Я проснулся с тяжелой головой и посмотрел на электрические часы над дверью. Было шесть утра. Значит, через четыре часа все начнется — вернее, все будет кончено. За окном редела предрассветная мгла. В комнате было душно, и я подошел к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Счетчики импульсов стояли на столе прямо перед окном. Сначала говорили, что при взрыве нельзя будет смотреть на скалу. Однако Боб подсчитал, что заметной вспышки при подземном взрыве не будет. Поэтому все, кто был связан с работой на приборах, перенесли их к окнам. Было интересно увидеть, что станет со скалой, когда под ней взорвется водородная бомба.

Часовой уже стоял не у изгороди, а ближе к зданию. Скала была черной на фоне темно-фиолетового горизонта.

Я смотрел в редеющий сумрак и думал о том, что здесь будет через четыре часа и что будет после взрыва. Сейсмические станции во всех странах зарегистрируют сотрясение земли. Сейсмологи по своим приборам легко определят место взрыва и нанесут его на карту. Они сопоставят характер сейсмической волны со всем тем, что им известно о землетрясениях, и без труда установят, что это было не землетрясение. Наше правительство будет все отрицать, и найдутся наши сейсмологи, конечно специально купленные для этой цели, которые будут доказывать, что никакого взрыва не было и все это — локальное землетрясение. Народы потребуют, чтобы к нам направили комиссию, чтобы убедиться в том, что действительно никакого взрыва не было. И тогда мы станем в негодующую позу и заявим, что это посягательство на наш суверенитет. Газеты пошумят, покричит радио, и все смолкнет. А мы будем некоторое время сидеть здесь и обрабатывать результаты наблюдения над подземным взрывом водородной бомбы нового типа. И это будет до тех пор, пока не подыщут или не выкопают еще одну пещеру под какой-нибудь скалой. И все начнется сначала…

Я увидел, что к часовому подошел полковник Джейкс, и они стали о чем-то говорить. Часовой несколько раз поворачивался к скале и махал рукой в ее сторону. Я оделся и спустился к ним.

— Бессонница? — спросил я Джейкса, закуривая.

— Кой черт! Сейчас мне позвонили и сообщили, что не вернулась автоматическая тележка.

— Как это не вернулась?

— Очень просто. Ее отправили в пещеру установить еще один дозиметр. И она, проклятая, не вернулась.

— Экая важность — автоматическая тележка! Целая скала взлетит на воздух, а тут — тележка.

— Наверное, у нее испортилось радиоуправление, — объяснил Джейкс.

— А если за ней кого-нибудь туда послать? — спросил я.

— Это невозможно. Приказано после двенадцати ночи к скале никого и ничего не допускать.

— Когда она уехала с дозиметром?

— В одиннадцать, — сказал Джейкс и выругался. — Нужно докладывать в центр.

Он зашагал к своему коттеджу, а я остался с часовым.

— Выскочила в темноте, как сумасшедшая, и помчалась. Вот техника!

— Ты о чем?

— Да об этой самой тележке. Бегает, как живая. И кто ее только придумал!

Стало совсем светло, и скала заиграла пурпурными и розовыми красками.

— Меня снимут с поста в половине десятого, — сказал часовой. — С этого момента никому не разрешается покидать помещение. Что вы там будете делать?

— Всякую всячину.

Я повернулся и увидел Боба. Он шел прямо ко мне, бодро шагая по песку.

— Ну и спектакль будет сегодня, правда. Боб?

— Точно, — ухмыльнулся он. — Дай-ка закурить.

— Я что-то не помню, чтобы ты раньше курил.

— Представь себе, редкий случай, когда курить предписывает медицина.

Я подумал о Маргарэт и решил, что Боб говорит в переносном смысле. Противно целовать курящую женщину, если сам не куришь.

— Вот в последний раз любуюсь скалой, — сказал я, протягивая ему зажигалку. — Тебе ее не жалко?

— Ну-ну, любуйся. А мне нужно до испытания принять уколы. — Боб заторопился обратно к зданию.

— Все в порядке, — подходя, сказал Джейкс — Решено пожертвовать тележкой. Через пару дней пришлют новую.

Я посмотрел на часы. Половина восьмого. Становилось жарко.

— А правда, что будет вроде как землетрясение? — спросил часовой у полковника.

— Вы слишком любопытны. Знаете, что за разглашение военной тайны…

Я так и не расслышал, какое наказание полагается солдату за разглашение военной тайны. Зато я знал, что полагается мне. Недаром, подписав контракт, одновременно я подписал и соответствующую клятву.

В баре я взял яичницу с беконом и кружку молока. Когда я вошел, Финн уже доедал свою порцию. После вчерашнего нос у него сильно распух. Он взглянул на меня красными от бессонницы глазами.

— Знаешь, в такой день стоит помириться. Я был просто пьян, — сказал я, подсаживаясь к его столику.

Он молча взял свой стакан с молоком и пересел к окну. Значит, здорово обиделся!

— Право же, Финн, прости. Честное слово, это потому, что я был пьян. — Я подошел и тронул его за плечо.

Он резко повернулся и процедил сквозь зубы:

— Есть вещи, которые не прощают до гроба!

— Ну, ударь меня, если тебе от этого станет легче.

— Плевал я на твой удар! Иногда слова бьют сильнее, чем кулаки.

Он залпом допил молоко и вышел. Что такого обидного я ему сказал?

— Мэг, что я наговорил вчера Финну?

Она посмотрела на меня усталыми глазами. Наверное, тоже не спала.

— С ним был нервный припадок. Вы вчера сказали ему что-то относительно цены за убийство новорожденных.

— Ну и что же?

— Ночью ему позвонили и сообщили, что его жена родила сына.

Я поперхнулся молоком. Какой же я идиот!..

— Я сейчас же пойду к нему, извинюсь и поздравлю его…

— Уже поздно, — сказала Маргарэт. — Через минуту вы должны быть на месте.

Действительно, зашипел репродуктор, и диктор бесстрастным голосом объявил:

— Операторам в течение тридцати секунд занять места у приборов.

— Когда испытания закончатся, я обязательно попрошу у него прощения, — сказал я, хватая Чикони за руку, как будто бы я был виноват перед ней.

Она слабо улыбнулась:

— Хорошо, идите. Пора.

— Боб на месте? — спросил я, шагая рядом с ней по коридору.

— Боб всегда на месте.