Глава 4
Обыграть природу

Вот как все происходит. Вас укладывают на операционный стол в ясном сознании, но полностью обездвиженным. К вам, кланяясь с церемониальной формальностью, приближается человекоподобный робот. Ловкими движениями машина последовательно удаляет заднюю поверхность вашего черепа и аккуратно прикасается тонкими и нежными, словно паучьи лапки, пальцами к липкой поверхности вашего мозга. В этот момент у вас могут возникнуть сомнения. Отбросьте их, если сможете. Пути назад нет. Вы уже по уши увязли в этом.

Машина сканирует химический состав вашего мозга рецепторами высочайшего разрешения на своих пальцах, передавая данные на мощный компьютер на другой стороне операционного стола. Она погружает пальцы в мозг, сканируя все более глубокие слои нейронов и создавая трехмерную карту бесконечно сложных связей, одновременно генерируя код для моделирования их активности на компьютере. Как только работы будут завершены, другой механический придаток, менее тонкий, менее деликатный, удалит отсканированный мозг и поместит в контейнер для последующей утилизации отработанного биологического материала.

Он больше вам не понадобится.

В какой-то момент вы осознаете, что находитесь вне своего тела. Вы наблюдаете с грустью, или даже с ужасом, или с отстраненным любопытством за сокращением спазмов тела на операционном столе – последних бессмысленных конвульсий плоти, отжившей свой срок.

Жизнь животного на этом заканчивается, а жизнь машины – начинается.

Таков примерный сценарий, описанный Хансом Моравеком, профессором когнитивной робототехники Университета Карнеги – Меллона, в книге «Дети разума: будущее роботов и человеческого интеллекта» (Mind Children: The Future of Robot and Human Intelligence). Моравек был уверен, что будущее человеческого вида будет включать в себя массовое бегство из биологических оболочек с помощью процедур подобного рода. Это убеждение разделяют многие трансгуманисты. Рэй Курцвейл, например, – видный поборник идеи загрузки сознания. «Эмуляция человеческого мозга на электронной системе работает гораздо быстрее, чем наши биологические мозги, – пишет он в своей работе «Сингулярность приближается» (The Singularity Is Near). – Хотя человеческий мозг имеет огромные масштабы параллельных структур (порядка ста триллионов межнейронных связей, потенциально способных действовать одновременно), в остальном, по сравнению с современной электроникой, он крайне медленный». Курцвейл утверждает, что достаточно мощные и емкие компьютеры, необходимые для выполнения такой эмуляции, и достаточно продвинутые технологии сканирования мозга станут доступны к началу 2030-х годов.

И это, конечно, серьезные обещания. Мы говорим не только о значительном увеличении продолжительности жизни, но и о расширении когнитивных способностей человека. Мы говорим о бесконечных копиях самих себя. Пройдя подобную процедуру, вы бы существовали, если здесь уместно использовать слово «существовать», как объект неограниченных возможностей.

Я узнал, что такое представление о бестелесном разуме является основным понятием трансгуманизма. Этот заключительный акт отделения от природы был, по сути, высшей целью движения, именно тем будущим, для которого все тела и головы были сохранены в гигантских дьюарах «Алькора». Но, как я понял, эта концепция находится непосредственно в области предположений, это вопрос научно-фантастических романов, дискуссий технофутуристов, мыслительных философских экспериментов.

А потом я встретил Рэндала Кунэ.

Нас представили друг другу на трансгуманистической конференции в Сан-Франциско. Он не выступал на ней, а только слушал. Он был спокойным и замкнутым человеком лет сорока, говорил четко и кратко – как человек, не являющийся носителем английского языка. Мы пообщались мельком, и, должен признаться, в тот момент я был совершенно не уверен, что беседую именно с Рэндалом. Когда мы расставались, он протянул мне визитку, и только вечером, когда я вернулся к себе отель, я достал ее из кошелька и хорошенько рассмотрел. На визитной карточке был изображен ноутбук со стилизованным изображением головного мозга на экране. Меня привлекла таинственная подпись внизу: «Carboncopies. Точные углеродные копии: реальные пути извлечения субстрата независимого разума. Рэндал А. Кунэ, основатель».

Я взял ноутбук и зашел на сайт компании Carboncopies, которая, как я узнал, была «некоммерческой организацией, ставящей своей целью продвижение обратного инжиниринга нервной и мозговой ткани, полной мозговой эмуляции и разработки нейронных протезов, воспроизводящих функции сознания и создающих то, что мы называем субстратом независимого разума». Этот последний термин был главной задачей Carboncopies – «выполнять функции разума конкретного человека и его накопленного опыта без биологического мозга». И это был процесс, «аналогичный тому, который может быть запущен благодаря компиляции независимого кода на множестве различных вычислительных платформ».

Не осознавая того, я встретил человека, активно работающего над идеей загрузки мозга в машину, о которой говорили Андерс, Макс и Наташа и о которой в своей работе повествовал Рэймонд Курцвейл. С этим человеком мне просто необходимо было познакомиться.

Рэндал Кунэ – приветливый и красноречивый человек: разговор с ним был необычайно интересным, несмотря на сложную и тонкую сферу вычислительной нейробиологии, в которой он работал. Я забывал о практически невообразимых целях его работы и о глубокой метафизической странности его рассказа. Он говорил о смежных темах – например, о его теплых отношениях с бывшей женой или о культурных различиях между европейским и американским научными сообществами, – и с медленным сверхъестественным страхом я понимал: достижение его цели станет самым значительным событием, начиная с эволюции вида homo sapiens. Перспективы, конечно, пока казались довольно туманными, но не стоит забывать, что в истории науки было много удивительных и маловероятных побед.

Одним весенним вечером Рэндал выехал с арендованного ранчо Норт-Бэя, где он жил и работал в окружении кроликов, в Сан-Франциско, чтобы отобедать со мной в небольшом аргентинском ресторане на Коламбус-Авеню. Так получилось, что лучшее блюдо в меню было из крольчатины, и Рэндал так и не решился отведать его, думая о кроликах, с которыми жил, – вместо этого он заказал курицу. Он был одет во все черное – черная рубашка, черные брюки, черные туфли – кроме ярко-зеленого жакета в стиле Неру с узорами в виде листьев и с мандариновым воротничком, который придавал его образу щепотку мистицизма.

В его голосе можно было расслышать слабый голландский акцент. Рэндал родился в Гронингене, а большую часть детства провел в Харлеме на западе Нидерландов. Он следовал за своим отцом, физиком-ядерщиком, который часто переезжал от одного экспериментального ядерного объекта к другому: например, два года они жили в канадском Виннипеге.

В свои сорок три Рэндал выглядел как юноша. Он жил в Калифорнии только последние пять лет, но после кочевой жизни считал ее домом. Многое из того, что он говорил, относилось к культуре технического прогрессивизма, который, хоть и был сконцентрирован в Силиконовой долине, распространился и охватил всю область залива Сан-Франциско. Прошло уже достаточно времени с того момента, как он представил свою работу, но реакция сообщества была такой, словно он неудачно пошутил или просто ушел от разговора.

Но Рэндал не шутил. Последние тридцать лет он посвятил стремлению извлечь сознание человека из материй (плоти, крови, нервной ткани), в которых оно находилось. Он не просто заинтересовался этой темой в процессе нейробиологических исследований – это была одержимость, которая захватила его с тринадцати лет.

Если бы «Проект загрузки сознания» наконец свершился, то он привел бы к настоящему бессмертию в цифровом виде. Но это не то, к чему стремился Рэндал, – во всяком случае это не было его основной целью. Он рассказал, что заинтересовался загрузкой сознания, обеспокоившись тем, сколько всего хотелось бы сделать, и ощущая, как мало времени нам отведено.

– Я не могу оптимизировать в голове задачи, как компьютер, – сказал он, сделав глоток пива. – Я не могу работать над вопросами тысячу лет и даже не могу добраться до соседней звездной системы, потому что умру по пути. У нас много ограничений, и я понял, что все они относятся к мозгу. Человеческий мозг нуждается в улучшении.

Будучи подростком, Рэндал начал постигать главную вычислительную проблему мозга человека: он не имеет, подобно компьютеру, возможности машинного чтения и записи информации. Вы не сможете добраться до мозга и оптимизировать его действия, как это можно сделать со строчками кода. Вы не сможете ускорить нейроны, как это можно сделать с процессором компьютера.

Примерно тогда же он прочитал роман Артура Кларка «Город и звезды», действие которого происходит через миллиарды лет. Закрытым городом Диаспар правит сверхразум Центральный компьютер, который создает тела для горожан и после смерти хранит их разум в своем банке памяти для использования в будущих перевоплощениях. Идея превращения людей в информацию не казалась Рэндалу неправдоподобной, ничего не мешало ему работать над ней. Его родители поощряли такой необычный интерес, и научные перспективы сохранения человеческого разума в аппаратном обеспечении стали регулярной темой обеденных разговоров.

Новые тренды в вычислительной нейробиологии привлекали практиков из областей математики и физики, а не биологии. И именно они, казалось, могли предложить наиболее перспективный подход к проблеме анализа и загрузки разума. Вскоре после того, как в середине 1990-х годов появился Интернет, Рэндал обнаружил независимые сообщества, заинтересованные этой же темой.

Будучи аспирантом вычислительной нейробиологии в Университете Макгилла в Монреале, Рэндал поначалу проявлял чрезмерную осторожность, чтобы не раскрыть глубинных мотивов его учебы из-за боязни показаться фантазером и эксцентриком.

– В принципе, я не скрывал этого, – рассказал он, – но и не делился ни с кем по пути в лабораторию, что хочу загрузить человеческое сознание в компьютер. Я работаю с людьми из смежных областей, например кодирования памяти, чтобы понять, как они вписываются в общую карту мозговой активности.

Проработав некоторое время в стартапе Силиконовой долины по генному программированию и нанотехнологиям Halcyon Molecular, в который вложился Питер Тиль, Рэндал решил осесть в области залива Сан-Франциско и основал свою собственную некоммерческую организацию, направленную на исследования всей его жизни. Он задумал Carboncopies как своего рода фундаментальный центр, где ученые из областей нанотехнологий, искусственного интеллекта, нейровизуализации, когнитивной психологии, биотехнологии могли бы встретиться, чтобы поделиться опытом и обсудить возможный вклад в общее дело. Рэндал описал себя как руководителя этой организации, хоть он и не относился к сотрудникам, что называется, «сверху вниз».

Он пояснил:

– Я много звоню. У меня нет аспирантов или младших научных сотрудников. У меня есть коллабораты – люди, которые снабжают меня информацией из разных источников.

Решение Рэндала работать вне стен Академии основывалось на том же тревожном осознании неумолимого сокращения отведенных ему дней. В университете ему пришлось бы посвятить большую часть времени проектам, которые в лучшем случае имели бы лишь косвенное отношение к его цели. Рэндал выбрал непростой для ученого путь, и он жил и работал, перебиваясь частными инвестициями. Культура радикального технологического оптимизма Силиконовой долины стала для него и поддерживающей силой, и источником финансирования: проект занял свою нишу в дружественной среде. Тут всегда были богатые и влиятельные люди, которые стремились к будущему, где человеческий разум можно будет загрузить в компьютер, и которые были готовы в него вкладываться.

Среди них был Дмитрий Ицков, тридцатичетырехлетний россиянин, мультимиллионер и основатель движения «Инициатива 2045» – организации, ключевой задачей которой было «создание технологий для переноса личности человека на альтернативный небиологический носитель и продления жизни вплоть до бессмертия». Один из проектов Ицкова – создание «аватара», искусственного человеческого тела, управляемого интерфейсом «мозг-компьютер» – технологии, которая дополнит загрузку разума. Он финансировал работу Рэндала и Carboncopies, и в 2014 году в нью-йоркском Линкольн-центре они организовали конференцию Global Future 2045, согласно рекламной аннотации направленную на «обсуждение новой эволюционной стратегии человечества».

Пока мы общались, Рэндал параллельно вел переписку с другим техническим предпринимателем, Брайаном Джонсоном: пару лет назад он продал свое решение по автоматизации платежей электронной платежной системе PayPal за 800 миллионов долларов. Теперь Джонсон управлял венчурным фондом OS Fund, который, как я понял из описания на сайте, «инвестирует в предпринимателей, работающих над исследованиями, которые в будущем позволят сделать огромный шаг вперед и переписать операционную систему жизни». Такая формулировка показалась мне странной и тревожной – нечто крайне важное о человеческом опыте открылось и распространилось за пределы своего эпицентра, области залива Сан-Франциско. Метафоры «программного обеспечения», как метастазы, стали проникать и в наши представления о том, что значит быть человеком. Вот как Джонсон выразился в манифесте на сайте фонда: «Как в основе компьютеров лежит операционная система, так и все в мире держится на ней. Наиболее часто мы ощущаем качественные изменения именно на уровне операционной системы».

И настолько же важна метафора проекта эмуляции Рэндала: представление разума как части программного обеспечения, некоего приложения, запущенного на платформе из плоти. Используя термин «эмуляция», он стремится подчеркнуть сходство мозга с операционной системой компьютера, которую можно эмулировать и на макинтоше – то, что он назвал «независимым от платформы кодом».

Как и следовало ожидать, области науки, развитие которых необходимо для эмуляции всего мозга, чрезвычайно сложны, и их теории крайне неоднозначны. Рискнув сделать грубое упрощение, я скажу, что эту идею можно представить примерно так. В первую очередь вы извлекаете нужную информацию из мозга человека: нейроны, бесконечно разветвленные связи между ними, процессы обработки информации – это станет возможно благодаря специальной технологии или комбинаций технологий (нанороботов, электронных микроскопов и др.). Результаты этого сканирования станут основой для реконструкции нейронных сетей мозга субъекта, которые затем преобразуются в компьютерную модель. И, наконец, вы запускаете эту модель на другой платформе, не из плоти: на суперкомпьютере или человекоподобной машине, предназначенной для воспроизведения модели сознания, – возможно, на чем-то, подобном Primo Posthuman, предложенном Наташей.

Рэндал не раз объяснял мне, отвечая на вопросы о «существовании вне человеческого тела» (а спрашивал я не однажды), что вся суть такой независимой платформы – в ее разнообразии: не будет только одной платформы, только одного стандартизированного бытия.

Это была концепция, которую трансгуманисты называют «морфологической свободой» – свободой с позволения технологий принимать любую телесную форму.

«Вы сможете быть всем, чем пожелаете, – говорилось в статье о загрузке разума в журнале Extropy середины 1990-х годов. – Вы сможете быть большим или маленьким, сможете летать и быть легче воздуха; сможете телепортироваться и проходить сквозь стены. Вы сможете быть львом или антилопой, лягушкой или мухой, деревом, бассейном, слоем краски на потолке».

Действительно заинтересовало меня в этой идее не то, какой странной и неправдоподобной она казалась, а то, как принципиально важно было идентифицировать эту универсальную сущность. Когда я разговаривал с Рэндалом, я в основном пытался оценить возможность реализации проекта и выяснить, что он рассматривал как желательный исход. Но когда мы расставались, когда я вешал трубку или прощался и уходил на ближайшую станцию, то ощущал некоторое влияние этого проекта и странные изменения в себе.

В конце концов было нечто парадоксальное и определенно человеческое в этом стремлении к освобождению от человеческой плоти. Я ловил себя на мысли, что все время думаю о произведении У. Б. Йейтса «Плавание в Византию», в котором стареющий поэт пишет о жгучем желании освободиться от слабеющего тела и больного сердца, отказаться от роли «умирающего животного» и принять форму рукотворной и бессмертной механической птицы.

Йейтс, очевидно, писал не о будущем, а скорее об идеализированном призраке Древнего мира. Но эти два понятия никогда не были четко разделены в нашем сознании, в нашей культуре. Все будущее утопистов является, так или иначе, пересмотренными идеями древних мифов. Мечта Йейтса – это мечта вложить нетленную душу в архаичное устройство, вечную механическую поющую птицу. Он писал об ужасе старения и телесного упадка, о стремлении к бессмертию. Он просил «мудрецов» выйти из «священного огня» и собрать его «в искусстве вечности». Он мечтал о будущем, невозможном будущем, в котором он не умрет, – о сингулярности. Он пел о том, что было прошлым и приходило, и проходило.

В мае 2007 года Рэндал был одним из тринадцати участников семинара по загрузке разума в Институте будущего человечества. Мероприятие завершилось публикацией технического отчета «Полномасштабная эмуляция мозга: план действий» (Whole Brain Emulation: A Roadmap), написанного в соавторстве Андерса Сандберга и Ника Бострома. Отчет начинался с заявления о том, что загрузка разума, хотя и остается удаленной перспективой, тем не менее теоретически достижима благодаря развитию уже существующих технологий.

Критические замечания, возникающие в противовес этой идее моделирования разума на программном обеспечении, обычно заключаются в том, что мы недостаточно понимаем работу сознания – настолько недостаточно, что даже не знаем, с чего начать его воспроизводить. В докладе ответили на эту критику, утверждая, что, как и в случае с компьютерами, для ее воспроизведения не нужно понимать всю систему; нужна база данных, содержащая всю необходимую информацию о рассматриваемом мозге, и динамические факторы, характеризующие изменения состояний в разные моменты времени. Другими словами, требуется не понимание информации, а сама информация как таковая, необработанные данные личности.

Согласно отчету основным требованием для сбора этих необработанных данных является «возможность физически сканировать мозг, чтобы получить необходимую информацию». Одной из перспективных в этом направлении разработкой считался 3D-микроскоп, способный сканировать мозг в трех измерениях с чрезвычайно высоким разрешением.

Еще одним приглашенным участником семинара был Тодд Хаффман, генеральный директор компании 3Scan в Сан-Франциско, которая оказалась первой в этой области. Тодд был одним из коллаборатов, о которых упоминал Рэндал, он был одним из тех, кто постоянно информировал его о своей работе и о ее актуальности для общего проекта загрузки разума.

Одним из первых инвесторов компании 3Scan был Питер Тиль – человек, который, хотя явно не отождествлял себя с трансгуманистическим движением, был широко известен благодаря инвестициям в исследования по увеличению продолжительности жизни – в частности, своей собственной. Вообще на рынке загрузки разума пока не было компаний с реальными проектами – главной причиной было отсутствие самого рынка. Вот почему эта технология распространяется только в качестве медицинского инструмента для диагностики и анализа клеточных патологий. Но, когда я познакомился с Тоддом в офисе компании 3Scan в Мишен-Бэй, он не скрывал, что работа компании в большей степени продиктована его давней озабоченностью в переводе человеческого разума в воспроизводимый код. Он сказал, что не намерен просто стоять в сторонке и ожидать сингулярности, которая возникнет из некоторого квазимистического исторического детерминизма.

– Вы знаете, что это значит? – спросил Тодд. – Лучший способ предсказать будущее – это создать его.

Тодд был трансгуманистом, полноправным членом «Алькора». В кончик безымянного пальца его левой руки был вживлен имплантат, который при помощи мягких вибраций позволял ощущать электромагнитные поля. Внешне Тодд как будто сочетал в себе несколько личностей: большая деревенская борода, розовые волосы, сандалии, педикюр с черным лаком.

Он сказал, что люди, которые работали с ним, знали о его долгосрочных планах в полной эмуляции мозга, но повседневные дела компании были посвящены более насущным вопросам. Так уж получилось, заключил он, что технологии, которые в итоге окажутся полезными для сканирования мозга при его эмуляции, уже сейчас востребованы в медицине – например, при диагностике рака.

– Как я вижу это, – объяснял он, – загрузка разума не является движущей силой отрасли, но отрасль нуждается в изучении загрузки. Есть много областей, которые не имеют ничего общего с загрузкой сознания, но стимулируют развитие технологий, которые будут использоваться для загрузки. Подобно полупроводниковой промышленности, в которой была разработана технология мелкозернистого фрезерования и оценки его показателей, а также электронным микроскопам, которые будут полезны для 3D-реконструкции нейронов с высоким разрешением.

Любопытно, что Тодд не испытывал дискомфорт, обсуждая загрузку сознания, но и не поднимал эту тему на деловых встречах. Он рассказал, что в Силиконовой долине мало людей, которые думают об этом на высоконаучном уровне, и еще меньше тех, кто работает над подобными проектами.

– Я знаю людей, которые исследуют загрузку сознания, – сказал он, – они делают это втайне, потому что боятся превратиться в изгоев научного сообщества, не получить финансирование, работу или продвижение по службе. А мне не надо скрываться. Я работаю на себя, и никто не выставит меня из офиса.

Он проводил меня в лабораторию, похрустывая костяшками пальцев, пока мы шли среди впечатляющих комплексов оптических и цифровых устройств, маленьких фрагментов мозга грызунов, нарочито разложенных, словно нейронные карпаччо, в стеклянных емкостях. Эти фрагменты были отсканированы при помощи 3D-микроскопов и оцифрованы в детализированную карту нейронов, их размеров, механизмов аксонов, дендритов, синапсов.

Глядя на эти кусочки мозга, я понял, что невозможно просканировать и воссоздать весь мозг существа, прежде не убив его, пусть даже убив для последующего воспроизведения улучшенной версии. Это известная проблема среди сторонников эмуляции, решить которую они надеются с помощью нанотехнологий: они позволят работать в микроскопических масштабах, достаточных для манипуляций с отдельными молекулами и атомами. «Мы можем представить, – пишет Мюррей Шанахан, профессор когнитивной робототехники Имперского колледжа Лондона, – целый рой нанороботов, способных свободно плавать по сети кровеносных сосудов мозга, прикрепляясь к мембране нейрона или синапса». В свою очередь, Рэндал с энтузиазмом рассказывал о некоторой «нейронной пыли» – технологии, разработанной в Калифорнийском университете в Беркли, которая позволила бы применять мельчайшие беспроводные датчики для исследования нейронов и получать данные, не причиняя никакого вреда. «Все равно что выпить аспирин», – пояснил он.

Я начал думать об этом, представляя такую странную трехстороннюю связь людей, природы и технологий. Здесь, под стеклом, находился спрессованный образец центральной нервной системы животного, прочтенный компьютером. Каково это – поступить так с мозгом человека или животного? Что значит считать сознание, перевести непостижимый код природы на язык компьютера? Что будет, если извлечь информацию с субстрата и перенести ее на какой-то другой носитель? Будет ли такая информация иметь смысл вне контекста его происхождения?

Внезапно я осознал чрезвычайную странность представления нас самих как информации, содержащейся на некоем носителе, который был скорее вместилищем нашего интеллекта. Будто наши тела можно было отнести к сосудам, наряду с теми стеклянными емкостями с фрагментами мозга. Крайний позитивизм утверждает, что главное в нас – это разум, что интеллект, так же, как навыки и знания, – информация, которая собирается, извлекается, воспроизводится.

«Большая часть устройства человеческого нейрона, – пишет Рэймонд Курцвейл, – направлена на поддержание функций жизнеобеспечения, а не обработки информации. В итоге нам удастся перенести умственную деятельность на более подходящий вычислительный субстрат. Уж тогда нашему разуму не придется терпеть ограничения».

Я понял, что в основе концепции полной эмуляции мозга, да и самого трансгуманизма было представление о личности, запертой в ловушке ограниченных возможностей, сдерживающих ее проявление в этом мире. И говорить о разработке «более подходящего вычислительного субстрата» имеет смысл, только если вы думаете о себе как об аналоге компьютера.

В философии сознания существует понятие computationalism, или вычислительный принцип: оно означает, что мозг является системой обработки информации и этим напоминает компьютер. Подобная идея существовала еще до цифровой эры. Например, в 1655 году Томас Гоббс в книге «О теле» (De Corpore) писал: «Под мышлением я понимаю вычисления. Вычислять – значит собрать сумму нескольких частей воедино или узнать остаток, из одного взяв другое. Таким образом, суть та же, что и у сложения или вычитания».

И всегда была своего рода обратная связь между идеями представления разума как компьютера и компьютера как разума. «Я считаю, что к концу века, – писал Алан Тьюринг в 1950 году, – можно будет спокойно говорить о вычислительных устройствах, не ожидая услышать возражения».

Со все нарастающей сложностью компьютеров искусственный интеллект занимает воображение все большего числа ученых; идея моделирования функций человеческого мозга с помощью компьютерных алгоритмов становится все более и более популярной. В 2013 году Европейский союз инвестировал более миллиарда евро государственного финансирования в The Human Brain Project. Этот проект, базирующийся в Швейцарии, был запущен под руководством нейробиолога Генри Маркрама в целях создания действующей модели мозга: в течение десяти лет планируется реализовать ее на суперкомпьютере, используя искусственные нейронные сети.

Почти сразу после отъезда из Сан-Франциско я побывал в Швейцарии, чтобы посетить The Brain Forum – крайне необычную конференцию по неврологии и технологии в Лозаннском университете, где базируется The Human Brain Project. Там я встретил бразильца Мигеля Николелиса, профессора университета Дьюка. Николелис – один из лучших в мире нейробиологов, первопроходец в области разработок интерфейса «мозг – машина», благодаря которому роботизированные протезы управляются нейронной активностью человека (во время наших обсуждений Рэндал несколько раз ссылался на эту технологию).

Николелис – бородач с озорными манерами. Кроссовки, которые он носил вместе с костюмом, – в чистом виде предпочтение удобства правилам. Он приехал в Лозанну, чтобы рассказать о разработанном им роботизированном экзоскелете, управляемом мозгом: изобретение позволило парализованному человеку совершить первый удар по мячу во время церемонии открытия чемпионата мира по футболу 2014 года в Бразилии.

Учитывая частоту, с которой его работа цитировалась трансгуманистами, мне было любопытно узнать, что Николелис думал о перспективах загрузки разума. Оказалось, что он не очень-то и задумывался над этим. По его словам, сама идея моделирования человеческого разума на вычислительной платформе вступает в принципиальное противоречие с динамической природой мозговой активности, которую мы подразумеваем под разумом. По этой же причине он считал, что проект The Human Brain Project совершенно несостоятелен.

«Разум – это нечто значительно большее, чем информация, – заключил он. – Это гораздо больше, чем просто данные. Вот почему вы не сможете использовать компьютер, чтобы узнать, как работает мозг и что в нем происходит. Мозг просто невычислим. Его нельзя смоделировать».

Мозг, как и многие другие природные феномены, обрабатывает информацию, но это совсем не означает, по мнению Николелиса, что обработка может быть алгоритмизирована и запущена на компьютере. Центральная нервная система человека имеет с ноутбуком меньше общего, чем со сложными системами и явлениями, встречающимися в природе и мире – такими, как косяки рыб, стаи птиц или даже фондовые рынки – где отдельные элементы взаимодействуют и сливаются в единое целое, двигаясь непредсказуемо. Как он выразился в книге «Релятивистский мозг» (The Relativistic Brain), написанной в соавторстве с математиком Рональдом Чикурелем, мозги постоянно реорганизуются, как физически, так и функционально, в результате накапливаемого опыта. «Информация, обрабатываемая мозгом, используется для перенастройки структуры и функций, создающих непрерывную рекурсивную интеграцию информации и связей в мозге. Те качества, которые определяют сложную адаптивную систему, и подрывают нашу способность точно предсказывать и моделировать ее динамическое поведение».

На конференции The Brain Forum мало кто разделял скептицизм Николелиса относительно возможности эмуляции мозга. Никто не говорил о загрузке разума как о чем-то отдаленном и абстрактном – наоборот, почти каждое высказывание, которое я слышал, укрепляло единодушное мнение, что мозг возможно перевести в данные. Общий вывод конференции в целом заключался в том, что ученые по-прежнему практически не представляют, как это реализовать, но считают, что сканирование мозга и построение огромных динамических моделей абсолютно точно необходимо для того, чтобы мы смогли начать изучать процессы, происходящие внутри наших голов.

На следующий день я встретился с нейроинженером Эдвардом Бойденом. Бойден – спокойный и жизнерадостный бородатый американец тридцати пяти лет в очках – возглавлял исследовательскую группу по синтетической нейробиологии MIT Media Lab в Массачусетском технологическом институте. Его работа заключалась в создании инструментов для картирования, управления и наблюдения за мозгом, чтобы изучить все особенности его работы. Значительную известность он приобрел благодаря созданию оптогенетики – технологии нейромодуляции, с помощью которой можно включать или отключать отдельные нейроны в мозге живых существ направленными световыми фотонами.

Во время наших обсуждений Рэндал неоднократно упоминал Бойдена как человека, в целом поддерживающего общую эмуляцию мозга. Работа Бойдена имела большое значение для этого проекта, как и его выступление на конгрессе The Global Future 2045 в 2013 году в Нью-Йорке.

Бойден был убежден, что однажды появится возможность конструировать для отдельных частей мозга нейропротезы, которые станут большим шагом на пути к полной эмуляции мозга. Конечно, если вы сможете дать ответ на парадокс Тесея, который гласит: «Если все составные части исходного объекта были заменены, остаётся ли объект тем же объектом?»

«Наша цель – разгадать мозг», – в своем заявлении Бойден имел в виду конечную цель неврологии – понять, как работает мозг, как миллиарды его нейронов и триллионы связей между ними организуются для создания конкретных процессов сознания. Меня поразил математический смысл этого слова «разгадать», как будто мозг получится в конце концов «решить» подобно уравнению или кроссворду.

«Чтобы разгадать мозг, – сказал он, – нам придется иметь возможность эмулировать его на компьютере. Мы усердно работаем над путями картирования мозга, используя коннектомику – процедуру создания комплексных карт связей нервной системы живого организма. Но я бы утверждал, что такой карты связей недостаточно. Чтобы понять, как обрабатывается информация, вам действительно понадобятся все молекулы мозга. И я думаю, что разумная цель на данном этапе – имитация маленького организма, и для этого необходимо как-то сделать 3D-карту мозга с наноразмерной точностью».

Так совпало, что команда Бойдена в Массачусетском технологическом институте недавно разработала как раз такой революционный инструмент. Он был назван «экспансионной микроскопией» и включал в себя физическое увеличение образцов мозговой ткани с использованием полимера, наиболее часто встречающегося в детских подгузниках. Полимер увеличивал ткань в размерах, сохраняя связи и пропорции, значительно повышая уровень детализации при картировании.

Бойден достал ноутбук и показал мне несколько трехмерных изображений образцов тканей мозга, сделанных с помощью этой технологии.

– Так какова конечная цель всего этого? – спросил я.

– Ну, я думаю, было бы здорово, если бы мы смогли фактически локализовать и выявить все основные белки и молекулы мозговой цепи. А потом потенциально можно было бы выполнить симуляцию этой цепи и смоделировать процессы, происходящие в мозге.

– Когда вы говорите о симуляции, что вы имеете в виду? Вы говорите о воспроизведении сознания?

Бойден, замолчав на мгновение, признался, что на самом деле не понимает значение термина «сознание», по крайней мере, недостаточно точно для ответа на мой вопрос.

– Проблема слова «сознание», – объяснил он, – в том, что мы не можем судить, есть оно или нет. Нет ничего, похожего на тест, набрав в котором нужное количество баллов, можно заключить, что сознание есть. Так что трудно сказать, будет ли симуляция обладать сознанием сама по себе.

Он указал на ноутбук, стоящий перед ним на столе в огромном пустом банкетном зале, где проходила конференция и куда мы пришли поговорить, и сказал, что для того, чтобы понимать компьютер, недостаточно понимать устройство электросхем, необходимо понимать саму динамику процессов.

– На планете пятьсот миллионов таких ноутбуков, – продолжил он, – и все они имеют почти одинаковые статические электронные схемы, но прямо сейчас, в этот момент, все они выполняют совершенно разные задачи. Так что необходимо понимать динамику, а не только то, что там происходит в плане проводки, микросхем и так далее.

Он щелкнул по трекпаду ноутбука и развернул изображение червя, анимированного мерцающими цветными пятнами света. Это была нематода C. Elegans, прозрачный круглый червь около миллиметра в длину, широко используемый неврологами благодаря небольшому числу своих нейронов (всего в нем насчитывается 302 нейрона). Этот червь был первым многоклеточным организмом, обладающим своей последовательностью генов, и на сегодняшний день это единственное создание, имеющее полностью составленный «коннектом» (то есть имеющий полностью составленное описание структуры связей нервной системы).

– Это первая попытка представить нейронную активность целого организма, – сказал он, – вычисленная со скоростью, достаточной для описания активности всех его нейронов. И, когда мы сможем описать все соединения и все молекулы в нейронной цепи и будем наблюдать за тем, что происходит, в реальном времени, мы сможем попытаться увидеть, действительно ли смоделированная динамика отражает эмпирическое наблюдение.

– А что будет в этот момент? Появится ли возможность перевести эту нервную деятельность червя в код? В вычислимую форму?

– Да, – ответил Бойден. – Такая надежда есть.

Я почувствовал, что он скрывает от меня свою крепкую веру в реальность полной мозговой эмуляции, но было ясно, что он не согласен с Николелисом. И его рассказ – это его собственная конечная цель, некое исследование, необходимое для эмуляции всего мозга, как раз то, чем он занимался в Массачусетском технологическом институте.

Очевидно, все, что происходило на экране ноутбука, было очень далеко от того, о чем думал Рэндал – очень далеко от его разума, или от моего, или от вашего, с сотнями миллиардов вспыхивающих нейронов, мерцающих светом чистого сознания. Но это была иллюстрация принципа, заявление о потенциальной возможности – показатель того, что стремления Рэндала были не совсем безумны или по крайней мере теоретически реализуемы.

В первых двух беседах с Рэндалом мои вопросы, как правило, были сосредоточены на технических аспектах эмуляции всего мозга: на средствах, которыми ее можно было бы достичь, и на общей осуществимости проекта. Это было весьма полезно: ответы подтверждали, что Рэндал знает, о чем говорит, что он не безумен. Но это не значит, что я сам понимал свои вопросы на уровне, отличном от самого элементарного.

Однажды вечером, сидя на Фолсом-стрит, в месте, сочетающем в себе бар, прачечную и зал для стендап-шоу, с неожиданным названием Brainwash, я признался Рэндалу, что меня не привлекала и даже ужасала сама мысль о том, что мой разум может быть куда-то загружен. Даже сейчас влияние технологий на мою собственную жизнь весьма неоднозначно; я все больше осознавал, насколько мои движения предопределены корпорациями, единственная цель которых заключалась в получении прибыли с помощью данных о жизни людей. Материалы, которые мы потребляем, романтические встречи, на которые ходим, новости о мире, которые читаем, – все это подчинено влиянию неведомых алгоритмов, созданных корпорациями: в коалиции с правительством они кажутся мне великой тайной нашего времени. В мире, где хрупкий либеральный идеал свободной личности уже отступил, подобно полузабытому сну, в сомнительную дымку истории, не будет ли в конечном итоге наше полное слияние с технологиями окончательной капитуляцией самой идеи личности?

Рэндал снова кивнул, сделав глоток пива.

– Слушая вас, я понимаю, что это будет серьезным препятствием для людей. Я спокойнее отношусь к этой мысли только потому, что уже свыкся с ней, – сказал он.

Здесь поднимается основной тревожащий нас философский вопрос: останусь ли я собой? Если бесконечная система моих нейронных связей и процессов может быть скомпилирована и запущена на платформе, отличной от полутора килограммов студенистой нервной ткани внутри моего черепа, в какой степени эта эмуляция способна быть «мной»? Даже если предположить, что загрузка обладает сознанием и что это сознание неотличимо от моего представления о себе, будет ли оно «мной»? Достаточно ли того, что такая загрузка считает меня собой? Достаточно ли считать себя самим собой и есть ли тогда в этом смысл?

Инстинкты убеждали меня, что между мной и моим телом нет разницы, что я никогда не смогу существовать независимо от субстрата, в котором нахожусь, потому что я и есть этот субстрат, а субстрат – это и есть я.

Идея полной эмуляции мозга, освобождение от материи, от физического мира кажется мне крайней степенью того, как наука и вера в научный прогресс подменяют религию, отражая глубокие культурные желания и заблуждения.

В разговорах о будущих технологиях я слышал ропот древних верований. Мы говорили о переселении душ и реинкарнации. Ничто не ново. В действительности ничто не умирает, а возрождается в новой форме, новым способом, в новом субстрате.

Мы говорили о бессмертии, об извлечении сущности человека из смертного тела, о той цели, достичь которой мечтал еще Гильгамеш. Трансгуманизм иногда обвиняют в возрождении гностических еретических идей и квазинаучном переосмыслении древней религиозной идеи (как утверждает политический философ Джон Грей, «в настоящее время гностицизм – это вера людей, считающих себя машинами»). Последователи этого раннехристианского еретического направления полагали, что материальный мир и материальные тела, благодаря которым люди пребывают в этом мире, были творением не Бога, а злого божества более низкого ранга, которое они называли демиургом. Для гностиков мы, люди, были божественными духами, запертыми в плоти, как в ловушке, созданной злом. В своей книге «Примитивное христианство» (Primitive Christianity) Рудольф Бультман приводит цитату из гностического текста, объясняя, что нужно сделать, чтобы вознестись в Царство божественного света:

«Прежде всего ты должен разорвать одеяния, в которые одет, покров невежества, оплот зла, узы пороков, темную тюрьму, живую смерть, наделенный чувствами труп, могилу, в которой пребываешь, могилу, которая всегда с тобой, вороватого товарища, который ненавидит тебя, любя тебя, и завидует тебе, ненавидя тебя…»

Только достигая более высокого уровня знания, избранные – сами гностики, на которых снизошло божественное откровение, – могли сбежать от зла к истине чистейшего духа. Иисус в гностических апокрифах презирает тело гораздо более явно и недвусмысленно, чем в каноническом Писании. В гностическом Евангелии от Томаса цитируется: «Чудо из чудес в том, что дух приходит на землю через тело. Действительно, я поражен, как такое великое богатство превращается в такую нищету».

Элейн Пейджелс в книге «Гностические евангелия» (The Gnostic Gospels) говорит, что эти верования близки к греческой философской традиции (и в этом смысле к индуистской и буддийской традициям), которая рассматривает человеческую душу как «находящуюся в теле, словно человек – это бестелесное существо, которое использует тело в качестве инструмента, но не отождествляет себя с ним». Для гностиков единственным искуплением может считаться освобождение от тела. И технологическим вариантом такого освобождения, как мне казалось, могла стать как раз эмуляция мозга.

Такое технодуалистическое представление о самих себе как о программном обеспечении, работающем на оборудовании наших тел, выросло из древнейшей человеческой склонности отождествлять себя с самыми передовыми машинами. Джон Г. Догман, ученый в сфере компьютерных наук, в статье «Метафора мозга и теория мозга» (Brain Metaphor and Brain Theory) излагает историю этой тенденции. Так же, как древние технологии водоснабжения (насосы, фонтаны, водные часы) породили греческий и римский языки пневмы и юмора; так же, как часовой механизм был главной метафорой человеческой жизни в эпоху Возрождения; так же, как после промышленной революции с ее паровыми двигателями и энергией давления Фрейд сравнил эти силы с концепцией бессознательного – теперь существует представление человеческого разума в виде устройства хранения и обработки данных, подобного нейронному коду, который работает на разветвленной сети центральной нервной системы.

Если мы представляем собой информацию, а информация сейчас стала бестелесной абстракцией, и носитель этой информации имеет второстепенное значение, то она может бесконечно передаваться, дублироваться и сохраняться. «Когда информация теряет свое тело, – пишет литературный критик Н. Кэтрин Хейлс, – становится особенно легко отождествлять людей и компьютеры, поскольку выбор материальной формы для мыслящего разума кажется случайным».

В основе идеи эмуляции лежит парадокс: она возникает из абсолютного материализма, из представления разума как неотъемлемого свойства взаимодействия физических материй. При этом развивается убеждение в том, что разум и материя являются отдельными или хотя бы разделяемыми сущностями. Это проявление новой формы дуализма, даже своего рода мистицизма.

Чем больше времени я проводил с Рэндалом, тем сильнее задумывался над целью его проекта. Какой будет загруженная версия человека? На что, по мнению Рэндала, она будет похожа? На цифровой призрак, безграничное сознание, лишенное физического воплощения?

Каждый раз на мои вопросы он отвечал немного иначе: он не скрывал, что у него нет четкого представления о будущем. Он сказал мне, что все будет зависеть от субстрата, от формы бытия. Иногда он говорил, что это будет нечто материальное, некоторая версия из плоти и крови, а иногда делился идеей виртуального «я» – разума, воплощенного в цифровом мире.

Рэндал сказал: «Я часто представляю человека, который действительно хорош в управлении байдаркой и чувствует ее продолжением своего тела. Так что загрузка, возможно, не станет большим потрясением для личности, потому что мы уже существуем в мире, где привыкли использовать разного рода улучшения».

В этот момент я понял, что держу в руке телефон. Я положил его на стол, и мы оба улыбнулись.

Я рассказал Рэндалу о некоторых проблемах, связанных с потенциальными последствиями его проекта. Я был достаточно обеспокоен, поэтому поделился с ним мыслями о том, насколько современная жизнь уже преобразована в код, в легко передаваемые и продаваемые базы личной информации. Каждое наше взаимодействие с технологиями создает все более детализированный потребительский портрет – единственную нашу версию, интересующую создателей этих технологий. Насколько хуже было бы существовать исключительно как информация? Неужели само сознание станет своего рода когнитивной компьютерной приманкой? Я рассказал, что уже представляю, как некая часть хитрого кода, органически вписанная в платформу модуля маркетинга моего сознания, будет побуждать мою природную слабость заказать стаканчик-другой «Сьерра-Невады».

А что, если такая процедура обретения бессмертия, эта эмуляция и загрузка разума, будет стоить настолько дорого, что только очень богатые люди смогут позволить себе премиальный аккаунт без рекламы, а остальным проигравшим придется бесконечно мириться с периодическим воздействием на их мысли, эмоции или желания неким коммерческим источником в некотором адском контент-партнерстве.

Рэндал не согласился с тем, что такая ситуация нежелательна. Тем не менее такие размышления не имели прямого отношения к его проекту, который должен скорее решить основную проблему человеческого бытия, нежели помешать любым непредвиденным последствиям.

– Сомневаюсь, – сказал он, – что подобное влияние на человека может оказывать только программное обеспечение. На биологические мозги также можно воздействовать. С помощью рекламы, скажем, или с помощью химических веществ. Не похоже, что ваше желание купить еще пива никак не связано с алкоголем, который вы уже выпили. Уверены, что ваши желания полностью независимы от влияния извне?

Я долго пил пиво, чтобы не заказывать еще одно. Зловонный запах травки густо растекся в этом теплом вечере, подобно сырому туману, ползущему из бухты. Всего в нескольких футах от нас, на углу улиц Фолсом и Лэнгтон, свернувшись калачиком под фонарным столбом, лежал бездомный. Все время, пока мы сидели, этот человек, лица которого я не мог разглядеть, тихо бормотал что-то, периодически истерично хохоча. Я вспомнил фразу из «Веселой науки» (Die fröhliche Wissenschaft) Ницше о том, какими странными, необычными и неправильными мы, вероятно, кажемся другим животным: «Боюсь, что животные видят человека как существо, подобное им, но утратившее свой животный здравый смысл; как безумное, крайне опасное животное; как смеющееся животное, плачущее животное, несчастное животное».

Возможно, мы безумны именно из-за нашей неспособности принять себя как животных, принять факт того, что умрем смертью животных. И почему мы должны его принимать? Такую мысль невозможно вынести, это недопустимая реальность. Могли бы вы подумать, что мы окажемся за пределами; могли бы вы подумать, что к сегодняшнему моменту мы сможем не мириться с дурацкой задумкой природы. Наше существование и сопутствующий невроз сопровождаются неразрешимым противоречием: мы находимся вне природы и над ней, подобно маленьким божествам. И все же мы беспомощны перед ней, навсегда ограниченные ее слепой и непримиримой властью.

Я заметил абсурдность наших представлений о мире: о возникновении жизни, о науке и о человеческом прогрессе. Внезапно я осознал, насколько все причудливо и нелепо: все эти обещания ученых об освобождении людей из плена плоти, этот неисправный «механизм» бездомного человека, бормочущего свои безумия и страдания в пустоту на тротуаре Сан-Франциско. И я, писатель, который сам себя сбил с толку мыслями о сути вещей, делая заметки, чтобы не забыть о хихикающем бродяге, о запахе травки, о ницшеанских безумных животных.

В течение нескольких недель и даже месяцев после возвращения из Сан-Франциско я был одержим идеей полной эмуляции мозга. Когда я отрывался от работы и прогуливался до кафе, то воображал, что слишком быстро проезжающая мимо машина залетает на тротуар и сбивает меня. Я представлял, что случится с моим телом, и ловил себя на мыслях о Рэндале и о его проекте отделения личности от субстрата. Когда я чувствовал себя уставшим или физически уязвимым, я (или мой мозг) особенно часто возвращался к Рэндалу, к нейронам червяка, мерцающим на ноутбуке Эдварда Бойдена в Лозанне и к фрагментам мышиного мозга, сохраненного в лаборатории компании 3Scan в Мишен-Бэй.

Однажды утром, спустя несколько месяцев после поездки в Сан-Франциско, я лежал дома в Дублине, страдая от простуды и похмелья, отягчающего обстоятельства моего вчерашнего выхода за все разумные пределы в выпивке, и лениво подумывал о том, что пора бы уже вытащить себя из постели, чтобы присоединиться к жене и сыну, которые увлеченно играли в ковбоев в соседней комнате. Я испытывал физическое недомогание. Как это часто бывает при простуде, я ощущал себя биологическим существом из плоти, крови и хрящей. Я чувствовал заблокированные носовые проходы, горло, замученное бактериями, скорбную боль внутри всего черепа, внутри цефалона. Короче говоря, я осознавал свой субстрат, потому что мой субстрат был в крайне прискорбном состоянии.

И меня охватило внезапное любопытство, что конкретно есть этот субстрат, а что я сам, с технической точки зрения. Я потянулся к телефону, лежащему на тумбочке, и ввел в Google слова: «Что такое человек…» Первые три варианта автозаполнения были: «Что такое человеческая многоножка», «Из чего состоит человеческое тело» и «Что такое человеческое бытие». На второй вопрос я и хотел получить ответ.

Оказалось, что я на 65 процентов состою из кислорода, а это значит, что я в основном воздух. Также я состоял из непрерывно сокращающихся объемов углерода, водорода, кальция, серы и хлора и так далее по периодической таблице химических элементов. Я был слегка удивлен, узнав, что в мой состав, как и в состав айфона, входят микроэлементы из меди, железа и кремния.

Какое прекрасное творение – человек, думал я, какая квинтэссенция праха.

Несколько минут спустя в спальню на четвереньках заползла моя жена, усадившая на спину сына, крепко сжимавшего ворот ее рубашки кулачками. Она цокала, пока передвигалась, а сын смеялся во весь голос и кричал: «Стой! Стой!».

Издав громкое ржание, подобно лошади, она изогнулась и осторожно сбросила малыша со спины в стоящие у стены ботинки – он вскрикнул от восторга и вскочил на ноги.

Я чувствовал: ничего из этого невозможно запрограммировать. Я чувствовал: ничего из этого невозможно запустить ни на каком другом субстрате. Их красота была физической, телесной – в самом глубоком, самом грустном и самом прекрасном смысле слова.

Я осознал, что никогда не любил жену и нашего маленького мальчика больше, чем когда думал о них как о млекопитающих. Я вытащил себя и свое тело из постели, чтобы присоединиться к ним.