32
Послышались упругие женские шаги. Половица скрипнула. Дверь открылась. Вошла Офелия, в одной руке держа медный чайник, а в другой сковородник со сковородой, на которой шипела яичница-глазунья. Эта глазунья на шипящей сковородке, незыблемая как негодующий голос соседки, служила ярким опровержением того, о чем рассказывалось в предыдущей главе.
Острый Колин интеллект лихорадочно работал, чтобы перебросить логический мостик между яичницей на сковороде и поведением шамана, оставшегося… Где? На дне сна или невозможной истинно загадочной действительности?
— Вставай, — сказала Офелия. — Я чай подогревать не пойду. Ты слышал, что говорила соседка?
— Что-то о примусе. О том, что он коптит.
— Если бы только о примусе. О старухах говорила.
— О каких старухах?
— О тех двух, что дежурили на лестнице. Исчезли старухи. Неизвестно куда пропали. Из угрозыска ходят. Ищут.
— А при чем тут мы?
— Она, эта склочница, считает, что мы причастны к делу. Подозрительно себя ведем. Куда-то исчезали. И наше исчезновение совпало с исчезновением двух старух.
— Но мы ведь вернулись.
— А старух-то нет. Где они?
— Обожди! Обожди! Где же я видел старух? На Садовой видел в гоголевском Петербурге, когда я был коллежским асессором. Я еще гадал, как они попали туда. С твоей помощью?
— Нет! Нет! Ты меня в это дело не впутывай. Не впутывай ради бога. Я к этому не имела никакого отношения.
— Но это было или этого не было?
— Не впутывай ты меня в это дело.
— В какое дело?
— Исчезли обе старухи. Этим занимается сейчас угрозыск. А как мы объясним свое отсутствие?
— А мы разве отсутствовали?
— Как ты думаешь? Нас не было здесь два с половиной месяца. Если нас станут допрашивать, что ты ответишь, как объяснишь?
— Я не умею врать. Скажу, что было.
— Но ведь ты сам не уверен, что это было.
— А ты уверена?
— Я не хочу отвечать на этот вопрос. Не хочу!
— А как быть со старухами? Я ведь их видел. Как они попали туда?
— Наверно, следили за нами. Были на очень близком расстоянии. А я не заметила.
— А вернуть их оттуда нельзя?
— Трудно. Но, конечно, можно. А если они вернутся, ты думаешь, они станут молчать?
— Не думаю. Они сплетницы.
— Вот потому я и прошу, не впутывай меня в это дело. Садись лучше есть яичницу. А чай греть я не пойду. Он остыл. Но ноги моей больше не будет на этой кухне. Она говорит, что я погубила этих старух, и не говорит, а кричит. Окно открыто. И весь дом слышал.
— Но обожди, не горячись. Люди живут в обыденном мире, где все подчинено законам логики и здравого смысла. Угрозыск пусть разыскивает пропавших старух. На то он и угрозыск. А при чем тут мы? Мало ли в чем квартирная склочница может нас обвинить!
Сказав это, Коля сел есть яичницу. В голове его мелькнула мысль о том, что он много дней не ел и не пил, однако не только не умер с голода, но даже, кажется, не похудел.
Он взглянул в зеркало, и зеркало подтвердило, что он нисколько не изменился.
— Ты говоришь, — спросил он Офелию, — что мы отсутствовали два с половиной месяца? А где мы были?
— Для чего ты об этом меня спрашиваешь?
— Хочу знать правду.
— А зачем тебе ее знать? Все равно научно ты ее не сможешь обосновать. А раз она научно не обоснована, то какая же она правда? И кто ей поверит? Думаешь, в угрозыске поверят?
— Сейчас я спрашиваю не для угрозыска, а для себя. Мне казалось, что это был сон.
— И мне тоже иногда кажется. Но посуди сам, разве может сон продолжаться два с половиной месяца?
— Мне легче допустить, что я впал в летаргию, чем признать, что я был деревянным тунгусским божком.
Так начался и так прошел их первый день после возвращения из путешествия.
