Глава 13 МАНОН

— Слава богу, — сказал Паркер. — Хорошо, что все стало на место.

— И да, и нет, — парировал лорд Питер. Он задумчиво оперся на мягкую шелковую подушку в углу дивана.

— Конечно, очень не хочется выдавать эту женщину, — сказал Паркер сочувственно, — но это должно быть сделано.

— Я знаю. Если бы все было так просто, как кажется. Джерри, который втянул бедную женщину в неприятную историю, должен был сначала подумать, я считаю. Но если мы не обуздаем Граймторпа и он перережет ей горло, это будет ударом для Джерри на всю жизнь… Джерри! Представляете, каким надо быть глупцом, чтобы не увидеть всей правды сразу же. Моя невестка, конечно, прекрасная женщина, но госпожа Граймторп — гм-м! Я рассказывал вам о том моменте, когда она приняла меня за Джерри. Великолепный миг полного блаженства. Я должен был догадаться тогда. Наши голоса похожи, и она не могла разглядеть меня в той темной кухне. Я не верю, что в женщине, живущей в постоянном страхе, осталась хоть какая-то капля других чувств — но, боги! Какие глаза и кожа! Однако не берите в голову. Некоторые счастливчики вовсе не заслуживают своего счастья. Вы знаете действительно хорошие истории? Нет? Хорошо, я расскажу вам несколько — расширите свой кругозор. Вы знаете стихотворение о молодом человеке из военного министерства?

Мистер Паркер выдержал пять историй с терпением, достойным уважения, а затем внезапно сломался.

— Ура! — сказал Уимзи. — Выдающийся человек! Мне нравится наблюдать, как время от времени вы пытаетесь подавить утонченный смешок. Я избавлю вас от действительно возмутительной истории о молодой домохозяйке и путешественнике в велосипедных тапочках. Вы знаете, Чарльз, я действительно хотел бы знать, кто убил Кэткарта. Юридически возможно доказать, что Джерри невиновен, но, с помощью госпожи Граймторп или без госпожи Граймторп, это не делает чести нашим профессиональным способностям. «Папа слабеет, но правитель назначен!»; то есть как брат я удовлетворен — и говорю это с легким сердцем, — но как сыщик я расстроен, оскорблен, сдан в утиль. Кроме того, из всех способов защиты алиби — наиболее затруднительный, его невозможно установить, если множество независимых и незаинтересованных свидетелей не объединятся и не составят, таким образом, полную картину всех произошедших событий. Если Джерри будет отказываться, многие сочтут, что либо он, либо госпожа Граймторп по-рыцарски галантны.

— Но ведь у вас есть письмо?

— Да. Но как мы собираемся доказать, что оно оказалось там именно тем вечером? Конверт уничтожен. Флеминг ничего не помнит об этом. Джерри мог получить письмо намного раньше. Или это могла бы быть полная фальшивка. Кто подтвердит, что я не поместил его в окно самостоятельно и не притворился затем, что нашел его? В конце концов, я — едва ли тот, кого можно назвать незаинтересованным лицом.

— Бантер видел, как вы нашли письмо.

— Он не видел, Чарльз. В тот момент его не было в комнате, он готовил воду для бритья.

— О, неужели?

— Кроме того, только показания госпожи Граймторп могут дать нам такие действительно важные пункты, как момент прибытия Джерри и время его ухода. Если он не был в Грайдерс-Холле до 00.30, то уже не имеет значения, появлялся он там или нет.

— Хорошо, — сказал Паркер, — раз мы не можем заставить госпожу Граймторп дать свидетельские показания, так сказать…

— Звучит немного фривольно, — сказал лорд Питер, — но мы предложим ей выступить в качестве свидетеля, если вам больше так нравится.

— И тем временем, — продолжал мистер Паркер небрежно, — постараемся найти настоящего преступника?

— О, да, — сказал лорд Питер, — и это кое о чем напомнило мне. Я проведу обыск в имении — по крайней мере намереваюсь. Вы заметили, что кто-то взломал одно из окон в кабинете?

— Действительно?

— Да, я обнаружил явные признаки. Прошло много времени после убийства, но там остались царапины на щеколде — на вид оставленные перочинным ножом.

— Что за глупцы мы были, что не осмотрели все вовремя!

— Подумайте, что получается? Я спросил Флеминга, и он, подумав, вспомнил, что в то утро в четверг он нашел окно открытым и не знал, как объяснить это. И вот еще кое-что. Я получил письмо от моего друга Тима Вочетта. Вот оно:

— Что вы думаете об этом?

— Достаточно хорошо, чтобы продолжать, — сказал Паркер. — По крайней мере нас больше не мучают ужасные сомнения.

— Согласен. И хотя Мэри — моя сестра, я должен сказать, что из всех болтливых овечек она самая болтливая. Начать, к примеру, с того, что она все обсуждала с этим ужасным грубияном…

— Она вела себя очень хорошо, — сказал мистер Паркер краснея. — Только из-за того, что она — ваша сестра, вы не можете оценить, как достойно она поступила. Как могла бы такая широкая, благородная натура раскусить человека, подобного ему? Она настолько искренняя и непосредственная и судит каждого по своему стандарту. Она не верила, что Гойлс мог быть так неприятен и беспринципен, пока ей не доказали это. И даже тогда она не могла заставить себя думать о нем плохо, пока он сам не выдал себя. Способ, которым она боролась за него, был замечательным. Подумайте, чего, должно быть, это стоило для такой доверчивой и честной женщины…

— Хорошо, хорошо! — закричал Питер, удивленно глядя на своего друга. — Не выходите из себя. Я верю вам. Пощадите меня. Я только брат. Все братья — глупцы. Все влюбленные — безрассудны, как говорил Шекспир. Вы неравнодушны к Мэри, старина? Вы удивляете меня, но, полагаю, братья всегда бывают этим удивлены. Благословляю вас, дорогие дети!

— Черт побери, Уимзи, — сказал Паркер очень сердито, — у вас нет никакого права так говорить. Я только сказал, как я восхищаюсь вашей сестрой — каждый должен восхищаться таким мужеством и верностью. Вас не должно это оскорблять. Я понимаю, что Мэри Уимзи — леди очень богата, а я всего лишь обычный полицейский без годового дохода и с пенсией, которую нужно ждать, но нет необходимости глумиться над этим.

— Я не глумлюсь, — парировал Питер с негодованием. — Мне трудно представить, что кто-то женится на моей сестре, но вы — мой друг, и притом хороший друг, и у вас есть мое слово, которое чего-то стоит. Да к черту это все, старина! Если спуститься с небес на землю, посмотрите, что могло бы получиться! Социалист-пацифист непонятного происхождения или карточный игрок с таинственным прошлым! Мать и Джерри, должно быть, имели на то свои причины, когда были рады богобоязненному водопроводчику, не говоря уже о полицейском. Одного только я боюсь: у Мэри ужасно плохой вкус в выборе парней, и она не знает, как оценить такого действительно порядочного парня как вы, дружище.

Мистер Паркер извинился перед своим другом за недостойные подозрения, и некоторое время они сидели молча. Паркер потягивал портвейн и созерцал незримые образы, мерцающие в розовой глубине бокала. Уимзи достал свой пухлый бумажник и начал лениво разбирать его содержимое, выбрасывая старые письма в огонь, разворачивая и опять складывая записки, разглядывая различные визитные карточки. Наконец он добрался до клочка грязной бумаги из кабинета в Ридлсдейле, о значимости которого он едва ли до этого задумывался.

Некоторое время спустя мистер Паркер, допив портвейн и с усилием возвращаясь к своим мыслям, вспомнил, что он собирался рассказать Питеру перед тем, как имя «леди Мэри» затмило все мысли в его голове. Он повернулся к Уимзи, готовый высказаться, но его замечание так никогда и не было услышано, подобно часам, которые собирались пробить, потому что в ту секунду, когда он повернулся, лорд Питер стукнул по маленькому столу кулаком так, что графины зазвенели, и закричал громким голосом, полным внезапного просветления:

— Манон Леско!

— А? — сказал Паркер.

— Поджарьте мои мозги! — прокричал лорд Питер. — Жарьте их, и сделайте из них пюре, и подайте их с маслом как блюдо из репы, поскольку это все, на что они годятся! Посмотрите на меня! — (Мистер Паркер едва ли нуждался в этом призыве.) — Мы беспокоились здесь о Джерри, о Мэри, охотились на Гойлса, Граймторпа и бог знает на кого еще — и все это время у меня был этот маленький клочок бумаги, спрятанный в моем бумажнике. Клякса на полях — это все, что я заметил. Но Манон, Манон! Чарльз, если бы у меня были мозги мокрицы, он должен был мне рассказать всю историю. И только подумайте, мы были бы спасены!

— Хотелось бы мне, чтобы вы не были столь взволнованны, — сказал Паркер. — Я уверен, вы потрясены тем, что увидели всю ситуацию так ясно, но я никогда не читал «Манон Леско», и вы не показали мне запачканную бумагу, поэтому у меня нет ни малейшего представления о том, что вы обнаружили.

Лорд Питер передал ему обрывок бумаги без комментариев.

— Я вижу, — сказал Паркер, — что бумага довольно мятая и грязная и сильно пахнет табаком и русской кожей, поэтому делаю вывод, что вы хранили ее в своем бумажнике.

— Неужели! — сказал Уимзи скептически. — В то время как вы на самом деле видели, как я вынул ее! Холмс, как вы это делаете?

— В одном углу, — продолжал Паркер, — я вижу два пятна, одно гораздо больше других. Я думаю, что кто-то, должно быть, тряс над бумагой ручку. В пятне есть что-то подозрительное?

— Я ничего не заметил.

— Немного ниже пятен герцог подписал свое имя два или три раза или скорее свой титул. Предположение таково: его письма не были адресованы близким.

— Предположение позволительное, я думаю.

— У полковника Марчбэнкса подпись аккуратнее.

— Он едва ли мог замышлять что-то, — сказал Питер. — Он подписывает свое имя как честный человек! Продолжаем.

— Здесь можно разобрать слово five (пять) или fine (прекрасный). Видите ли вы в нем нечто таинственное?

— У числа пять может быть мистическое значение, но, признаюсь, оно мне неизвестно. Существует пять чувств, пять пальцев, пять великих китайских заповедей, пять книг Моисея, не говоря уже о мистических сущностях, воспетых в песне о нарциссе — «пять делоников царских без лепестков». Должен сказать, что я всегда хотел узнать, что это за царские делоники. Но, не зная, я не могу помочь и в этом случае.

— Хорошо. Это все, за исключением фрагмента, состоящего из «ое» на одной строчке и «is fou» — ниже.

— Как вы это понимаете?

— «Is found — «найдено», я полагаю.

— Уверены?

— Это первое, что приходит на ум. Или, вероятно, «his foul» — «его глупость» — здесь, кажется, немного размазаны чернила. Или, вы думаете, это «his foul» — «его поражение»? Писал ли герцог о нечестной игре Кэткарта? Это вы имеете в виду?

— Нет, я так не думаю. Кроме того, по-моему, это не почерк Джерри.

— Тогда чей?

— Не знаю, но могу предположить.

— И это приведет к чему-то.

— Это расскажет всю историю.

— О, рассказывайте, Уимзи. Даже доктор Ватсон потерял бы терпение.

— Нет, нет! Попытайтесь прочесть строчку выше.

— Хорошо, но здесь только «ое».

— И что это может быть?

— Я не знаю. «Poet», «роеm manoeuver», «Loeb editio» N, «Citroe» N — это может быть все что угодно.

— Вы правы. Существует не так много английских слов, оканчивающихся на «ое» — и это написано так слитно, что напоминает дифтонг.

— Возможно, это не английское слово.

— Точно; возможно, что не английское.

— О! О, я вижу. Французский язык?

— Ах, вы почти рядом.

— Soeur — oeuvre — oeuf — boeuf.

— Нет, нет. Вы были ближе в первый раз.

— Soeur — coeur?

— Coeur — «сердце». Подождите минутку. Посмотрите на черточку перед словом.

— Подождите — еr — сеr.

— Как насчет реrсеr — «разбить»?

— Я полагаю, что вы правы. Percer le Coeur — «разбить мое сердце».

— Да. Или perceras le Coeur — «разобьешь мое сердце».

— Вот так-то лучше. Кажется, нужна еще одна или две буквы.

— И теперь ваша строчка is found — «найден».

— Fou! — «Глупец!»

— Кто?

— Я не сказал «кто», я сказал «глупец».

— Я знаю, что вы сказали. Я спросил — кто?

— Кто?

— Кто — глупец?

— О! Ей-богу, suis! Je suis fou — «я безумец».

— Наконец-то! И я полагаю, что следующие слова de douleur — «из-за страданий» или что-то вроде этого.

— Такие слова могли бы быть.

— Предусмотрительный упрямец! Я говорю, что это они есть.

— Хорошо, предположим, что это так.

— Это расскажет нам все.

— Ничего!

— Все, я говорю. Подумайте. Это было написано в день смерти Кэткарта. Теперь — кто в доме вероятнее всего мог написать эти слова: «разобьешь мое сердце… я теряю голову из-за страданий»? Проверим каждого. Я знаю, что это не почерк Джерри и он не использовал бы такие выражения. Полковник или госпожа Марчбэнкс? Вероятно, не Пигмалион! Фредди? Он не смог бы написать страстного письма по-французски, даже чтобы спасти свою жизнь.

— Нет, конечно, нет. Это мог быть либо Кэткарт, либо леди Мэри.

— Чепуха! Это не могла быть Мэри.

— Почему нет?

— Нет, если только она не изменила свой пол, подумайте сами.

— Конечно, нет. Было бы написано «я безумна». Тогда Кэткарт…

— Конечно. Он жил во Франции всю жизнь. Посмотрите его банковскую книжку. Посмотрите…

— Боже! Уимзи, мы были слепы.

— Да.

— И послушайте! Я собирался сообщить вам. Из французской сыскной полиции мне сообщили, что они проследили один из банковских чеков Кэткарта.

— Кому он выписан?

— Мистеру Франсуа, у которого много недвижимости недалеко от Этуаль.

— И он сдает ее как апартаменты.

— Без сомнения.

— Когда следующий паром? Бантер!

— Да, милорд!

Мистер Бантер поспешил к двери, услышав, что его зовут.

— Во сколько следующий паром до Парижа?

— В восемь двадцать, милорд, из Ватерлоо.

— Мы поедем на нем. Сколько времени у нас, чтобы собраться?

— Двадцать минут, милорд.

— Возьмите мою зубную щетку и вызовите такси.

— Конечно, милорд.

— Но, Уимзи, какое отношение это имеет к убийству Кэткарта? Неужели это женщина…

— У меня нет времени, — сказал Уимзи поспешно. — Но я вернусь через день или два. Тем временем…

Он торопливо поискал что-то на книжной полке.

— Прочтите это.

Он кинул книгу своему другу и ушел в спальню.

В одиннадцать часов, в то время как между «Норманью» и причалом стремительно расширялась полоса грязной воды, приправленной мазутом и обрывками бумаги, пока привычные к местному климату пассажиры набивали свои желудки холодной ветчиной и маринованными овощами, а более нервные изучали спасательные жилеты в своих каютах, пока справа и слева мерцали и расплывались огни бухты, лорд Питер старался избежать знакомства с второразрядным актером кино. А Чарльз Паркер, сидя у камина на Пиккадилли, 110-А, с нахмуренным лбом впервые знакомился с изысканным шедевром Аббата Прево.