Бой старинных стенных часов (в этом неспешном мелодичном бое было что-то музыкально-диккенсовское) напомнил мне, что пора идти в столовую. Начался час санаторного ужина.

Я прервал чтение, оставив книгу незакрытой на письменном столе.

Через полчаса я вернусь и возобновлю чтение. А может, не читать дальше? Закрыть книгу и поскорее сдать ее в библиотеку? Я ведь не был древним греком, чтобы без страха глядеть в глаза правде.

Когда я вошел в столовую, все ужинали. За своим столом я, кроме Ольги, увидел еще одного отдыхающего.

— Познакомьтесь, — сказала мне Ольга и назвала имя, то самое имя, которое я только что прочел на обложке книги, оставленной мною на столе.

Это имя, сойдя с обложки, словно бы окликнуло меня голосом Ольги.

Ольга еще раз назвала это имя, и я подивился игре случая. Случай, по-видимому, был в заговоре с обстоятельствами, которые не хотели, чтобы я закрыл глаза на жестокие, слишком жестокие факты.

Я посмотрел на своего знаменитого, посланного мне судьбой соседа. Это был человек небольшого роста, с самой беспечной и легкомысленной физиономией, какую я встречал в этом мире. Он был похож на затейника. Смеющиеся глазки. Улыбающийся рот. Чему улыбающийся? Вам? Да, и вам тоже. Но прежде всего самому себе и обстоятельствам, которые вполне, видно, его устраивали. Самодовольство? А почему бы нет? Он налил в стакан красного вина, подмигнул фамильярно не то Ольге, не то мне, не то всем сидящим в столовой и выпил.

Не мог этот человек быть автором философской книги. С большой натяжкой его еще можно себе представить пишущим учебное пособие для кулинаров или виноделов, но уж никак не мыслителем.

А собственно, почему? Почему не может быть у философа вид затейника или эстрадного остряка? Герберт Уэллс был великий писатель, создатель удивительно смелых и оригинальных научно-фантастических концепций. А те, кто его близко знал, утверждают, что его внешность не совпадала с его внутренним миром, он был невысок, суетлив… А философ Шопенгауэр, склочный старик, изувечивший свою соседку, а затем плативший ей алименты?

Я мысленно возражал себе, но убедить себя не смог.

Я сказал, обращаясь к соседу:

— Извините меня, я долгое время болел и, как говорится, отстал от жизни.

— Мы все отстали от жизни, — пошутил человек, похожий на затейника, — и жизнь отстала от нас. Контакт потерян, — и он снова подмигнул, на этот раз явно не нам, а бутылке с краоным вином.

— Имя ваше мне знакомо, — сказал я, — вы случайно не однофамилец знаменитого социолога?

— Нет, случайно не однофамилец, — ответил он, — я случайно он сам.

— Автор нашумевшей книги?

— Да, — сказал он. — Пока книга еще не отказалась от меня. Как говорили лет тридцать тому назад, не отмежевалась… Попрошу вас, подвиньте-ка мне вот то блюдо с селедкой. Отличная, доложу вам, селедка. Пока существует селедка и тонко порезанный лук, политый майонезом, человечеству не стоит унывать.

— Не знаю, как насчет человечества, — сказал я, подавая ему блюдо с селедкой, — но вы явно не унываете.

— А вы? Вы разве приуныли?

— С вашей помощью.

— Как вас понять?

— Я как раз читаю вашу книгу.

— Вы меня принимаете за продолжение моей книги?

— Не за продолжение. Нет! Но я считаю, что между книгой и автором должно быть единство, если автор вполне искренний человек.

— Можете считать меня не вполне искренним. Я вам разрешаю. Но книга есть книга, а я не книга. Я — человек. И ничто человеческое мне не чуждо. Неужели я должен предаваться унынию, пробуя такую вкусную селедку и попивая такое отличное вино? Чуточка сенсуализма не помешает человеку, даже если он только вчера узнал, что он смертен. Но я узнал это не вчера.

— В своей талантливой книге вы не оставляете никакой надежды.

— Для чего пишутся книги? — вдруг спросил он меня.

Я не ответил. Он ответил за меня и за себя:

— Для того, чтобы, кроме всего прочего, Их читали. А кто будет читать оптимистическую книгу, похожую на передовицу газеты «Физическая культура и спорт»? Отчаяние и страдание на бумаге и жизнерадостность в миру. Сейчас в моде такого рода дуализм. Повеселившись в обществе друзей, вволю пображничав, человек у себя дома не прочь немножко погрустить.

— Но какое же тут веселье, какой смех, когда…

— А что, собственно, произошло? Что?

— Как что? А продолжение рода человеческого?..

— Ах, вот что вас заботит. Человеческий род? Разве вам неизвестно, что эта проблема разрешена наукой? Достаточно взять ядро из любой нашей соматической клетки, например кусочек кожи, и пересадить ядро в женскую яйцеклетку, и вы снова начнете жить в лице своего двойника — сына. Не огорчайтесь, друг. Не принимайте ничего близко к сердцу. Пусть огорчается ваш будущий сын или внук, узнав, что он ничем не отличается от вас.