Сентябрь
Каждый год в конце сентября я беру отпуск. Меня не влечет бархатный сезон на юге, я остаюсь в Усть-Манске. Рано утром я выхожу из дому и спешу в лес.
Кедровым бор выводит меня к Басандайке. За лето она почти совсем обмелела, и я перехожу ее вброд. Я с удивлением смотрю на странное смешение красок: золота и густой зелени, белых полос и широких коричневых мазков. Они стоят вперемежку. Березы и кедры. Как юноши и девушки, приготовившиеся к танцу. Но я лишь на мгновение могу задержаться здесь. Я лезу в гору. Пионерские лагеря. Асфальтированная дорожка над обрывом. Людей нет. Молчание. Говорит только лес. Вперед, вперед! Через поле не скошенной еще пшеницы, через овраги и разбросанные березовые островки. Рябины, сползающие вниз по оврагу. Мне легко, мне не терпится, я бегу все дальше и дальше.
Синий утес… Он возвышается стометровой стеной над грустной Маной. Серо-синий, кое-где изъеденный ветрами, размытый дождями.
Я пришел.
И я снова встречаю ее.
Она появляется среди берез сразу, словно ждала моего прихода. Сегодня она не машет мне рукой. И не поймешь, веселая она или грустная. Она словно плывет по желтому ковру из сухих листьев. Она останавливается в пяти метрах и смотрит на меня долгим взглядом.
— Здравствуй, — говорю я.
— Здравствуй, — отвечает она.
— Значит, я увижу их?
— Ты не передумал? Еще есть время.
— Нет, я все решил.
Она подходит ко мне и треплет волосы на макушке.
Так было и в первый раз.
Я встретил ее здесь же. Много лет я прихожу сюда в конце сентября. Она, как и сегодня, словно возникла среди деревьев, черноволосая, в белом платье. Я посмотрел на нее. Нельзя было не посмотреть на нее хоть раз. Я думал, что она пройдет мимо. А она подошла ко мне.
— Тебе не холодно в таком легком платье? — спросил я. Было действительно прохладно, сентябрьское солнце уже не так греет.
— Нет, — ответила она.
Мы подошли к обрыву. Противоположный берег Маны был низкий, заливной, весь в озерах и старицах. Горизонт отстоял от нас километров на двадцать и терялся в сероватой дымке. Я не хотел уходить, не уходила и она. Стоять с ней рядом было радостью, и я сказал:
— Ты очень похожа на одну женщину.
— Я знаю, — ответила она.
— Ты не можешь этого знать. Это было очень давно.
— Я все знаю.
— Ты колдунья?
— Нет, — усмехнулась она. — Просто я все знаю.
— Тогда скажи, как ее звали.
Она назвала ее имя и добавила:
— Это и мое имя. Спроси еще что-нибудь.
Я не стал спрашивать, повернулся и пошел прочь от обрыва. Мне не хотелось ее ни о чем спрашивать. Она все знала. Я поверил в это. Я не хотел вспоминать то, что старался забыть. Но она догнала меня, остановила и потрепала рукой по макушке.
— Не обижайся. Мне очень хотелось побывать здесь. Нарви мне букет. Я возьму его с собой.
— Сейчас уже нет цветов.
— Цветов нет, но есть листья. Разве они менее красивы, чем цветы?..
Она повернулась и пошла и растворилась среди берез. И тогда я бросился за ней, но не догнал, потому что некого было догонять. Только ветер вздымал маленькие вихри листьев и бежал дорожкой среди деревьев, словно это был ее след.
На следующий день я излазил все овраги, стараясь найти красивые листья — красные, оранжевые, темно-желтые и светло-серые. Букет ей понравился.
— Почему ты не захотел сделать этого вчера?
— Я боялся, — честно признался я. — Боялся, что не уйду от тебя.
— Ты и тогда боялся, — тихо сказала она. — Когда у тебя должен был родиться сын.
— Кто может знать, сын или дочь?
— Я знаю. У тебя родился сын.
— Нет! Ты ничего не можешь знать. Это было давно. Тебя и самой-то еще, наверное, не было тогда… Да. У меня должен был быть ребенок. Но я не захотел этого. Струсил? Возможно. Тогда было слишком трудное время, чтобы иметь ребенка.
— У других ведь рождались?..
— Ну и пусть. Я ни о чем не жалею.
— А ты совсем не изменился.
— Ты говоришь так, словно знала меня раньше.
— Знала.
В тот день мы больше не говорили об этом. Просто бродили по лесу, загребая ногами листья, разглядывая муравейники, радуясь солнцу и прозрачному воздуху. Я помогал ей перепрыгивать через ручьи, переносил через маленькие болотца, потому что она была в летних туфлях. Я разглядывал ее украдкой. Да, она была очень похожа на ту женщину, только той сейчас было бы не двадцать лет.
— Хороший сегодня день? — спросила она на прощание.
— Самый лучший, — искренне ответил я.
— Ты однажды уже говорил это, — погрозила она мне пальцем.
— Значит, сегодня еще лучше.
— Мне пора. Я ухожу. А завтра снова буду здесь.
И она ушла и снова затерялась среди берез, и маленькие смерчи побежали за ней, но не догнали и успокоились, улеглись желтыми полосами.
На следующий день я сказал:
— Ты и есть та женщина, которую я когда-то любил.
— Конечно, — согласилась она. — Я — это она.
— Как можно поверить в возможность этого?
— Но ты же сам пришел к этой мысли.
— Значит, это возможно?
— У нас стало возможным. А у вас нет.
— У вас, у нас. Как это понять?
— Я расскажу. Помнишь, в вашем классе учился один мальчишка? Белобрысый, худой. Он любил стихи и плохо успевал по физике.
— Помню! Мы же с ним потом в одной роте служили.
— Так вот. Он стал великим физиком. Он разработал теорию возможных миров.
— Неправда. Его убили. Я был с ним рядом, когда он упал. Я вынес его, но он был уже мертв.
— Почему его убили, почему ты остался жить? Как это произошло?
— В разведке. Мы неожиданно увидели трек автоматчиков. Он встал передо мной. Он заслонил меня.
— Вы увидели их одновременно?
— Нет. Я чуть раньше. Он смотрел в другую сторону. Я часто думал, что мог бы заслонить его прежде, чем это сделал он.
— Почему же ты этого не сделал?
— Не знаю.
— Так вот, ты успел это сделать. Он вынес тебя к своим, но ты был уже мертв. Ты умер, а он остался жить.
— Нет. Все было наоборот. Ведь я стою перед тобой.
— Это здесь. А в мире, который является для вас только возможным, тебя нет.
Я поверил ей, хотя не мог себе представить этого странного мира. Мира Возможного. И отсутствие себя в этом мире я не мог представить.
Был еще день. Я просил ее рассказать мне о Мире Возможного. И она рассказала… Мир ее был прекрасен. Не своими городами и реками, не полетами за пределы солнечной системы и радостным трудом. Он был прекрасен мыслями, чувствами и отношениями людей. Она рассказала мне про моих друзей. О белобрысом худом поэте, который стал Великим Физиком. И о других, которых уже не было на этой Земле или о которых я ничего не знал. И чем больше она рассказывала, тем явственнее я понимал: моя жизнь была цепочкой маленьких и больших предательств, невидимых окружающим, потому что они были спрятаны глубоко в душе; цепочкой страхов и сомнений, когда нужно было действовать прямо и решительно; цепочкой недомолвок, которые незаметно перерастали в боль и страдания других людей.
Я испугался любви к женщине, испугался, что она затянет меня в свой непонятный мне мир. И я посоветовал ей избавиться от ребенка, чтобы быть свободным. Я спрятался за спину своего лучшего друга, когда нам в лицо смотрели дула автоматов. Я не подал руки одному человеку, когда тот в этом нуждался; посмеялся над другим, когда этого не следовало делать; я ушел, когда мне не нужно было уходить; закрыл глаза, когда нужно было смотреть еще пристальней, чем прежде.
— Неужели все это правда? — Я покачал головой. Неужели правда?.. Кристально чистых людей нет. Если собрать все грехи человека, накопленные им за свою жизнь, то у каждого, наверное, наберется немало. И все равно… Тяжело… страшно…
— Правда, — сказала она, имея в виду свое, потом посмотрела на меня. — Почему ты никогда не спросишь меня о своем сыне?
— Так он все-таки родился?
— Да, в нашем мире он родился. Ему уже двадцать лет. Он работает летчиком-испытателем и любит очень красивую девушку.
Она рассказывала мне о нем, а я все слушал, слушал, слушал. Мне хотелось знать о нем все. Мне хотелось видеть его. И тогда я стал просить ее, чтобы она привела его сюда.
— Это невозможно, — сказала она. — Ведь его нет в вашем мире. И он не может появиться здесь.
— А ты? Значит, та женщина еще жива, если ты здесь?
— Да. Это, должно быть, так. Тебе не хочется увидеть ее?
— Я боюсь.
— Ты всегда боялся.
Она ушла и не появлялась целый год. А в этом году в конце сентября я увидел ее вновь. На том же самом месте. Она нисколько не изменилась. Ей снова было двадцать лет. Я бросился к ней и прижал к себе. И она не протестовала, только заметила:
— Ты изменился за год. Поседел…
Да. Она была права. За год я изменился.
Теперь я был не только слушателем, я рассказывал сам, а она смотрела на меня удивленными и радостными глазами. И глаза ее говорили: «Тебе стало лучше…» Да. Я прожил беспокойный год. Лучший год в своей жизни.
Мы рассказывали друг другу, а потом просто молчали, и желтые листья берез падали нам на плечи.
— Ты был у нее? — спросила она.
— Был. Она не захотела меня видеть.
— И ты ушел?
— Нет. Я все же увидел ее. И рассказал ей все.
— Она простила тебя?
— Нет. Но она улыбнулась.
— Ты любишь ее?
— Люблю.
— Ты вернешься к ней?
— Нет. Я ей не нужен. У нее есть семья.
И был еще день. И еще. Один счастливее другого. Она возникала среди белых стволов берез, и я бежал к ней. Мы сидели, обнявшись, у самой воды, и река медленно текла у наших ног, что-то тихо нашептывая нам.
— Я хочу посмотреть на ваш мир, — сказал я вчера.
— Я ждала этого. Ты не боишься?
— Нет.
— Но это невозможно. Тебя нет в нашем мире. И ты не можешь в него попасть. Разве что на мгновение. Но тогда ты не сможешь вернуться назад. И, прожив мгновение там, ты исчезнешь, перестанешь существовать везде.
— Все равно я хочу увидеть этот мир. И тебя, и сына, и великого физика, и всех остальных.
— Подумай. Здесь мы могли бы встречаться еще долго.
— Нет. Разреши мне все увидеть собственными глазами.
— Хорошо. Подумай хотя бы до завтра.
…Она появляется среди берез, словно ждала моего прихода. Сегодня она не машет мне рукой. И не поймешь, веселая она или грустная. Она словно плывет по желтому ковру из опавших березовых листьев. Останавливается в пяти метрах и смотрит на меня долгим взглядом.
— Здравствуй, — говорю я.
— Здравствуй, — отвечает она.
— Значит, я увижу их?
— Ты не передумал? Еще есть время.
— Нет. Я все решил.
Она подходит ко мне и треплет волосы на макушке.
— Поцелуй меня, — говорит она. — Там будет много людей.
Мы стоим, прижавшись друг к другу, двадцатилетняя женщина и я, уже совсем седой, поседевший в один день. Я чувствую, что она не хочет меня отпускать. Ведь теперь она потеряет меня навсегда.
— Подожди меня здесь, — говорит она. — Я дам тебе знак.
Она уходит все дальше, все дальше, медленными шагами, оглядываясь и останавливаясь на секунду. Обнимает березу. Может быть, ей трудно идти, или там, за березой, кнопка неведомого мне аппарата?
Она оторвалась от ствола, выпрямилась, позвала меня. И я пошел к ней.
Я хочу хоть на миг увидеть мир, в котором я не испугался своей любви; мир, в котором я не убил своего сына; мир, в котором я не предавал своих друзей, не прятался за их спины.
Я иду к тебе, моя молодость! Возьми меня хоть на миг!
Ветер взвивает сухие желтые листья, создавая маленькие стремительные вихри. Ветер режет лицо, сушит глаза… Я подхожу к ней все ближе, ближе. Остался один шаг…
