Книга: Глиняный папуас
Назад: 20
Дальше: 22

21

Встретились мы с Громовым на лестнице.
— Ты ко мне? — спросил он.
— К тебе. Мне необходимо срочно повидаться с мальчиком.
— А, собственно, зачем?
— Выяснить одно обстоятельство.
— Если про костюм, то не стоит выяснять. Обидится. Он ведь костюм взял из твоей памяти, а не из химчистки.
— А ты откуда знаешь про костюм?
— Твоя мать встретила меня вчера и рассказала. Но это просто совпадение. Ему чужие вещи не нужны. И из кабинета он тоже не выходит. Я за это ручаюсь.
— Да нет. Я не про костюм у него хочу выяснить.
— А про что?
— Про то, кажется он или существует на самом деле?
— Он и существует и кажется.
Я немножко растерялся от этого неожиданного ответа. И впервые пожалел, что сейчас нет со мной Витьки. Витька уж наверняка знал — можно ли одновременно и существовать и казаться. Он ведь все энциклопедии читал.
— А это не идеализм? — спросил я Громова.
— Нет, не идеализм. Ведь мы тоже существуем и кажемся.
— Не понимаю, — сказал я.
— Сейчас объясню. Вот ты считаешь Витьку очень умным и многознающим. И я тоже считал. А потом разубедился. Значит, одно дело — это Витька, каков он есть на самом деле. А другое — каким он мне казался.
— Значит, мальчик тоже не такой, какой он есть на самом деле?
— Нет, тут дело сложнее. Теория информации, воздействие неизвестных нам импульсов на сферу, ведающую воображением, нет, не телепатия, другое. Он мне объяснял.
— А ты мне объяснишь?
— Некогда. Мать послала за дрожжами. Пирог хочет печь. У нас гости будут. Археологи, антропологи. Ну, пока!
Хоть я никогда не видел антропологов, но очень на них рассердился. Из-за них и из-за этого несчастного пирога пришлось отложить свидание с мальчиком.
Чтобы не томить других и самого себя, я пропущу целую неделю и прямо расскажу о моей второй встрече с мальчиком.
Когда Громов открыл дверь в кабинет, мне опять стало холодно. Даже почему-то холоднее, чем в прошлый раз.
Мальчик стоял на том же месте и улыбался. И в этот раз он тоже был похож на меня, но меньше. Гораздо меньше. Во-первых, он был чуть повыше меня и пошире в плечах. А во-вторых, у него были чуть заметные рыжие усики, как у Девяткина. В прошлый раз этих усиков не было. Выросли за неделю.
Я посмотрел на его костюм. Костюм тоже был мой, но теперь не тот, что потерялся на Большом в химчистке, а серый, новый, в полоску. Тот, что остался дома в шкафу.
Я сразу подумал: интересно, висит он еще там на металлической распялке или уже исчез?
Потом я покраснел от стыда и испугался: не догадался ли мальчик?
А мальчик, по-видимому, догадался.
— Да, костюм твой, — сказал он. — Извини. Я его занял у тебя на время.
— Из памяти? — спросил я.
— Разумеется, не из шкафа. Я ведь никуда не выхожу.
— И давно?
— Начиная с мелового периода, когда инженеры и физиологи сделали копию.
— А как они ее сделали?
— Об этом я расскажу не тебе.
— А кому?
— Вашим ученым и специалистам. Да и им, чтобы понять принцип, придется отказаться от старых навыков мышления.
— А ты существуешь или только кажешься?
Мальчик хмыкнул носом совсем как Витька Коровин, но плевать на пол не стал, наверное, пожалел труды громовской матери.
— А ты сам как думаешь?
— Когда шел сюда, думал, что ты кажешься.
— А сейчас?
— Сейчас не уверен.
— Так ты хочешь, чтобы я тебя разуверил, не так ли?
— Нет, мне этого не надо.
— Чего же ты хочешь?
— Хочу узнать истину.
— Это похвально, — сказал мальчик, — но не знаю, понравится ли тебе истина. Дело в том, что я больше кажусь, чем существую.
— А это можно? Это не противоречит законам природы?
— Нисколько. Тот, настоящий, мальчик улетел на свою планету еще в меловой период и, наверное, давно умер. А я его копия. Моя задача в том и состоит, чтобы всем казаться этим мальчиком. Не знаю только, получается ли у меня.
— Получается, — сказал я.
Громов промолчал, хотя вопрос относился и к нему тоже. По его лицу я догадался, что он мое мнение разделяет не целиком.
— В конце концов, — сказал мальчик, — я немножко артист. Играю того, кого я должен напоминать, но что делать? Все биологические существа бренны. А я с мелового периода нисколько не изменился.
— А усики? — спросил я. — Их не было в прошлый раз.
— Это маленькая накладка. Не обращай, пожалуйста, на нее внимания.
— Ладно, — сказал я. — Так и быть. Не буду обращать внимания.
Но обещания, конечно, не сдержал. То смотрел на усики, то на серый, новый костюм в полоску и думал при этом — висит ли он еще там, в шкафу, на металлической распялке или уже не висит.
Эта назойливая и бесстыдная мысль о костюме очень мне мешала сосредоточиться и задать мальчику (копии) какой-нибудь умный и имеющий научное или техническое значение вопрос. Кроме того, эта мысль мешала мне чувствовать себя представителем планеты Земли, принимающим участие в беседе с копией мальчика с другой планеты.
Вообще я забыл о том, что я представитель, и о том, с кем я говорю. Отчасти в этом виноват был сам мальчик (копия), который уж очень обыкновенно и просто выглядел в моем костюме.
Я оглянулся и посмотрел на Громова. Лицо у него было напряженное и сосредоточенное. И по выражению его лица я понял, что мне надо подтянуться и проявить себя, ведь все-таки я представитель земного человечества, хотя меня никто не уполномочивал.
Я подумал, помолчал, потом спросил мальчика:
— А чем ты питаешься?
— Ничем.
— Абсолютно ничем?
— Только духовной пищей.
— Наверное, берешь без спросу книги, что стоят на этих стеллажах?
— Почему без спросу? Случается, и спрашиваю. Но читаю я мало. Больше вспоминаю. Ведь в моей памяти записано все, что накопила история цивилизации той планеты, с которой прилетел мальчик на Землю в меловой период.
— И ты все помнишь?
— Не все. Иногда и забываю. И тогда начинаю сам себя спрашивать и экзаменовать. Больше ведь некому. Все улетели. Я один остался у вас на Земле. И ждать мне долго пришлось, пока появится человечество. Эволюция не спешит. А когда были ледниковые периоды, я думал, все погибнет. Ведь против человечества были не только холода, но даже теория вероятности. Все висело на ниточке. А я ничем не мог помочь. Я ведь был только зрителем. В этом была ошибка мальчика, чьей копией я стал. Он очень хотел остаться на Земле. Очень! Он очень ее полюбил. И он очень хотел помочь людям, когда они появятся, но он не догадался, что только цивилизованное человечество сможет найти с ним общий язык. Людям диким, не цивилизованным помешают суеверие и страх. Сколько раз меня принимали то за бога, то за дьявола, когда я пытался вмешаться в человеческие дела. Потом я махнул рукой и стал созерцателем. Первый, с кем я заговорил, был археолог, отец твоего приятеля. Но он тоже из тех, кто не любит спешить. Пишет докторскую диссертацию. А когда напишет, тогда и сообщит человечеству о своей находке. Вот потому мне и приходится беседовать с тобой вместо того, чтобы принимать здесь представителей прессы и ученых.
Я с укоризной взглянул на Громова. Громов покраснел. Потом сказал негромко и рассудительно, как всегда:
— Дело не в докторской. Мой отец никогда за степенями не гнался. Но он ненавидит шумиху, сенсацию, хочет все систематизировать, привести в полный порядок. Прежде изучить вопрос, а потом уже приглашать журналистов. Он не хочет, чтобы получилось так, как с плезиозавром, или с теми находками, которые потом не подтвердились.
— Но эта находка, — показал я на копию мальчика, — не может не подтвердиться.
— Всякое на свете бывает. А вдруг скажут, что подделка и фальсификация, как было с палеолитическими рисунками в одной пещере. Ведь на удочку попался такой крупный специалист, как сам аббат Брейль. Археологи самый недоверчивый народ. Они не верят не только другим, но даже себе.
— Но ведь факт налицо.
Я опять показал на мальчика, сделавшего вид, что речь идет совсем не о нем.
— Отец иногда сомневается, — продолжал Громов, — и говорит, что, может, это все кажется. Малоизученное, чисто телепатическое явление или что-то вроде миража.
Меня немного удивило, что Громов это сказал при мальчике.
Мальчик хмыкнул носом совсем как Витька.
— Это я мираж? Это я телепатическое явление? Ну и ну!
— Да нет, успокойся, — сказал Громов. — Это отец не от себя думает, а от своих будущих оппонентов. Подготавливает себя на всякий случай.
— И все же так тянуть не стоит, — сказал я. — А если мальчик заболеет или случится другое несчастье, пожар, например?
Громов вдруг рассмеялся. Мне показался неуместным его смех, да и мальчику тоже.
— Витька Коровин, — сказал Громов, — предложил мне застраховать его от пожара и смерти. У него знакомый есть, в райстрахе работает.
— А-а! — догадался я. — Это тот, который похож на Шекспира и даже на Айвазовского.
— А зачем страховать? — продолжал Громов. — Он не боится ни огня, ни смерти. Да и этот, похожий на Айвазовского, захочет поглядеть, прежде чем дать оценку.
— Точно, — сказал я. — Страховать преждевременно. А кроме того, он не частная собственность, а археологическая находка и, значит, принадлежит государству.
Громов, видно, понял это, как намек.
— Разумеется, вещь государственная. Он в кабинете хранится временно. Пока отец готовит материалы и пишет докторскую. А потом отец его вернет.
— Куда?
— Куда? Конечно, в музей.
Я вспомнил глиняного папуаса, державшего в руках натянутый лук со стрелой, и то, как отломился палец и вылетела стрела и попала прямо в Витьку, стоящего со мной рядом.
— А хорошо ли ему будет в музее? — спросил я. — И администрация там не очень важно работает. По ее недосмотру у папуаса отломился палец.
— Это не из-за халатности администрации. Это теория вероятности виновата. Случай.
Тут в разговор вмешался мальчик (копия).
— Действительно, случай, — сказал он. — На нашей планете тоже подобный случай был. Философ мне рассказывал. В него в детстве, тоже, как в Витьку, попала стрела. Он после этого и выбрал себе такую редкую профессию и научился размышлять.
— А разве у вас есть папуасы?
— Не совсем папуасы, но были когда-то. Первобытные люди.
— Это очень интересно, — сказал я, — но ответь, пожалуйста, на один вопрос. Ты согласишься стоять в музее?
— Не соглашусь, — ответил мальчик.
— Ну вот, видишь, — сказал я Громову. — Он не согласится. Да и глупо стоять в шкафу в одной и той же позе и не шевелиться. Он же живой.
— Не будем предрешать вопрос, — возразил Громов. — Живой он или неживой, пусть решит наука.
Меня немножко обидело его замечание. Неужели мы без науки не можем решить сами? Ведь даже невооруженным глазом видно, что почти живой. Уж во всяком случае, не мертвый.
Когда я простился с копией мальчика и мы с Громовым вышли из кабинета, я сказал:
— И все-таки я не представляю себе, как он будет стоять в музее все в одной и той же позе и не шевелиться. А если спина зачешется или нога устанет?
— Не зачешется, — возразил Громов. — Как-нибудь привыкнет. Да ведь и музей рано закрывают, особенно перед выходным. А когда уйдут посетители и женщина из охраны, он может делать все, что захочет. Но все дело в том, что он не захочет.
— Почему? Ведь все чего-нибудь хотят.
— А он другой. Он копия. У него нет желания, кроме одного.
— Какого?
— Делать вид, что он и есть тот мальчик.
— Но он почти тот.
— В том-то и дело, что почти. Но у того было много желаний. А всего сильнее он хотел остаться на Земле и повидаться с будущим человечеством.
— Что ж, желание неплохое. Я, может, на его месте тоже этого захотел бы. Интересно же быть посредником между двумя цивилизациями.
— Живым посредником — да. Но это же только копия.
— А верно ли, — перебил я, — что у него нет желаний? Ведь я же сам слышал, как он сказал, что не согласится стоять в музее.
— Будут спрашивать его согласия! Он ведь археологическая находка, экспонат. Ведь глиняного папуаса не спрашивали хочет он или не хочет натягивать лук.
— Может, потому он и выстрелил, — пошутил я.
— Мы об этом выстреле много раз спорили.
— С кем? С Витькой?
— Нет, с мальчиком. С копией этой. Он по теории вероятности много знает. И по теории игр. И говорить с ним очень интересно.
— Значит, он живой.
— Неизвестно. Скорей всего, нет. Но когда-нибудь мы узнаем.
— Когда?
— Когда отец закончит докторскую и приведет в строгую систему все факты. Отец и сам не знает, куда его отнести. Живым принято называть существо биологическое. Его признаки — дыхание, обмен веществ. А он в этом не нуждается. Он еще проблема, загадка. Понимаешь? А мой отец настоящий ученый. Он хочет найти ответ на этот вопрос. И только после того выступить в печати.
— Ну, а копия не может ему в этом помочь?
— Кроме одного — казаться мальчиком. Вот он и кажется… У отца, правда, есть одна идея, которая мне очень нравится. Иногда он думает, что это не копия, а сам мальчик. А за копию мальчик себя выдает, чтобы мы его не спрашивали, как он сумел прожить несколько миллионов лет. Может, это тайна далекой внеземной цивилизации. Так думает мой отец. И тогда у него возникает желание порвать ту часть диссертации, которую он уже написал.
— Я бы на его месте порвал. Ясно, что это мальчик, а не копия. И в музей его ставить нельзя. Попробуй-ка сам постоять не шевелясь в одной позе.
— Отец мой тоже иногда так думает. А иногда он приходит в отчаяние от того, что загадка почти неразрешима.
Мы постояли с Громовым в коридоре у шкафа, на котором торчало несколько желтых древних человеческих черепов. Было тихо и немножко загадочно и казалось даже, что черепа прислушиваются к нашей беседе.
Потом Громов сказал:
— На улице льет дождь.
И посмотрел на мои ноги в новых сандалетах.
— А мне казалось, что ты в ботинках пришел на микропористой подошве.
— Это не я. Ты ошибаешься. Это мальчик.
— А ведь верно. На его ногах я видел твои непромокаемые ботинки. Не бойся, не пропадут.
— Знаю. Но костюм в химчистке все-таки почему-то пропал.
— Случайное совпадение, — сказал Громов. — Или по ошибке выдали другому, спутав его с тобой.
— А не могли, — спросил я, — его случайно со мной спутать? Он так похож на меня, особенно когда был без усиков.
— Ты с ума сошел? Он никуда не отлучается, кроме прошлого.
— Значит, он может вернуться обратно в меловой период?
— Это еще нуждается в доказательстве. Но мы и это узнаем.
— Когда?
— Когда мой отец закончит докторскую диссертацию. Его приглашали в Сибирский филиал Академии наук. Там и без докторской с ним будут считаться. Но он отказался.
— А здесь? Разве здесь не считаются?
— Не особенно. И все из-за этой находки. Ее здесь считают почти за шотландского плезиозавра. Понимаешь?
— Понимаю. Думают, что все это липа.
— Ну, пока! — сказал Громов.
— Пока!
На улице моросил дождь. Когда я подходил к дому, я невольно остановился возле газетного киоска. Там толпилась очередь за «Неделей», «Техникой молодежи», «Искателем» и другими остро дефицитными изданиями. Я невольно усмехнулся и подумал, что в дефицитных изданиях, которые они ждут под дождем, нет ничего про мальчика и по будет до тех пор, пока отец Громова не закончит свою докторскую.
— Где ты пропадал? — спросила меня мать, открыв дверь.
— А что?
— Костюм твой нашелся.
— Какой?
— Который пропал в химчистке. По ошибке отдали другому. А он вернул.
— А тебе не описали наружность того, кто вернул?
— Мне это ни к чему. Наружность описывают, когда вор. А это был честный человек и все произошло по недоразумению.
Назад: 20
Дальше: 22