Трагедия страны и ее наместника
Студенты-патриоты, молодые шляхтичи и католическое духовенство объединились в стремлении отторгнуть Царство Польское и прилежащие к нему земли от России. Гвардейский подпоручик Петр Высоцкий в 1828 г. основал союз офицеров и учеников военных школ и вступил в сговор с другими тайными обществами. Восстание назначили на конец марта 1829 г., и оно приурочивалось к предполагаемой коронации Николая I как царя польского. Николай подозревал, что в Польше далеко не все ждут его с распростертыми объятиями, что возможно повторение событий 1825 г., как в Варшаве, так и в Петербурге, и, уезжая, оставил фактически завещание сыну, в котором наставлял его ничего не бояться и при первых известиях о волнениях садиться на коня и самому вести войска против повстанцев. В тот момент ничего не произошло: заговорщики еще не были готовы к решительным действиям, коронация благополучно состоялась в мае 1829 г.
Восстание началось через год – июльская революция 1830 г. во Франции и революция в Бельгии придали решимости польским патриотам. Непосредственным поводом к восстанию послужило известие о скорой отправке русских и польских войск на подавление бельгийской революции. Константина предупредили о зреющем заговоре, но он, как и его старший брат за пять лет до того, не стал предпринимать никаких активных действий, веря в то, что по крайней мере польская аристократия всецело на его стороне. Он винил в происходящем младшего брата, считал, что это он своими действиями и прежде всего притеснением польских конституционных свобод (только Польша и Финляндия, войдя в состав России, сохранили конституции и парламенты) разозлил шляхту. Возможно, он полагал, что его вмешательство только усугубит конфликт. «Я не хочу участвовать в этой польской драке», – говорил он. Но когда восстание пришло к нему буквально на порог, Константин уже не мог оставаться безучастным.
«В Варшаве в то время существовали три тайные полиции, все безусловно подчинялись наместнику, – вспоминал князь Петр Владимирович Долгоруков. – Одна, так сказать, государственная, круг надзора коей обнимал все Царство Польское, всех жителей его: и военных, и гражданских, и не служащих, также поляков, путешествующих по чужим краям… Другая полиция, городовая, имела кругом действия город Варшаву и вместе с тем отчасти контролировала действия первой; этими соглядатаями заведовал вице-президент города Любовидский. Третья полиция, дворцовая, имела обязанностью наблюдать за придворными, за окружающими великого князя и за всеми теми, которые по какому бы то ни было случаю находились в прямых сношениях с наместником; этой дворцовой полицией заведовал генерал-лейтенант Александр Андреевич Жандр; и Жандр, и Любовидский, в вечер восстания 17 ноября 1830 года найденные заговорщиками в передней великого князя, были исколоты штыками, и Жандр умер в ту же ночь».
Константин Павлович с семьей успел скрыться. В тот же день восставшие захватили арсенал в Варшаве. Многие русские генералы и офицеры, находившиеся в городе, были убиты.
На следующий день Варшава перешла в руки повстанцев. Константин все еще медлил, не решаясь начать военных действий против народа, который он уже считал своим. Он полагал, что это просто вспышка гнева, и если не усугублять ее военными действиями, то она уляжется сама собой. Константин не позволил войскам выступить против повстанцев, повторив, что «русским нечего делать в драке». Затем он отпустил по домам ту часть польских войск, которая в начале восстания еще сохраняла верность властям, и с небольшим русским отрядом покинул Варшаву, а затем и Польшу. Через несколько дней после бегства наместника Царство Польское оставили все русские войска.
13 января 1831 г. Сейм объявил о низложении Николая I – лишении его польской короны. К власти пришло национальное правительство во главе с князем А. Чарторыйским.
Война России с мятежной Польшей длилась девять месяцев. Обе стороны были плохо подготовлены к военным действиями. После первых успехов польских войск удача отвернулась от них. 25 августа 1831 г. русские войска штурмом взяли Волю – предместье Варшавы. В ночь с 26 на 27 августа польские войска в Варшаве капитулировали. В сентябре и октябре остатки польской армии ушли в Пруссию и Австрию, где быстро сдались. Дольше всего повстанцы удерживали крепости Модлин (до 20 сентября) и Замостье (до 9 октября). После восстания Царство Польское лишилось своей суверенной государственности. Наместником назначили графа И. Ф. Паскевича-Эриванского, который получил новый титул – князь Варшавский.
* * *
Разгром польского восстания вызвал в России неоднозначную реакцию. Александр Сергеевич Пушкин издал вместе с Жуковским брошюру «На взятие Варшавы. Три стихотворения В. Жуковского и А. Пушкина». Пушкин заметил, что Прага, предместье Варшавы, взята в день бородинской годовщины, и припомнил полякам то, что они когда-то выступили на стороне Наполеона:
«Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!
Но знайте, прошеные гости!
Уж Польша вас не поведет:
Через ее шагнете кости!..»
Сбылось – и в день Бородина
Вновь наши вторглись знамена
В проломы падшей вновь Варшавы;
И Польша, как бегущий полк,
Во прах бросает стяг кровавый —
И бунт раздавленный умолк.
В боренье падший невредим;
Врагов мы в прахе не топтали;
Мы не напомним ныне им
Того, что старые скрижали
Хранят в преданиях немых;
Мы не сожжем Варшавы их;
Они народной Немезиды
Не узрят гневного лица
И не услышат песнь обиды
От лиры русского певца.
Но вы, мучители палат,
Легкоязычные витии,
Вы, черни бедственный набат,
Клеветники, враги России!
Что взяли вы?.. Еще ли росс
Больной, расслабленный колосс?
Еще ли северная слава
Пустая притча, лживый сон?
Скажите: скоро ль нам Варшава
Предпишет гордый свой закон?
Вместе с этим опубликовано стихотворение «Клеветникам России», написанное в связи с реакцией мировой общественности, возмущенной кровавым подавлением польского восстания, и адресованное в первую очередь французским парламентариям Могену и Лафайету, а также ряду публицистов, выступавших за международные санкции против России.
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
Но эти стихи возмутили многих соотечественников поэта.
Н. А. Мельгунов писал другу 21 декабря 1831 г.: «Мне досадно, что ты хвалишь Пушкина за последние его вирши. Он мне так огадился как человек, что я потерял к нему уважение даже как к поэту… Теперешний Пушкин есть человек, остановившийся на половине своего поприща, и который, вместо того, чтобы прямо смотреть в глаза Аполлону, оглядывается по сторонам и ищет других божеств для принесения им в жертву своего дара. Упал, упал Пушкин, и, признаюсь, мне весьма жаль этого. О честолюбие и златолюбие!».
А близкий друг Пушкина П. А. Вяземский делает такие записи в своем дневнике:
«15 сент. 1831 г… В той атмосфере невидимые силы нашептывают мысли, суждения, вдохновения, чувства. Будь у нас гласность печати, никогда Жуковский не подумал бы, Пушкин не осмелился бы воспеть победу Паскевича. Во-первых, потому что этот род восторгов – анахронизм… Во-вторых, потому что курам на смех быть вне себя от изумления, видя, что льву удалось, наконец, наложить лапу на мышь.
22 сент. Пушкин в стихах своих „Клеветникам России“ кажет им шиш из кармана. Он знает, что они не прочтут стихов его, следовательно, и отвечать не будут на вопросы, на которые отвечать было бы очень легко, даже самому Пушкину. За что возрождающейся Европе любить нас?.. Мне также уже надоели эти географические фанфаронады наши „От Перми до Тавриды“ и проч. Что же тут хорошего, чему радоваться и чем хвастаться, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст… „Вы грозны на словах, попробуйте на деле…“ Неужели Пушкин не убедился, что нам с Европою воевать была бы смерть? Зачем же говорить нелепости и еще против совести и более всего без пользы?».
А. И. Тургенев пишет брату: «Вяземский очень гонял Пушкина в Москве за Польшу… Пушкин – варвар в отношении к Польше. Как поэт, думая, что без патриотизма, как он понимает, нельзя быть поэтом, и для поэзии не хочет выходить из своего варварства. Стихи его „Клеветникам России“ доказывают, как он сей вопрос понимает. Я только в одном Вяземском заметил справедливый взгляд и на эту поэзию, и на весь этот нравственно-политический мир (или безнравственно). Слышал споры их, но сам молчал, ибо Пушкин начал обвинять Вяземского, оправдывая себя; а я страдал за обоих, ибо люблю обоих».
Откликнулся и польский поэт Адам Мицкевич, побывавший в России и друживший с Пушкиным (это его балладу о Будрысе и сыновьях и о красоте польских девушек позже переведет Пушкин на русский язык):
К РУССКИМ ДРУЗЬЯМ
Вы меня – не забыли? А я, как случится
Вспомнить тех, кто в могилах, острогах, изгнаньях,
Вспоминаю и вас: иностранные лица
С полным правом гражданства в моих поминаньях.
Где вы нынче? Рылеев, с которым, как братья,
Обнимались мы, – волей державного рока
Умер в царском объятьи – в удавке! – проклятье
Племенам, что своих убивают пророков!
<…>
Может, с кем и похуже беда приключилась:
Может, он опозорен наградою, чином,
Душу вольную продал за царскую милость,
Бьет поклоны, лобзая сапог господина,
Славит царский триумф вдохновением платным
И злорадствует, видя товарищей муки?
Может, в Польше, в крови моей вымазав руки,
Он гордится проклятьем, как подвигом ратным?
Пусть же слово мое, моя скорбная песня
Долетит издалека, от вольных народов,
И пролившись на ваши снега с поднебесья,
Как журавль весну, возвестит вам свободу!
Голос мой вам знаком: хоть молчал я угрюмо,
Ускользая ужом от когтей властелина,
Но ведь вам я открыл мои тайные думы
И всегда приходил с простотой голубиной.
Ныне я свою чашу на мир выливаю;
Кровь и слезы отчизны влились в мое слово:
Пусть, как яд и огонь – разъедая, сжигая,
Уничтожит – не вас, а лишь ваши оковы!
Укоряйте, ропщите – ваш ропот, укор ли
Для меня – только лай верноподданной суки,
Так привыкшей терпеть свой ошейник на горле,
Что притронься к нему – искусает все руки.
* * *
Константин не видел этого. Он уехал в Витебск, откуда написал брату: «Решил окончательно не ехать в Петербург, где я после 19-летнего почти отсутствия стал совсем чужой и где мне все стали чужими». Жить ему оставалось считаные дни. Он скончался от холеры 15 (27) июня. Легенда гласит, что последние свои слова он произнес по-польски, обращаясь к жене. Великий князь просил Жанну: «Скажи государю, что я умираю, молю его простить полякам». Когда тело клали в гроб, жена обрезала свои локоны и положила их под голову усопшего.
Тело великого князя привезли в Петербург и погребли в родовой усыпальнице Дома Романовых – Петропавловском соборе Петропавловской крепости. Княгиня Лович ненадолго пережила его, скончалась 17 (29) ноября 1831 г. в Царском Селе и похоронена там же, в костеле во имя Святого Иоанна Крестителя.
