Если вы жили только на Земле, вы не видели Солнца. Разумеется, мы смотрели на него не прямо, а через мощные фильтры, которые умеряли его яркость, делая ее терпимой для глаз. Солнце неизменно висело над низкими зазубренными утесами к западу от обсерватории, не восходя и не заходя, лишь описывая небольшой круг на небе за год, который в нашем маленьком мире длился восемьдесят восемь земных дней. Не совсем верно говорить о Меркурии, что он всегда обращен к Солнцу одной стороной: планета чуть вихляется на своей оси, поэтому есть узкий сумеречный пояс, где применимы такие обычные земные понятия, как утренняя и вечерняя заря.

Мы находились на краю сумеречной области, что позволяло нам пользоваться преимуществами прохладной зоны и вместе с тем постоянно наблюдать Солнце, парящее над утесами. Круглосуточная работа для пяти десятков астрономов и иных научных сотрудников; по истечении лет этак ста мы, возможно, будем кое-что знать о небольшой звезде, давшей Земле жизнь.

Не было той области солнечного излучения, исследованию которой не посвятил бы свою жизнь кто-нибудь из сотрудников обсерватории; и уж следили мы, как коршуны. От рентгеновских лучей до самых длинных радиоволн — на всех частотах мы расставили свои ловушки и капканы; стоило Солнцу придумать что-нибудь новое — мы уж тут как тут. Так мы полагали…

Пылающее сердце Солнца пульсирует в медленном, одиннадцатилетнем ритме, и как раз приближалась вершина цикла. Два пятна, из числа самых крупных, какие когда-либо наблюдались (одно из них — достаточно большое, чтобы поглотить сто земных шаров), проплыли вдоль солнечного диска, подобные исполинским черным воронкам, уходящим далеко в глубь беспокойных верхних слоев звезды. Разумеется, черными они казались только по контраст) с окружающим их ослепительным сиянием; даже их темные, прохладные ядра жарче и ярче вольтовой дуги. Мы как раз проследили, как второе пятно исчезло за краем диска (интересно, уцелеет ли оно, появится ли вновь через две недели?), и вдруг на экваторе выросла шапка взрыва!

Сперва зрелище было не особенно эффектное, потому что выброс произошел как раз в центре солнечного диска. Случись он возле края, с проекцией на космос, картина, наверно, была бы потрясающая.

Представьте себе одновременный взрыв миллиона водородных бомб. Не можете? Никто не может. И однако же нечто в этом роде видели мы. Прямо к нам из вращающегося солнечного экватора со скоростью сотен миль в секунду мчалось выброшенное взрывом вещество. Сперва — узкой струей, однако края струи быстро превратились в бахрому под действием противоборствующих ей магнитных и гравитационных сил. Но центральное ядро продолжало свое движение, и вскоре стало очевидно, что оно совсем оторвалось от Солнца и устремилось в космос, причем мы — его ближайшая мишень.

Хотя такое случалось уже не раз, мы всегда одинаково волновались. Представлялась возможность поймать толику солнечного вещества, летящего в гигантском облаке ионизованного газа. Опасности никакой: пока вещество достигнет нас, оно окажется слишком разреженным, чтобы причинить какой-либо вред. Больше того, потребуются очень чувствительные приборы, чтобы вообще его обнаружить.

Одним из таких приборов был радар обсерватории; он постоянно находился в действии, нащупывая невидимые ионизованные слои, на миллионы миль опоясавшие Солнце. Эти наблюдения входили в мою обязанность. И как только появилась надежда выделить на фоне Солнца надвигающееся облако, я направил на него свое гигантское «радиозеркало».

Вот он, отчетливо виден на «дальнобойном» экране — огромный светящийся остров, удаляющийся от Солнца со скоростью сотен миль в секунду. Пока что расстояние не позволяло различить какие-либо детали, волны радара не одну минуту тратили на то, чтобы совершить путь в оба конца и доставить информацию на мой экран. Несмотря на скорость примерно миллион миль в час, вырвавшийся протуберанец лишь через двое суток достигнет орбиты Меркурия и умчится дальше, к другим планетам. Но ни Венера, ни Земля не отметят его прохождения, так как он пролетит далеко в стороне от них.

Шли часы. Солнце утихомирилось после непостижимой конвульсии, которая безвозвратно извергла столько миллионов тонн материи в межпланетное пространство. Результатом извержения было медленно извивающееся и вращающееся облако размером в сто раз больше Земли; вскоре оно окажется достаточно близко, чтобы радар показал нам подробности его строения.

Сколько лет я здесь работаю, а до сих пор не могу без волнения видеть, как светящийся след, сопряженный с пучком радиоволн передатчика, рисует изображение на экране. Я иногда вижу себя слепцом, который прощупывает окружающее его пространство палкой длиной в сто миллионов миль. Ведь человек и впрямь слеп, поскольку речь идет о предметах, которые я изучаю. Исполинские облака ионизованного газа, улетающие далеко прочь от Солнца, совершенно невидимы глазу, их не заметит даже самая чувствительная фотографическая пластинка. Они — призраки, витающие в солнечной системе на протяжении немногих часов своего существования. Если бы они не отражали колебаний, излученных нашими радарами, и не влияли на наши магнитометры, мы бы и не знали об их присутствии.

Изображение на экране напоминало фотоснимок спиральной туманности: медленно вращаясь, облако на десятки тысяч миль вокруг разбросало лохматые щупальца газа. А можно сравнить его с наблюдаемым сверху циклоном в атмосфере Земли. Внутреннее строение облака было чрезвычайно сложно, и оно ежеминутно менялось под воздействием сил, далеко еще не изученных нами. Реки огня скользили в причудливых руслах, которые могли быть созданы только электрическими полями. Но почему они возникали из ничего и вновь исчезали, точно происходило сотворение и уничтожение материи? И что это за мерцающие гранулы, каждая размером больше Луны, подобные валунам, влекомым бурным потоком?

Уже меньше миллиона миль отделяло облако от нас; еще какой-нибудь час, и оно будет здесь. Автоматические съемочные камеры фиксировали каждый кадр на экране радара, накапливая свидетельства, которых нам хватило на много лет спора. Магнитное возмущение, опережающее облако, уже достигло нас; кажется, во всей обсерватории не было прибора, который так или иначе не отбывался бы на стремительное приближение призрака.

Я изменил настройку радара; сразу изображение выросло настолько, что на экране умещалась только его центральная часть. Одновременно я стал менять частоту импульсов, стараясь различить слои. Чем короче волна, тем глубже можно проникнуть в толщу ионизированного газа. Таким способом я надеялся получить своего рода рентгеновский снимок внутренности облака.

Казалось, оно меняется у меня на глазах, по мере того как я проникал сквозь разреженную оболочку с ее щупальцами и приближался к более плотному ядру. Слово «плотный» применимо здесь, конечно, лишь относительно; по нашим земным меркам даже самые компактные участки облака были вакуумом. Я почти достиг предела моей шкалы частот и уже не мог получать более коротких волн, когда приметил по соседству с центром экрана необычный по виду, яркий след отраженного сигнала.

Он был овальный, с четко очерченными краями, гораздо более ясный, чем «гранулы» газа, которые мы наблюдали в струях пламенного потока. С первого взгляда я понял, что речь идет с своеобразном явлении, какого еще никто не наблюдал. Электронный луч нарисовал еще дюжину кадров, наконец я подозвал своего ассистента, который стоял у радиоспектрографа, анализируя скорости летящих к нам газовых вихрей.

— Глянь-ка, Дон, — сказал я ему, — видал ты когда-нибудь что-либо подобное?

— Нет, — ответил он, внимательно изучив изображение. — Какие силы его образуют? Вот уже две минуты оно не меняет очертаний!

— Это-то меня и озадачивает. Что бы это ни было, ему давно пора распадаться, такая свистопляска вокруг! А оно все остается стабильным.

— А размеры его, по-твоему?

Я включил шкалу и быстро снял показания.

— Длина около пятисот миль, ширина наполовину меньше.

— Это самое крупное изображение, какое ты можешь получить?

— Боюсь, что да. Придется подождать, когда подойдет ближе, чтобы разглядеть, откуда такая плотность.

Дон нервно усмехнулся.

— Нелепо, конечно, — сказал он, — но знаешь, что оно мне напоминает? Точно я разглядываю амебу в микроскоп.

Я не ответил, потому что та же мысль, будто проникнув откуда-то извне, пронизала мое сознание.

Мы даже позабыли об остальной части облака, но, к счастью, автоматические камеры продолжали свою работу и не было упущено ничего существенного. А мы не сводили глаз с ясно очерченной газовой чечевицы, которая поминутно увеличивалась на экране, мчась к нам. И когда до облака оставалось не больше, чем от Земли до Луны, стали выделяться первые детали внутреннего строения. Это было какое-то странное крапчатое образование, и каждый последующий кадр развертки давал иную, новую картину.

К этому времени половина сотрудников обсерватории столпилась в радарной, но царила полная тишина, все смотрели, как на экране стремительно растет надвигающаяся загадка. Она летела прямо на нас; еще несколько минут — и «амеба» столкнется с Меркурием где-то в его дневной части. Столкнется и погибнет… С момента получения нами первого детального изображения и до того мгновения, когда экран снова опустел, прошло не больше пяти минут. Эти пять минут на всю жизнь запомнились каждому из нас.

Мы видели некий прозрачный овал, внутренность которого была пронизана переплетением едва видимых линий. В местах пересечения линий словно пульсировали крохотные узелки света. Мы не могли совершенно уверенно судить об их существовании, ведь радар тратил почти минуту на то, чтобы дать на экран полное изображение, а объект успевал за это время переместиться на несколько тысяч миль. Но переплетение существовало, в этом не было никакого сомнения, камеры ясно его запечатлели.

Иллюзия, будто мы смотрим на нечто плотное, была настолько сильна, что я на мгновение оторвался от экрана радара и поспешно навел резкость направленного в небо оптического телескопа. Разумеется, я ничего не увидел, даже намека на какой-либо силуэт на фоне помеченного оспинами солнечного диска. Это был один из тех случаев, когда зрение сказывается бессильным и только электрические органы чувств радара могут что-то уловить. Летящее к нам из солнечного чрева образование было прозрачным, как воздух, и куда более разреженным.

Истекали последние секунды; и мы все — я уверен — уже пришли к одному и тому же выводу, ждали только, кто первый его выскажет. Да, это невозможно — и все-таки доказательство у нас перед главами… Мы видели жизнь там, где жизнь не может существовать!

Извержение вырвало это создание из его обычной среды в недрах пылающей атмосферы Солнца. Оно чудом пережило долгое путешествие в космосе, но теперь, видимо, умирало, по мере того как силы, контролирующие исполинское невидимое тело, теряли власть над ионизованным газом, его единственной субстанцией.

Ныне, когда я сотни раз просмотрел заснятые пленки, идея эта уже не кажется мне столь необычной. Ведь что такое жизнь, как не организованная энергия? Вид энергии решающего значения не имеет — будь она химическая, известная нам по Земле, или чисто электрическая, как это проявилось тут… Не род субстанции главное, а ее организация. Но тогда я не думал об этом, мной владело сознание огромного, потрясающего чуда при виде того, как доживает последние мгновения это творение Солнца.

Было ли оно разумным? Понимало ли, сколь необычный рок его постиг? Можно задать тысячу подобных вопросов и никогда не получить на них ответа. Трудно допустить, чтобы создание, родившееся в горниле самого Солнца, могло что-либо знать о внешней вселенной или хотя бы вообразить существование чего-то столь невыразимо холодного, как жесткая негазообразная материя. Падающий на нас из космоса живой остров не мог, будь он трижды разумен, представить себе мир, к которому так стремительно приближался.

Уже он заполнил наше небо и, быть может, в эти последние секунды понял, что впереди появилось нечто необычное. То ли воспринял далеко простирающееся магнитное поле Меркурия, то ли ощутил рывок гравитационных сил нашего маленького мира. Во всяком случае, он стал меняться: светящиеся волокна (хочется сравнить их с нервной системой) стягивались вместе, образуя новые узоры, смысл которых я бы не прочь разгадать. Быть может, я заглянул в мозг не наделенного разумом чудовища в момент последнего приступа страха — или небожителя, прощающегося со вселенной…

И вот экран радара пуст, светящийся след все с него стер в своем беге. Создание упало за пределами нашего горизонта, скрытое кривизной планеты. Где-то на жаркой дневной стороне Меркурия, в аду, куда сумело проникнуть всего около дюжины человек — и еще меньше вернулось живыми, — оно незримо и беззвучно разбилось о моря расплавленного металла, о горы медленно ползущей лавы. Само по себе столкновение для такого существа никакой роли не играло, но соприкосновение с непостижимым холодом плотной материи оказалось роковым.

Да, да, холодом. Оно упало в самом жарком месте солнечной системы, где температура никогда не спускается ниже семисот градусов по Фаренгейту, а порой достигает и тысячи. Но для него это было несравненно холоднее, чем для обнаженного человека самая суровая антарктическая зима.

Мы не видели его смерти в леденящем пламени, существо очутилось за пределами досягаемости наших приборов, ни один из них не зарегистрировал кончины. И все-таки каждый из нас знал, когда наступил этот момент, вот почему мы безучастно слушаем тех, кто смотрел только фильмы и ленты, но уверяют нас, будто мы наблюдали обыкновенное природное явление.

Как описать, что мы ощущали в тот последний миг, когда половина нашего маленького мира была опутана распадающимися щупальцами исполинского, хотя и бестелесного мозга? Могу только сказать, что это было вроде беззвучного крика, исполненного предельной тоски, выражение смертной муки, которое проникло в наше сознание, минуя ворота чувств. Ни тогда, ни после никто из нас не сомневался, что был свидетелем гибели гиганта.

Быть может, мы первые и последние люди, кому довелось наблюдать столь величественную кончину. Кем бы они ни были, эти обитатели невообразимого мира в солнечных недрах, возможно, что наши пути уже никогда более не скрестятся. Трудно представить себе, чтобы мы могли вступить в контакт с ними, даже если их разум превосходит наш.

И так ли это? Может быть, нам же лучше не знать ответа на этот вопрос… Возможно, они живут внутри Солнца с момента зарождения вселенной и достигли таких вершин мудрости, на какие нам никогда не подняться. Быть может, будущее принадлежит им, а не нам: быть может, они уже переговариваются через тысячи световых лет со своими собратьями внутри других звезд.

Настанет, возможно, день, когда они посредством того или иного присущего им особого чувства обнаружат нас, вращающихся вокруг их могучей древней родины, нас, гордых своими знаниями, почитающих себя властелинами мироздания. И возможно, открытие их не обрадует, ведь для них мы будем всего лишь червяками, точащими кожуру планет, которые чересчур холодны, чтобы своими силами очиститься от заразы органической жизни.