Глава 17

Я сидела, свернувшись калачиком в ярко-зеленом кресле-трансформере, случайно оставленном в пустой спальне предыдущими владельцами, и моргала, глядя на дневник, который читала вот уже более двух часов. Глаза саднило от напряжения – почерк был красивый, но мелкий и полный разных завитушек, что очень затрудняло чтение.

Почерк, безусловно, был женский и, похоже, принадлежал молоденькой девушке. Хотя боˆльшая часть того, что я уже прочла, было описанием повседневной жизни Чарльстона второй половины XIX века, я была в восторге. Я никогда не была большой поклонницей истории. События прошлого, о которых никто больше не помнил, меня не интересовали, но сейчас все было иначе. Это было сродни общению с призраком, с той разницей, что в данном случае я наконец узнала, что тот думает.

Наиболее красноречивым было описание дома. Это определенно был дом номер тридцать три по Легар-стрит, с его двухъярусным портиком и витражным окном, которое, по словам автора, «доминировало в нижней гостиной и стало причиной неодобрительных взглядов соседей, когда его устанавливали». Я невольно улыбнулась: не иначе как кто-то из этих соседей был действительным членом первого Совета по архитектурному надзору – или как он тогда назывался.

Я внимательно прочла описание окна, отметив, насколько близко оно напоминало окно моего детства.

«Окно большое, и некоторые назвали бы его непривлекательным, и все же оно вызывает у Р. странное чувство – она им очарована. Я первая заметила на нем изображение двух девушек, чем разозлила ее, а затем, когда она пересказывала эту историю отцу, была вынуждена притвориться, что первой картинку заметила именно она.

Мой защитник, похоже, тоже в восторге, и я не раз видела, как он смотрит на него. Я спрашиваю у него, что он видит, но он лишь четыре раза стучит по нему, чем пугает Р. или любого, кто в тот момент находится в комнате. И когда я поднимаю глаза, я вижу, что он всегда стучит в одном и том же месте, в верхнем правом углу, который с этой стороны окна кажется пустым.

Я вижу своего солдата почти каждый день. Он говорит, что он мой защитник. Он слышит, когда я обращаюсь к нему, поэтому вчера я нашла в себе смелость спросить у него, почему он всегда рядом. Он ответил: потому что он спас мне жизнь, когда я была ребенком, и он был благодарен за то, что ему дали шанс искупить свою прошлую ошибку. Но как только я начинаю расспрашивать его о том, какую ошибку он совершил, он тотчас исчезает. Он также исчезает всякий раз, когда я смотрю прямо на него, как будто я сильнее, чем он, и каким-то образом подавляю его.

Этим утром, когда он появился, я была в гостиной первого этажа, любовалась окном. Р. ворвалась в комнату без предупреждения и потребовала ответа, с кем я разговаривала. Я удивилась, поняв, что она вообще не видит его, потому что для меня он совершенно реален. Я видела призраков с самого детства и, лишь став почти взрослой, обнаружила, что их видят не все. Это мой секрет, и я ни с кем им не поделилась, включая Р. Однако поскольку Р. на четыре года меня старше и, значит, прожила в этом доме на четыре года больше, я бы предположила, что она с ним незнакома. Нужно спросить у него, почему».

Сделав несколько заметок в блокноте, я открыла телефон, чтобы позвонить Джеку, но тотчас медленно закрыла. После той вечерней экскурсии по дому я не видела Джека и не разговаривала с ним вот уже две недели. После пары дней молчания я поняла, что он избегает меня, но мне потребовались почти две недели, чтобы окончательно перестать звонить ему и оставлять сообщения. Почему-то мне казалось, что, поскольку я притворялась, будто ничего не случилось, то же самое мог делать и он и все могло бы продолжаться, как и раньше. Софи назвала это моим самоотречением. Я предпочитаю называть это самосохранением.

Джек не дал о себе знать даже на Рождество. Амелия и Джон Тренхольм пригласили моих родителей и меня на рождественский ужин, но явно чувствовали себя неловко, будучи вынуждены объяснить, что Джек проводит Рождество с семьей Ребекки в Саммер-вилле.

По крайней мере, я была избавлена от мучений видеть, как мои родители притворяются, будто не обращают друг на друга внимания, поскольку мой отец отклонил приглашение, сказав, что предпочел бы провести свой свободный день, занимаясь планировкой сада, хотя мне показалось, что на самом деле он был бы не прочь побывать у них в гостях.

Последним ударом стал подарок, который Амелия достала для меня из-под елки. Я пришла в восторг, пока не заметила ярлычок, который гласил: «Счастливого Рождества от Джека и Ребекки». Почерк был тоже ее.

Внутри оказался фен для волос и записка, пояснявшая, что это замена фену, который я угробила, используя его для размягчения обойного клея, когда удаляла этот самый клей с кипарисовых стен гостиной в доме на Легар-стрит.

Вздохнув, я положила телефон обратно на стол, забыв все, что хотела сказать Джеку. Ситуация была, по сути, той, к какой я стремилась. Увы, меня преследовало ощущение, будто я потеряла некое сокровище задолго до того, как узнала его истинную ценность.

Я прислушалась, пытаясь услышать в смежной комнате мать. Нам удалось закрасить пятнистую стену, расцвеченную бывшими владельцами под пурпурно-коричневого леопарда, в теплый оттенок слоновой кости, после чего мать смогла официально перебраться в главную спальню.

Ее одежда – упакованная в четыре ящика – прибыла накануне, и, как и Софи на какой-нибудь гаражной распродаже, Джинетт тотчас принялась заполнять свой платяной шкаф.

Мне она велела оставаться в моей комнате в пределах слышимости. Я рассказала ей о том, что случилось на кухне в тот вечер, когда там была экскурсия, и с тех пор она отказывалась выпускать меня из вида. Я не хотела признавать, что она права, что духи в доме как будто становились все сильнее или, по крайней мере, настойчивее. Нам нужно выждать время, сказала она, пока мы не станем сильными, чтобы дать им отпор. Когда же я спросила у нее, когда это произойдет, она лишь сказала: «Сама узнаешь». Но мне не понравился ее взгляд. С тех пор я каждую ночь ждала, когда она уснет, после чего осторожно приоткрывала дверь между нашими комнатами. Она никогда не спрашивала, я же ничего не говорила. Граница между нами хотя и стала мягче, но по-прежнему оставалась непреодолимой.

Это утро я начала с того, что помогала матери укладывать одежду в гардероб, но тратила слишком много времени на примерку красивых вещей. У меня тоже были красивые вещи, но все они были только для работы.

Гардероб моей матери был как будто взят из фильма «Династия» – перламутровые пуговицы, пышные рукава, шелковые ткани. Хотя лифы ее платьев сидели на мне слишком свободно, все остальное было мне впору, как будто сшито специально для меня. Интересно, в каком возрасте я вросла в ее размер и позволила ли бы она мне примерить ее одежду? Наши взгляды встретились, и я поняла, что она подумала о том же. На мгновение я снова стала маленькой девочкой, слушая, как она рассказывает мне, как порой люди вынуждены поступить правильно, даже если это означает расстаться с тем, что им дороже всего на свете.

Впервые я почти поверила ей. В конце концов она отправила меня обратно к себе в комнату, читать дневник, и именно там я и сидела с тех пор. Посмотрев на книжку в кожаном переплете, я встала и подошла к двери. Я уже подняла руку, чтобы постучать, но остановилась в нерешительности. Я еще дважды то опускала руку, то поднимала ее снова, и лишь затем сдалась и постучала.

Мать открыла дверь. Ее обычно идеальный шиньон съехал набок и наполовину свисал с лица. Я также заметила, что она переоделась во что-то вроде велюровых спортивных штанов и такую же куртку. Но только когда мой взгляд остановился на ее ногах, до меня дошло.

– Когда здесь была Софи? – строго спросила я.

Мой вопрос явно застал ее врасплох.

– Пока ты была на работе. Как ты узнала?

– По «биркенстокам».

Она вытянула большой палец и повертела ногой взад-вперед, чтобы я могла лучше рассмотреть.

– Мы с Софи носим одинаковый размер, и она подумала, что в них мне будет проще разгружать и таскать вещи по лестнице. И знаешь что, она была права! В них на самом деле очень удобно. Она также одолжила мне и спортивный костюм.

Прежде чем я смогла хоть что-то сказать в ответ – причем по возможности избегая таких слов, как «вмешательство» или «психолог», – мы обе обернулись на звук тяжелых шагов в коридоре. В дверях с ворохом одежды через каждую руку появился Чэд.

– Привет, чувиха! – поздоровался он, блеснув белоснежной улыбкой на перманентно загорелом лице, после чего повернулся к моей матери: – Привет, мисс Джинетт, вот ваш последний груз.

– Привет, Чэд. – Положив дневник на боковой столик, я шагнула вперед, чтобы взять у него часть одежды, и, аккуратно добавив ее к уже высившейся на кровати куче, спросила: – Почему бы не пригласить для этого профессиональных грузчиков?

Лицо моей матери исказил неподдельный ужас:

– Я никому не позволяю трогать мою одежду. Я очень разборчива в том, что касается моих вещей.

– Видимо, уже нет, – пробормотала я себе под нос и, посмотрев на ее наряд и повернувшись к Чэду, спросила: – Как ты влип в это дело?

Моя мать перебросила через руку усыпанное блестками вечернее платье.

– Потому что твой отец работал в саду и уже собрался предложить свою помощь, как вдруг появился Чэд. Это было идеальное решение.

Интересно, подумала я, что забыл Чэд в доме на Легар-стрит.

– Чэд, тебе что-то от меня нужно? У меня дома все в порядке?

– Да, все в порядке. Мы уже почти закончили снимать пол на втором этаже, и я собираюсь заняться лестницей. Джек нам очень помог с отдиркой плинтусов. Он разработал так называемый «метод Мелани Миддлтон» для нумерации всех частей, чтобы знать, откуда они взяты, когда придет время вернуть их на место. Я даже показал ему, как при помощи таблицы все это отслеживать.

Что же мне делать? Почувствовать себя польщенной или же разозлиться? Если там участвует Джек, то, пожалуй, второе.

– Джек помогает вам?

– Угу. Он проводит много времени с бумагами на чердаке, собирая материал для своей книги, но, когда хочет отдохнуть, спускается к нам, чтобы помочь.

Новость о том, что Джек трудится в моем доме и общается с моими друзьями, больно задела меня. Я почувствовала себя единственной девчонкой в классе без валентинки на 14 февраля.

Больнее всего было то, что я не сомневалась: в первую очередь он был в моем доме потому, что меня там нет. Я постоянно вспоминала его последние слова в тот злосчастный вечер. Возможно, потому, что она напоминает мне тебя. Я намеревалась навсегда выбросить их из головы и никогда больше не вспоминать. Но, похоже, мне вообще не нужно было думать о них. Судя по всему, Джек принял близко к сердцу все, что я бросила ему тогда в гневе. По идее, мне полагалось радоваться его отсутствию в моей жизни. Вот только я почему-то была совсем не рада.

– Отлично, – сказала я. Мать покосилась на меня, как будто поняла, что тон моего голоса говорит об ином. Совсем как мать, которая провела рядом со своим ребенком всю жизнь. Или же это просто один из тех навыков, которые матери приобретают в первые несколько лет и никогда уже не забывают.

Я заставила себя улыбнуться.

– Передавай ему от меня привет. И скажи, что завтра рабочие снимают штукатурку, закрывающую кухонный камин. Возможно, он захочет быть здесь, чтобы посмотреть, что там такое.

Чэд как-то странно посмотрел на меня.

– Передам. Но он сказал, что собирается вернуться в свою квартиру, чтобы попытаться что-нибудь написать, поэтому я не знаю, когда увижу его в следующий раз. – Сунув руки в карманы джинсов, он уставился на зубчатый карниз, как будто никогда не видел ничего подобного. Я ждала, когда он уйдет, но он продолжал стоять, не говоря ни слова.

– Что-то еще?

Он оглянулся на меня, как будто вспомнил о моем присутствии, и попереминался с ноги на ногу. Моя мать незаметно нырнула в чулан.

– Мне нужна твоя помощь.

– В чем?

Он посмотрел на свои сандалии – с носками в знак уважения к сезону – и снова потоптался на месте. Я наблюдала, как его лицо меняет выражение от приветливого и открытого до почти измученного. Я в тревоге коснулась его руки.

– Что-то не так с домом? – Я тотчас представила полчища термитов, разбивших лагерь на лестнице из красного дерева в доме на Трэдд-стрит. Или как один из редких стеклянных боковых фонарей у входной двери треснул в холодную погоду. Хуже того, я представила, как выписываю очередной чек со множеством нулей для ремонта, который никак нельзя отложить. Пока я ждала, что он ответит, меня едва не замутило. Странно, но я даже не задумалась о том, что переживаю по поводу дома, который еще недавно называла не иначе как зобом на моей шее и, чуть любезнее, грудой пиломатериалов.

– Нет. С домом все в порядке, – ответил Чэд в своей протяжной калифорнийской манере. – Просто…

Я ждала, борясь с искушением схватить его за ворот рубашки и хорошенько встряхнуть, чтобы он выплюнул слова изо рта.

– Что такое?

– Мне нужно одолжить электрическую циклевочную машинку.

Не веря собственным ушам, я растерянно заморгала.

– Тебе нужна циклевочная машинка? – повторила я. Казалось, он вот-вот расплачется. Я внутренне простонала. Мне очень хотелось надеяться, что он не станет вытаскивать из шкафа мою мать для групповых обнимашек.

Чэд поморщился:

– Просто боюсь, я не смогу вручную отциклевать даже один квадратный дюйм пола в твоем доме. Меня как будто наказывают за плохую карму или что-то в этом роде. – Чэд посмотрел мне прямо в глаза, и я могла поклясться, что увидела в них слезы. – Софи всю неделю проводит полевые уроки со своими студентами, так что в одиночку со всей этой работой мне просто не справиться. И я подумал… – Он умолк, не в силах продолжить.

– И ты подумал, что, поскольку ее там нет и она все равно не увидит, ты мог бы воспользоваться циклевочной машинкой.

Чад кивнул. Я же, стараясь не улыбаться, сжала его руку.

– Нет проблем. Ввиду отсутствия лучшего места для нее в доме, она временно хранится на улице в садовом сарае. Она твоя столько, сколько тебе нужно.

В его глазах мелькнула тревога.

– И ты не…

– Мой рот закрыт на замок.

Чэд с облегчением кивнул и на мгновение закрыл глаза.

– Мне все равно, что скажет Джек, Мелани. Но таких отзывчивых людей, как ты, я почти не встречал. И ты вовсе не такая зануда, как думают некоторые.

Прежде чем я успела что-то сказать, Чэд крепко обнял меня. Его шерстяной свитер оцарапал мне щеку.

– Хочу сказать тебе одну вещь: мы с Софи попросили профессионального астролога прочитать наши звезды.

– В самом деле? Я думала, что на эту удочку клюет только Софи.

– Так и есть. – Чэд посмотрел себе под ноги. – Но мне кажется, что все эти «несовместимые знаки» – отмазка. Просто она такая независимая. Так что, по-моему, это всего лишь предлог, чтобы сохранить свою независимость и держать меня на расстоянии. Но вместе… – Он улыбнулся и на мгновение отвел глаза. – Она – как солнце, а я – как луна, и вместе мы светим круглые сутки.

Я посмотрела на него, неуверенная в том, то ли на него нашел приступ красноречия, то ли он просто несет тарабарщину.

– Ты любишь ее, Чэд? – спросила я, что называется, в лоб.

Он кивнул. У меня как будто гора свалилась с плеч, что он не стал вновь пытаться выразить свои чувства словами.

– Замечательно. Потому что даже слепой заметил бы, что вы двое просто созданы друг для друга. – Я подтолкнула его к двери. – Так что делай все, что сочтешь нужным, чтобы показать ей, как сильно ты ее любишь и хочешь быть с ней. Я даже слова никому не скажу про циклевочную машинку. Обещаю. – С этими словами я вытолкала его из комнаты, что не помешало ему с благодарностью посмотреть на меня.

– Чао, мисс Джинетт, увидимся позже.

Моя мать высунула голову из гардеробной:

– До свидания, Чэд.

Как только он ушел, мать повернулась ко мне:

– Мелли, тебе было что-то нужно?

Я огляделась вокруг, пытаясь вспомнить, куда я положила дневник. Я совершенно не помнила, зачем вообще вошла сюда. Взяв в руки дневник, я внезапно растерялась, не зная, с чего мне начать.

– Я читала дневник, который мы нашли в бабушкином столе. Я пока не знаю, кто его вел, но она точно жила в этом доме с другой девушкой, чье имя начинается с буквы «Р». Что-то подсказывает мне, что они сестры, хотя автор нигде прямо этого не говорит. – Я посмотрела на мать, пытаясь представить ее реакцию на мои следующие слова. – Она упоминает защитника, которого видит и с кем разговаривает, а вот Р. его не видит.

Я знала, чего жду от нее, но все же колебалась.

– Я думала о том, что происходит в доме. Мы обе видели солдата, и он больше не туманный образ. Пару раз, когда я смотрела ему в лицо, он даже не исчезал.

Мать, нахмурив брови, кивнула.

– А другой призрак, девушка, она обычно появляется, когда ты одна. Как будто вдвоем вы на ровном игровом поле. – Мать села на кровать. Юбка соскользнула на пол, но она даже не пошевелилась, чтобы ее поднять. – За исключением того раза на кухне, когда я потрогала медальон, она не появлялась, когда мы с тобой вместе. Как будто она знает, что вместе мы слишком сильны. Если мы узнаем ее имя, если мы узнаем, кто она такая и почему хочет причинить тебе вред, мы сможем изгнать ее. Она будет очень стараться, чтобы этого не произошло.

Она указала на дневник:

– Ты хочешь отдать его мне, не так ли?

Я на мгновение замешкалась, затем кивнула.

– Я надеялась, что ты расскажешь мне больше, чем написано в нем.

Мать посмотрела на дневник, затем на меня:

– Это каждый раз немного убивает меня.

– Знаю. Поэтому и не просила.

На мгновение я подумала, что она откажется. Во мне даже шевельнулся застарелый гнев. Но нет, она протянула руки.

– Я бы с радостью сделала это сто раз, знай я, что это избавит тебя даже от минутной опасности. – Она медленно раскрыла ладонь и повернула ее ко мне. Там – на бледно-розовой коже, где недавно был ожог, – виднелся отпечаток медальона. Я громко ахнула.

– Ты ничего не сказала мне.

Какая глупая фраза! Я покачала головой.

Она села на край кровати.

– Дай мне дневник, Мелли. Я хочу помочь… если смогу.

Я заколебалась, и тогда она потянулась к нему.

– Дай мне дневник.

Я сглотнула и положила дневник ей в руки. Мать взяла его у меня и крепко сжала. Реакция была почти мгновенной. Ее глаза закрылись, а рука начала дрожать. Не зная, что мне делать, я положила сверху мою руку. Ее кожа была холодной и влажной, как снег. Ее губы пошевелились, но она не издала ни звука, словно тонущая женщина, жадно хватающая ртом воздух.

Мне стало по-настоящему страшно. Я испугалась того, что было этому причиной, испугалась за мать. Она продолжала сжимать книгу, ее руки дрожали, голова качалась взад-вперед. Ворох одежды соскользнул с кровати на пол.

– Мама! – крикнула я в надежде, что она остановится. Ее продолжала бить дрожь. – Мама! – снова крикнула я.

На этот раз она выдернула руку и швырнула дневник через всю комнату. Тот ударился о свежевыкрашенную стену и, оставив трещину в штукатурке, упал на паркетный пол.

Тяжело дыша, мать посмотрела на меня и заморгала.

– Что это? – спросила я, почти боясь узнать правду. – Что ты видела?

Вся дрожа, она встала и положила руки мне на плечи, то ли чтобы успокоить меня, то ли чтобы успокоиться самой, я не знаю.

– Что ты видела? – повторила я свой вопрос.

Когда она ответила, ее взгляд был ясен. Мне потребовался миг, чтобы узнать единственное слово, которое прозвучало из ее уст. Она опустила руки и произнесла его снова, чтобы убедиться, что я услышала. Двигаясь медленно, словно в замедленной киносъемке, ее губы прошептали одно-единственное слово:

– Ребекка.