Весь сентябрь и весь октябрь «Жаннетта» оставалась в ледовых тисках. Делонг больше не питал иллюзий: они застряли на всю зиму. Пора было разбивать лагерь. Делонг велел матросам снять руль и закрепить его на палубе, чтобы его не повредило льдами. Затем он приказал им покрыть двигатели свинцовыми белилами и смазать и осушить трубы, чтобы они не замерзли. Он выдал всем комплекты меховой одежды. Он велел плотникам сколотить надстройку для палубной рубки и утеплить ее стены несколькими слоями войлока. Чтобы снизить потерю тепла через корпус, он приказал матросам окружить «Жаннетту» снегом по самый леер.

В основном «Жаннетта» дрейфовала в северо-западном направлении, но льдины порой двигались хаотично, меняя направление день ото дня и даже от минуты к минуте. Не раз команда корабля обнаруживала, что несколько недель, а порой и месяцев спустя они возвращались на то же место. «Жаннетта» стояла, сильно накренившись на правый борт, и время от времени содрогалась от порывов ветра, но в остальном казалась вполне стабильно вмороженной в свою ледяную ловушку. Мелвилл заметил, что корабль был словно «вплавлен… в лед». Делонг же счел, что «Жаннетта» стоит «столь же твердо, как в сухом доке».

Дрейфуя во льдах, они не сводили глаз с Земли Врангеля. Проходя к северу от нее, они увидели ее с того ракурса, который еще не покорялся человеку. Казалось, они зашли на темную сторону Луны. Когда они прошли вдоль берега, Делонгу стали очевидны две вещи. Во-первых, им было не достичь Земли Врангеля, поскольку льдины относили их слишком далеко от нее и двигались слишком быстро, чтобы можно было без опаски сойти с корабля.

Во-вторых, они все же сделали значительное открытие: обогнув Землю Врангеля, Делонг понял, что она не соединяется с другими землями на севере. Правда заключалась в том, что Земля Врангеля была довольно крупным островом, но не континентом. Идея Петермана о трансполярном материке оказалась ошибочной. «Теория доктора Петермана не оправдалась, – написал Даненхауэр, – поскольку обособленность земли очевидна». Земля Врангеля никоим образом не была связана с Гренландией. (Вот вам и «ваш хваленый континент», – ворчал Мелвилл.) Карты можно было менять: Земли Врангеля больше не было – она стала островом Врангеля.

Делонг также опроверг и миф о существовании термометрических врат. Ледовая шапка, в которой намертво застрял его корабль, сама собой, заставила Делонга сомневаться в прославленной теории Сайласа Бента, но медленное и тщательное накопление «Жаннеттой» научных данных убедило капитана в этом мнении. Каждый день его люди спускались на лед и бурили скважины, чтобы измерить глубину океана, скорость течения, соленость, точную силу притяжения и температуру. Ни разу при этих измерениях они не обнаружили ни единого намека на существование теплого течения, направленного на север или вообще куда-либо. Куросио нигде не было. Смотря на бесконечные ледовые просторы, Делонг проклинал блестящую идею, которая завела его в ловушку. Капитан написал: «Объявляю термометрические врата Северного полюса обманом и западней».

Вскоре у Делонга появились сомнения даже в драгоценной идее о существовании открытого полярного моря. Этот неумолимый лед никак не походил лишь на «кольцо» или «пояс», который можно преодолеть. Казалось, он простирался во всех направлениях, а его давление позволяло предположить наличие невероятно больших масс еще более толстого льда. «Может, это море всегда мертво? – гадал Делонг. – Может, лед никогда не уходит? Должен же он куда-то уходить. Сейчас я бы не удивился, если бы узнал, что океан промерз до самого экватора. Полагаю, эти льдины будут болтаться здесь до скончания века».

Поздними вечерами, куря в кают-компании, Делонг и Даненхауэр начали постигать истину: они уже подозревали, что полюс покрыт огромным и постоянным, хоть и непрерывно движущимся, ледяным панцирем. Там не было ни крупных материков, ни бассейнов открытой воды, но этот лед, похоже, двигался по часовой стрелке, подгоняемый течениями и ветрами. Даненхауэр писал: «Некоторые из нас полагают, что полярный регион покрыт огромной «ледяной шапкой», которая медленно двигается в направлении стрелок часов, однако в ряде областей направление дрейфа меняется».

Экспедиция «Жаннетты» таким образом лишилась своих организующих идей и всей таинственной романтики и постепенно начала заменять их осознанием того, что на самом деле представляет собой Арктика. Это, в свою очередь, привело Делонга к пониманию, что его ждет бесконечно более опасное путешествие. Они все еще могли достичь Северного полюса, но почти наверняка не могли до него доплыть.

Пока что Делонгу пришлось сконцентрироваться на устройстве корабельного хозяйства. Постепенно складывался распорядок дня: все были на палубе к семи. В семь пятнадцать разжигали печи камбуза. Завтрак подавали в восемь. До полудня занимались делами на палубе. В полдень проводили измерения.

Затем все спускались на лед и два часа упражнялись. Иногда они надевали снегоступы и ходили вокруг корабля, нередко с винтовками наготове, на случай, если покажутся моржи, тюлени или другие промысловые звери. Бывало, они находили ровный участок на льду и надевали коньки. Часто они играли на льду в футбол.

Обед подавался в три часа дня, после чего печи камбуза гасили, чтобы беречь уголь. Между семью и восемью часами пили чай с легкими закусками. Вечером Даненхауэр давал уроки навигации для всех желающих, а остальные офицеры собирались в кают-компании, чтобы покурить и подвести итоги дня. В десять выключали свет.

Ром и другой алкоголь были под запретом и разрешались Делонгом только по праздникам. Первого числа каждого месяца доктор Эмблер проводил медицинский осмотр всех без исключения офицеров и членов команды. По воскресеньям Делонг зачитывал военный кодекс, а затем проводил краткий молебен.

Таков был устоявшийся порядок дней, но у некоторых участников экспедиции были и свои задачи. Даненхауэр большую часть времени занимался метеорологическими и астрономическими наблюдениями. В свободное от осмотра пациентов время доктор Эмблер проходил по каютам и проверял, не скопился ли там углекислый газ, а также с помощью нитрата серебра оценивал соленость питьевой воды.

Двое эскимосов, Алексей и Анегин, в основном занимались, по меткому выражению Делонга, «бандитской шайкой» собак, которые почти постоянно дрались друг с другом, скулили и пачкали палубы. Алексею и Анегину так не нравились душные каюты, что они соорудили себе пристанище прямо на палубе. Они были отличными охотниками – раз в пару дней на корабле появлялись свежие тюленьи туши, – но порой делали странные, мистические вещи, которые пугали остальных моряков. Они говорили с луной. Они приносили табак в жертву льду. Иногда они с поразительной точностью предсказывали поведение собак. Однажды, подстрелив гигантского моржа, Алексей снял рукавицу, засунул руку в горло своей жертвы, а затем вытащил ее и измазал теплой кровью лоб. «На удачу», – сказал он. В другой раз, убив тюленя, Алексей отделил небольшие кусочки его задних ласт, вытащил желчный пузырь и осторожно опустил все это в полынью. «Пусть будет еще один тюлень», – объяснил он. И все же Делонг был доволен эскимосами и видел во всех их действиях «спокойное достоинство».

Двое китайцев, А Сэм и Чарльз Тонг-Синг, редко покидали камбуз, где научились готовить такие деликатесы, как тюленьи котлетки, жареные чайки и любимое блюдо команды – моржовые сосиски. «На удивление вкусная вещь», – заметил Делонг. Тюленей и моржей, настаивал он, «не стоит гнушаться». Сэм и Чарли спали тоже на камбузе, в небольшом, отгороженном занавеской отсеке, где они поддерживали безукоризненную чистоту. Помимо пения и игры в карты было лишь одно занятие, которому они с радостью предавались в свободное от готовки время: иногда они выходили на лед и запускали цветастых воздушных змеев с длинными бумажными хвостами. Это зрелище было по нраву и всем остальным участникам экспедиции. Сэм и Чарли, по свидетельству Делонга, были «словно бы бесстрастны… при любой погоде, при любых обстоятельствах… они были столь же несокрушимы в этом холоде, как и в сезон тропической весны. Они не дружили с другими матросами, но тем не менее всегда пребывали в приподнятом настроении и наслаждались обществом друг друга».

Рекомендованный Смитсоновским институтом натуралист Ньюкомб в основном охотился на птиц, собирал любопытные образцы и зачерпывал с океанского дна синюю муть, в которой искал морские организмы. Его кабинет быстро стал походить на скотобойню: повсюду лежали разлагающиеся туши животных – или их части, – вонь которых в сочетании с резкими запахами необходимых для работы химикатов была поистине тошнотворной. В его коллекцию уже попали зародыш моржа, множество морских звезд и двустворчатых моллюсков, различные виды полярных рыб, несколько тупиков, альбатрос с 7-футовым размахом крыльев и две редкие розовые чайки. Большинство моряков считало Ньюкомба – которого многие называли Нюней, – жутковатым и странным. Как заметил Мелвилл, «чем меньше мне придется с ним общаться, тем лучше».

Делонгу Ньюкомб тоже казался немного странным, но он был впечатлен его усердием. «С естественной историей у нас нет никаких проблем, – писал он. – Все звери и птицы, которые приближаются к кораблю, в конце концов прощаются с жизнью». Ньюкомб редко общался с другими участниками экспедиции. «Может, он и молчалив, – замечал Делонг, – но у него есть свой угол в штурманской рубке по левому борту, где он с удовольствием проводит время в окружении своих инструментов».

В целом команда была более или менее спокойна. Делонг называл ее «нашей маленькой колонией» и с радостью отмечал, что «все пребывают в добром здравии и хорошем расположении духа… Каждый вечер они берут музыкальные инструменты, играют на них и поют. У нас столько хороших голосов, что я подумываю об организации хора».

Однако неизбежно начала устанавливаться однообразная рутина. «Нам не свойственно жить в таком тесном товариществе, – писал Делонг, – и мы все время как будто мешаем друг другу». Он признавал, что иногда некоторые члены команды, казалось, пребывали «не в духе», а «время тянулось медленно», но это для него было вполне ожидаемо. «Если бы жизнь внутри Полярного круга сулила безграничный комфорт, – рассуждал Делонг, – сюда бы стремился каждый. Нам стоит быть благодарными, что мы не испытываем более серьезных неудобств».

Если ежедневные порядки и ритуалы и проходили гладко, это была заслуга одного человека – лейтенанта Чарльза Чиппа, старшего помощника капитана судна. Чипп был весьма нелюдим и казался таким молчаливым и угрюмым, что порой окружающим становилось неловко. В свободное время он в основном изучал полярные сияния, которые часто танцевали в ночных небесах. Но Делонг во всем полагался на своего заместителя. «Чипп спокойно и настойчиво приводит все в порядок, – замечал он, – и уже сформировал работающую систему. Сегодня я инспектировал корабль и обнаружил, что все блестит, а матросы одеты по форме. «Жаннетта» напоминает военное судно».

Чипп прекрасно следил за порядком, но, когда порядок рушился, Делонгу приходилось полагаться на Мелвилла. Казалось, для механика не было ничего невозможного: он мог починить любую вещь и решить любую проблему. «Я все больше убеждаюсь, что он – настоящее сокровище», – сказал о нем Делонг. Если отказывал какой-то механизм, он разбирал его и переделывал, доставая запчасти из других машин. Еще летом, когда в двигателе сломался шток поршня, Мелвилл беззаботно заявил Делонгу, что может сделать новый – или, если капитану угодно, хоть двадцать новых; ему все было едино.

В руках у Мелвилла обычно была либо трубка, либо паяльник, либо сварочная горелка. Он постоянно чинил что-то и придумывал способы усовершенствовать жизнь на корабле. Он разработал новый метод записи скорости ветра. Он соорудил машинку для подгонки подошв к меховым сапогам, которые матросы шили из купленных на Аляске шкур. Когда дистиллятор стал давать слишком соленую воду, Мелвилл разобрал аппарат на части и собрал его заново, после чего вода стала совершенно чистой. Когда Делонг спрашивал его, можно ли сделать такое-то устройство, он подходил к чертежной доске и тотчас принимался набрасывать схемы. Обычно следовал ответ: «Да, это возможно», – который и стал девизом Мелвилла.

Мелвилл с удовольствием пел громоподобным голосом и ругался с таким жаром, что Делонгу пришлось даже сделать ему официальный выговор за сквернословие. Но он, по словам Делонга, «всегда сиял и радовался жизни». Казалось, «запасы его энергии неисчерпаемы», а «богатство его идей… поражает».

«Мелвилла можно назвать одним из столпов этой экспедиции, – писал Делонг. – По-моему, он может собрать двигатель из пары обручей для бочки».

В ежедневный распорядок команды «Жаннетты» входило устройство медвежьих капканов, куда в качестве приманки клали окровавленные внутренности тюленей, подстреленных Алексеем. Пока что участники экспедиции видели нескольких белых медведей издалека и часто натыкались на следы медвежьих лап, но Делонгу хотелось, чтобы на столе появились свежие медвежьи стейки. В первые недели в медвежьи ловушки попалось лишь двое экспедиционных ездовых собак, которых вытащили из стальных тисков израненными, но не искалеченными навсегда.

Рано утром 17 сентября Чипп и ледовый лоцман Данбар отправились проверить капканы. Один из них – примерно в миле от корабля – сработал. Пойманный медведь сумел оторвать капкан от ледового якоря и оставил за собой кровавый след. Пока медведь тащил капкан, он оставил на льду глубокую борозду, которая безошибочно обозначала путь побега зверя.

Чипп и Данбар поспешно вернулись на корабль, чтобы сообщить о находке и собрать все необходимое для полноценной охоты на медведя. Мелвилл и Делонг присоединились к ним, и вскоре четверо мужчин спустились на лед. Примерно час они шли по кровавому следу, а затем заметили следы еще двух медведей, которые с обеих сторон сопровождали раненого зверя. Делонг сравнил их с «двумя друзьями, которые поддерживали его при отступлении».

Шесть миль они шагали по льду, тяжело дыша и обливаясь потом в своих тяжелых мехах. Наконец они добрались до низины и увидели медведя, который мучился от боли, не в силах сбросить с себя капкан. Это был молодой самец. В капкан попала лишь небольшая часть его левой передней лапы. С ним был и один из спутников – молодая самка. «Самка не пыталась покинуть его, – восхищенно заметил Делонг. – Она выбегала вперед и возвращалась назад, словно чтобы заставить его идти дальше. Заметив нас, оба медведя поднялись на задние лапы и жалобно заревели».

Мелвилл сказал, что медведи двигались по льдине «с неуклюжестью коровы и скоростью оленя, из-за чего снег летел во все стороны, как перья в шторм». Иногда «любопытство самца пересиливало его здравомыслие, и он останавливался, чтобы изучить этих странных существ, которые осмелились вступить с ним в схватку, ведь он властитель полярных регионов».

Когда раненый медведь и его спутница обернулись, чтобы встретить смерть, Данбар и Чипп открыли огонь из винчестеров, а Мелвилл выстрелил из казнозарядного ремингтона. Выстрел Делонга оказался решающим, и вскоре, по словам капитана, «все было кончено».

Чиппа и Данбара отправили обратно на корабль, чтобы привести людей и притащить сани для перевозки добычи. Через несколько часов они вернулись вместе с большей частью команды. Казалось, всем хотелось увидеть все своими глазами, и вскоре, как написал Делонг, «начался настоящий праздник». Матросы соорудили весы и взвесили зверей: самка весила 422 фунта, а самец – 580.

Медведи оказались довольно мелкими – месяц спустя Данбар убил зверя весом в полтонны, – но это были первые медведи, убитые в экспедиции, поэтому их запомнили надолго. Захвативший с собой фотографическое оборудование Коллинз запечатлел охотников с их трофеями. Затем с медведей содрали шкуру, а туши разделали и погрузили на сани вместе с мехом. Работая не покладая рук, все члены команды вымазались в крови и желчи, но при этом «торжествовали, – заметил Делонг, – как после крупной победы», понимая, что на ужин точно будет свежее мясо.

Серийный убийца птиц Ньюкомб не тушевался в тени охотников на крупную дичь. Он тоже спустился на лед и неподалеку от остальных один подстрелил, по его собственным, не лишенным гордости словам, «семь прекрасных молодых чаек», туши которых пополнили его коллекцию будущих чучел.

К середине октября, когда на «Жаннетту» начала спускаться арктическая тьма, Делонг решил, что настал час для электрических ламп Эдисона. Капитан возлагал большие надежды на это поражающее воображение изобретение американского гения, считая, что, сияя в ночи над кораблем, огни смогут поднять боевой дух всей команды.

Задача зажечь лампы Эдисона была невероятно важна для Джерома Коллинза. Он был ведущим ученым экспедиции. Именно он беседовал с Эдисоном в Менло-Парке и лично заказывал дуговые лампы, динамо-машину и остальное оборудование. Коллинз даже больше Делонга верил в живительную силу огней для моряков.

Но Делонга мучили сомнения насчет Коллинза. Помимо прочего, ирландский метеоролог должен был исполнять обязанности официального фотографа экспедиции и действительно сделал множество снимков с помощью произведенной Американской оптической компанией камеры с двухзатворным механизмом и фокусировочными мехами – ее он использовал и в тот день, когда убили медведей. Однако была проблема: Коллинз уносил проэкспонированные пластинки в темную комнату, но готовые фотографии оттуда так и не появлялись. Причина была унизительна и даже оскорбительна для Коллинза: он не мог найти проявочные химикаты, которые заказывал в Сан-Франциско. Он обшарил все полки и коробки с фотографическими пластинками. Судя по всему, их так и не погрузили на борт. Коллинз понимал, что винить в этом недосмотре можно было лишь его самого.

К счастью, Мелвилл взял с собой собственное фотографическое оборудование и проявочные химикаты. В будущем именно он стал делать большую часть экспедиционных снимков.

Еще одной задачей Коллинза была организация «обсерватории» на льду. Портативная обсерватория представляла собой удерживаемый ледовыми якорями брезентовый шатер, в котором предполагалось хранить все метеорологическое оборудование. По приказу Делонга Коллинз и лейтенант Чипп протянули в обсерваторию телефонный провод, чтобы с корабля всегда можно было связаться с тем, кто работал в шатре. Но когда Коллинз подсоединил новое изобретение Белла, оно проработало совсем недолго, после чего сигнал пропал. При намокании ломкая медная проволока не позволяла подсоединить ее должным образом, из-за чего постоянно обрывалась и падала на лед. Очевидно, предоставленная лабораторией Белла проволока 24-го калибра не годилась для этой задачи. Как бы то ни было, телефоны оказались бесполезны. Винить в этом Коллинза было неправильно, однако Делонг почему-то посчитал это еще одним примером общей безалаберности ведущего ученого.

Истинным ведущим ученым экспедиции оказался Мелвилл, который был гораздо эрудированнее и изобретательнее Коллинза и более искусно обращался со всем необходимым для исследований оборудованием. Коллинз действительно был экспертом по части погоды, но, казалось, что больше всего его волновала «наука» каламбуров, репертуар которых к этому времени уже исчерпался. Членам команды наскучили его словесные игры – «У меня от ваших слов уши вянут!» – вскричал однажды Ньюкомб, – но он не останавливался. Репертуар его музыкальных номеров тоже истощился. Садясь за маленький орган и в сотый раз начиная играть отрывки из Гилберта и Салливана, он не видел, что давно действует всем на нервы.

Однако Коллинз прекрасно видел, что Мелвилл постепенно смещал его с должности. Уязвленный Коллинз все чаще уединялся в своей каюте и начал нарушать установленные Делонгом правила. Он не упражнялся вместе со всеми и не позволял доктору Эмблеру осматривать себя для составления ежемесячного медицинского отчета. Он спал допоздна, все утро курил и неохотно выполнял свои обязанности. С каждым днем он все больше отчуждался от общества.

Коллинз оказался в невероятной ситуации. Скорее всего, он не был создан для такой работы. У него было много талантов, но не в сфере флотской жизни. Он никогда прежде не бывал в долгом плавании – ни в Арктику, ни куда-либо еще – и никогда не работал под началом столь строгого и неумолимого человека, как Джордж Делонг. Он совершенно не понимал, что Делонг – безусловный начальник этого корабля и всего, что происходит на палубе и за ее пределами. К тому же Коллинзу была свойственна характерная для всех ирландцев ненависть к гонениям – однажды почувствовав ее, он уже не мог об этом забыть. Его столкновение с Делонгом было неизбежно.

Отчасти проблема заключалась в его неопределенном положении: он не был ни офицером, ни матросом, а занимал промежуточную позицию, будучи прекрасно обученным гражданским ученым, который хоть и мог обедать вместе с офицерами, не имел никаких офицерских регалий. Он считал, что эта ситуация изначально загнала его в «ловушку», и, возможно, был прав. Коллинз был, пожалуй, самым образованным из всех участников экспедиции и знал, что Беннетт лично выбрал его для освещения событий, а потому считал себя вправе не соблюдать флотскую дисциплину, однако у Делонга на этот счет было иное мнение. Конечно же, Коллинз полагал, что его должны уважать гораздо больше.

По всем этим причинам успех ламп Эдисона был величайшей проверкой истинной роли Коллинза на борту «Жаннетты».

15 октября Коллинз вынул из ящиков шестьдесят углеродных ламп, после чего Делонг приказал развесить их на реях. Для генерации энергии завели небольшой паровой двигатель – бойлер Бакстера. Коллинз подсоединил его к динамо-машине Эдисона, а к ней, в свою очередь, подключил связку ламп. Несколько часов Коллинз возился с механизмами и проводами. Но даже когда давление пара достигло семидесяти фунтов на дюйм, устройство Эдисона даже не мигнуло. Маленькая игла установленного на аппарате гальванометра едва подрагивала.

Моряки с надеждой смотрели на реи, но лампы никак не зажигались. Никто не мог скрыть своего разочарования. Казалось, родина их подвела.

Коллинз был сбит с толку. Да, он не проверил лампы в Сан-Франциско, но в Менло-Парке он своими глазами видел, как прекрасно они работали, освещая лабораторию Эдисона «ярче трех тысяч свечей». Почему же они не работали теперь?

Делонг велел Мелвиллу разобраться с проблемой. Разобрав устройство Эдисона, тот пришел к выводу, что оно, должно быть, промокло во время качки в Беринговом море. Он просушил аппарат и попробовал размотать все провода и повторно их изолировать, но это не помогло. Даже Мелвилл, умелый Вулкан «Жаннетты», был не в силах зажечь лампы Эдисона.

Через несколько дней доктор Эмблер рассказал Делонгу, что видел любопытный сон об этих лампах. В его сне на борт «Жаннетты» с экскурсией поднялся давно пропавший британский путешественник сэр Джон Франклин. Доктор Эмблер провел Франклина по кораблю и с восторгом поведал ему об электрических огнях, о которых во время Франклина, конечно же, не могли и мечтать. Но Франклин бесцеремонно его перебил. «Ваша электрическая машина, – сказал он, – гроша ломаного не стоит».

«Меня терзают опасения, что Франклин прав, – писал Делонг. – Лампы Эдисона совершенно бесполезны. Слишком много времени потеряно на попытки починить эту машину». Возможно, винить стоило Эдисона, но Делонг обратил свой гнев на Коллинза. Как бы то ни было, лампы, по словам Делонга, «отправились туда, где раки зимуют», то есть были брошены и забыты. Рассерженный, он велел Коллинзу упаковать их обратно в коробки и поставить в кладовую. Коллинз был подавлен. Его настроение было мрачнее черной Арктики.

Дни становились все короче и холоднее, света было все меньше. Солнце медленно уползало с полярного небосклона. 16 ноября оно скрылось совсем и не вернулось еще несколько месяцев. Приходилось довольствоваться спермацетовыми свечами и масляными светильниками. Вот вам и Томас Алва Эдисон со своей идеей «осветить Северный полюс».

Следующие семьдесят два дня «Жаннетта» пребывала в темноте.