Все были поражены больше всего тем, что жители Уазы оказались такими же людьми, как мы, если сделать поправку на то, что их цивилизация была значительно старше земной и знали они о мире и себе гораздо больше, чем знали мы.

Они обладали поистине человеческим юмором, как, в свою очередь, не без юмора передавал с космолета «Баргузин» его командир Виталий Далуа. Они весело смеялись, когда узнали о том, какими мы их себе представляли.

В условном смысле они уже были нашими гостями, правда пребывавшими пока еще за пределами солнечной системы, еще не на Земле, но уже на земном космолете, среди земных людей и вещей.

Теперь уже не Большой мозг Института времени, а астронавт Виталий Далуа был посредником между ними и нами. Квантаппараты почти беспрерывно передавали информацию о космолете «Баргузин», где гостили уазцы, их рассказ о себе и о своем далеком мире.

Они называли нас своими родственниками, намекая на то, в сущности, двусмысленное обстоятельство, что нас роднили не семейно-бытовые узы, а нечто более существенное и прочное, хотя и безмерное: космос и эволюция жизни с ее способностью создать инструмент мысли и познания. Они с гордостью говорили о том, что они монисты, такие же монисты и диалектики, как и люди Земли, и что законы природы едины для всей вселенной.

«Да, мы монисты, — утверждали они, — и встреча с людьми необычайно радует нас и доказывает, что мы были правы, когда думали, что встретим себе подобных».

Они знали о вселенной неизмеримо больше, чем мы, и, может быть, это и настраивало их на интимно-шутливый тон своих космических рассуждений. Да, говорили они, пространство бесконечно, так же как и время. Но, однако, и бесконечность, не поймите только нас буквально и вульгарно, обладает «любознательностью», и ей хочется узнать о себе нечто истинное и интересное, и поэтому она спешит создать условия для жизни в разных местах своей бесконечности и безмерности. А жизнь — это и есть самый совершенный способ соединить конечное с бесконечным.

Рассказывая о себе, они заверили нас, что они дети естественных сил своей планеты и своей биосферы, и, в свою очередь, удивляясь, спрашивали нас, с чего это нам взбрело в голову принять их за пришельцев в собственном доме и вообразить, что им пришлось строить заново свой мир, даже не прибегая к помощи эволюции и естества?

Отец и Евгений едва ли были довольны тем, что наши космические гости отнюдь не были похожи на созданное ими представление об уазцах. И, по-видимому, пока отцу и Сироткину неосуществившаяся гипотеза была дороже реальности, к которой они еще не могли привыкнуть.

И отец сказал Сироткину про уазцев:

— Не находите ли вы, что для мудрецов они слишком словоохотливы?

— Словоохотливы? — проворчал Сироткин. — Не словоохотливы, а попросту болтливы!

Впрочем, у отца и у Евгения Сироткина было оправдание. Их гипотеза об одушевленности среды на Уазе возникла из-за помех и неисправности аппаратов на корабле «Баргузин». Эти помехи извратили первоначальный смысл уазского послания. Об этом не замедлили сообщить земным ученым космические гости.

Мой отец, Евгений Сироткин и все сотрудники нашего института отдали много сил расшифровке первого уазского послания. И им не стоило обижаться на шутливые замечания уазских гостей. Кроме того, следовало учесть, что развитие цивилизации предполагает не только развитие всепознающего интеллекта, но и развитие чувства юмора. Юмор всегда свидетельствует о том, что его обладатели чувствуют себя хозяевами в мире и что, играя на словах конечным, они соприкасаются с бесконечностью, не давая ей устрашить и победить себя.