как объехал с десяток других.

Солнце клонилось к закату, но неожиданная для сентября жара не спадала. Приезжие, в беспорядке расположившиеся на ступенях подъезда, изнывали от зноя. А за стеклянной стеной взмокшая толпа безуспешно атаковывала администратора. На стойке красовалась такая знакомая табличка: «Мест нет».

Александр медленно прошелся по шумному залу, потом протолкался к столу и сказал:

— Запишите. Григорьев Александр. Одно место.

— У вас будет сто восьмидесятая очередь, — сообщил ему белобрысый энтузиаст, делая запись в ученической тетради.

Сто восьмидесятая! Прекрасно! Это означало, что ждать придется два дня. Александр не спал прошлую ночь. Да и в позапрошлую удалось уснуть всего часика на три. А сегодня первый и, быть может, решающий день защиты.

«Нет, Сашка, — сам себе сказал он, — тебе должно повезти. Обязательно должно!»

Григорьев немного постоял в толпе, слушая, о чем говорят. А говорили в основном о том, что мест нет, что и в других гостиницах то же самое, даже еще хуже, что завтра из «Спутника» ожидается выезд иностранных туристов. Александр бесцельно побродил по холлу, натыкаясь на чемоданы, вышел на улицу, выкурил сигарету, вернулся назад, снова вышел…

Этого человека он увидел издалека и сразу почувствовал — вот оно, везение. Мужчина был тучный, запыхавшийся, редкие волосы прилипли к взмокшему лбу, галстук сбился набок, да н костюм на нем был так помят, словно в нем спали целую неделю.

— В суд, в суд! — бессвязно выкрикивал он. — Издевательство!

Человек шариком вкатился вверх по ступеням, и Григорьев не спеша двинулся за ним. Мужчина вбежал в холл и, продираясь сквозь толпу, бросился к стойке администратора. Вид у него был настолько странен, что люди невольно расступились.

— Опять, — испуганно сказала женщина-администратор паспортистке, сидевшей рядом.

— Я из семьсот двадцать третьей комнаты, второй корпус, — судорожно дергая кадыком, выпалил мужчина и вдруг закричал: — Дайте! Дайте мне другой номер!

— Мы вас предупреждали, — сказала администратор.

В толпе жаждавших попасть в гостиницу, начались вопросы: «Кто? Что? Номера освободились?.. Финны уезжают?..»

— Товарищи! Ведите себя потише, — попросила паспортистка. — Ведь работать невозможно!

— Я не могу жить в этом номере, — скороговоркой верещал мужчина. Пот лил с него градом. Но он даже не пытался вытереть лицо платком или ладонью. — Пожалуйста, другой. В этом ни один нормальный человек жить не сможет. — И вдруг опять закричал: — Я жаловаться буду!

— Да в чем дело?! — зашумели вокруг.

Григорьев протолкался к самой стойке.

— Нехорошо в номере, — шепотом сказал мужчина и вздрогнул.

— Мы же вас предупреждали, — жалобно простонала администратор.

— Что же там нехорошо? — строго спросил кто-то, а остальные притихли.

— Нехорошо, — шепотом повторил мужчина, и лицо его вдруг стало таким затравленным и испуганным, что стоявшие рядом с ним две женщины сдавленно ойкнули.

— Черт знает, что творится в этом номере! — неожиданно басом сказала паспортистка.

Кто-то догадался принести стакан газированной воды и протянул мужчине. Тот выпил, немного приободрился, но было ясно, что прямо сказать, что же все-таки в номере «нехорошо», он боится.

— Вот позади вас стоит человек, — сказал он какому-то высокому парню с толстенным портфелем в руке. Парень оглянулся и молча утвердительно кивнул. Мужчина продолжал: — Вам ведь не страшно? — Все заулыбались. Расплылся в улыбке и парень. — А когда вы сидите в совершенно пустой комнате, зная, что в ней никого нет, и вдруг чувствуете, что за вашей спиной кто-то стоит? Оборачиваетесь — действительно стоит. — Мужчина захлебнулся от возбуждения, а парень зябко поежился. — Так и в этом номере. Совершенно невозможная вещь! А так и тянет все время.

— Да что же там? Привидение?

Мужчина остолбенело уставился на спрашивающего. Он столько объяснял, а его, оказывается, вовсе и не поняли.

— Нет, — сказал он. — Там хуже. Этого не объяснить. Но только жить там невозможно. — И вдруг опять крикнул: — Я жаловаться буду!

— Тося, — сказала администратор паспортистке, — позвони по этажам во втором корпусе. Может, кто собирается срочно выезжать. Надо устроить товарища.

Тося взяла трубку, но перед этим сказала:

— А в семьсот двадцать третий больше никого не поселять. Пусть комиссия вначале разберется.

— Как это, никого не поселять? — возмутился старичок, стоявший у стойки первым. — Номер освобождается, а вы — никого не поселять!

— Из него все бегут через час, — сказала администратор.

— Не через час, но близко к этому, — поправил взмокший толстячок, сообразив, что ему, кажется, дадут другую комнату.

— Тем более, — глубокомысленно заключил чистенький старичок, и с ним все стали соглашаться.

— Вы, что ли, хотите там переночевать? — спросила администратор.

— Да нет, — замялся старичок. — Подожду. У меня первая очередь.

— Одну минутку, — сказал белобрысый энтузиаст, с ученической тетрадью в руке. — Кто тут у нас по списку? Веревкин! Два места.

— Номер одноместный, — напомнила администратор и этим как-то сразу сдала свои позиции.

— Веревкин, не хотите взять одно место?

— Нет уж, подождем.

— Сидоров? Абрамов? Авесалом?

Желающих что-то не находилось.

— Смешно, — сказал Григорьев. — Ерунда какая-то. Люди уже по Луне ходят, а тут — «нехорошо». Поселите меня.

— Все сначала говорят «смешно», а потом прибегают с дикими глазами и просят перевести их в другой номер. А где я его возьму? Нет! Не буду я никого поселять, — заявила администратор.

— Я не боюсь привидений. Честное слово! Я вам расписку напишу, что не буду просить другой номер. В двадцатом-то веке, и бояться!

— Да поселите вы его. Посмотрим, как он примчится назад. Все время веселее пройдет, — предложил энтузиаст с тетрадкой.

— Долго ждать придется, — спокойно отрезал Григорьев.

— Не завидую вам, — сказал бывший владелец номера 723.

— А я вам, — искренне ответил Григорьев.

Администратор еще раз недоверчиво посмотрела на Александра, но все же протянула ему листок для заполнения. Вот так Григорьеву и достался одноместный номер.

Владимир Зосимович Карин выбрался из троллейбуса и с минуту стоял в тени липы, поставив тяжелый портфель прямо на пыльный асфальт. Галстук он снял еще в институте, а теперь расстегнул и вторую пуговицу рубашки, но прохладнее от этого не стало. Огромное стекло витрины гастронома на мгновение отразило его маленькую, достаточно стройную для пятидесяти семи лет фигуру и этим напомнило ему о хозяйственных поручениях, которые он еще не выполнил.

В магазине была толкучка и ужасная духота. Владимир Зосимович ходил с трудом. Обе ноги его были перебиты автоматной очередью еще в далеком сорок первом. Даже при очень медленной ходьбе ноги сгибались неестественно резко, почти судорожно. Карин уже позабыл о том времени, когда ходил как все люди. И стоять было тяжело, но заставить себя обойти очередь он не мог, — стыдно. Жена старалась не загружать его хозяйственными заботами, но иногда все же приходилось это делать. Например, сегодня. Да и всю предыдущую неделю. Дочь уже второй год подряд проваливала экзамены в университете. А переживали и расстраивались из-за этого больше всего отец и мать. Мать до невроза дошла. Хорошо, подвернулся случай поехать на Черное море в санаторий. Уехала. А Ленка вдруг начала готовиться к экзаменам на заочный. И теперь Владимир Зосимович боялся ее послать даже за хлебом, чтобы не отрывать от занятий. Вдруг поступит!

От гастронома Карин свернул в переулок, и ему еще метров сто пришлось идти по солнечной стороне. Авоська с бутылками молока, свертками, пакетами и хлебом оттянулась почти до земли. И идти от этого было еще труднее.

В квартире надрывался магнитофон.

— Занимаешься? — подозрительно спросил отец у дочери.

— Занимаюсь. Антракт был.

— Смотри. Снова завалишь.

— Завалю — выйду замуж.

— Я тебе выйду, — буркнул отец и начал снимать туфли.

— А к тебе тут обзвонились уже.

— Кто же?

— Вот. Я записала телефон. Солюхин.

— Что-то не припомню такого. Владимир Зосимович сбросил наконец туфли и подошел к телефону, думая о том, как хорошо бы сейчас принять душ. Он набрал номер, и на другом конце провода сразу же ответили.

— Уважаемый Владимир Зосимович, мы тут хотели включить вас в одну комиссию. Кляузное дело. Не возражаете?

— Возражаю. Я уже и так в пяти комиссиях.

— Тогда тем более! Это ж прекрасно! — Товарищ Солюхин был, по-видимому, веселым человекам. — Всего на двадцать процентов нагрузка возрастет. Нет, право же…

— А вы откуда и кто есть?

— Вот это ближе к делу. Я директор гостиницы «Спутник». Знаете такую?

— Угу. Слышал.

— Солюхин Андрей Павлович. Я уже тут обзвонил все инстанции и по своей линии, и по вашей. По нашей линии мне рекомендовали ваш институт, а по вашей Анатолий Юльевич…

— Согбенный?

— Точно. Он самый. Так вот, Анатолий Юльевич рекомендовал вас. Я звонил на работу к вам, но, видимо, опоздал. Пришлось побеспокоить дома. Так я пришлю машину?

— Когда?

— Завтра.

— Но я завтра работаю в комиссии, которую возглавляет сам Анатолий Юльевич. У меня просто-напросто нет времени.

— А мы пришлем машину после… после работы.

Карин ругнулся про себя. Еще одной комиссии ему не хватало!

— Да в чем дело-то?

— Жильцы бегут.

— Куда бегут?

— Не куда, а откуда. Из гостиницы, из нашего «Спутника». Чертовщина какая-то. Может, и ерунда. А выяснить все равно надо.

— Чертовщина? А точнее неизвестно?

— Какие-то голоса, как из загробного мира.

— Жара это.

— Что?

— Жара, говорю. От жары люди свихнулись.

— У нас в комнатах кондиционеры. Работают, конечно, не все, но все же…

— Так чем я могу вам помочь?

— Не знаю. Но вы уж помогите.

— Господи, да чем же?

— Я пришлю за вами завтра машину часиков в семь вечера, пожалуй. И остальные как раз соберутся.

— У вас что, большая комиссия?

— Да человек пять. Инженеры, психологи…

Директор «Спутника» перечислил фамилии.

— Ого! Интересная компания.

— Так ведь неизвестно, что это такое.

— Ну хорошо. Присылайте…

Владимир Зосимович положил трубку и помянул нехорошим словом Анатолия Юльевича Согбенного, заместителя директора НИИ по научной работе.

— Этот Солюхин уже пять раз звонил, — сказала Лена. — Хочешь яичницу с помидорами?

— Отлично. Я пока приму душ.

Карин взял портфель, прошел в стандартно обставленную комнату с телевизором, книжным шкафом, сервантом, диваном и прочей необходимой для гостиной мебелью и устало опустился в кресло. В комнате беспорядок. Но так сейчас, наверное, удобнее Ленке.

Несколько секунд он сидел, опустив руки и пытаясь расслабиться, потом расстегнул портфель и вытащил из него толстый том отчета, который нужно было прочитать сегодня вечером. На титульном листе справа внизу стояла подпись руководителя темы: «к. т. н. Бакланский Виктор Иванович». Карин перевернул лист. На следующем был список исполнителей. «Григорьев, прочитал Владимир Зосимович, — Соснихин, Бурлев, Данилов…» Дальше шло еще несколько фамилий, незнакомых Карину. Соснихина и Бурлева он знал хорошо. Они приезжали несколько раз к нему в лабораторию. И Бакланского он знал, правда хуже. Тогда тот еще не был кандидатом наук. А вот фамилии Григорьева и Данилова ему ничего не говорили.

— Папка, яичница готова! — крикнула из кухни Ленка.

Григорьев открыл дверь, вошел и огляделся. Номер был как номер. Маленькая прихожая. Слева шифоньер со скрипучими дверцами и деревянными плечиками. Справа умывальник и полотенце. В комнате стояла низкая кровать, застеленная покрывалом с узором из роз, тумбочка с телефоном, кресло, посредине столик с графином и двумя чистыми стаканами. Все просто, строго и удобно. Паркетный пол, окно во всю стену. Кондиционер. И в таком-то номере «нехорошо»? Ерунда!

В комнату вошла пожилая женщина, горничная, сгребла простыни в кучу и сказала:

— Я вам сейчас постель переменю.

Минут через десять она заправила кровать чистым бельем, не произнеся больше ни слова, но украдкой поглядывая на нового жильца.

— Так что же все-таки в этом номере происходит? — не выдержав молчания, спросил Григорьев.

— Так. Болтают разное, — нехотя ответила женщина.

И все. Александр решил «про это» больше не спрашивать и не думать.

Вещей с ним не было. Чтобы зря не таскаться с чемоданом, он оставил его в камере хранения на вокзале.

Вечер был душный. Александр снял рубашку и подставил плечи под холодную воду, потом вытерся жестким полотенцем и немного посидел в кресле, спокойно покурил.

Вместе с ним в Марград приехали Бакланский и Данилов. Бакланский являлся начальником лаборатории, в которой работал Александр, и руководителем темы, которую они все трое приехали защищать.

Григорьев решил было позвонить Бакланскому и сообщить, что с жильем он устроился нормально, но потом передумал. Вряд ли тот сейчас у своих родителей. Да и, кроме всего, Бакланский — свинья. Ведь он даже не пригласил Александра переночевать. А, впрочем, он все равно бы отказался. Возможно, Бакланский это и чувствовал. Анатолий Данилов — тот совсем другое дело. Но ему еще нужно найти свою тетю.

Необходимо составить план на вечер. Григорьев так я сделал. Сначала в ресторан, чтобы не искать столовую. Потом бросок на главпочтамт, затем на вокзал и назад, в гостиницу. Будет уже около десяти вечера. И сразу спать. Спать, спать, спать. Изменить этот план могло лишь письмо, ждущее его на главпочтамте.

В голове стоял гул, а она должна быть свежей, потому что завтрашняя защита — дело не шуточное…

Григорьев заказал шашлык и стакан рислинга. Народу за столиками сидело немного, не подошло еще время. И вообще здесь было уютно, чисто, тихо, когда смолкал, конечно, оркестр.

Вино и шашлык ему принесли почти сразу.

За соседним столиком расположились две девушки и молодой человек с бородкой. Они все трое потягивали коктейль через трубочки и молчали. Когда оркестр взорвался своим «ча-ча-ча», парень пригласил одну из девушек, а другая посмотрела на Александра чуть вызывающе и чуть просительно.

Нет, девочка, подумал он. Ты красивая, даже очень, ей-богу, но мне еще нужно на главпочтамт. Меня ждут, понимаешь? Я, наверное, и приехал-то ради этого…

Девушка снова посмотрела на Александра, но он отрицательно покачал головой, расплатился и вышел на улицу.

На главпочтамт он успел за пять минут до конца работы, как и хотел, чтобы не мучиться потом мыслью, что письмо пришло после его ухода.

Нет, никто и ничто не ждало его здесь.

На железнодорожном вокзале суета. Одни цветы продают, другие, очевидно, опаздывают на поезд, третьи торопятся, наверное, встретить.

Григорьев получил чемодан и к десяти часам был в гостинице. Спать ему хотелось зверски. Вот еще бы стаканчик холодного молока. Но молока так поздно здесь не достать.

Раздевшись, он выключил свет и лег. И тотчас мысли завертелись вокруг ожидаемого письма, стало тоскливо и пусто, захотелось позвонить кому-нибудь, сказать ничего не значащие ласковые слова, в которых была не информация, а только лишь настроение: «Здравствуй! Как живешь? Что нового?» Вот только кому звонить? Здесь, в Марграде, он знал лишь один телефон Бакланского. Позвонить ему? Спросить, как его приняла мама?

И тут в голову пришло сочетание цифр: 19-77-23. Это был телефонный номер, и номер очень знакомый. А чей — он не знал. Но желание позвонить было настолько сильным, что он встал.

И тогда в голове вихрем промелькнуло — может, может… Он так ждал этого! А если это мысленное внушение? Ну должна же быть телепатия! Хоть иногда, хоть раз в жизни! А ему была нужна она именно сейчас!

Не включая света, он набрал номер. В неглубокой темноте еще можно было различить цифры диска.

— Здравствуй! Как живешь? Что нового? — раздалось в трубке.

Голос был мужской, и знакомый и незнакомый одновременно. И какое-то непонятное волнение чувствовалось в нем.

— Оригинально! — выпалил Григорьев в трубку.

— Сашка, почему ты здесь оказался?

Трубка чуть не выпала у него из рук.

— Кто говорит? — спросил он хрипло.

— И письма нет… — Это было сказано как-то грустно, печально, но без вопроса, а с утверждением.

— Кто говорит? — крикнул Александр.

— А, ладно, — раздалось в ответ. — Спи. Утро вечера мудренее.

— Да кто же… — начал Григорьев, но трубку на том конце линии уже бросили на рычаг.

И Григорьев положил свою. Вот так штука! Кто бы это мог быть? Ведь не ждал же он, тот человек, его звонка? Но тогда почему сразу же назвал по имени? Это был наверняка кто-нибудь из комиссии, решил он. Кто-то сегодня днем сказал ему свой номер, а он машинально запомнил его и позвонил. Но… стоп. Про письмо не мог знать никто. Никто! Значит, комиссия тут ни при чем.

Нет, тут просто не разберешься. И его снова неудержимо потянуло позвонить по телефону. И снова по этому же номеру. Поговорить. Просто так, ни о чем, но поговорить. Услышать человеческий голос. Но Александр лишь отодвинул телефон на край тумбочки и плашмя бросился на кровать. Спать уже не хотелось.

«Ну зачем я сюда приехал?» Завтра, он уже знал это, с самого утра снова попрется на главпочтамт. Потом до пяти зашита. После зашиты снова главпочтамт. И до самого его закрытия он будет кружить по тротуарам. Но ведь ничего не будет! «Неужели я сам этого не понимаю. Понимаю, но не могу справиться с собой. Не хочу. А может, хочу? Надо? Хорошо? Плохо?»

Его взяла злость на все на свете и в первую очередь на самого себя. Он закутался с головой в простыню, послал всех к черту… и заснул.

В семь часов утра Григорьев проснулся. За окном было пасмурно, но это его не удивило. Что еще можно ждать от осенней погоды? Сегодня солнце, завтра — дождь.

На улице истинный сентябрь, и в голове сентябрь, и в душе. Неуютно.

Десятиминутная пытка бритьем, умывание, буфет. Без десяти восемь он был уже готов выйти из гостиницы.

И снова ему захотелось позвонить по телефону, Поговорить. Хоть с кем. Просто взять трубку и поговорить. И номер, по которому он звонил накануне, все не выходил из головы.

Александр сел в кресло и с любопытством начал разглядывать аппарат. Телефон как телефон, из бежевого пластика, самых совершенных, современных форм. Внизу собственный номер его, выведенный красивыми цифрами в рамочке… Григорьеву на мгновение показалось, что его ударили по голове чем-то тяжелым. Несколько секунд он ничего не мог сообразить, настолько все это было необъяснимо: номер телефона был 19-77-23!

Чертовщина какая-то! Значит, он звонил по собственному номеру Тогда можно объяснить, почему он пришел ему в голову. Случайный взгляд, и номер подсознательно запомнился.

Но по собственному номеру звонить бесполезно, невозможно! Элементарная электротехника объяснит это каждому. Никогда в жизни он не звонил по номеру, с которого говорил сам. Это и в голову не приходило. Он был уверен, что это и никому вообще не приходило в голову. Может, все происшедшее вчера, ему только показалось, приснилось! Может, ничего и не было? Он снова набрал злополучный номер.

— Здравствуй, Александр, — приветствовал его тот же самый голос, знакомый и незнакомый одновременно. — Ну хоть ты-то разобрался?

— Кто говорит? — разъяренно спросил Григорьев. Все это было очень похоже на розыгрыш.

— Александр Григорьев.

— Это я — Александр Григорьев.

— Я — тоже… Значит, не разобрался…

— Кто вы такой?

— А на главпочтамт пойдешь?

Никто не мог знать об этом!

— Да кто же вы такой, черт вас возьми!

— Я Александр Григорьев.

— Как это понимать? Откуда вы знаете про главпочтамт?

— Я знаю. Ну ладно. Звони, если захочешь.

— Вряд ли! Я мистификаций не люблю.

— Звони, если захочешь.

Александр бросил трубку. В то, что его душа может разговаривать с ним самим по телефону, он, конечно, не верил. Он и в душу-то не очень верил. Но на розыгрыш это все-таки мало походило. А что говорили тому толстячку, который здесь жил перед ним, подумал Александр. Действительно, с ума можно сойти.

В дверь постучали, осторожно, негромко, но по-хозяйски. Александр поднялся с кресла и открыл дверь.

— Входите.

— Директор Солюхин. Андрей Павлович. А вы — Григорьев.

— Да. Александр. Проходите. Садитесь.

Директор, стройный, подтянутый, похожий на крупного научного работника, прошел, сел в кресло и дотронулся пальцем до корпуса телефона. Александр сел рядом на край кровати и машинально взглянул на часы.

— Понимаю. Времени у всех в обрез. Буду краток. Вы, Александр, уже пользовались этой штуковиной? — Директор осторожно щелкнул телефон. Действует?

— Пользовался. Действует, как аттракцион «американские горки». Аж дух захватывает.

Директор рассмеялся:

— Ах, молодежь! Крепкие у вас нервы. Значит, он вам не мешает жить?

— Да как вам сказать… Ничего страшного, но и не особенно приятно.

— А другие бегут.

— Я знаю. Видел.

— Так вот, Александр, этим феноменом заинтересовался ученый мир.

— Откуда же ученый мир узнал?

Директор непонимающе посмотрел на Григорьева:

— Я сам сообщил. По долгу службы.

— Ну-ну.

— Сегодня вечером в эту комнату явится комиссия. Человек пять. Понимаете?

— Понимаю. Выметаться, значит, надо.

— Что вы? Наоборот! Вы как представитель пострадавших…

— Я не пострадавший. Этот телефон не нанес мне никакого ущерба.

— Ну, хорошо. Как свидетель. Устраивает вас это?

— Допустим.

— Вы, как свидетель, можете быть полезны комиссии. Наверное, придется отвечать на вопросы или продемонстрировать феномен. Мало ли что еще. Словом, я попросил бы вас сегодня вечером, часиков в семь, быть у себя в номере. Как вы?

Александра это не устраивало, но взгляд директора молил.

— Ладно. Буду в семь.

История с телефоном заняла слишком много времени. Теперь Александра могло выручить только такси. И случай сразу же улыбнулся ему, как только он вышел из корпуса, таща в руке помятый плащ.

На главпочтамте девушка, выдающая корреспонденцию до востребования, приветливо улыбнулась ему как хорошему знакомому и развела руками, прибавив:

— Наверное, еще пишут.

«Если бы так», — подумал он с тоской.

У главпочтамта он позвонил из автомата Бакланскому, но того не оказалось дома. Тогда Александр снова поймал такси и через десять минут был у проходной головного научно-исследовательского института, где и должна была проходить защита.

В бюро пропусков Григорьев встретил Анатолия Данилова. Тот изучал карту достопримечательностей Марграда, висевшую на стене. Пропуска наконец были выписаны. Григорьев и Данилов благополучно миновали проходную, поплутали по этажам института и нашли нужный отдел.

Бакланский был уже здесь. Он сразу представил своим сотрудникам членов комиссии. Григорьев запомнил троих; заместителя директора института по научной части Анатолия Юльевича Согбенного, начальника отдела Игоря Андреевича Громова и начальника лаборатории Владимира Зосимовича Карина. Работы Карина, кстати, были близки к исследованиям группы Бакланского. А вот Данилов, впервые попавший в столь именитую компанию, от волнения не удержал в памятная ни одной фамилии.

Григорьеву не раз приходилось встречаться с руководителями и администраторами всех рангов, но всегда его не оставляло неловкое чувство самозванца, как если бы его по ошибке принимали чуть ли не за родного сына. Впрочем, он так же хорошо знал, что, приведись случай, и все эти добродушные «дяди» столь же запросто могут раздолбать любую его, не понравившуюся им, идею. При этом он никогда бы не смог на них рассердиться.

Комиссия должна была начать работу в десять часов, но шел уже одиннадцатый, а собрались далеко не все. Особенно грешили представители проектных организаций.

Бакланский смеялся, рассказывал анекдоты, но те, кто хорошо его знал, видели — Бакланский нервничает, Незаметно для одних, заметно для других, он и в частной беседе прощупывал почву. Когда необходимо, Бакланский умел отключаться от всех лишних проблем, терял суховатость, выказывая характер вполне обстоятельного человека, особенно в делах, касающихся защиты темы. Он уже успел выяснить, как относятся к их отчету те, кто будет разрабатывать тему дальше, и те, кто проводил работы, несколько похожие на их собственные.

Члены комиссии разгуливали по коридору. Бакланский выбрал момент и спросил у Григорьева:

— Как устроился с гостиницей?

— Хорошо, Виктор Иванович.

— Ну и отлично. А если бы не повезло, мог позвонить мне. У меня отец болеет, но устроить можно. А старик, так тот был бы чрезвычайно рад. — В его голосе было столько искреннего участия, что Григорьеву даже стало чуть-чуть стыдно за вчерашние мысли о шефе. — А ты, Толя, нашел свою тетку?

— Нашел, — ответил Данилов, — Все нормально.

В коридоре на стенах висели газеты лабораторий, разнообразные, яркие, привлекающие внимание стенды и плакаты, фотографии лучших людей отделов. На одной из них Александр узнал вчерашнюю девушку из ресторана. Ее звали Галя Никонова. Фотографы, конечно, умеют делать фотографии, на которых все кажутся красавцами н красавицами. Но здесь было что-то совершенно необыкновенное. Каждый понимает красоту по-своему. Так вот, для Александра эта девушка с фотографии вдруг предстала эталоном красоты. У нее было правильное, овальной формы лицо с высоким лбом и искусно сделанной прической. Большие, широко расставленные глаза, живые даже на фотографии. Нос примой, с продолговатыми нервными ноздрями, губы ярко очерченные…

На такое лицо можно смотреть сколько угодно, и оно не перестает нравиться, каждое мгновение поражая совершенством и красотой.

Ему захотелось увидеть днвушку, но он, конечно, не стал разыскивать ее по лабораториям. Для чего? Он просто вспомнил вчерашний вечер, вспомнил, как ей вчера хотелось танцевать. Вчера он мог познакомиться с Галей естественно. И она была бы рада, он это чувствовал. А сегодня она так же естественно может и не захотеть видеть его.

Он не влюбился в нее, нет. Просто он долго не замечал других женщин. А теперь он подумал, что, может, это будет началом его выздоровления. Что бы ни случилось, жить все-таки стоит… Все дело, однако, было в том, что он не хотел выздоравливать, не хотел, чтобы к нему вернулось серое, мучительно однообразное, если вдуматься, настроение.

Рядом остановился Анатолий, проследил направление взгляда Александра и сказал:

— Хороша! Я видел ее. Работает в лаборатории. Тебе нравится?

— Ради бога! — остановил его Александр. — Ничего не хочу про нее знать. Понял?

— Понимаю, — сказал Данилов и тихонько кашлянул.

Это означало, что он принял решение помочь своему товарищу. Он всегда и всем любил помогать, даже если эта помощь от него не требовалась. И теперь он мог вот здесь же в коридоре, хотя Галя ему тоже явно нравилась, познакомить Сашку с ней и тихонько уйти, оставив их вдвоем. И тогда Григорьев не знал бы, что ему с ней делать, о чем говорить. Поэтому он предупредил, чуть резковато, но искренне:

— Толька? Учти, что я просто подошел и посмотрел, Мне нравится совершенно другая женщина.

Данилов понимающе кивнул, но не поверил.

Комиссия наконец собралась, и их пригласили в кабинет начальника Громова.

Григорьев шел рядом с Бакланским и неожиданно для самого себя спросил:

— Виктор Иванович, а почему вы все-таки взяли на защиту меня, а не Соснихина или Бурлева?

Бакланский вздрогнул и удивленно посмотрел на Григорьева, потом, как ни в чем ни бывало, спокойно сказал:

— Ты нашел очень подходящее место, чтобы задавать ненужные вопросы… Тебе ведь хотелось поехать в Марград? Вот ты и в Марграде. А Соснихин и Бурлев и так часто ездят по командировкам. Доволен ответом?

— Доволен, — ответил Григорьев. Он понимал, что Бакланский говорит неправду, но выяснять сейчас что-либо было действительно не место.

— А почему у тебя возник такой вопрос? — спросил Бакланский.

Все уже рассаживались за огромный стол.

— Звонил мне… спрашивал, почему я здесь оказался…

— Кто звонил? — теперь Бакланский был по-настоящему заинтригован. Когда звонил?

— Да так… ерунда какая-то.

— Когда звонил?

— Вчера. В гостиницу.

— Ты говорил кому-нибудь, в каком номере гостиницы остановился?

— Нет, конечно. У меня и знакомых-то здесь нет…

— А голос? Голос хоть немного знакомый?

— Голос очень знакомый. Я пытался вспомнить, ничего не получается. Мистика какая-то.

— Он назвал себя?

— Да, сегодня утром.

— Так он и сегодня звонил тебе. Кто же он?

— Назвался Александром Григорьевым.

— Однофамилец? Странно, странно. Может, родственник? Хотя все равно это ничего не объясняет.

— Таких родственников у меня нет… Собственно, звонил не он, а я сам.

— Час от часу не легче. Кому и зачем ты звонил? Накануне зашиты!

— Я звонил по собственному номеру.

Бакланский сразу обиделся:

— И у тебя шуточки в стиле Соснихина. Помощнички!

Соснихина он терпеть не мог за его неиссякаемый юмор.

— Я на самом деле звонил по собственному номеру Не верите? Приезжайте ко мне в гостиницу!

— Глупости, ерунда. Собственный номер всегда занят. Когда ты поднимаешь трубку, номер уже занят Господи, ну что за глупости приходят людям в голову! Тут о другом должна голова болеть. Тема, наше СКБ, люди…

— Вот она у меня и начала болеть. Причем не здесь, а еще в Усть-Манске.

— Смотри, Григорьев. Всякие выходки здесь неуместны.

Настроение Виктора Ивановича мгновенно стало тоскливым-тоскливым. Но он взял себя в руки. Он умел это делать.

— Итак, товарищи, — сказал Анатолий Юльевич Согбенный, председатель комиссии, — позвольте, я зачту вам приказ министерства от девятнадцатого сентября. — Он назвал номер приказа, наименование темы, фамилии членов комиссии и фамилии людей, которым было разрешено присутствовать на защите.

Это была обычная формальная процедура перед началом защиты.

Несколько экземпляров отчета лежало на столе. Члены комиссии должны были ознакомиться с ними. Хотя, как Григорьев знал, читали в основном техническое задание, выводы и рекомендации. И только кто-нибудь, обычно самый молодой из членов комиссии, который присутствовал на подобной защите впервые, удосуживался прочесть весь отчет. Но это, однако, не говорило о том, что комиссию можно обвести вокруг пальца. Это были опытные люди. Они обычно на лету схватывали основное и очень тонко чувствовали всякие подвохи и слабо проработанные места.

Одним словом, если Бакланский и не подавал виду, что волнуется, то это делало ему честь. Вернее, честь его выдержке. Тема, которую приехала защищать группа Бакланского, была, конечно, не совсем доработана. Это чувствовали все исполнители. Но им приходилось защищать и не такие темы. И они всегда выкручивались.

Первое слово было предоставлено Бакинскому. Демонстрационные плакаты и графики были уже развешаны на одной из стен кабинета. Они были выполнены в цвете, с большим изяществом и вкусом.

Виктор Иванович заговорил хорошо поставленным голосом. У него был прирожденный дар оратора. Своим голосом он мог заворожить любую аудиторию. Неслышными шагами передвигался от вдоль стены, водил по цветным диаграммам указкой и говорил.

Его группа работала над созданием устройства по автоматическому распознаванию речи. Для проверки принципа автоматического распознавателя был создан фонетограф. Это огромное устройство состояло из микрофона, усилителя, распознающего устройства, и электрической пишущей машинки. Для них это устройство служило просто инструментом проверки правильности гипотезы. Но в принципе его можно было использовать как самостоятельный аппарат. Например, для диктовки в микрофон текста доклада или научной статьи, чтобы получить на выходе устройства тот же текст уже отпечатанным. Другими словами, это устройство могло решить проблему автоматизации труда машинисток и стенографисток. А сотрудники вычислительных центров смогли бы вводить данные в математические машины, просто диктуя их в микрофон.

Решение проблемы, которая стояла перед ними, нельзя было переоценить. В системе «человек-машина» больше не было промежуточных звеньев и составление программ значительно упрощалось.

И еще одну проблему могла решать их система, Проблему передачи информации на большие расстояния при уровне сигналов соизмеримых или даже меньших, чем уровень помех. Для демонстрации этой возможности Бакланский, Григорьев и Данилов почти двое суток устанавливали свою машину на телефонной станции.

Результаты работы были пока скромными. Машина могла распознавать всего лишь семьсот слов. Но, как говорят, лиха беда начало. В принципе, более мощную машину можно было создать уже сейчас. Вот только какие бы у нее получились габариты и вес? Об этом в отчете не говорилось ничего.

Некоторые исполнители давно чувствовали, что избрали не совсем правильный путь. Но Бакланский умел убеждать и доказывать. Кроме того, он работал над докторской диссертацией. На теме, собственно, и основывалась его диссертация. Работать он мог почти без всяких передышек, заражая всю лабораторию верой в успех и неистощимой энергией. Когда же сотрудники лаборатории скисали, он просто давил на них своим авторитетом, своей эрудицией, рассуждениями о государственной необходимости их работы…

Виктор Иванович кончил говорить, уложившись в точно отведенное ему время. Это свойство обычно очень ценится комиссиями. Следующим по распорядку дня должен был выступать Григорьев. Пока снимали графики и развешивали схемы и чертежи, нетерпеливые члены комиссии успели задать Бакланскому несколько вопросов. Но Виктора Ивановича нельзя было так просто застать врасплох. Он пообещал ответить, но сделал это так громко и в такую подходящую среди шума паузу, что председательствующий вынужден был напомнить, что вопросы должны задаваться позже. Все согласно закивали и успокоились.

Григорьев начал рассказывать о принципиальное схеме своей аппаратуры. Причем, как было условленно у него с Бакланским, особое внимание уделял примененикю в ней микромодулей, прочих микродеталей и интегральных схем. Сам он, честно говоря, не видел в их применении особого достоинства, особой заслуги своей группы, но в техническом задании имелся пункт об интегральных схемах, и Бакланский строго-настрого приказал ему остановиться на этом особо. Вот он и шпарил терминами из полупроводниковой техники.

Григорьев не успел уложиться в отведенное ему для доклада время, но когда сел на свое место, Бакланский шепнул, что это даже хорошо. Комиссия очень дорожит временем и теперь вынуждена будет ограничиться вопросами, ответы на которые содержались в его, Бакланского, докладе, но были им пропущены. Они всегда старались делать так, специально упуская в докладах некоторые важные моменты, чтобы члены комиссии вынуждены были задавать вопросы. В этом усматривалось два плюса. Во-первых, ответы на предполагаемые вопросы были уже готовы, во-вторых, некоторые члены комиссии считали, что они сами додумались до каверзных вопросов, и были весьма довольны собой и даже проникались к защищающимся уважением и доверием. На самом же деле доклад строился так, что эти вопросы, не страшные для исполнителей, просто-напросто логически вытекали из него.

Выступления Бакланского и Григорьева заняли часа полтора, и поэтому председательствующий Анатолий Юльевич Согбенный объявил перерыв, которого любители покурить ждали со все возрастающим нетерпением.

Не успел Григорьев выйти в коридор, как к нему подошел начальник лаборатории Владимир Зосимович Карин. Голова у него была совершенно седая. А улыбался он так добродушно и понимающе, что невольно вызывал у собеседника ответную улыбку. Он подошел к Григорьеву, трудно переставляя ноги, и сказал:

— А вы, мальчики, кота в мешке привезли. — Карин не осуждал, просто констатировал факт. И не успел Григорьев возразить, как он продолжил: — Но это ничего. Защититесь. Проблемка-то модная, да и сложная. С ходу не взять.

— Должны защититься, — согласился Григорьев.

— А почему вы пошли по этому пути? Ведь метод простого увеличения параллельных блоков приведет вас к тому, что ваша аппаратура станет высотой с Монблан. И все равно с вершины этой горы решения проблемы не увидишь.

— Вообще-то мы пытались ухватить проблему с разных сторон. Для частных решений наш метод, наверное, наиболее совершенен.

— Но ведь не устройство же для программного управления станками вам нужно сделать? Для этого, конечно, хватило бы и ста слов. А так вы рискуете зайти в тупик.

К ним подошел Бакланский.

— Ну что, Владимир Зосимович? Как тут поживает Марград? Жары-то как не бывало. В такой прохладный вечер и рюмочку пропустить не худо!

— Было бы, время, — усмехнулся Карин.

— А что? Сегодня вечер занят?

— Вечером нужно успеть еще в одну комиссию.

— На износ работаете, Владимир Зосимович. А то бы поговорили, продолжал Бакланский. — Александр вот у меня еще не был.

— Спасибо, Виктор Иванович. Но мне сегодня нужно в семь обязательно быть в гостинице, — сказал Григорьев.

— Ну ладно, заняты, так заняты. Коньяк, он не испортится. А как, Владимир Зосимович, настроение у комиссии?

— Обычное. Одним поскорее смотаться надо, а другим все равно, где сидеть.

— Ну-ну, — потер руки Бакланский.

— Тут вот только представитель какого-то института на вас зуб точит.

— Какого института? — мгновенно преобразился Бакланский.

— А тот товарищ, что сидит рядом с вами. Высокий такой.

— Ростовцев? Так это же представитель института, который будет продолжать нашу работу. Они же второй этап делать будут!

— Да?.. Там хитроватые мужички сидят, — сказал Карин.

— Им бы только отбояриться от данной темы. Тема хлопотная, а денег не так уж и много.

— Было бы, с чего начинать. Может, поэтому? — спросил Карин.

— Начинать есть с чего, — твердо ответил Бакланский и добавил: Извините, Владимир Зосимович.

Он отвел Григорьева в сторону и спросил:

— Послушай, Александр. Так кто же тебе все-таки звонил?

— Не знаю, Виктор Иванович. Давайте попробуем позвонить вместе.

— Да куда звонить-то?

— По собственному номеру телефона. Может, это не только в гостинице.

— Ничего не понимаю. Толком можешь объяснить?

— Не могу. Тут надо самому испытать.

— Это в твоей гостинице, в твоем номере чудеса происходят. А весь остальной мир нормален и занимается полезными делами.

— Вы правы. Но проверить не долго.

— Сейчас не могу, да и не верю.

— Не хотите, я один схожу.

Кто-то взял Бакланского под руку, а Григорьев пошел искать телефон.

В гостинице он звонил по собственному номеру. Может, с другими телефонами ничего не получится? Да и не должно получиться.

В лаборатории он заглядывать постеснялся и поэтому дошел до приемной. Там он попросил у секретаря разрешения и набрал на диске номер, написанный на самом телефоне. Это был идиотский эксперимент. Григорьев понимал не хуже Бакланского, что ему должны, как обычно, ответить частые гудки. Но в трубке что-то щелкнуло и затем раздалось:

— Слушаю, Сашка.

— Так, значит, с любого телефона к тебе можно звонить?

— Наверное, не знаю… Как у тебя настроение? Защищаетесь?

У Александра вдруг пропало всякое удивление, и он спокойно, как при обыкновением телефонном разговоре с хорошо знакомым человеком, сказал:

— Начали потихоньку…

— Мы тоже начали. И в голове сейчас всякие бунтарские мысли бродят. Бакланский узнает — с ума от злости сойдет.

— У меня тоже всякие дикие мысли в голове… Постой, так значиот, и у вас есть Бакланский? — спрос Григорьев.

— Есть.

— А откуда ты говоришь? И нельзя ли нам встретиться? Интересно, все-таки. Такое странное совпадение.

Я говорю из приемной института. — И он назвал институт.

— В Марграде?

— Конечно, в Марграде.

Вот так. Он звонил из Марграда, из того же института, что и Григорьев, из той же приемной, по тому же самому телефону. В таком случае Григорьев мог разговаривать только сам с собой.

— Ну и что ты намерен делать? — спросил тот Григорьев.

Александр промолчал.

— Все ждешь письма?

— Жду, жду! — выкрикнул Александр и бросил трубку на рычаг.

Ему было плохо, ему нужно было письмо. Оно должно прийти на почтамт. Пусть на листке будет хоть одно слово «Нет!», но ответ должен быть. И как это ни нелепо было, он вдруг понял, что в командировку поехал только из-за нее…

В коридоре, когда он вышел из приемной, все еще разгуливала комиссия. Да и сотрудники лабораторий тут же курили. Словом, было оживленно, как на Главном проспекте. Навстречу попался Бакланский, уже о чем-то разговаривающий с председателем комиссии.

— Ну что ж, пора заканчивать перекур, — сказал Анатолий Юльевич. Давайте, товарищи, продолжим работу.

Бакланский задержался и сказал:

— Александр, ты выбрось всякую ерунду из головы. Сейчас начнется самое главное.

— Я снова с ним разговаривал, — сказал Александр. — Можно с любого телефона. Попробуйте, интересно ведь.

— Черт бы вас набрал! — вдруг озлился Бакланский. — У одного блажь в голове, другой из буфета не может вылезти.

Тут и у Григорьева в душе что-то взорвалось:

— Тогда зачем вы меня с собой взяли? Чтобы я как попугай повторял все, что скажете вы?

— Успокойся, Александр. Люди же смотрят.

— Постараюсь, — буркнул тот.

Он отстал от шефа и задержался возле стенда, на котором висела фотография хорошенькой девочки — Гали Никоновой. Нет, она определенно действовала на Александра положительно — успокаивала, ободряла. Настроение у него сразу улучшилось, и он спокойно вошел в кабинет, где уже рассаживалась комиссия.

Бакланский сидел возле телефона, и вид, надо честно признать, был у него жалкий и растерянный. Он положил трубку на рычаг и посмотрел на номер телефона. Александр подумал, что шеф сейчас звонил по собственному номеру. Виктор Иванович отошел от телефонного столика и сел рядом с Григорьевым.

— Чертовщина какая-то! — сказал он.

Но Бакланского не так-то просто было выбить из колеи. Он уже снова был жизнерадостен, полон сил и энергии.

— Ты вот что, — сказал он Григорьеву, — ты в прениях не выступай.

— Почему же? — удивился Александр. В другой раз он бы только обрадовался этому. Но сейчас тон Бакланского ему не понравился. — Я тоже хочу высказать свои мысли.

— Кому они нужны?! Еще брякнешь что-нибудь.

— Значит, Виктор Иванович, началась паника? Или просто плохие предчувствия?

— Конечно, — сказал Бакланский, — в нашей работе есть определенные недостатки. А где их нет? Но все-таки тему мы должны защитить. Понял?

Александр, конечно, понял. На карту поставлена не только тема сама по себе, но и труд всего СКБ, его руководителей, инженеров, техников. Одно смущало Григорьева. Никогда ранее мысль о бесполезности или явной недоработке их темы ему и в голову не приходила…

Председатель комиссии предложил задавать вопросы. Вопросы, естественно, делились на три типа. О принципиальной стороне дела, о его схемном решении и об экспериментальных результатах. Первое относилось к Бакланскому, второе — к Григорьеву, а третье, по-видимому, опять к Бакланскому. Анатолию Данилову Виктор Иванович наверняка бы не разрешил отвечать на вопросы. Тот мог или не понять существа вопроса, или ответить по простоте своей чистосердечно и честно. Анатолий на этой защите был как бы некоторым дополнением к их экспериментальной установке.

На защите не принято отвечать на вопросы немедленно. Нет. Комиссия задавала вопросы, а исполнители пока только записывали их. Причем Бакланский записывал все, а Григорьев только то, что относилось к нему. Уже в самих вопросах была некоторая путаница, неразбериха. Это означало одно: мало кто из членов комиссии удосужился тщательно изучить отчет. Многие, конечно, пролистали его мельком, а некоторые — мало заинтересованные этой темой — не читали вовсе. Совместными усилиями они, конечно, дойдут до всего. Однако сколько до этого момента наслушаешься глупых и наивных вопросов! Но Бакланский был этому только рад. Вопросы позволяли ему отвечать изящно, с юмором, занимали время. А ведь всем известно, что любая комиссия всегда торопится.

Наконец все вопросы были заданы. Комиссия немного подустала, и все мирно пошли обедать.

Столовая располагалась на двух этажах. Григорьев потолкался на одном этаже столовой, потом спустился на другой. Есть не очень хотелось. Можно было зайти в буфет и выпить пива. Он так хотел было и сделать, но вдруг увидел ту хорошенькую, милую девушку — Галю Никонову. И тогда он подошел к ней и сказал:

— Галя, вы пропустите меня без очереди? Впереди себя.

Сначала она посмотрела на него удивленно и насмешливо, потом узнала:

— А я думала, вы обедаете только в ресторанах.

— Это только когда вы там, Галя.

— А я и была-то там впервые. Правда, Любаша? — обратилась она к подруге, в которой Александр узнал ее вчерашнюю спутницу. Любаша посмотрела на него с улыбкой и кивнула копной светло-желтых волос.

— Я сомневаюсь, что этот… — сказала она.

— Саша, — подсказал Александр.

— …что этот Саша обратил вчера на нас внимание. Он был так поглощен своим шашлыком.

— Я тоже хочу есть, — сказал подошедший Данилов.

— Ну вот, еще один! — недовольно и громко сказал кто-то из стоящих в очереди.

Григорьев смутился и решил стать в конец очереди, но тут раздался добродушный голос Карина:

— Да что вы, ей-богу! Это же наши дорогие гости из Усть-Манска.

За стол они уселись вчетвером: Галя, Любаша, Анатолий и Александр. Незаметно разговор перекинулся на то, как приезжие устроились с жильем. Сначала Данилов рассказал о своей тетушке, потом Александр о том, что произошло в гостинице «Спутник». Он рассказал и о комнате, и о телефоне, и о своем разговоре с Сашкой, не вдаваясь, правда, в подробности. Тут с иронией вспомнили о телепатии. А Григорьев возьми да и предложи:

— Вот кончим обедать и пойдемте звонить. А потом каждый расскажет, что услышал. Хорошо?

Ему, конечно, не поверили, но согласились. Побродили по коридорам, нашли телефон в пустующей комнате. Первым вызвался звонить Данилов, а две девушки, то смеясь, то приглушая смех и глядя на Григорьева преувеличенно серьезно, ждали, как же он будет выкручиваться, ведь ничего не произойдет…

Но Александр был уверен в себе и глубокомысленно изрек: «Вот так!», когда телефон сработал, а глаза Данилова полезли из орбит.

— К-кто гов-ворит? — растерянно спросил Анатолий.

— Так это не шутка? — удивилась Галя.

— Будет ваша очередь, — сказал Григорьев, — узнаете.

Данилов сначала заикался, потом перестал, а в конце заговорил бодро и даже рассмеялся.

— Ну что? — спросил Григорьев, когда тот повесил трубку.

— Это, конечно, розыгрыш, но только я не знаю, так ты это устроил.

— Я ничего не устраивал.

— Да что же вам сказали? — нетерпеливо спросила Любаша.

— Кто-то, знающий меня по имени, заявил, будто я хочу, чтобы мы все четверо провели вечер вместе… Но… но я сам хотел это предложить. А? Как вы? Договорились?

— Но я… — начала было Любаша. — Нет, давайте сначала все позвоним.

— Давайте, — согласились остальные, а Данилов вдруг выгнул грудь колесом и стал очень похож на красавца улана, только что надвое разрубившего тело врага. Это превращение означало, что жизнь хороша и Анатолий доволен собой.

Любаша набрала номер и ей, конечно, тоже ответили. Она смешно зажала трубку обеими ладонями и говорила в нее, повернувшись к остальным спиной. Она говорила и отвечала односложно: «Откуда вы знаете?.. Да… Нет… Конечно… Хорошо…» Потом она облегченно вздохнула, повесила трубку и повернулась уже успокоенная, довольная и даже веселая. Смешинки так и прыгали у нее из глаз.

— Ну что? Что тебе сказали? — затормошила ее Галя.

— Ой, девочки! — сказала Любаша. — Это или гипноз, или… Скажите, она ткнула Григорьева пальцем в грудь, — откуда вы все знаете?

— Ничего я не знаю.

— Но вы же видели вчера Игоря?

— Игоря?

— Да. Так вот, она сказала, чтобы и Игорь был с нами…

— Кто это — она? — спросила Галя и потянулась к трубке.

— Я бы и сама хотела знать.

— Любаша говорила с Любашей. Так ведь? — спросил Григорьев.

— Так, — удивленно ответила девушка. — Она назвала себя Любашей.

— Любашей? — повторила Галя рассеянно. — Я тоже попробую…

Она говорила чуть испуганно и недоверчиво, но последняя фраза вырвалась у нее непроизвольна громко:

— Да, нравится… Ну и что?.. Нет, все равно?

Теперь Любаша трясла ее за руку:

— Что тебе говорили? Что тебе нравится?

— Нравится? — переспросила Галя. — Мы говорили… о платьях. Мне нравится голубое.

— У тебя ведь и нет такого…

— Нет, — согласилась Галя. — Ну, в общем, это не важно. Она сказала, что мне нравится эта идея насчет сегодняшнего вечера. И это действительно так. Какая разница, как провести вечер?

Она была чем-то расстроена, словно ей сказали колкость, на которую она не сумела ответить. Александр почти не знал эту хорошенькую девочку Галю Никонову, но чувствовал, что если и та Галя похожа на эту, то она не могла оказать ничего грубого, злого. Хотя, возможно, это была мягкая правда, которая иногда жестче грубой.

Настроение у девушки изменилось, это было заметно. Она пыталась вызвать в себе прежнюю легкость и веселость, но это ей плохо удавалось. Теперь настала очередь звонить Григорьеву.

— Сашка, — сказал он и замолчал, потому что не знал, что говорить дальше.

— Вот что, — тоже после некоторого молчания заговорил тот Александр. Неужели ты думаешь, что кто-то поможет тебе забыть ее?

— Нет. Но я бы и не согласился, будь это даже возможным.

— Вдруг ответ уже есть?

— Я поеду сразу же после работы.

— А этот вечер в компании с девушками? Тебе нравится Галя?

— Нравится. И многим, наверное. Что ж из этого?.. А от вечера я, пожалуй, откажусь. Их будет четверо, а я — пятый лишний. Да у меня же вечер занят! В семь часов комиссия начнет выяснять, кто ты такой и почему мы можем разговаривать.

— Тебе не кажется, что ты смутил душу этой девушки.

— Нет, нет. Конечно, нет.

— Ну, хорошо. А защита?

— Защита, кажется, пройдет нормально.

— А что будет после?

— Что будет?

— Кто-то ведь должен будет разрабатывать технический проект.

— Это уже нас не касается.

— Да, вас это уже не касается.

Тот, другой Александр, неожиданно положил трубку. Григорьев пожал плечами и положил свою. Хорошо тому, знающему, по-видимому, все.

Данилов смотрел на Григорьева настороженно. Любаша с любопытством, Галя с каким-то смешанным чувством недоверия и презрения.

— Говорите же! — чуть ли не приказала она Григорьеву.

— Вечером мне нужно быть в гостинице. Там меня будет ждать очередная комиссия. В семь часов.

— Какая еще комиссия? — удивился Данилов. — Что за ерунда!

— Не я ее выдумал. Авторитетная комиссия. Вы же, вероятно, хотите знать, с кем только что говорили? И я хочу. И многие другие.

— Пошли, — Галя потянула подругу за локоть. — У Александра, видимо, много забот. Непорядочно было бы отвлекать его.

— Стойте же, — задержал их Данилов. — Он же хороший парень, этот Григорьев. Не может, значит, не может. Но мы-то встретимся вечером? Ну кто-то ведь должен показать мне вечерний Марград?

…Комиссия уже наполовину втянулась в кабинет, когда Григорьев все же нашел знакомый коридор и прошел мимо фотографии Гали Никоновой С фотографии она смотрела на него очень серьезно и даже осуждающе.

Кое-кто, извинившись перед председательствующим и сославшись на срочные дела, уже сбежал. Это были люди, менее других заинтересованные в теме, люди, которым было все равно, попавшие в комиссию волей непонятных обстоятельств. Они, конечно, придут, чтобы расписаться в приемочном акте, и подпишут все, что бы в нем ни заключалось.

Но до этого акт еще должен быть составлен. И как составлен! Бакланского мало радовало уменьшение рядов столь представительной комиссии. Но он был тверд в решении постоять за свое СКБ, за своих работников. Можно было поклясться, что сейчас в голове у него не было ни одной мысли, которая бы не касалась темы.

— Товарищи — сказал председательствующий. — Сейчас Виктор Иванович будет зачитывать вопросы и отвечать на них. А задавший вопрос пусть, пожалуйста, представится. Мы тут собрались из разных организаций и городов и пока еще не очень хорошо знаем друг друга. Но, я думаю, у нас будет время познакомиться поближе.

— Будет, будет! — зашумели некоторые члены комиссии, выразительно подмигивая друг другу.

— Итак, товарищи, начнем. Пожалуйста, Виктор Иванович.

Анатолий Юльевич сел с таким видом, словно он проделал наиболее важную и тяжелую часть возложенной на него работы.

— Можно мне отвечать, не вставая? — спросил Бакланский.

— Конечно, Виктор Иванович.

— Первый вопрос, — начал Бакланский. — «Может ли наша система решить проблему словесного ввода программ в вычислительные машины?»

— Это мой вопрос, — чуть привстал молодой человек, сидевший напротив. — Марград. Институт автоматизированных систем управления. Кандидат наук Стеблин Виктор Викторович… Только в моем вопросе пропущено одно слово. Может ли ваша система полностью, — он еще раз подчеркнул, полностью решить проблему…

— Все понятно, — перебил его Бакланский и просиял, словно ему сказали комплимент. — Поскольку это наиболее общий вопрос, то нам необходимо договориться, что значит «полностью», что означает «словесный ввод программы» и что такое «вычислительная машина».

— Ну, знаете ли! Мы так долго прозаседаем, — недовольно сказал Стеблин. — Тут, по-моему, можно ответить просто и коротко.

— Это только вопросы можно задавать просто и коротко. Да и то — на первый взгляд. Вы можете дать определение, что такое вычислительная машина, и учесть при этом философскую, техническую, информационную и прочие стороны этого понятия?

— Конечно, — полез в бой молодой кандидат наук, но уже через две минуты вынужден был сдать свои позиции. Бакланский закидал его вопросами так, что даже непонятно стало — кто же здесь защищается?

— Вот видите, — сказал Бакланский. — Я, конечно, не могу ответить на данный вопрос, поскольку составляющие самого вопроса не имеют точного определения.

— Товарищи, — сказал Анатолий Юльевич, который как раз в это время отвлекся от мыслей по предстоящей на следующей неделе конференции и вслушался в спор. — Прошу задавать вопросы конкретно и чтобы они не выходили за рамки технического задания. Прочие вопросы можно задавать в кулуарах.

Бакланский, конечно, допек этого кандидата из НИИАСУ. Ясно стало, что в дальнейшем Стеблин поостережется задавать вопросы во время заседаний, но в перерывах будет долго и нудно холить за Бакланским, дергать его за лацкан пиджака и выяснять, в чем же заключается философская проблема компьютеров, чтобы хоть как-то вернуть утраченное расположение духа.

— «Пробовали ли мы применить другие идеи для составления функциональной схемы?» — зачитал вопрос Бакланский.

— Это мой вопрос, — сказал начальник отдела Громов.

— Конечно. На этапе предварительной проработки задания мы рассматривали и другие варианты. На совместном заседании заказчика и исполнителей был одобрен именно этот вариант.

— Как?! — взвился сидящий рядом с Бакланским Ростовцев — представитель института, который должен был разрабатывать технический проект. — Разве такое совещание было?

— Было, — спокойно сказал Бакланский. — В феврале прошлого года. Протокол совещания подписан обеими сторонами и без особых мнений.

— Но почему же нас не…

— Спокойно, товарищи, — попросил Анатолий Юльевич. — В работе должен быть порядок.

— Но почему же нас не поставили в известность?! Заказчик заказчиком, но ведь продолжать-то работу нам!

— Состав совещания утверждали вышестоящие инстанции, — сказал Бакланский. — Обратитесь к ним. Хотя прошло уже полтора года.

— А мы только сейчас узнаем об этом?!

— Разве это наша забота — информировать?

— Ну, хорошо. По чьей инициативе было созвано совещание? — спросил Ростовцев. Выражение лица его было растерянным, словно он получил неожиданный удар в спину.

— Мне отвечать на вопрос? — спросил Бакланский у председателя.

— Товарищи, ради бога, давайте по порядку. Так мы прозаседаем всю неделю. Игорь Андреевич, вы удовлетворены ответом?

— Ни в коей мере! — ответил Громов, и его сухая стариковская фигура еще более вытянулась. — Интересно было бы посмотреть этот протокол, Сергей Сергеевич, — обратился он к представителю заказчика. — Было такое совещание?

— Кажется, было, — Сергей Сергеевич Старомытов вопросительно и чуть испуганно посмотрел на Бакланского.

— Господи, неужели меня сейчас начнут уличать во лжи? — тихо спросил Бакланский.

— Да, да, было, — поспешно сказал Сергей Сергеевич.

— Вы же заказчик! — удивился Громов. — Вы деньги платите за работу! Мы все можем подписать акт о приемке темы, но ведь кашу-то расхлебывать будете вы!

— Мы… — Сергей Сергеевич чуть было не сказал, что они только платят деньги… Странно запутаны иногда финансовые дела. Хотя и в этом, наверное, есть смысл. Своеобразная перекачка денег из одного министерства в другое или из главка в главк. Тему финансирует одна организация, а делается она для другой. Первой все равно, что там делается, а вторая не имеет никаких юридических прав, если только в ней не найдется пробойный мужичок, который все расставит на свои места. — Мы проводили такое совещание. Меня лично, правда, там не было. Я недавно занимаюсь этой темой. Но протокол был. И это направление одобрено.

Такое совещание действительно было, вспомнил Григорьев. Приехал к ним представитель заказчика. Путешествие все-таки, да еще за государственный счет! Бакланский быстренько убедил его в необходимости создания совместного документа. «Чтобы дело двигалось без задержек». Кто теперь знает, что это был за специалист, скорее всего инженер в совершенно другой области, да еще с больной печенью или напротив — большой любитель повеселиться в чужом городе. Он и подписал протокол. Потом протокол ушел к заказчику. И директор организации-заказчика подписал его, раз внизу уже была подпись человека, который должен был разбираться в технике лучше самого директора. Соснихин тогда возражал, потому что выбор направления работ был далеко не обоснован, и этот протокол до какой-то степени связывал руки и самим исполнителям.

— Стало быть, есть два документа, — сказал Громов, — техническое задание и протокол согласования. Причем второй документ необоснованно ограничивает первый, который, кстати, утвержден в министерстве.

— Милый ты мой Игорь Андреевич, — вступил в спор председатель, — что они, по-твоему, не выполнили пункты технического задания?

— Да как сказать? Получается, на мой взгляд, что-то вроде этого…

— Так сказать… что-то вроде… Игорь Андреевич, ты разве не знаешь, что это в акт приемки не запишешь? В акте все должно быть четко и понятно каждому. Ну не будут же в министерстве проводить работу по сравнению каких-то методов. Им на это начхать. Для этого и создана наша комиссия, чтобы все проверить и подать в готовом виде. Такие-то пункты выполнены, такие-то требуют доработки. Одни — за счет исполнителя, если их вина, другие — по дополнительному договору. Конкретно, какой пункт они не выполнили?

— Я, Анатолий Юльевич, сформулирую свою мысль в достойных выражениях позднее, но смысл моего вопроса и выступления в том, что товарищи сделали паровой велосипед. Вроде бы он и движется, но какой ценой?

— Опять: вроде бы, — улыбнулся председатель.

— Ну, ладно. Пробовали ли исполнители решить проблему распознавания образа не тривиальным методом, который, кстати, может завести в тупик?

— Пробовали, — ответил Бакланский.

— Вы удовлетворены ответом? — спросил Согбенный.

— В высшей степени! — съязвил Громов и как-то стал меньше ростом. — Большего, я вижу, тут не добьешься.

— Виктор Иванович, — перегнулся через стол Карин. — Соснихин ваш, да и Бурлев ведь были у нас. Кое-что мы им показывали; да и вы сами знаете. Почему же никакого упоминания в отчете. Ведь наше направление очень перспективно…

— Владимир Зосимович, — постучал ручкой по пепельнице председатель. Что за тайные переговоры? Давайте придерживаться установленного порядка. Продолжайте, Виктор Иванович.

— Еще два слова по второму вопросу, — сказал Бакланский. — Я понимаю, что в науке, а особенно в технике, можно идти разными путями. Но путь, который нравится одним, не дискредитирует другой. И личные симпатии…

— Я удовлетворен вашим ответом, Виктор Иванович, — остановил его Громов. — Не трудитесь продолжать.

— Следующий вопрос.

Виктор Иванович зачитал его. Задавший вопрос представился. Им оказался товарищ из Перми. Вопрос был о гибкости в применении системы с различными исполнительными механизмами. Бакланский ответил четко и понятно. Пермяк остался доволен.

И еще на несколько вопросов ответил Виктор Иванович. Если вопрос касался чего-то хорошо проработанного, то ответ был точен, предельно лаконичен и изящен. В этом Бакланскому нельзя было отказать.

— «Может ли ваша система распознавания образа служить в качестве секретаря-машинистки?» Товарищ, наверное, имел в виду, может ли наша система печатать с голоса. — Кто-то хихикнул. — Может. Правда, специальные тексты. В отчете есть протоколы испытаний. А завтра, если распорядок работы комиссии не изменится, вы сможете это увидеть собственными глазами.

— Что за специальные тексты? — спросил Ростовцев. — Нам ведь нужно печатать любые тексты!

— Я выскажу свои соображения, если меня пригласят на обсуждение вашего технического заданиям — вежливо сказал Бакланский.

— Извините! Но вы все-таки могли бы пояснить.

— Могу. Тексты, состоящие из набора семисот — восьмисот слов.

— В протоколе сказано, только семьсот, — заметил Громов.

— Работы велись до самого отъезда. Есть дополнительные изменения в сторону улучшения работы системы.

— Протокол должен отражать полное состояние дел по теме, — сказал председатель. — Одного дня не хватило?

— Извините, но одного дня у всех не хватает, — сказал Бакланский с улыбкой, понимающей и доброй. — И у комиссии может не хватить.

— Судьба всех комиссий…

— И исполнителей тоже… Так я продолжу? «Имеет ли значение тембр голоса говорящего, скорость речи, динамический диапазон?»

— Старков. Марградская телефонная станция, — представился молодой человек, которому принадлежал вопрос.

— Динамический диапазон не имеет значения. На входе стоит устройство с автоматической регулировкой усиления. Скорость речи — в пределах нормальной человеческой, до ста слов в минуту. Тембр голоса имеет значение. Система настраивается на спектр с определенными формантами голоса. Но в каждом конкретном случае можно настроить систему на любой голос.

— То есть вас система поймет, а меня не поймет?

— Да. А если точнее, то сейчас она настроена на форманты голоса нашего старшего инженера Анатолия Данилова.

— Сколько времени занимает перестройка?

— М… м… Несколько часов.

— Фью, — присвистнул кто-то.

— В том случае, если форманты очень различны. Но практически это не вызовет дополнительных трудностей. Ведь обычно с системой будет работать один оператор.

— Или два, — вставил Карин.

— Да… Может быть, и два. Вам, — Бакланский обратился к Старкову, как председателю АТС, наверное, будет интересно узнать, что система может быть использована, как увеличитель отношения сигнал — шум, то есть неразборчивую речь делать разборчивой. Для телефонной станции это должно быть очень интересно.

— И тоже только на определенный голос?

— Не совсем. Поскольку на другом конце провода в качестве приемника используется человек, возможности системы расширяются.

— Это понятно, — сказал Громов.

— Да. Конечно.

Прошло почти полтора часа. Председатель объявил перерыв.

В коридоре Бакланский сказал Григорьеву:

— Александр, защита, кажется, будет трудная. Кое-кому мы перебежали дорогу. Надо держаться дружно

— Не дорогу мы перебежали, а лежим бревном на дороге.

— Черт тебя возьми! Ты сам напросился в эту командировку! Изволь слушаться и говорить то, что нам требуется… Анатолий вот понимает это, кажется.

— Мне что… — сказал Данилов.

— И то хлеб.

— А не будет ли честнее признать, что тему мы не выполнили? — спросил Григорьев.

— Кто тебе это внушил? В Усть-Манске ты говорил совсем другое.

— Прозреть никогда не поздно. Я знал и раньше, только меня это не очень касалось.

— Ты прозреешь… Из-за нимфы слюни распустил?

— Как вы смеете?

— Ах, да! Молчу, молчу! Твое дело. Но только, что касается меня, ты доложен просто-напросто исполнять. Кто тебя надоумил?

— Я уже говорил, что задумывался над этим и раньше. А телефонные разговоры с моим двойником…

— Чтобы не слышал я об этом больше! Детство! Дурость!

— Но ведь и вы, кажется, говорили со своим?

— Фокус это. Не стоит размышлений.

— На вас лица не было, когда вы положили трубку.

— Чушь!.. Мне, возможно, понадобится ваша поддержка.

— Тогда лучше отправьте меня в Усть-Манск.

— Ну, Григорьев! Ты…

Карин убеждал Громова:

— Игорь Андреевич, кое-что они все-таки сделали.

— Ну да. Спаяли груду транзисторов, а для чего? Разве что-нибудь новое появилось в результате этого?

— Не всегда новое получается. И потом, ведь затрачен труд людей. Не пропадать же ему впустую.

— А он и не пропадет. Этот труд превратится, превратился уже в докторскую диссертацию Бакланского. И не более.

— Разве он готовит докторскую?

— Уже готова. Он меня в оппоненты пригласил. Теперь, наверное, кается, что разговор завел.

— Нет, для докторской здесь слишком много липы.

— Значит, для докторской — много, а для защиты проекта — мало?

— Ох, да какие только темы не проходят!

— А меня увольте.

В кабинете заместителя директора НИИ по науке Ростовцев говорил Анатолию Юльевичу:

— Анатолий Юльевич, эту тему нельзя пускать дальше.

— Завалить, значит, надо?

— Ну, завалить, не завалить…

— А тут только одно из двух.

— Пусть они как хотят, но мы продолжать ее не будем.

— Записано же у вас в плане?

— Рекомендации надо включить в акт, чтобы тему дальше не развивали.

— Выходит, братец, тему принимаем и прикрываем? И все довольны!

— А хотя бы и так!

— Вы же раньше за нее чуть ли не в драку.

— Да! Если бы она была сделана на уровне.

— Ничего не могу поделать. Запишите в акте свое особое мнение.

— Придется. Но можно и по-другому. Через вышестоящие инстанции.

— Уж не угроза ли это?

— Да что вы!

— Хорошо. Если придет распоряжение из главка, мы эту тему не примем. Но ведь не придет такое! Так что пусть все-таки решает комиссия.

Сергей Сергеевич Старомытов в одиночестве угрюмо посасывал сигарету и размышлял: «Черт меня дернул перейти на эту руководящую работу. Паял раньше транзисторы, настраивал схемы, отвечал только за себя, за свой труд… Миллиончик Бакланский скушал. Миллиончик мы ему выдали. Не из своего, правда, кармана. Из государственного. Я — представитель заказчика. Но ведь я ничего в этом не понимаю. И вообще, вся эта тема мне до чертовой бабушки! Да и институту нашему. Обходились без компьютеров, а теперь автоматического секретаря уже надо? Предположим, нам не надо, но ведь кому-то надо, раз весь этот сыр-бор загорелся. Пешка! А если начнут в поддавки играть? Кем пожертвуют? Представитель заказчика, вы Бакланскому миллион стравили. Ваше мнение? Принимать тему или нет? Принимать все же? Как?! Ведь целый миллион ухлопали!»

Старомытов в сердцах бросил сигарету и пошел по коридору.

Комиссия вновь собралась в кабинете начальника отдела Громова.

— Продолжим, товарищи, — сказал Анатолий Юльевич. — Что-то заметно поубавилось нас. Ученого секретаря прошу выяснить, кто не вытерпел и ушел. Тема очень важная для народного хозяйства… В исполнении темы есть недостатки. Решать должны все, а не перекладывать ношу на наши плечи. Вы, пожалуйста, обзвоните всех утром. Вплоть до директора звоните, но чтобы завтра были все! Пожалуйста, Виктор Иванович.

— Вопрос в том, каковы перспективы уменьшения габаритов и веса аппаратуры.

— Сколько она у вас сейчас? — спросил Карин.

— Около двух тонн, — чуть поморщился Бакланский.

— А, помнится, товарищ Григорьев очень здорово упирал на микромодули и интегральные схемы, — вставил слово сам председатель.

— Естественно, на это и был сделан главный упор в работе.

— И все равно две тонны? — сказал Ростовцев и чуть покосился на сидящего рядом Бакланского.

— Но вы же, товарищи, знаете, что у нас за интегральные схемы. До японских, к примеру, им еще далеко.

— А почему? — неожиданно спросил Григорьев.

— Что «почему»? — удивился Бакланский. — Ты, Григорьев, не мешай отвечать.

— Ну, а все-таки… — настаивал Ростовцев.

— Извините, товарищи, — сказал Бакланский. — Я сейчас отвечу.

Григорьев нагнулся к самому уху Бакинского и сказал очень тихо:

— Потому что кто-то вроде нас защитил тему, которая не сделала в микроэлектронике ни одного шага вперед.

— Да, да, — громко сказал Бакланский. — Я согласен, что если бы нашу систему выполнять на японских интегральных схемах, ее габариты уменьшились бы в пять раз.

— Всю систему или только макет, который вы привезли? — спросил Ростовцев.

— Да, я имею в виду макет, конечно.

— Тогда хорошего мало, — сказал Ростовцев.

Виктор Иванович продолжал отвечать на вопросы. И хотя судьба темы висела на волоске, не очень, впрочем, еще тонком, Бакланский держался с достоинством. Он был корректен и не давал втянуть себя в перепалку, которая, казалось, вот-вот могла разгореться по каждому вопросу. На один вопрос он даже ответил: «Нет. Не знаю». И этим как бы показал, что вот, мол, чего не знаю, того не знаю, но уж что знаю, того у меня не отберешь.

И на вопросы, обращенные к Григорьеву, он тоже отвечал сам. В электронике Бакланский разбирался превосходно, да и по схемным решениям с ним особенно не поспоришь. Конечно, триггеров, к примеру, или эмиттерных повторителей можно изобрести десятки типов, но отличаться друг от друга они будут не принципиально.

— А что у вас Григорьев и Данилов молчат? — спросил вдруг Карин.

— Отчего же. Данилов у нас специалист по экспериментальной части. Завтра у него будет работа. А Григорьев составлял всю принципиальную схему. Конечно, может и он отвечать на все, что касается схемы.

— У меня только один вопрос к Григорьеву, — сказал Громов. — Как он считает, можно ли чисто схемными решениями уменьшить вес системы до необходимого по техническому заданию уровня?

Григорьев молчал. Бакланский безучастно рассматривал свои руки.

— Так как же?

— Нет, — ответил Григорьев. — Нельзя.

— С применением самых совершенных интегральных схем?

— Все равно.

— Вопросов больше нет.

— У меня вопрос, — сказал Ростовцев. — Что же нам собираются передать товарищи из Усть-Манска? С чем мы начнем работать?

— Вполне нормальная тема, — сказал Бакланский. — У вас институт сильный. Вы и не такую тему можете поднять.

— Бойтесь данайцев, дары подносящих, — буркнул Ростовцев.

— Я думаю, — сказал председатель комиссии, — мы на сегодня сделали много. Заслушали два доклада, ответы на многочисленные вопросы. Многое выяснили. Недостатки в исполнении темы, конечно, есть. Завтра посмотрим, как действует макет. Все собираются здесь, а отсюда на автобусе поедем на телефонную станцию. Послезавтра будет обсуждение. А там пора и проект акта приемки набрасывать… Ну, что ж, товарищи, все на сегодня. Не забудьте отметить пропуска у секретаря.

Несколько минут члены комиссии еще не расходились. Бакланский мирно и вежливо беседовал с Громовым и Роставцевым. Григорьев и Данилов ждали его в коридоре.

— Что делать вечером будем? — спросил Данилов.

— Толя, я не могу сегодня быть с вами. Ведь в гостинице действительно переполох с этим телефоном. И в семь часов приедет комиссия. И вообще, мне ничего не хочется. Тоска зеленая.

Из кабинета вышел Бакланский, взял за локоть Григорьева, отвел в сторону и сказал тихо и спокойно:

— Ты вот что, Александр. Ты завтра, пожалуй, сходи-ка в музей. Да и дела у тебя какие-то здесь. Займись ими. Отдохни. В общем, развейся. Мысли глупые выбрось из головы.

— Так… Понятно…

Легковая машина действительно заехала за Кариным, едва он успел поужинать. И пока она мчалась к гостинице, Владимир Зосимович больше думал о прошедшем дне защиты, чем о привидениях в каком-то номере ультрасовременной гостиницы.

Самое интересное было в том, что формально руководитель темы прав. Всевозможные протоколы, двояко возможное истолкование пунктов технического задания ограждало его от критики большинства членов комиссии.

Словом, тема будет принята. Это, пожалуй, понимали все. Только одним это было необходимо и приятно, а другим — опасно и накладно в недалеком будущем.

По сути дела, борьба должна была развернуться вокруг пункта рекомендаций акта, где и будет указано, что в системе, предъявленной Бакланским, нужно переделать, каким образом, в какой срок, за чей счет. И тут уж заказчик никаким образом не согласится платить лишние деньги на доработку и тем самым из поддерживающего превратится в нападающего, еще более запутывая ситуацию. Институт Ростовцева, как будущий исполнитель и продолжатель работ, хотел бы получить, конечно, эту тему отработанной до предела. А поскольку этого не предвиделось ни сейчас, ни в ближайшем будущем, администрация института, чьи интересы защищал Ростовцев, воздвигла бы ему памятник, сумей он провалить тему.

Остальные члены комиссии по разным пунктам технического задания тоже занимали различные позиции, исходя, конечно же, из интересов своих собственных институтов.

Карин понимал, что каждый в чем-то прав, что никого нельзя обвинить в заведомой лжи и неискренности, что компромиссы неизбежны, моральные издержки здесь тоже неизбежны, что здесь трудно, пожалуй невозможно, найти единственно правильное решение, да еще удовлетворяющее всех.

Были на памяти Карина и такие темы, защита которых доставляла чуть ли не эстетическое наслаждение всем членам комиссии своей логичностью и завершенностью. Но таких все-таки было мало.

Карин полагал, что тему надо спустить на тормозах, тихо, без грохота и шума, и постепенно прикрыть. Потому что и дальнейшее ее развитие в другом институте, если тема будет принята, и доработка ее в Усть-Манске, если тема будет завалена, потребуют одинаково огромных средств, в любом случае не оставляя никаких надежд на успешное завершение.

Так Карин решил для себя все проблемы, когда машина лихо подкатила к парадному подъезду гостиницы.

На главпочтамт Григорьев приехал зря. Не было там для него письма. И на мгновение стыдно стало ему, что так сильно привязала его к себе женщина, которую он почти и не знал. Ну что он нашел в ней? Однако стоило ему только задать себе этот вопрос, как всплыло все, что было связано с ней, случайные встречи возле киосков и магазинов, остановок трамвая и троллейбуса… И столь поразительно полной показалось жизнь в эти последние месяцы.

Нет, что бы ни случилось, а Григорьеву необходимо было увидеть ее. Вот только так ли необходимо ей увидеться с ним? Судя по всему, он ей был вовсе не нужен.

Ну вот, приехал он из-за нее в Марград. Тут уж не станешь себе врать. Из-за нее. И эта защита вначале казалась препятствием, отнимающим время. А что-то вдруг стало меняться. Противно вдруг стало на себя смотреть. Вроде и не человек ты, а пешка какая Толкнет тебя Бакланский туда, сделаешь шаг вперед, прижмет пальцем — на месте будешь стоять, прикрикнет — сожрешь кого-нибудь.

И участие в обмане, о котором раньше не задумывался, становилось невозможным. Но если обман длился уже долго, если ты искренне верил, что делаешь что-то необходимое, без чего люди не могут обойтись! Если сто человек, выбиваясь из сил, создавали машину, надеясь на благодарность, на премию, на простое участие и уважение, если все они делали эту тему два года, вкладывая в нее свои души, свои знания, свою боль и свое счастье, разве можно сейчас все это бросить, оставить сотню людей без надежды? Даже не сотню, а все СКБ, да и свое ли только? Каково будет людям узнать, что они занимались ерундой, чепухой? И делали ее с чистой совестью.

Впрочем, вот тут-то, наверное, и закавыка. С чистой ли? И все ли? Разве он не знал, что Соснихин и Бурлев давно уже пытались повернуть решение темы в другом направлении? Он просто не примкнул ни к ним, ни к Бакланскому. Он бездумно делал то, что ему поручили. И делал огромную работу, хорошо делал. Почему же только теперь он начал все понимать? Почему вдруг прозрел?

А эти телефонные разговоры? Почему он воспринимает их так близко? Уж не потому ли, что и сам с ними в душе давно согласен? Ведь его даже не очень удивляет, что он разговаривает с кем-то таинственным, непонятным, невозможным, что все это абсурд, если не мистика. Ведь только смысл вопросов его и занимает, а не сам факт невозможного.

«Почему ты здесь оказался?.. Ты все еще ждешь от нее письма?»

Этот кто-то очень хорошо его знает. Даже лучше, чем он сам себя… То, что тему не стоит защищать, он уже понял. Ну, работали они впустую, так ведь теперь будут другие работать впустую! И кто-то потом будет мучиться, как сейчас он сам. Но и то, что тему не дадут не защитить, и что он сам в открытую не выступит против нее, он тоже знал. И злость на себя, на свое равнодушие, на желание жить тихо и мирно охватила его. Он понял, что ему хочется быть другим перед этой женщиной. Или он всегда хотел быть другим, но не хватало какого-то маленького толчка, импульса.

Ну что ж, Бакланский, подавляй восстание, неподготовленное, стихийное, заранее обреченное на неудачу…

В полседьмого Григорьев уже был, в гостинице. Поскольку спешить ему было некуда, он зашел в буфет, съел сардельку — необходимый атрибут каждой гостиницы, и выпил стакан топленого молока. Потом поднялся к себе в комнату, сел в кресло у телефонного столика и представил себе, что он один в этой большом незнакомом городе, и только нить телефонного шнура связывает его с все-таки существующим где-то миром. И если это чувствовал каждый, кто жил здесь в комнате, конечно же, им хотелось добраться до этого мира, кому-нибудь позвонить, чтобы услышать человеческий голос. И ничего таинственного в этом нет.

Александр набрал номер. И теперь уже совершенно знакомый голос сказал:

— Ну что, печальный рыцарь?

— Ничего, — ответил Александр. — Сижу, жду комиссию.

— Боишься?

— Боюсь.

— Ну, конечно, не комиссии?

— Да нет. Боюсь того, что хочу сделать.

— Я тоже боюсь. Но думаю, что сделаю.

Они оба замолчали. Александр чувствовал, что между ними сохраняется еще ледок недоверия, который пока не позволяет говорить без некоторой настороженности, совершенно свободно. Но все ближе становились они, эти два Александра, два Сашки.

В дверь постучали.

— До свиданья, ко мне пришли, — сказал Александр.

— До свиданья, ко мне тоже пришли, — ответил тот Александр.

Григорьев крикнул:

— Да, да, войдите!

Дверь распахнулась. На пороге стояли директор гостиницы и еще несколько человек.

— Добрый вечер, — сказал директор. — Это наша комиссия. Проходите, товарищи. Сейчас вы тут во всем разберетесь.

Члены комиссии, здороваясь, вошли в комнату.

— Господи! — вдруг громко сказал один из вошедших. — Григорьев! Так это вы? В вашей комнате телефон мудрит?

— Владимир Зосимович? Вот неожиданность! И вы попали в эту комиссию?

— Попал вот каким-то образом.

— Эта комиссия предварительная, — пояснил директор. — Ничего ведь пока неизвестно.

— А что же вы днем ничего не сказали про свою комнату?

— Да как-то к слову не пришлось.

— А Виктор Иванович знает?

— Знает, но не верит. Да об этом уже многие знают, даже в вашем институте.

— Вот как!

Комиссия чувствовала себя неуверенно. Во-первых, дело-то было какое-то несерьезное, невзаправдашнее, во-вторых, все были незнакомы, в-третьих, место для работы было неподходящее — одноместный номер гостиницы. Некоторые представились Григорьеву, другие промолчали.

— Дорогие товарищи, — начал директор. — Может, здесь фокус какой? Вы уж, пожалуйста, разберитесь. Вот вам телефон, вот товарищ, который все сам испытал. Приступайте, прошу вас.

Карин подошел к тумбочке, с недоверием поднял трубку и набрал злополучный номер. Григорьев пододвинул ему стул, но Карин не успел сесть.

— Володька, черт, давненько мы с тобой не разговаривали! — раздалось в трубке.

Владимир Зосимович от неожиданности даже отдернул руку с трубкой.

— Ну что? Сработало? — спросил Григорьев.

— Похоже… — И в трубку: — Кто со мной говорит?

— Да ты что! Уже и узнать не можешь? Неужели настолько забыл?

— Факт, — сказал Карин собравшимся в комнате. — Связь с кем-то устанавливается. Довольно необъяснимо. — И снова в трубку: — С кем имею честь разговаривать?

— Раньше звали Володькой. А теперь Владимиром Зосимовичем Кариным. Помнишь такого?

— Карин? Я Карин… Нет, это я Карин! — Собравшимся: — Какой-то однофамилец. — В трубку: — Ничего не понимаю. Кто вы?

— Значит, компромиссы неизбежны, говоришь? Так, Володя?

— Ах, вот что! — Карин положил трубку на рычаг. — Попробуйте еще кто-нибудь. Если это фокус, то подстроено очень здорово.

— Дайте попробовать мне, — попросил директор гостиницы.

— А вы что, не пробовали еще? — удивился Карин.

— Не удосужился как-то. Все дела. — И он взял трубку.

— А голос не показался вам знакомым? — спросил Григорьев у Карина.

— Вроде бы — да. Но чей, не могу вспомнить… Вот что. Тут нужен магнитофон. Надо все записывать на ленту. А потом, когда наберутся записи, проанализировать. Может, даже на математической машине. Есть тут у них магнитофон?

Директор в это время кончил говорить с таинственным собеседником. Лицо его заметно посерело, а глаза виновато блуждали.

— Д-действительно. Трубку больше в жизни никогда не подниму.

— О чем поговорили? — с улыбкой спросил Григорьев.

— Да уж поговорили!

— У вас в гостинице магнитофон есть? — спросил Карин.

— Магнитофон? А-а… Магнитофон. Есть. А что?

— Хорошо бы записывать телефонные разговоры.

— Магнитофон сейчас принесем. Только вы уж меня увольте от дальнейших экспериментов… Маша! — крикнул он женщине, украдкой заглядывающей в дверь. — Позвони Водкину. Пусть магнитофон принесет!

В комнату внесли магнитофон. У электрика, который тащил его, оказалась и отвертка. Начали разбирать телефон и подсоединять его к магнитофону. Когда все было готово, комиссия вдруг застенчиво запереглядывалась. Чей разговор записывать? Директор отказался наотрез. Карин тоже не высказал желания. Александр Григорьев, поскольку не был членом комиссии, скромно помалкивал.

Наконец выразил желание представитель телефонной станции Петр Галкин. Он больше всех чувствовал всю ответственность в работе комиссии. Включили магнитофон. Записали. И как набирается номер, и как что-то щелкает в телефоне, и как Галкин сказал первую фразу: «Кто говорит?»

Разговор был короткий, но для комиссии от этого не менее важный. Разохотившись, записались на магнитофонную ленту еще двое. Во время записи все вели себя тихо, стараясь даже не покашливать. А когда было записано несколько разговоров, все оживились, оставили телефон в покое и начали прослушивать запись.

Запись получилась хорошей и чистой. И вот на что все сразу обратили внимание. Человеку, который поднимал трубку, отвечал его однофамилец. И не просто однофамилец, а человек с таким же именем и отчеством. Причем он, казалось, хорошо знал говорившего с ним. И даже более того. Чувствовалось, что он ждал этого звонка. Кто-то во время разговора догадался спросить того, на другом конце провода, о месте, с которого говорил таинственный собеседник. Место оказалось то же самое: Марград, гостиница «Спутник», комната 723. Чепуха, одним словом.

Магнитофон закрыли, записи решили забрать для «дальнейшего изучения феномена». Карин уходил последним.

— Что вы намерены делать вечером? — спросил он у Григорьева.

— Лежать, смотреть в потолок и мечтать. Контакты, даже с пришельцами, мне запрещены Бакланским. Все это может помешать защите темы. Он все предусмотрел, кроме этого казуса с телефоном. Но Бакланский не бог, и он не может все предусмотреть.

Карин улыбнулся, протянул руку.

— Владимир Зосимович, а ведь вы говорили с самим собой? — крикнул ему на прощание Григорьев.

Прежде чем лечь спать, Бакланский заказал срочный разговор с Москвой, где сейчас был начальник СКБ, а потом прилег на диван и все думал о прошедшем дне защиты, о том, где он мог допустить ошибку, где проглядел изменение в настроении Григорьева, о его дурацком рассказе — таинственном телефоне, и о своем малодушии в кабинете Громова, когда он поддался какому-то импульсу и тоже набрал номер телефона, с которого и звонил. Вот чертовщина. Телефон сработал, и кто-то там, на другом конце линии, сказал одно слово. Только одно слово.

Чувствовал Виктор Иванович, что дела складываются скверно, хуже, чем предполагалось, а помощи ждать неоткуда. И начальник СКБ должен знать об этом.

Минут через двадцать раздался звонок, и голос телефонистки сообщил: «Междугородная. Ждите Москву».

— Алло, алло! Москва? Кирилл Петрович?.. Алло! Это Кирилл Петрович? Бакланский говорит! Здравствуйте, Кирилл Петрович… Как защита? О ней и хотел с вами поговорить. Дела складываются не очень удачно. Заказчик не тянет, не везет. И эти, из института, который будет продолжать наши работы, уперлись — и ни в какую… Помощнички? Помощнички лучше бы сидели в Усть-Манске. Один на экскурсию приехал, другой, извиняюсь, за юбкой гоняется. И вообще, Григорьев вдруг стал считать, что тема наша недоработана. Я ему приказал пока не являться на защиту… Да. Вы когда вылетаете из Москвы? Завтра утром?.. Да, да. Это было бы очень кстати. О гостинице не беспокойтесь. У меня тут родители живут. Места предостаточно… Запишите, пожалуйста, мой адрес и телефон на тот случай, если я не смогу вас встретить…

«Ну хорошо, — думал Бакланский, — дело еще не проиграно. Еще не вступила в бой главная артиллерия, еще не все доводы приведены. Конечно, кое в чем виноват я сам. С Григорьевым, например. Но брать с собой Соснихина или Бурлева было бы тем более нельзя… С Громовым вот неудобно получилось. Карин как будто бы не против, но Карин всего-навсего кандидат. Громова надо было поймать. Но он вырвался. Да еще раскудахтался на весь свет… А феномен с телефоном все-таки существует. Тут Григорьев прав. Не объяснимо, но факт».

И ему вдруг захотелось позвонить по собственному номеру. Только сделал он это не сразу, рука не поднималась. Вспомнилось то единственное слово. И все-таки искушение было велико. Он набрал номер. И ему ответили. Тем же единственным словом.

— Кто говорит?! — крикнул Бакланский. — Кто хулиганит?! Я докопаюсь, тогда пощады не ждите!

Григорьев уже ни на что не надеялся… И только ноги, как заведенные, тянули на главпочтамт. Там он молча сунул в окошечко паспорт, молча выслушал отрицательный ответ, вышел на улицу, закурил сигарету, рассеянно глядя на проходивших мимо людей. И тут возникла мысль, что как только он уйдет, на его имя поступит письмо и будет лежать до самого вечера. Надежда, вероятность которой была ничтожно мала, разрасталась в какую-то нелепую уверенность. Уйти сейчас показалось предательством.

И все же он преодолел себя, поднял воротник плаща, втянул голову в плечи и зашагал по мокрому асфальту. И чем дальше он уходил от почтамта, тем настойчивее в его голове стучало: «Зачем ты сюда приехал? Зачем ты сюда приехал?» Действительно, зачем? Защищать тему? Но ведь так получилось, что его присутствие приносит Бакланскому только вред.

Значит, он приехал сюда не тему защищать. Он приехал сюда ради нее.

Александр представил, что было бы с ним, останься он в Усть-Манске. Ни мысли, ни занятия, ни встречи с друзьями — ничто не приносило бы облегчения, когда не можешь забыться даже во сне.

Он знал, что она уезжает в Марград. Он знал, что поедет за ней, несмотря ни на что. Там, в чужом городе, он мог быть ей полезным.

Приближался день ее отъезда, и сходились круги, которые он делал по городу в попытках хотя бы усталостью сбросить с себя бремя изматывающей любви к почти незнакомой женщине. Но вернуться в то время, когда ему нравилось все, что окружало, он уже не мог.

До встречи с ней он этого не замечал и, не будь ее, не заметил бы никогда.

Она не знала ничего, кроме одного-единственного «люблю», которое он сказал ей на улице, среди людской сутолоки, в зной, в совершенно неподходящем для объяснения месте. Она даже не предполагала, что сделала с ним.

Оставалось выяснить — нужен ли ей он? Нет, мир, полный красок, который она создавала своим присутствием в нем, не рассыпался бы, скажи она «нет». Этот мир, казалось, навечно останется в нем. Лишь рассказать об этом было некому.

Но она уехала, и мир начал тускнеть, странный мир, в котором он теперь жил.

Он стоял перед ее окном. Конусы света падали на него. И из ее окна падал свет. А он все стоял и не мог уйти. Он думал: а там, за этим окном, что-нибудь изменилось с ее отъездом, исчезла для кого-нибудь сказка?

Окна, одно за другим, погружались в сон. Уснуло и ее окно. А он все стоял, ему все казалось, что в следующее мгновение легкая тень, отбрасываемая ее головой, метнется по стеклу.

Он простоял до утра, и выстыло все в душе, как будто умерло, и на целом свете остался он один, без настоящего и будущего. С одним лишь прошлым. Прошлое, после которого ничего нет.

Назад: Обычный день

На главную: Предисловие