Розовая вода
– За дело, за дело. – Мимо нас протискивается Алисия. – Давайте, давайте, нечего прохлаждаться, что тут за чаепитие? Вы не в школьном буфете, чуваки.
Мы с Максом вскакиваем и вытягиваемся в струнку. Макс долю секунды смотрит на меня. Я почти слышу его глубокий вздох, будто в бешенстве. Могу поспорить, он готов разозлиться на Алисию за то, что она нарушила наше романтическое чаепитие, но не подаст виду. Он во всех видит хорошую сторону.
НО…
Я – нет. Не сейчас. Алисия! Как же она бесит! (Извините, понимаю, что пишу сейчас не о еде, меня опять заносит, но мне просто необходимо выпустить пар – РРРР! – я серьезно. Какая-то фря, понимаете ли, испытывает твое терпение и влезает в личную жизнь – помогите сестрице. ЕЛКИ-ПАЛКИ!)
Может быть, у Алисии просто отсутствует социальная эмпатия. Возможно, она лишена радара, который кричит: «Эта девчонка, может быть, затеяла флирт, и ей не надо мешать». В этом что-то есть – вот и в еде она ничего не понимает: у нее нет чувства стиля или вкуса, когда дело касается еды. Я знаю, что Алисия совсем не разбирается в выпечке, потому что ей нравятся дикие жуткие ароматы вроде розовой воды, а это совсем неподходящий запах для кекса, который хоть кто-нибудь захочет съесть. Ненавижу розовую воду. Она воняет. Ненавижу. У нее старушечий вкус. Она портит любую выпечку. Роза. Прекрасный цветок. Прекрасные духи. Но не для еды.
Мы разбредаемся по своей планете, а посетители прибывают. Парочка, которой хочется кофе после пробежки. Розовощекие и запыхавшиеся. Просматривают меню, крепко сцепившись указательными пальцами. Меню написано моими каракулями. Макс подходит к ним. Улыбается им точно так же, как перед этим улыбался мне. Я завидую, ведь они видят его улыбку так близко. Но им это по барабану.
Бормотание радио образует ремикс с ударами моего сердца. Снаружи пробегают прохожие, одетые по-летнему, разноцветные, как специи из набора «Сотни и тысячи». Заблудившиеся в жаре. Разгар лета.
А здесь мы. Воткнутые в парилку кофейни, горячую, потную, липкую. Где запах кофе так и въедается в лицо. Потому что черные крупинки из кофемолки забираются прямо под кожу, а особенно в гортань, где оседают дымной, похожей на пепел горечью. Скрежет, стук металла о металл. Крошащиеся облака морковного торта, кажется, готовы рухнуть под собственной мягкой сладостью, глазурь тает до состояния, когда сахарные гранулы, похоже, сами рады расплавиться. И огрызающаяся Алисия. Красная помада размазана, руки в боки, глаз дергается.
А мне суют влажную губку.
Я чувствую, как мои телеса вываливаются из одежды. Я очень люблю вещи в обтяжку. По-моему, это красиво, когда складки тела выпирают из ткани. От мысли о том, что Макс, возможно, смотрит на мои телеса, я кажусь себе симпатичнее, хотя подводка для глаз, скорее всего, размазалась, но я приучила себя считать, что и это выглядит неплохо. После разговора с Максом я вся на взводе. В моем теле, в кровеносных сосудах все еще взрываются белые звезды. Я протираю витрину, в которой отражается Макс, готовящий кофе. Глядя на его отражение, я почти что вижу, как ромашковый чай течет по его венам, как горячее жидкое золото, и просвечивает, как лавовая лампа, сквозь кожу. Оттого что я теперь так далеко от него, в другом конце зала, после того как мы были совсем рядом, мне делается грустно и в то же время приятно – как ностальгическое воспоминание по возвращении домой из Диснейленда, после прекраснейшего на свете дня.
