Язык

Я жду, пока она выйдет, и показываю язык ее затылку. Я бы и кукиш показала, но вдруг она смотрит записи с камер наблюдения? Всполошившись, я быстро убираю язык, будто к подбородку пристала крошка и я пытаюсь ее слизнуть. Тут до меня доходит, что я делаю, и я притворяюсь, что не в себе. Если я в течение часа раз шесть или семь высуну язык, никто не усомнится, что это тик.

Мне хочется сто раз вымыть руки после возни в белом, как холодное масло, холодильнике в подсобке. Пальцы онемели и превратились в креветочно-розовый рассадник бактерий. От волос пахнет. Я выхожу в зал и смотрю, как Алисия чапает по улице, нацепив солнечные очки. Крадется через дорогу, будто чокнутая дама-детектив с багажом.

– Давай вырубим эту музыку, – говорю я Марселю. – Сменим пластинку.

– Аллилуйя! – Он бросается к ноутбуку.

– Только не вздумай ставить что-нибудь свое, – предупреждаю я.

Марсель любит слушать хаус.

– Может быть, саундтреки к фильмам? – предлагает он.

– Давай.

Я потягиваюсь. Верчу шеей – она трещит, как палка, которой ведут по ограде. Плохо дело.

– Можешь приготовить ледяной горячий шоколад? – Да, это именно так называется.

– Для тебя что угодно, дорогуша. – У Марселя хорошее настроение.

– Спасибо.

Если подумать, Марсель – очень заботливый малый. Он всегда во все кладет что-нибудь дополнительно. И в мой ледяной горячий шоколад наверняка добавит сливки и шоколадную крошку. Я не хочу просить его не добавлять сливок – ведь тут же последует замечание вроде «ага, следишь за фигурой?» Просто не люблю шоколад со сливками. Я собираю их в салфетку и спускаю в унитаз.

Я наблюдаю за парнями и девчонками, мелькающими за окном под летним солнышком. Безрукавки и юбки, шорты и солнечные очки, новенькие кроссовки и отглаженные футболки с иголочки. Девчонки мучаются в новых босоножках, которые жмут и натирают пятки, сдавливают и выставляют напоказ бесформенные пальцы с облупленным лаком и заусенцами у ногтей. Ноги бледные или загорелые, в красной гусиной коже или только что побритые. Мягкая кожа на внутренней стороне бедра. Сухая кожа на коленках. Темные родимые пятна. И дети – на подбородках потеки от растаявших леденцов, панамки, яркие веснушки, мороженое, капающее на руки в пухлых складках. Какая-нибудь машина обязательно мчится слишком быстро, музыка в ней играет слишком громко, верх опущен, словно тут у нас венецианский пляж.

И тут мне кажется, будто я смотрю на картину, изображающую, к примеру, реку, а река вдруг начинает блестеть и двигаться. Вот он – высокий, белая футболка, загорелая кожа, зеленые глаза, широкая улыбка. Поедает мороженое «Калиппо», классическое апельсиновое, холодная палочка льда.

– Эй, Макси! – Марсель выскакивает наружу, и они изображают брофист. Макс улыбается, морщит нос, на щеках ямочки. – Что ты здесь делаешь в выходной, чувак?

– Просто шел мимо. – Наши глаза встречаются.

А я толстая.

А мне жарко.

А я всклокоченная.

А от меня пахнет сыром.

А на мне дурацкая майка с астронавтом. Конечно, я хотела сегодня выглядеть нормально, но не со знаком минус.

– Привет, Блюбель. – Макс облизывает мороженое. Побыть мне хоть немного этим мороженым. Ревность сотрясает мою широкую фигуру.

– Я чистила холодильник, – говорю я. Бессмысленно и гордо улыбаясь, запыхавшись, невпопад. Он улыбается в ответ. Эти его зубы. – Куда-то собрался? – Он потирает остриженную голову, и я говорю: – Собрался в приличное место? Выглядишь классно.

О господи, отрезала бы себе язык и проглотила, чтобы больше не болтал глупостей.

– Ты тоже, – говорит он и/или врет. – Вы оба.

Вы. Оба. Мы оба? Я смотрю на Марселя, который выглядит, может быть, получше, чем я, но парочка из нас хоть куда. У Марселя глаза безумные от кофеина, как у дикой гиены, а я выгляжу так, будто только что родила титана, но живот остался при мне. И на моем фоне Марсель выглядит карликом. Рядом с ним я кажусь огромной, как собор, честное слово. Не то что Макс, прекрасный… бог. Бог крутизны.

Замолчи. Нет. Почему-то собственный голос, звучащий у меня в голове, напоминает голос мамы: бог крутизны? Ах, пардон, забыла сделать себе заметку на память, что я подлиза. Это называется подлизываться. Пошлятина. Уродство. Не читай больше таких книжек. Это ужасно. Но я не могу сдержаться, хлопаю ресницами, таращу глаза и…

– Я вообще-то в галерею. Там выставка моей любимой художницы, Элуизы ВюМарт, знаешь ее работы?

Я отрицательно мотаю головой: слишком часто меня спрашивали, знаю ли я какую-нибудь знаменитость, я отвечала «да», а потом выяснялось, что знаменитость выдуманная, а меня просто выставляют идиоткой.

– Думаю, тебе понравились бы ее картины, Блюбель. Они волшебные. – Это ты волшебный. Глотаю слюну. Немею. – К тому же в галерее работает кондиционер. Сегодня так душно.

Он кивает головой в сторону кулис.

– Алисия тут?

– Нет, у нее обед, – отвечает Марсель. – Наконец-то.

– Нужно поменять график. – Чтобы чаще попадать в одну смену со мной – он это имеет в виду? – Ладно, я ей звякну.

Хочу, чтобы ты звякнул мне. Макс, лучше звякни мне.

Наши взгляды снова встречаются.

– Ладно, ребята, до скорого… жаль, что вы должны торчать внутри в такой день, – и он исчезает. Идет себе, вертя головой направо и налево, вливается в поток разноцветных веселых людей и растворяется в нем, как яичный белок в сдобном тесте.

…и я, не успев оглянуться, снова здесь – записываю все в тетрадку и отчаянно перелопачиваю график…

Нужно поймать Алисию на слове по поводу этих смен. Мне нужно работать каждый день, чтобы наши с Максом смены совпадали и мы каждый день оказывались на работе вместе. Каждый день. Каждый божий день, вот так-то.