Среди многих тысяч кадров, отснятых мной, есть и такие: тигр, готовый к прыжку на открытой поляне, и олень, делающий шаг навстречу ему. Это не комбинированные съемки, не фокус кинооператора. Я сам наблюдал этот необычный эпизод в уссурийских падях, в двадцати километрах от поселка Липовцы. Олень, еще не загнанный, еще сохранивший силы для бега, вдруг повернулся и сделал шаг навстречу своему преследователю — последний шаг в своей жизни. Почему он так поступил? Загадка долго мучила меня. Ответа я не находил. Это было вдвойне обидно, так как когда-то я окончил биологический факультет Киевского университета и несколько лет работал в НИИ имени Менделя под руководством профессора Евгения Петровича Чусина. Об его работах писали совсем недавно в научно-популярных журналах, чуть ли не половину номера посвятил ему журнал «Генная инженерия».

Естественно, когда в центральных газетах появились сообщения о тигорде и кинохроника искала оператора, выбор пал на меня. Мог ли я предполагать, уезжая в тайгу, что именно там найду ответ на мучившую меня загадку…

До Уссурийска я летел на аэробусе вместе с шумной компанией студентов-геологов. Всю дорогу они развлекали меня песнями и спорами об алмазных трубках и урановых залежах, которые им предстоит открыть, о политике африканских стран, об удивительном звере, которого вывели геноинженеры якобы для охраны стад и который умеет не только лазать по деревьям подобно тигру, но и способен нырять, оставаясь под водой до пятнадцати минут. Только кое-что из удивительных сведений, почерпнутых ими из прессы и дополненных воображением, было недалеко от истины, но и этого оказалось достаточно, чтобы вызвать вокруг проблемы тигорда дискуссию среди трехсот пассажиров аэробуса. Одни утверждали, что тигорд является просто экспериментальной моделью подобно знаменитой дрозофиле. Другие рассказывали легенды о том, как тигорды спасали попавших в беду геологов. Особенно насмешила меня одна крикливая, не в меру экзальтированная дама, собственница болонки. Она пыталась узнать, где можно взять тигорденка для выращивания в домашних условиях.

В Уссурийске я пересел на вертолет. Мощная механическая стрекоза взвилась над зелено-бурой тайгой, размахнувшейся до горизонта. Ее рассекала блестящая лента реки. Вертолет сделал плавный вираж и полетел над рекой. Хорошо просматривались высокие обрывистые берега, окаймленные прибоем разбивающихся волн. Затем потянулись светлые, острые, как бритвы, косы. На них, будто кальмары, лежали вывороченные с корнями деревья, принесенные откуда-то половодьем. Грелись на солнце стада сопок. Легкие облака быстро плыли куда-то, словно серебристые рыбы, выпрыгнувшие из реки прямо в небо и гонимые теперь «махалками» нашего вертолета.

Меньше чем через час полета вертолет начал снижаться. Внизу, посредине большой площадки показались домики института. Я загадывал, придется ли мне сразу встретиться с Евгением Петровичем, и уже репетировал, что скажу ему. Он очень часто вспоминался мне — высокий, сухощавый, с широкими плечами, малоразговорчивый, сдержанный, с крепко сомкнутым большим ртом. Красила его лицо постоянная улыбка, значение которой все время менялось. Она могла выражать радость или несогласие, снисходительность или протест.

Вертолет развернулся и, едва не срубывая лопастями ветки, вошел в просеку между деревьями. По ней, как по каналу, он подобрался к посадочной площадке. Задребезжал на растяжках какой-то прибор, «махалки» замедлили вращение и выделились из сплошного круга.

Низко согнувшись, я первым вылез из чрева механик ческой стрекозы и зажмурился от яркого солнца. А когда открыл глаза, прямо перед собой на просеке увидел светло-зеленую «Ниву», а рядом с ней — бывшего своего научного руководителя, встречи с которым так ждал и боялся. Не упрекнет ли он меня за то, что я ушел из науки? Разрешит ли мне, отступнику, киноохоту на тигорда?

Полосатое тело мелькнуло в зеленой гуще. Я повел биноклем. Увидел совсем близко оскаленную морду зверя. Пожалуй, она показалась бы не такой страшной, как я ожидал, если бы не мощные клыки. Они были не менее десяти сантиметров в длину и по остроте — я читал об этом в газете — не уступали хирургическим скальпелям. Восемь скальпелей, способных одним махом вспороть кожу буйвола и перекусить кости. Грозно топорщились пучки усов, вздрагивали крупные чуткие ноздри.

Зверь гнал кого-то. Вскоре я увидел и его жертву — косулю. Она мчалась метрах в семидесяти впереди него. Если ей удастся проскочить поляну и добраться до скал у высохшего русла реки, шансы на спасение возрастут.

Я нацелил кинокамеру, нажал на спуск. Приходилось все время менять угол съемки. Обзор здесь был затруднен. Стволы кедров и грабов стояли, как колонны, подпирающие небо. Пространство между ними заросло лианами и папоротниками.

Внезапно косуля повернула в сторону моего укрытия. Она неслась большими прыжками, ее бока ходили ходуном, и я представлял, как бешено колотится сердечко животного.

Она мчалась прямо на меня!

Я проклинал свою неосмотрительность, а рука тянулась к пистолету, заряженному парализующими ампулами. Но в то же время я вспомнил, что тигорды, в отличие от тигров, способны часами преследовать свои жертвы, что они умеют нырять. Возможно, и физиологически они настолько отличаются от иных животных, что содержащийся в ампулах наркотик не свалит зверя или же подействует слишком поздно.

Я шевельнулся, под ногой хрустнула ветка. Косуля на мгновение остановилась, глядя в мою сторону. Ее передние ноги дрожали от невыносимого напряжения, удлиненные глаза, наполненные ужасом, казались такими же черными, как пятно на лбу.

Она прянула в сторону, заваливаясь на бок. Все же не упала, а понеслась дальше, раздирая кожу колючими кустами. Я увидел ее уже на скале. Упираясь копытцами в малейшие, невидимые мне расщелины и неровности, она взбиралась выше и выше. Я вздохнул бы с облегчением за ее участь, если бы теперь сам не опасался стать добычей тигорда.

Он вымахнул из гущи папоротников и прыгнул к скале через кусты, распластавшись в воздухе. Его прыжок был настолько похож на полет, что мне показалось, будто передние лапы зверя стали крыльями. Я даже головой помотал, чтобы стряхнуть наваждение. Еще секунда — и тигорд, как змея, пополз по скале. Сходство со змеей было полнейшим, словно мышцы и кости зверя изменились. Даже голова как бы расплюснулась, уподобившись голове гадюки. Меня не поразило бы, если бы из пасти высунулся длинный раздвоенный язык.

Я снова посмотрел в бинокль — и мне стало не по себе. Сознание никак не могло зафиксировать облик тигорда. Он струился и менялся неуловимо. Мне чудилась голова антилопы с маленькими рожками, прижатые к бокам крылья, гребень на спине…

Еще несколько минут назад косуля чувствовала себя в относительной безопасности на утесе. Теперь же она металась по узкой площадке, ставшей ловушкой. Загнанное животное с ужасом смотрело на неотвратимого преследователя, ползущего по отвесной скале. У меня заныло сердце: неужели все усилия косули были напрасны?

Между тем тигорд остановился передохнуть, вися на четырех лапах над бездной. В бинокль я хорошо видел его голову. Розовый язык свисал из пасти, усы двигались. А глаза неотрывно смотрели на жертву. Мне почудилось в его взгляде сожаление, даже грусть.

Мечущаяся косуля решилась на убийственный прыжок с утеса. Страх и отчаяние удвоили ее силы. Каким-то чудом она одолела в прыжке не менее восьми метров. Я слышал, как посыпались камни под ее копытцами. Затем она стремительно скатилась по горной тропинке и снова оказалась вблизи меня.

Тигорд прыгнул вслед за ней. Я был уверен, что он загремит в пропасть, но зверь опять удивил меня. Он мягко перелетел — не могу недобрать другого слова, точно описывающего его прыжок, и коротко, негромко рыкнул. В его рыке не было ни злости, ни торжества победителя; — только призыв. Рык сменился воем. И снова в голосе зверя явственно слышались призыв и мольба.

Косуля остановилась, как зачарованная, переступая тонкими ножками. Она грациозно повернула голову на длинной шее, словно раздумывала, не повернуть ли обратно, навстречу тигорду. И мне показалось, что я наблюдаю не смертельную, а любовную охоту, после которой на свете станет не меньше, а больше существ.

Новое наваждение длилось миг, ибо в следующий рычание изменилось. Косуля метнулась в заросли. Тигорд одолел в прыжке чуть ли не половину расстояния, отделявшего его от добычи.

Окончания следующего прыжка я не видел. Только качались укоризненно вершины молоденьких деревьев в том месте, где завершилась трагедия и откуда доносилось глухое удовлетворенное рычание хищника.

Сжимая в одной руке пистолет, а в другой — кинокамеру, я осторожно стал пробираться к месту завершения охоты тигорда. Рычание затихло. Сколько ни напрягал слух, я не мог уловить никаких звуков, свидетельствующих о близости зверя.

Заросли стали гуще. Идти с занятыми руками было невозможно. Я недолго колебался прежде, чем спрятал пистолет в кобуру и оставил наготове кинокамеру. Продвигался вперед медленно, с подветренной стороны.

Отведя рукой густую ветку, я увидел поляну с обломанными кустами, на которых алели то ли крупные ягоды, то ли…

Да, так оно и есть, — это кровь. Но где же тигорд? Унес ли он остатки добычи в другое место? Или затаился — в траве, на дереве ли, — в ожидании новой жертвы? А травы и кусты здесь в рост человека — длинноостый пырей, трубки дудочника. Кусты багульника разрослись так пышно, что в них с успехом может укрыться целая семья тигордов. И вороны уже расселись на верхушках ясеней, изредка обмениваясь впечатлениями о случившемся. А возможно, они с нетерпением ждут того, что еще должно произойти?

Я оглянулся на легкий шум. Заметил, как шевельнулись ветки. Поспешно достал пистолет, спрятав кинокамеру. Лесная тишина казалась мне зловещей. Я ожидал услышать короткий рык, в котором слиты призыв и мольба. То, что называют еще «страстным призывом». Именно такой удивительный рык я слышал совсем недавно. Он все еще наполнял мои уши, как раковины наполняет шум прибоя.

Ветви качнулись в том же месте. Затем — ближе, ближе… Мой палец ощущал податливость спускового крючка, и я едва не нажал на него посильнее, когда в кустах вереска мелькнула темная фигура.

Спустя мгновение я уже мог разглядеть хорошо знакомого человека. На нем были спортивная куртка с закатанными рукавами и резиновые сапоги с закатанными голенищами.

— Удалась киноохота? — спросил он и улыбнулся, обнажив крупные желтые зубы.

Его светлые глаза были похожи на капли янтарной смолы, которые солнце вытопило на стволе дерева. Они улыбались безоблачно, словно не замечали, что в моей руке вместо кинокамеры приплясывает пистолет. Я сунул его в кобуру и проворчал:

— Ну и зверюку же вы создали!

Я хорошо знал моего бывшего руководителя, но слегка подзабыл, как быстро его улыбка становится из добродушной насмешливо-укоризненной. И сейчас не уловил перехода.

— Тигорд не нападает на людей.

— Хотите сказать — до сих пор не нападал, — ответил я резче, чем следовало.

Но он, как в былые времена, словно и не заметил моей резкости. Его улыбка стала рассеянной.

— Впрочем, твои замечания всегда отличались… — он подыскивал слово, и его большие губы слегка шевелились, — реалистичностью… И все же слухи о свирепости тигордов сильно преувеличены.

— И об их силе?

— Этого я не говорил. Тигорд действительно удивительный зверь…

— И от него негде укрыться?

Он не подал вида, что понимает, куда я клоню.

— Можно сказать и так. К тому же после каждой охоты он становится, в общем, сильнее…

Я вспомнил, как неуловимо и страшно менялся облик зверя, и пробормотал:

— Вы, наверное, слышали, что я выступал в прессе против опытов в таких масштабах…

— О масштабах тебе трудно судить, пока…

— Пока я не окажусь в роли косули?

Его вислые усы весело запрыгали:

— Ладно, ладно, мы здесь регулярно смотрим передачи «В мире животных» и следим за успехами «мэтра документального кино». Однажды я даже похвастался, что работал с тобой под одной крышей. Между прочим, мне не поверили. Пока это не подтвердил «конструктор» тигордов… — он заглянул мне в глаза, — старший инженер… Татарский…

— Мишка?

Теперь все его сухощавое подвижное лицо с крупными чертами участвовало в улыбке, даже уши, похожие На блины, двигались — и я понял, что это и есть главный сюрприз, который он мне обещал при встрече.

Мы сидели на веранде лабораторного корпуса номер один. Разговор наш то и дело прерывался вопросами «помнишь?» Толстенные Мишины щеки раскраснелись, он бурно жестикулировал, и мне странно было узнавать прежние черты порывистого синеглазого юноши с пушистыми ресницами, которым завидовали девушки, с очень белой кожей лица, часто вспыхивающего стыдливым румянцем «от корней волос до шеи». Теперь рядом со мной сидел рано располневший человек с брюшком, выпирающим глыбой над поясом. Капли пота выступали на его лбу, скатывались вниз, и он, досадливо морщась, слизывал их с верхней губы. И так не соответствовал ни прежний, ни сегодняшний его облик «создателю тигорда», что у меня сорвался вопрос:

— И ты создал это страшилище? Почему? Зачем?

Он белыми крупными зубами прикусил нижнюю губу, как бы удерживаясь от моментального ответа, давая себе время обдумать его. Густые ресницы на несколько мгновений притенили глаза.

— Помнишь наши мечты об идеальном животном мире? О мире, основанном не на вражде и насилии?

— Фауна Утопика?

— Да, Фауна Утопика! — повторил он с вызовом.

Я скосил глаза на щербатый профиль с крупным горбатым носом и вислыми усами. Наш старый учитель не улыбался. Его пальцы с узловатыми утолщениями слегка барабанили по столу.

Только сейчас, отведя взгляд от Михаила, я очень ярко вспомнил его прежнего, юного, восклицающего: «Человек не будет мириться с жесткостью мира природы! Да и в самой природе наряду с враждой и борьбой существует симбиоз, как оборотная сторона медали. Пусть мне тысячу раз говорят: «Это невозможно!», но мы повернем медаль и сделаем оборотную сторону лицевой!»

И когда я снова смотрел на Михаила, воспоминание о «юноше бледном со взором горящим» как бы наложилось на его нынешний облик, придав ему недобрую карикатурность. Природа отомстила ему, как, впрочем, «мстит» она и тем, кто покорно соглашается с ее законами. А в дополнение к моим воспоминаниям прозвучали слова Михаила:

— Пока что Фауна Утопика оказалась невозможной без тигорда…

— Ты хочешь напомнить банальную истину, что здоровая фауна невозможна без санитаров?

Он уколол меня своим острым взглядом:

— Все обстоит еще сложнее. В природе нет оборотной и лицевой сторон. Они слиты воедино. Поэтому так трудно переделывать или хотя бы подправлять ее законы.

— Переделывать и подправлять… Всего-навсего! — не удержался я.

Где-то в глубине комнат зазвонил телефон. Профессор встал, но звонок уже умолк. Михаил, видимо, не слышал звонка, с недоумением глянул на Евгения Петровича и снова обратился ко мне:

— Я же говорил, что остался верен мечте! — Он рубанул воздух кулачком, и его глаза вспыхнули упрямым, сухим, жарким блеском, так хорошо знакомым мне. — Но то, что кажется нам страшным, в природе имеет и другой, совсем другой смысл. Может быть, в том, чтобы открыть его, и заключается цель моей жизни…

Нет, он не зря, не просто так сказал «моей», он напоминал мне, отступнику, наши прежние мечты. Затем его голос смягчился:

— Видишь ли, охота хищника — это не только потребление вещества, необходимого для поддержания жизненных процессов, не только очистка замкнутого мира от слабых и больных, не только высвобождение места для новых существ…

Он впился ожидающим взглядом в меня, он хотел, чтобы я закончил его мысль. Но я не позволю увлечь себя туда, откуда однажды ушел. В конце концов у меня есть все, что мне нужно, и я ни о чем не жалею.

Михаил подождал минуту-другую и добавил понукающе:

— …так же, как рождение нового существа означает не только пополнение и обогащение вида…

Я упрямо молчал. Эта игра — «угадайка» не для меня.

И тогда он вскочил, вытащил из портфеля черный пакет. Тихое покашливание Евгения Петровича не остановило его. Он протянул пакет мне:

— Прочти это!

Я взял пакет, развернул. Перфоленты, листы с цифрами, графиками.

— Дальше! — нетерпеливо воскликнул Михаил, отодвигая их в сторону и подвигая ко мне пачку листов, сколотых скрепкой. На первом было напечатано: «Сочинение компьютера ЛВМ-70 по теме «Тигорд». Глава 3. Охота».

— Вольное сочинение компьютера? — спросил я. — Шутка?

Евгений Петрович еще раз кашлянул «со значением». Михаил досадливо поморщился. Он не собирался отступать:

— Мы вживляем в мозг подопытного животного антенны. Биоизлучение через систему датчиков и энцефалографы поступает в компьютер. Он ведет на расстоянии подробную запись процессов, происходящих в мозгу экспериментального животного. Так обеспечивается детальность и объективность описания. А для большей его полноты компьютер получил задание расшифровать импульсы не только цифровым, но и словарным кодом. Так и получились эти «вольные», как ты их назвал, сочинения. Читай же!

Тигорд. Глава 3. Охота

«…Я уже давно любуюсь ею. Большие пугливые глаза. Стройные ноги. Трепетная шея. Шелковистая шерсть.

Желаю и жалею ее. Она больна. Одна нога чуть короче других. Поэтому быстрее утомляется. Ее легче настигнуть.

Еще совсем недавно я не умел так наблюдать. До того, как включил в себя старого быка, вожака стада. Он долго жил. Он был сильным, храбрым. Он победил соперников и стал вожаком. Он охранял стадо. Потом постарел, ослабел.

Но и старый — он выполнил свой долг вожака — увел меня подальше от стада. Он бежал из последних сил. Понял, что ему не уйти от меня. Выскочил на уступ скалы и повернул в мою сторону голову с шестью заостренными окончаниями своих рогов. Излюбленный прием изюбра — сбить противника ударом рогов и затоптать передними копытами.

Бык нетерпеливо переминался на месте, вытаптывая жухлую траву, а я, припадая к земле, подбирался к нему сбоку, прячась за кустами. Я двигался так тихо, что иногда и сам не слышал шелеста травы под лапами.

Когда до изюбра осталось расстояние прыжка, я припал на несколько мгновений к земле, подобрал задние лапы и напружинил их до предела. Легкая дрожь прошла по всему телу…

Схватка длилась мгновения…

Теперь — черед этой пугливой косули… Вот она, совсем близко, за деревом. Не чует меня. Нагнула голову, щиплет траву. Вытянула шею, сорвала мягкими губами листья с ветки. Большие ноздри втягивают воздух, сторожат ветер и все запахи, которые он принесет.

Она не чует меня, а я чую ее. Она приятно пахнет. Замираю от восторга, от нежности, от предвкушения. В моем горле бьется тихое клокотание. Скоро, скоро мы будем вместе!

Отталкиваюсь задними лапами от земли и прыгаю — лечу, как орел, повстречавшийся мне на склоне горы. Он умирал там от ран, полученных в битве. Умирал мучительно, долго. Я прервал его мучения. Он был костлявым, жестким. Теперь его сила, его полет — во мне.

Косуля заметила меня. Заметалась, бедняжка, побежала. Вот резко свернула в сторону. Испугалась чего-то. Прыгает с выступа на выступ, взбирается на скалу.

Ветер донес до меня резкий запах, не похожий ни на какой другой. Я уже знаю, чего испугалась косуля. Там, за деревьями, прячется Один из Тех, на кого нельзя охотиться.

Ползу по скале, извиваясь всем телом, как огромный полоз, которого я одолел в короткой схватке. Я весь охвачен одним желанием. Почти не замечаю, как выступы камней царапают мою кожу. Здесь трудно ползти. Приходится выпускать когти, цепляться ими за камни. Лапы болят от напряжения. Но повернуть не могу. Должен настигнуть ее. Когда это случится, во мне поселятся ее тревоги, ожидания, ее трепет. Я узнаю, что такое страх и беспомощность.

Она все ближе и ближе. Вижу, как опадает ее холка. Ликующий рев вырывается из моего горла.

Не бойся. Сейчас все твои страхи кончатся. Не бойся. Боль продлится такое короткое мгновение, что его можно и не считать. Но зато ты станешь здоровой и сильной, как я. И ты узнаешь…

Что же тогда узнает она?..

Косуля. Глава 4. Конец или начало?

…Силы на исходе. А он преследует неутомимо, неумолимо. Страшный как смерть.

Он был, он жил всегда. Когда я родилась, он уже был. Он убил моих сестер. Злоба наполняет его. Движет им, ведет вперед. Злоба и голод.

Он караулил меня за каждым деревом. Однажды я пошла к водопою. Вечерело. Длинные тени стлались по земле. Я не боялась их. Перебегала от одной к другой, укрывалась в их темноте, густоте.

Вдруг мне показалось, что одна тень — полосатая. Горбатая. Ветерок переменился. Но прежде, чем он донес Его запах, я уже мчалась обратно. А он стлался полосатой тенью за мной. Так же, как сейчас. То появляясь, то исчезая.

Кажется, что он всюду. Его запахом проникнут воздух. Вон в кустах мелькают его полосы — черные на желтом. На сильных лапах — мягкие подушечки, в них скрыты Страшные когти, разрывающие кожу, тело. Как услышишь его поступь? В огромной пасти — длинные клыки, перекусывающие кости.

Скорей на скалу! Выше! Выше! С выступа на уступ. Но он не отстает. Не устает.

А я устала. Болит нога. Та, что всегда уставала первой. Та, что всегда подводила меня. Почему ты досталась мне, плохая нога? Почему не досталась ему? По» времени, потерпи. Потом возьмешь свое. Стань хоть на время сильной, крепкой.

Но она не слушается: Будто в огне горит. Смерть мою торопит.

Он ползет по скале. Ужас холодит меня. Нет, не дамся! Если бы перепрыгнуть вон на тот уступ. Допрыгну? Не допрыгну? Разобьюсь? Ну что ж…

Все оборвалось внутри, замерло. Лечу над бездной.

Прыжок удался. Мне легко. Радостно.

Но что это? Его рык. Он летит за мной. Над той же бездной. Его рык. Его крик — призывный клич.

Он смотрит на меня — и в желтых глазах вспыхивают искры. В них нет злобы. В них — радость встречи и тоска.

Его рык. Его вой, заглушающий все другие звуки.

Что-то меняется. Нет, не вокруг, — во мне самой. Я узнаю, что он вовсе не злой, что мне не будет больно. Случится совсем иное — кончатся мои беды, муки. Я стану здоровой, как он. Сильной, как он.

Пусть он идет. Я подожду.

Он прыгает ко мне. Его запах — запах опасности. Черные полосы на желтом надвигаются. Бежать! Спасаться!

Поздно…

…Дальше на листе бумаги тянулись длинные колонки цифр. Очевидно, компьютер не умел выразить последующее словами. Я взглянул на Михаила. Не скрывая дрожи пальцев, ворошивших листы, спросил:

— А дальше?

— Дальше?.. Ты видишь сам цифры, отражающие быструю смену физиологических процессов косули. Компьютер не подобрал слов. Нам остается домысливать, — с сожалением произнес Михаил.

Внезапно он оживился, прищурился, заговорщицки Подмигнул профессору и сказал мне:

— Но ведь ты же у нас знаменитый деятель культуры. Не пытайся отрицать. Мы видели твои фильмы, читали твои статьи, рассказы. Тебе и карты в руки. Попытайся написать за компьютер продолжение. А когда он научится различать тончайшие изменения импульсов и биоритмов живых существ до и после охоты, когда сможет выразить их словами, мы сличим его сочинение с твоим. Это был бы интересный эксперимент! А ты как считаешь?

Он говорил как будто совершенно серьезно, даже увлеченно. Но я слишком хорошо знал его и заподозрил розыгрыш. «Ладно, — подумал я, — здесь тебе не университет, не студенческие диспуты. На сей раз посмотрим, кто кого».

Я сделал вид, что полностью поверил в искренность его предложения. Мне даже удалось выразить нечто вроде восторга на лице. Я воскликнул:

— Это ты замечательно придумал, старина! Сейчас же, вот здесь при вас попробую сочинить устный рассказ!

С недоброй радостью я увидел, как они согласно закивали. Поверили? Поверили, что я остался таким же увлекающимся, как в юности, и решили позабавиться? Что ж, сейчас получите достойный ответ, бывшие мои друзья, наставники и коллеги! И я начал импровизировать:

— Итак, назовем рассказ «Косуля. Продолжение жизни».

Я полузакрыл глаза, наблюдая за ними сквозь приспущенные ресницы:

— Не верится, что совсем недавно я была слабой и больной… Все изменилось. Не болит нога. Не ноет в правом боку. Пружинистая хищная бодрость во всем теле. Никогда не представляла, что каждый шаг может доставлять удовольствие. Удовольствие — чувствовать мощные свои мышцы, пульсирующую кровь. И еще радостнее становится, когда вспоминаешь, что совсем недавно мне жилось иначе…

Я увидел, как мои бывшие коллеги переглянулись, словно говоря друг другу: «Эге, а он увлекся не на шутку».

«Ничего, дружки, хорошо смеется тот, кто смеется последним». Мой голос дрогнул, словно от сдерживаемого волнения:

— Странно смотреть под ноги и вдаль. Земля отделилась от меня, а нижние ветки деревьев приблизились. Они совсем рядом. Мне не составит никакого труда взобраться на дерево. Но самое главное не в этом. Я по-иному смотрю на окружающий мир. Больше не боюсь его. Даже острые запахи секачей или тигра не пугают меня. Я существую в неком постсимбиотическом сообществе…

Я посмотрел на Михаила. Вот сейчас он может заподозрить подвох, ведь его работа в студенческом научном обществе так и называлась — «Постсимбиотические сообщества». Но нет, кажется, обошлось, можно продолжать. Я осмелел и подлил в срой голос несколько капель умиления:

— Мне чудится, что где-то рядом, может быть, во мне самой — и наш старый вожак стада. Как он старался когда-то научить меня не быть трусихой! Теперь все травы, которые он ел, лучи, ласкавшие его кожу, радость его побед над врагами, придуманные им хитрости, прожитые им любви и ненависти, — они теперь со мной. Со мной и во мне его жизнь и сила. Здесь, в тигорде, объединилось столько различных существ, в том числе и враждовавших когда-то друг с другом. Если любовь способна объединить разнополые существа, если страх перед разбушевавшейся стихией на время примиряет непримиримых, то здесь соединились навсегда хищник и жертва. Мы пережили апофеоз наибольшей близости, совмещения в одном, едином…

Мне показалось, что улыбка нашего старого учителя изменилась. Однако отступать уже поздно, да и некуда. Я продолжал:

— Теперь мы — все заодно. И я постоянно чувствую помощь любого из существ, находящихся здесь, со мной. Одно помогает мне мчаться быстрее ветра, другое — плавать подобно рыбе, третье — видеть в темноте, четвертое — ползать по отвесным скалам… Каждое из них когда-то запасало энергию в одиночку, охотилось в одиночку, в одиночку спасалось от врага, в одиночку мерзло и голодало. Каждое было более слабым и несчастным, чем теперь, когда мы все вместе. Прыжок наш подобен полету, а зубы способны перекусить ствол дерева. Мы непобедимы…

«А они оба изрядно постарели — и не только внешне», — подумал я с какой-то странной горечью. Словно бы мне хотелось, чтобы они поскорее раскусили меня, словно бы я дразнил не столько их, сколько себя:

— Да, получив силу, я стала не только спокойнее, но и добрее. И я узнала, почему клыки тигорда такие острые — острее, чем у любого зверя. _Чтобы не было больно существу, когда мы принимаем его к себе_… Ибо боли должно быть _как можно меньше_!

«Неужели Мишка и теперь не вспомнит, что эти слова говорил он на диспуте о том, каким должны быть взаимоотношения между существами в «идеальной» природе? Он говорил это всем, но смотрел на Лору, на самую красивую девушку в нашей группе, и она во все глаза смотрела на него, не скрывая восторга. Именно тогда я впервые подумал об уходе из биологии в другую область, где смогу вскоре прославиться, стать знаменитым, и» тогда кто-то поймет, что выбрал не того…» Но выражение лица Михаила не менялось, и мне ничего не оставалось, как продолжать:

— Однажды я заметила вдали моего извечного врага — волка. Что-то на миг дрогнуло во мне. Лишь на миг. Волк учуял меня, повернул голову. Как знать — может быть, ему послышался бывший мой запах. Но тут же его глаза увидели меня — сегодняшнюю. Он взвыл от ужаса, поджал хвост и со всех ног кинулся наутек. Дурачок, я простила ему обиды… Жаль только, что меня самой уже нет!

Теперь, не скрываясь, я посмотрел в глаза Михаилу откровенно насмешливым взглядом: «Ну что, старина, позабавился?»

— Ясно, — сказал Михаил и вздохнул. Вид у него был не разочарованный, а скорее озабоченный, и у меня не осталось сомнений, что он давно понял мою игру. Почему же не прервал ее?

Михаил повернулся к профессору:

— Евгений Петрович, а ведь он молодец! Ох, какой молодец! Сразу усек суть экспериментов. Напрасно мы опасались…

— Да, хоть рассказ сочинил не столько фантастический, сколько юмористический, а суть проблемы обнажил. — Улыбка Евгения Петровича была почти ласковой, и мне стало стыдно: «Вот так разыграл бывших коллег!»

Лес шумел тихо, непонятно. Когда-то мне казалось, что я понимаю его зеленый шум, различаю тончайшие оттенки. Тогда я занимался биологией…

— Между прочим, какие-то совпадения его рассказа с сочинением компьютера все-таки будут, — задумчиво, не обращая на меня ни малейшего внимания, словно я уже и вовсе уехал отсюда, — сказал Евгений Петрович Михаилу. Но в глазах его бывшего ученика внезапно, как в давно прошедшие годы, появился металлический блеск, и он спросил у меня сразу, без «дипподготовки»:

— Жалеешь, что оставил науку?

Вопрос застал меня врасплох. Жалел ли я? Может быть, иногда… Но по какому праву он лезет в душу? И, в конце концов, что произошло? Розыгрыша не вышло ни у них, ни у меня. Счет нулевой. Что я здесь понял, что открыл для себя, кроме… загадки тигорда? Завидую ли я Мишке, Евгению Петровичу? Их увлеченности, которую так неумело хотел высмеять? Конечно, они поняли то, чего я не мог понять. Но так ли уж это много? Зато я изъездил мир, жил яркой, разнообразной жизнью, встречался с интересными людьми. Один мой день всегда был непохож на другой. «А итог? Каков итог? Что ты сделал за все это время?» — спросил не без ехидства внутренний голос. Я отмахнулся от каверзного вопроса, от ловушки, которую готов был расставить сам себе. Жизнь ведь не складывается только из вопросов и ответов. Есть еще простые радости. А таких радостей я изведал гораздо больше, чем эти одержимые. Не зря от Мишки ушла жена, красавица Лора, в которую когда-то были влюблены все студенты нашей группы. Все, без исключения. Баланс в мою пользу. А с их стороны на чаше весов лишь одна гиря… Они поняли то, чего я не смог понять… Нет, не так. Если уж быть до конца честным, надо признать: они впервые открыли то, чего никто до них не знал. Они увидели оборотную сторону одной из жестокостей природы и сумели по-новому истолковать ее:

Словно отвечая на мои мысли, Михаил сказал:

— Не поздно вернуться, старик.

«Неужели понял?»

Я бросил взгляд на Евгения Петровича и сказал небрежно:

— Кино не в меньшей степени помогает осмысливать мир.

— Да, да, конечно, — подозрительно быстро согласился Михаил, а Евгений Петрович весьма умело поддакнул ему.

Я рассказал им о съемках в Сицилии и на Крите, о путешествии на батискафе «Лук», об участии в конгрессах, вскользь упомянул о сногсшибательных подарках, которые привозил с разных концов света жене и детям. Я исподтишка зорко вглядывался в их лица, но не смог уловить того, что хотел вызвать. Мои слушатели восторгались, кивали головами, спрашивали и переспрашивали, но я видел, как быстро тает их интерес ко мне. Он уже начал подергиваться дымкой пепла. Евгений Петрович сказал:

— Мы не пропускали твоих фильмов и телепередач. Мы гордились тобой.

Все-таки он недооценивал меня — нынешнего, полагая, что я и не подозреваю о степени его снисходительности.

В нескольких шагах глухо шумела тайга, как шумит взволнованное море, и мне чудился где-то очень далеко призывный рык тигорда. Кого он звал? Куда? Зачем? И зачем мне это знать? Ведь я доволен всем, чего достиг, Многие мне завидуют. Многие. Только не эти двое…

— Ты можешь немало сделать для нас, — продолжал Евгений Петрович.

— В кино?

— Ты снимешь фильм о тигорде?

— Для этого и приехал.

— Очень удачно сложилось, что приехал именно ты. А то в газетах появляются такие «сенсации»…

— Вроде твоего фантастического рассказа. Только всерьез и с привкусом сверхъестественного ужаса, — вставил Михаил.

«Вон куда он клонит».

Евгений Петрович извинительно улыбнулся — за Михаила и — на всякий случай — за себя и проговорил:

— Ты ведь хорошо понимаешь, что для нас главное не тигорд. Он только экспериментальная модель, которая помогает раскрыть какую-то сторону природы, объединить для исследователя, как сказал Михаил, две стороны медали…

«Ох, уж этот «дипломат» Евгений Петрович, предпочитающий всегда оставаться в тени». Я сказал:

— Фильм будет называться не «Сага о тигорде», как я хотел раньше, а «Две стороны медали». В первых кадрах я покажу живую клетку в момент деления и противопоставлю этому явлению сливающиеся клетки. Когда объединяются накопленная ими энергия и некоторые вещества вместе с химическими следами от нервных импульсов. То есть, с зашифрованной информацией…

…Помните кадры из моего старого фильма, когда олень делает шаг навстречу тигру? Их я и сделал началом нового фильма «Две стороны медали».