Весть о том, что у Ван Тааненов находится человек, предложивший за пищу деньги, с быстротой молнии распространилась по рыбацкому посёлку.

Когда я прибежал к Ван Тааненам, небольшая столовая их нового дома была полна, и люди всё прибывали.

Люди передавали из рук в руки старинные монеты, предложенные пришельцем хозяину.

— Такие только в историческом музее увидишь, — сказал Питер Ван Таанен, разглядывая позеленевшие от времени кружочки металла.

Человек жадно ел, низко нагнувшись над тарелкой. Мы с любопытством разглядывали диковинную одежду пришельца, его длинные волосы цвета воронова крыла, обильно сдобренные проседью.

В раскрытые окна доносились удары по мячу и смех.

— Вышел я утром в море сеть проверить, — наверно, в двадцатый раз рассказывал старый Питер, разглаживая белые усы. — Правлю на маяк. Вдруг вижу — что-то чёрное вдали, вроде бочонка. Подхожу вплотную, приглушаю мотор. Что за штука, думаю? Вроде надувного понтона. Качается на волне, как ни в чём не бывало. Ощупал я этот понтон, подумал: откуда бы ему тут взяться? Да и решил двигать дальше. А тут его вот голова из воды показалась, — Питер кивнул в сторону незнакомца, уплетавшего жареную макрель. — Уцепился двумя руками за буй, — там ручка внизу оказалась, — а сам весь под воду ушёл, видно, вконец обессилел. Втащил я его в лодку.

— Он что, без сознания был? — спросил Фёдор Петрович, старшина цеха, в котором консервировали рыбу.

— Нет, ещё в сознании, и это его счастье, — ответил Питер. — Иначе захлебнулся бы в два счёта. Ну, дал я ему хлебнуть тонизатора, он пришёл в себя. Стал я его расспрашивать, что да как. А он отвечает как-то чудно. На бутылку с тонизатором пальцем показывает, — удивляется, значит. Отдельные слова вроде и знакомы мне, а понять — ничего не пойму. Обращаюсь к нему по-нашему — а он только руками разводит: не понимает языка. А сам дрожит как лист и всё на рот показывает есть, мол, хочет. А у меня в лодке, как на беду, ничего нет съестного. Развернул я лодку и доставил его домой.

Все перевели глаза с рассказчика на пришельца. Жена Питера в это время поставила перед незнакомцем блюдо солянки. Гостя словно подменили. Глаза его засверкали, он выкрикнул какое-то слово на незнакомом языке и обеими руками приподнял блюдо, расплескав еду на одежду и скатерть. Затем несколько раз попробовал блюдо на зуб и снова выкрикнул то же слово. И улыбка, как солнечный зайчик, осветила его измождённое лицо.

У меня мелькнула мысль, что у незнакомца неладно с головой. Неужели обычное золото могло привести его в столь сильное волнение?

Будто угадав мои мысли, старый Питер покачал головой.

А незнакомец, поставив блюдо, что-то быстро говорил на незнакомом языке, и в голосе его слышалось волнение.

…Григо Норден снова и снова нажимал зелёную кнопку пульта, хотя и понимал отлично, что настройка здесь ни при чём. Оранжевая змейка на экране явно вышла из повиновения. Впервые за четырнадцать лет полёта она пересекла алую горизонталь аварийного режима и со зловещей медлительностью поползла вверх.

Он гнал от себя эту мысль, но в мозгу горели два слова: Блуждающая Энергия. И смысл этих слов был страшен.

Блуждающая энергия…

Норден припомнил третью заповедь космопилота: «Наблюдай, чтобы цепная реакция не превратилась в реакцию, сорвавшуюся с цепи». Но что он мог поделать, он, единственный человек на «Мираже», все шестнадцать роботов которого погибли во время высадки на колеблющуюся поверхность захудалой планетки в системе Сириуса. После этой трагической высадки Григо Норден оказался совершенно один на колоссальном трансгалактическом звездолёте.

Кое-как он стартовал с коварной планетки, взяв курс на Солнечную систему.

По сути дела Норден был безоружен теперь перед лицом любой неожиданности. Но фотонные дюзы работали нормально, головной инфралокатор показывал, что путь впереди свободен от метеоритов, и Норден, передвигаясь по кораблю в противоперегрузочном манипуляторе, временами начинал верить, что всё закончится для него благополучно, и принимался насвистывать весёлую песню, — одну из любимых песен землян:

Но поступь грозных событий была неотвратима.

Оставленные без постоянного присмотра роботов корреляционные системы ракеты медленно, но верно уклонялись от нормы. В информационных блоках накапливались ошибки, поначалу ничтожные.

И вот наступило Неизбежное.

Оранжевая змейка, которую Григо привык называть «Языком Большого мозга», перечеркнула аварийную линию экрана. Это означало, что главный кинжальный двигатель «Миража» вышел из повиновения.

Вырвавшиеся из-под контроля реакторы непрерывно наращивали мощность. «Мираж» был теперь подобен норовистому коню, который закусил в бешеном галопе удила и понёс, не разбирая дороги, прямо в овраг, где седока ждёт неизбежная гибель. Таким оврагом для звездолёта был световой барьер.

Большой мозг сообщил Григо, что до барьера смерти при данном ускорении остаётся едва ли четверо суток. Необходимо было принимать какое-то решение.

Григо Норден решил попытать счастья на каботажной ракете, или шлюпке, как её обычно называли. Собственно говоря, это был единственный шанс.

Каботажная ракета представляла собой небольшой корабль-спутник, предназначенный для высадки на новые планеты. Это и в самом деле была шлюпка, которая, минуя рифы, входила в неведомые бухты, в то время как океанский лайнер, от которого она отчалила, не рисковал приставать к незнакомому берегу без лоцманской карты.

Обычно на время высадки шлюпки «Мираж» становился искусственным спутником планеты, к которой устремлялась шлюпка. Так же было близ злосчастной планеты, где погибли роботы.

К счастью, на «Мираже» имелась ещё одна шлюпка, запасная…

Григо испытывал странное состояние, вызванное, вероятно, большими перегрузками, а главное, близостью скорости корабля к световому барьеру. Временами он не мог пошевельнуть рукой, в то время как голова оставалась необычайно ясной, как бы стеклянной.

Нужно было торопиться.

С тоской вспоминая услужливых, исполнительных роботов, Григо, обливаясь потом, сносил в «шлюпку» тяжёлые пакеты с продовольствием. Узкие коридоры, залитые мертвенным светом, казались бесконечными. Сердце сжималось при мысли об одиночестве, не том одиночестве, когда за четырьмя стенами комнаты кипит жизнь, и ходят, разговаривают, смеются люди — твои братья, а о том невообразимом космическом одиночестве, когда на биллионы и биллионы километров вокруг нет ни живой души, и ты один, совершенно один внутри умной машины, впаянной в бесстрастное пространство.

Последние сутки прошли в каком-то кошмаре. Реальность и бред смешались, образовав фантастический сплав. Стены коридоров, отсеков и кают начали флуоресцировать. Голубые лучи дрожал и и переливались.

Обзорный экран честно работал до последнего момента, равнодушно показывая, как от «Миража» отваливаются один за другим жизненно важные отсеки.

Обречённый корабль нёсся со всё увеличивающейся скоростью.

Григо Норден знал, что за эти минуты на Земле проходят долгие годы, и если ему суждено когда-нибудь вернуться на милую голубую планету, там промелькнёт… Нет, об этом лучше не думать!..

Григо рванул на себя люк, упал в штурманское кресло и из последних сил дёрнул штурвал. Ожившая шлюпка отделилась от «Миража».

Одно время казалось, что зазор между звездолётом и шлюпкой не увеличивается. Но затем ослепительно вспыхнули все пять дюз шлюпки, предназначенные для манёвра это сгорали запасы аварийного топлива. Шлюпка быстро оторвалась от корабля, и вовремя: «Мираж» разваливался на глазах. Счастье ещё, что перед смертью звездолёт передал шлюпке огромный импульс. Это было последнее, что мог подарить гибнущий титан маленькой шлюпке — жалкой щепке в бездонной пучине космоса…

Время шло. Будто брошенная гигантской рукой, шлюпка мчалась в направлении Солнечной системы. Огонь в дюзах погас, и они давно остыли: аварийное топливо, предназначенное для посадки и взлёта, кончилось.

И потянулись однообразные дни, похожие друг на друга, как братья-близнецы. Одни и те же звёзды и созвездия холодно горели на обзорном экране. Казалось, шлюпка не движется, намертво прибитая к одной точке. Лишь чуткие приборы фиксировали изменение рисунка созвездий, показывая, что корабль не стоит на месте…

Лихорадочный взгляд Григо был всё время прикован к невзрачной жёлтой звёздочке, с некоторых пор примостившейся в левом нижнем углу экрана. Это было Солнце, там была колыбель человечества — Земля.

Когда Солнце достигло размеров золотистого апельсина, Григо с отчаянием обнаружил, что ничтожных остатков топлива никак не хватит на достаточное торможение шлюпки. Он заложил в ориентаторы шлюпки координаты планеты Земля. Это означало почти верную гибель. Григо понимал, что войдя без достаточного торможения в плотные слои атмосферы, шлюпка неминуемо вспыхнет и сгорит. Но он решил, что лучше сгореть в атмосфере Земли, чем лететь от неё прочь без всякой надежды на возвращение.

…Температура в кабине начала заметно повышаться. Криогенный кондиционер воздуха загудел, бессильный что-либо сделать. За окном кабины бушевало алое тысячеградусное пламя. Иллюминатор вмиг пожелтел и покрылся сетью тоненьких прожилок.

Григо Норден отвернул до отказа красную рукоятку и от страшного толчка на несколько минут потерял сознание.

…К вечеру наш гость отдохнул и пришёл в себя. Старый Питер показывал гостю посёлок.

Посёлок жил обычной жизнью. Шла весенняя путина, и работы было много.

Незнакомец пришёл в восторг от оранжереи с поливиниловым небом, где выращивались венерианские трабо — плоды, приносящие людям Земли долголетие. Затем они прошли по широким зелёным улицам, а потом поднялись на орнитоптере, и старый Питер показывал пришельцу из прошлого наши многокилометровые причалы и порт, и они вместе любовались прекрасным видом, открывавшимся сверху.

Похоже было, что пришелец и старый Питер нашли общий язык, — во всяком случае, снизу нам было видно, как старый Питер хлопал незнакомца по плечу и что-то говорил, горячо размахивая руками, а незнакомец кивал в ответ.

Потом орнитоптер опустился на вечевой площади.

Из него вышли сначала старый Питер, затем незнакомец. Походка пришельца была всё ещё неуверенной, и ходил он как-то странно, покачиваясь.

Незнакомец подошёл к зданию Совета, шпиль которого, сделанный из чистого золота, горел в закатных лучах.

Но не золото привлекло незнакомца. Проследив за его взглядом, я увидел, что он смотрит не отрываясь на маленькую медную дощечку, прибитую к стене. На дощечке была выгравирована только одна цифра — год, когда было заложено грандиозное здание Совета.

Казалось, в цифре на дощечке было что-то магическое. Гость улыбался, губы его беззвучно шевелились, а в глазах застыли светлые слёзы…