Э. Майкл Льюис
Груз
Э. Майкл Льюис, который начнет наш полет, учился писательскому мастерству в Университете Пьюджет-Саунд и живет на тихоокеанском Северо-Западе. Его стюард сопроводит вас на борт Локхид С-141А «Старлифтер» (такого же, как в экспозиции авиамузея военной базы ВВС США Маккорд; в нем, говорят, обитали призраки), готового вылететь из Панамы, чтобы доставить груз в США. «Старлифтер» – рабочая лошадь авиации, способная перевозить до тридцати с лишним тонн грузов. Он также может взять на борт сотню парашютистов-десантников, полторы сотни бойцов линейных войск, грузовики и джипы, даже межконтинентальные баллистические ракеты «Минитмен». А может и более мелкие грузы. Гробы, например. От некоторых рассказов кровь стынет в жилах, и вот один из них: от него по спине побегут мурашки, и он надолго застрянет у вас в мозгах.Добро пожаловать на борт!
Ноябрь, 1978
Мне снился груз. Тысячи ящиков заполняли трюм самолета, все они были сколочены из неотшлифованных сосновых досок, от которых в рабочих перчатках застревают щепки. Все были промаркированы какими-то цифрами и причудливыми аббревиатурами, неприятно светившимися тусклым красным светом. Считалось, что в них покрышки для джипов, но одни из них были огромными, как дом, а другие – маленькими, как свечи зажигания, и все для безопасности были привязаны к паллетам, словно облачены в смирительные рубашки. Я пытался проверить все, но их оказалось слишком много. Когда ящики передвигали, из них раздавался низкий шаркающий звук, а потом груз свалился на меня. Я не мог дотянуться до телефона внутренней связи, чтобы предупредить пилота. Пока самолет раскачивался, груз впечатывал меня в пол тысячами маленьких острых пальцев, когда накренился – начал выдавливать из меня жизнь и продолжал, даже когда мы проваливались в яму, даже когда рухнули окончательно… Звонок телефона внутренней связи напоминал пронзительный крик. Но был еще и другой звук, он шел из ящика, к которому прижималось мое ухо. Что-то боролось там, внутри, что-то влажное и мерзкое, чего я не хотел видеть, и это что-то рвалось наружу.
Потом этот звук сменился другим: словно кто-то отдирал дощечку с именем от железной рамы моей кровати. Я открыл глаза. Какой-то летчик – видимо новичок, с промокшим от пота воротничком, – стоял надо мной с планшетом в руках, будто решая, не из тех ли я, кто способен оторвать ему голову только за то, что он делает свою работу.
– Техник-сержант Дэвис, – сказал он, – вас срочно требуют в зону стоянки и обслуживания.
Я сел и потянулся. Он вручил мне планшет с прикрепленной к нему грузовой декларацией: разобранный HU-53 с летным экипажем, механиками и вспомогательным медицинским персоналом, порт назначения… что-то новенькое.
– Аэропорт Тимехри?
– Это возле Джорджтауна, в Гайане. – Поскольку на моем лице отразилось непонимание, он пояснил: – Это бывшая британская колония. Раньше там была военно-воздушная база Аткинсон.
– И каково задание?
– Вроде массовая медицинская эвакуация экспатов из какого-то Джонстауна.
Американцы в беде. Бо́льшую часть своей службы в ВВС я вызволял американцев из беды. И то сказать, вывозя американцев из зон бедствия, испытываешь куда большее удовлетворение, чем транспортируя покрышки для джипов. Я поблагодарил пилота и поспешно надел чистый летный комбинезон.
А ведь я надеялся провести еще один День благодарения здесь, в Панаме, на базе Говард – при тридцатиградусной жаре, с фаршированной индейкой из столовой, футболом по армейскому радио и имея достаточно времени до обратного рейса, чтобы напиться. Только что прибыл рейс с Филиппин, пассажиры и багаж были уже выгружены и отпущены. И вот сразу – новый.
Прерванный сон для помощника командира по загрузке самолета, помпогруза, – дело привычное. С-141 «Старлифтер» был самым большим транспортно-грузовым самолетом в распоряжении военно-воздушного командования, он был способен принять на борт и перенести в любую точку мира более тридцати тонн груза или двести солдат при полной амуниции. Длиной в половину футбольного поля, со стреловидными крыльями, высоко задранным Т-образным хвостом, створчатыми дверями и встроенным грузовым пандусом, «Старлифтер» не имел себе равных, когда речь шла о переброске грузов. Отчасти стюард, отчасти грузчик, я отвечал за погрузку, и моя задача состояла в том, чтобы расположить груз как можно рациональнее и безопаснее.
Когда погрузка была закончена и сводки по весам и центровке заполнены, меня нашел тот же летчик – теперь он проклинал панамскую наземную команду, оставившую царапину на корпусе самолета.
– Сержант Дэвис! Планы меняются! – заорал он, стараясь перекричать вой автопогрузчика, и вручил мне другую грузовую декларацию.
– Больше пассажиров?
– Состав другой. Медицинская команда остается здесь. – Он произнес нечто нечленораздельное по поводу изменения полетного задания.
– И кто эти новые пассажиры?
И снова мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать, что он сказал. А может, я его и расслышал, но, похолодев внутри, хотел убедиться, что ошибся.
– Похоронная служба, – прокричал он.
Вот что, как мне показалось, я услышал.
Тимехри был типичным аэропортом третьего мира – достаточно просторный, чтобы принять «Боинг-747», но изрытый выбоинами и застроенный сборными домами из проржавевшего гофрированного железа. Ближняя линия джунглей, окружавших поле, выглядела так, словно ее атаковали всего час назад. Взлетали и садились с жужжанием вертолеты, и американские военнослужащие толпились на бетонированной площадке. Я сразу понял, что дело плохо. От асфальта поднимался такой жар, что я боялся, как бы подошвы моих ботинок не расплавились прежде, чем я успею подставить под колеса тормозные колодки. Наземная команда из американских солдат спешно разгружала вертолет. Один из членов команды – с голой грудью и завязанной вокруг талии рубашкой – подошел и вручил мне декларацию груза.
– Не расслабляйтесь, – сказал он. – Как только разгрузим вертолет, начнем загружать вас. – Он кивнул через плечо.
Я тоже посмотрел в том направлении на мерцающую в раскаленном воздухе рулежную дорожку. Гробы. Вереницы унылых алюминиевых погребальных ящиков мерцали под безжалостным тропическим солнцем. Я знал, как они выглядят, по полетам в Сайгон шестилетней давности, когда только-только стал старшим по погрузке, и ощутил, как внутри меня словно затрепетали бабочки, – может, оттого, что не имел возможности отдохнуть, а может, потому что уже несколько лет не переносил трупы. Тем не менее, сглотнув ком в горле, я посмотрел на порт назначения: Довер, штат Делавэр.
Наземная команда уже загрузила новые авиационные паллеты, когда я понял, что на обратном пути у нас будет два пассажира.
Первый был почти ребенком, на вид только что окончившим школу, – с черными коротко стриженными волосами, в маскировочном костюме для джунглей, который был ему явно велик, накрахмаленном, чистом, со знаками отличия рядового авиации бизнес-класса. Я сказал ему: «Добро пожаловать на борт!» и подошел, чтобы помочь пройти в дверь кабины экипажа, но он отшатнулся, едва не ударившись головой о низкую притолоку. Думаю, он бы отскочил, если бы было куда. Меня обдало исходившим от него запахом – резким, медицинским: «Викс ВапоРаб».
За ним следовала бортмедсестра, решительная и профессиональная во всех отношениях – в походке, одежде и жестах. Она тоже поднялась на борт, отказавшись от помощи. Я спокойно поприветствовал ее, узнав в ней одну из многих, с кем регулярно летал из Кларка на Филиппинах в Дананг и обратно в первые годы службы, – лейтенанта со стальным взглядом и серебристыми волосами. Она недвусмысленно – и не раз – указывала мне, что любой тупица, исключенный из школы, мог бы выполнять мою работу лучше. На ее бейдже значилась фамилия: «Пембри». Она положила руку мальчику на спину и повела его к креслам. Если она меня и узнала, то ничем этого не выдала.
– Садитесь где хотите, – сказал я. – Я – техник-сержант Дэвис. Мы взлетаем меньше чем через полчаса, так что устраивайтесь поудобнее.
Парнишка внезапно остановился и обратился к медсестре:
– Вы мне не говорили…
Трюм «Старлифтера» с его нагревательными, охлаждающими и нагнетательными трубопроводами, расположенными на поверхности, а не скрытыми, как в пассажирском лайнере, очень похож на внутренность котельной. Гробы поставили двумя рядами по всей длине трюма, по четыре один на другом, оставив посередине свободный проход. Всего сто шестьдесят. Желтые грузовые сетки удерживали их на месте. Глядя в конец прохода, мы видели, как солнечный свет мерк, по мере того как закрывался грузовой люк, оставляя нас в неуютном полумраке.
– Это самый быстрый способ доставить тебя домой, – бесстрастным голосом ответила мальчику медсестра. – Ты же хочешь попасть домой, правда?
Его голос сочился испугом и гневом:
– Я не хочу их видеть. Я хочу сидеть лицом по направлению полета.
Если бы парнишка осмотрелся, он бы заметил, что в самолете не было сидений, обращенных вперед.
– Все в порядке, – сказала женщина, потянув его за руку. – Они тоже возвращаются домой.
– Я не хочу на них смотреть, – повторил он, когда медсестра подтолкнула его к сиденью у одного из маленьких иллюминаторов.
Поскольку мальчик не пошевелился, чтобы пристегнуть ремень, Пембри наклонилась и сделала это за него. Он вцепился в подлокотники, как в перекладину на головокружительных американских горках.
– Я не хочу о них думать.
– Я поняла.
Пройдя вперед, я выключил свет в грузо-пассажирском салоне. Теперь длинные металлические контейнеры освещали только парные мигающие красные лампочки. На обратном пути я принес мальчику подушку.
На идентификационной карточке, прикрепленной к его слишком просторной куртке, значилось: «Эрнандес». Он поблагодарил, но рук от подлокотников не оторвал.
Пембри села рядом с ним и пристегнула ремень. Я уложил их вещи и в последний раз перед взлетом просмотрел контрольный перечень операций.
Как только мы оказались в воздухе, я сварил кофе на электрической плите, закрепленной на паллете. Сестра Пембри отказалась, а Эрнандес выпил. Пластиковый стаканчик дрожал у него в руках.
– Боишься летать? – спросил я. В этом не было ничего необычного. – У меня есть драмамин…
– Я не боюсь летать, – сквозь стиснутые зубы ответил мальчик. Он все время смотрел мимо меня на выстроившиеся в трюме ящики.
Теперь об экипаже. Ни один самолет не имел постоянного экипажа, как в старые времена. ВТАК – военно-транспортное авиационное командование – очень гордилось взаимозаменяемостью своих служащих, тем, что летная команда, члены которой никогда прежде не видели друг друга, могла собраться на площадке стоянки и обслуживания самолета и лететь на любом «Старлифтере» в любой конец Земли. Каждый умел выполнять мою работу, а я – его.
Я прошел в кабину пилотов и увидел, что все заняли свои места. Второй бортинженер сидел ближе всех к двери, склонившись над контрольно-измерительной аппаратурой.
– Выравнивание на четыре. Держать малый газ, – сказал он.
Я узнал это отталкивающее лицо и тягучий арканзасский говор, но не мог вспомнить откуда. За семь лет полетов на «Старлифтерах» я успел поработать почти со всеми. Он поблагодарил меня, когда я поставил чашку черного кофе на его стол. На его летной куртке было написано: «Хедли».
Первый бортинженер сидел на «сиротском месте», обычно предназначавшемся для «черношляпника» – представителя воздушной инспекции, бича всех экипажей военно-транспортной авиации. Он попросил двойную порцию сахара, потом встал и сквозь стекло пилотской кабины посмотрел на проносившуюся мимо синь.
– Держать малый газ на четыре, понял, – ответил пилот. Официально командиром корабля был он, но они со вторым пилотом были такими опытными летчиками, что вполне могли поменяться местами. Оба заказали кофе с двойной порцией сливок.
– Мы стараемся обогнуть зону болтанки в чистом небе, но это будет непросто. Предупредите пассажиров, чтобы были готовы.
– Есть, сэр. Что-нибудь еще?
– Спасибо, помпогруз Дэвис, это все.
– Слушаюсь, сэр.
Наконец-то можно немного расслабиться. Направляясь в спальный отсек для экипажа, чтобы ненадолго принять горизонтальное положение, я увидел, что Пембри ходит вокруг паллеты, что-то выискивая.
– Вы что-то ищете? Могу я помочь?
– Дополнительное одеяло.
Я вытащил одеяло из шкафа между бортовой кухней и туалетом и, скрипнув зубами, спросил:
– Что-нибудь еще?
– Нет, – ответила она, снимая с шерсти воображаемую пушинку. – Мы ведь и раньше летали вместе.
– В самом деле?
Она приподняла бровь.
– Мне, наверное, следует извиниться.
– Нет необходимости, мэм, – сказал я, обошел ее и открыл холодильник. – Чуть позже я могу подать бортовое питание, если желаете…
Она положила руку мне на плечо, так же, как раньше клала ее на спину Эрнандеса, – чтобы привлечь мое внимание.
– Вы ведь меня помните.
– Да, мэм.
– Во время тех эвакуационных полетов я была излишне резка.
Я бы предпочел избежать такого прямого разговора.
– Вы говорили то, что думали, мэм. Это помогло мне лучше овладеть специальностью старшего по погрузке.
– И все же…
– Мэм, нет необходимости.
Почему женщины не могут понять, что их извинения только усугубляют ситуацию?
Строгость в выражении ее лица сменилась искренностью, и мне вдруг пришло в голову, что она хочет поговорить.
– Как ваш пациент? – спросил я.
– Отдыхает. – Пембри старалась вести себя непринужденно, но я видел, что ей хочется сказать что-то еще.
– А что с ним?
– Он прибыл одним из первых, – сказала она, – и уезжает первым.
– Из Джонстауна? Там все было так плохо?
Прежний взгляд, тяжелый и холодный, мгновенно вернулся, словно кадр из тех наших давних полетов.
– Мы вылетели из Довера по приказу Белого дома через пять часов после того, как им позвонили. Он специалист по медицинской документации, служит всего полгода, нигде прежде не был, никогда в жизни не видел ни одного раненого. И сразу – южноамериканские джунгли и тысяча трупов.
– Тысяча?
– Точно еще не подсчитано, но около того. – Она провела по щеке тыльной стороной ладони. – Столько детей!
– Детей?
– Целые семьи. Они все выпили яд. Говорят, это какой-то культ. Кто-то сказал мне, что сначала они умертвили своих детей. Не знаю, что может заставить человека сделать такое с собственной семьей. – Она покачала головой. – Сама-то я находилась в Тимехри, помогала организовать сортировку. Эрнандес сказал, что запах был невообразимый. Пришлось опрыскивать трупы инсектицидом и защищать их от гигантских голодных крыс. Он сказал, что его заставили протыкать трупы штыком, чтобы ослабить давление газов. Он сжег свою форму. – Пембри переступила с ноги на ногу, чтобы сохранить равновесие, потому что самолет тряхнуло.
Я старался прогнать картину, возникшую перед глазами во время ее рассказа, но по задней стенке глотки ползло что-то отвратительное. Я изо всех сил пытался сдержать гримасу.
– Капитан говорит, что может начаться болтанка. Вам лучше пристегнуться.
Я проводил ее на место. Эрнандес неуклюже распластался в своем кресле, приоткрыв рот; со стороны казалось, что ему здорово досталось во время драки в каком-нибудь баре. Я улегся на свою койку и заснул.
Можете спросить любого помпогруза: после стольких часов, проведенных в воздухе, перестаешь замечать рев двигателей и можешь спать в любой обстановке. Однако сознание не прекращает свою работу и пробуждается при первом же необычном звуке, как было во время перелета из Якоты в Элмендорф, когда джип сорвался с крепления и врезался в ящик с ПГУ. Сушеное мясо засы́пало все вокруг. Будьте уверены, наземной команде от меня за это досталось как следует. Поэтому неудивительно, что я мгновенно очнулся от пронзительного крика.
Не успев ничего сообразить, я уже спрыгнул с койки, обежал паллету и увидел Пембри. Она стояла перед Эрнандесом, бессмысленно молотившим руками, и, уклоняясь от них, что-то спокойно говорила ему. За ревом двигателей слова ее разобрать было невозможно, чего нельзя было сказать о словах Эрнандеса:
– Я слышал их! Я их слышал! Они там, внутри! Все эти дети! Все эти дети!
Я решительно и твердо положил руку ему на плечо.
– Успокойся!
Он перестал размахивать руками. На лице его появилось пристыженное выражение. Он впился в меня взглядом.
– Я слышал, как они пели.
– Кто?
– Дети! Все эти… – Он сделал беспомощный жест в направлении неосвещенных гробов.
– Тебе приснилось, – сказала Пембри. Голос у нее слегка дрожал. – Я все время была рядом с тобой. Ты спал и не мог ничего слышать.
– Все дети мертвы, – продолжал он. – Все. Они не знали. Откуда им было знать, что они пьют яд? Кто способен дать яд собственным детям? – Я убрал руку с его плеча. Он посмотрел на меня. – У вас есть дети?
– Нет, – ответил я.
– Моей дочке полтора года, сыну – три месяца. С ними нужно быть очень осторожными и терпеливыми. Знаете, у моей жены это очень хорошо получается. – Я только теперь заметил, что по лбу у него катится пот. – Но я тоже справляюсь, то есть на самом деле я не очень хорошо, черт меня побери, понимаю, что делаю, но я никогда не причинил бы им вреда. Я держу их на руках, пою им песенки, а если бы кто-нибудь попробовал их обидеть… – Он схватил мою руку. – Кто мог дать яд детям?!
– Ты в этом не виноват, – сказал я.
– Они не знали, что это яд. Они и сейчас этого не знают. – Он притянул меня к себе и прошептал на ухо: – Я слышал, как они пели.
Будь я проклят, если от его слов у меня по спине не поползли мурашки.
– Я проверю, – пообещал я ему, срывая со стены фонарь и направляясь по центральному проходу.
Была и практическая причина проверить его слова. Как ответственный за груз, я знал, что необычный звук означает непорядок. Рассказывали, как один экипаж во время полета постоянно слышал кошачье мяуканье, доносившееся откуда-то из трюма. Стюард не смог найти кошку и решил, что она сама объявится, когда самолет разгрузят. А оказалось, что мяукающий звук издавал ослабший крепежный ремень, который лопнул, едва шасси коснулось посадочной полосы, освободив три тонны разрывных снарядов, что сделало приземление весьма впечатляющим. Странные звуки означают опасность, и я был бы круглым дураком, если бы не выяснил, в чем дело.
Идя по проходу, я трогал все скобы и сетки, останавливался, прислушивался, проверял, не сдвинулся ли груз. Я прошел в конец салона, исследовав всю правую сторону, потом обратно, осмотрев левую, даже проверил грузовой люк и ничего не обнаружил. Все было надежно закреплено, я сделал свою работу, как всегда, на совесть.
Вернувшись к своим пассажирам, я увидел, что Эрнандес плакал, закрыв лицо руками. Пембри, сидя рядом, гладила его по спине, как гладила когда-то меня моя мама.
– Все чисто, Эрнандес. – Я повесил фонарь обратно на стену.
– Спасибо, – ответила за него Пембри. – Я дала ему валиум, теперь он должен успокоиться.
– Просто проверка безопасности, – сказал я. – А теперь вам обоим надо отдохнуть.
Вернувшись к своей койке, я увидел, что она занята вторым бортинженером Хедли. Я лег на нижнюю, под ним, но сразу заснуть не смог. Я старался не думать о том, почему гробы оказались в нашем самолете.
Груз – это эвфемизм. От плазмы крови до взрывчатых веществ большой мощности, от лимузинов секретных служб до золотых слитков – ты таскаешь и пакуешь все это, потому что это просто твоя работа, и нужно сделать все возможное, чтобы ее ускорить.
Просто груз, думал я. Но это были целые семьи, убившие себя… Черт, я был рад вырвать их тела из этих джунглей и вернуть домой, их семьям, но медики, прибывшие на место первыми, все те, кто работали на земле, и даже наш экипаж, мы все появились слишком поздно, чтобы сделать для них что-то большее. В некоем туманном, неопределенном смысле я думал о том, что когда-то у меня будут дети, и меня бесило, если я слышал, что кто-то невольно причинил детям зло. Но ведь эти родители поступили так умышленно!
Я никак не мог расслабиться. На койке валялся забытый кем-то старый номер «Нью-Йорк таймс». «Мир на Ближнем Востоке уже при нашей жизни», – гласил один из заголовков. Статья сопровождалась фотографией, на которой президент Картер и Анвар Садат пожимали друг другу руки. Я уже начал было впадать в дрему, но тут мне показалось, что Эрнандес снова кричит, и я неохотно вылез из койки.
Пембри стояла, зажав рот ладонями. Я решил, что Эрнандес ударил ее, поэтому подошел и отвел ее руки, ожидая увидеть следы от удара. Но их не было. Через плечо медсестры мне был виден Эрнандес, вжавшийся в кресло, его глаза мерцали в темноте, как отражение светящегося экрана цветного телевизора.
– Что случилось? Он вас ударил?
– Он… он опять это слышал, – заикаясь, ответила она, и ее рука снова потянулась к лицу. – Вам… вам бы нужно еще раз проверить. Еще раз…
Угол наклона самолета изменился, и она немного подалась в мою сторону. Чтобы сохранить равновесие, я схватился за ее плечо, и она упала на меня. Я посмотрел на нее как ни в чем не бывало. Она отвела взгляд.
– Что случилось? – повторил я свой вопрос.
– Я тоже слышала, – ответила Пембри.
Я посмотрел в сторону затененного прохода.
– Только что?
– Да.
– Это было то, о чем он говорил? Детское пение? – Я был близок к тому, чтобы встряхнуть ее. Они что, оба сошли с ума?
– Детские игры, – ответила она. – Ну, такой шум, какой бывает на детской площадке, понимаете? Когда дети играют.
Я напрягся и попытался представить предмет или группу предметов, которые, находясь на С-141 «Старлифтере», летящем на высоте почти двенадцать тысяч метров над Карибами, могли бы издавать звуки, похожие на шум детских игр.
Эрнандес изменил позу, и мы оба переключили внимание на него. Он обреченно улыбнулся и произнес:
– Я же вам говорил.
– Пойду проверю, – сказал я.
– Пусть играют, – попросил Эрнандес. – Им просто хочется поиграть. Разве вам не хотелось, когда вы были ребенком?
В голове у меня промелькнуло воспоминание: бесконечные летние дни, катание на велосипеде, сбитые коленки, возвращение домой в сумерках и мамины слова: «Ты посмотри, какой ты грязный!» Интересно, поисковые команды вымыли тела, прежде чем положить их в гробы? – подумалось мне.
– Я выясню, что это может быть, – сказал я, снова снимая со стены фонарь. – Оставайтесь на месте.
Я не стал рассеивать темноту фонарем, надеясь, что в ней слух будет острее. Турбулентность к этому времени ослабла, и я светил только себе под ноги, чтобы не запутаться в грузовых сетках. Я прислушивался ко всему необычному и новому. Звук был не один, это была комбинация звуков, и она продолжалась непрерывно, а не затихая и потом возобновляясь. Утечка топлива? Человек, тайно прокравшийся на борт? Мысль о змее или какой-нибудь другой тропической живности, шныряющей в одном из этих металлических ящиков, усилила мою тревогу. Я вспомнил свой сон.
Возле грузового люка я выключил фонарь и прислушался. Сжатый воздух. Четыре турбореактивных двигателя «Пратт энд Уитни». Дребезжание в стыках. Хлопанье грузоподъемных строп.
А потом – что-то еще. Вдруг возник еще какой-то звук, сначала глухой и однородный, как гул, доносящийся из глубины пещеры, но постепенно становившийся отчетливым – как случайно ворвавшийся в наушники радиоперехватчика разговор.
Дети. Смех. Как на школьной переменке.
Я открыл глаза и обвел лучом фонаря серебристые ящики. Они ждали, обступив меня и словно бы глядя на меня почти с надеждой.
Дети, подумал я, всего лишь дети.
Промчавшись мимо Эрнандеса и Пембри, я заскочил в туалет. Не знаю, что они увидели на моем лице, но если то же самое, что увидел я, глянув в маленькое зеркало над умывальником, то наверняка и пришли в ужас, и одновременно испытали удовлетворение.
Я отвел взгляд от зеркала и посмотрел на внутренний телефон. О любой обнаруженной проблеме с грузом следовало немедленно доложить – этого требовала инструкция, но что я мог сказать капитану? На миг у меня возникло желание ничего не сообщать, просто сбросить гробы и покончить со всем этим. Если бы я сказал, что в трюме возник пожар, мы должны были бы снизиться до трех тысяч метров, чтобы я мог мгновенно открыть затворы и скинуть весь груз на дно Мексиканского залива, – никто и вопросов бы задавать не стал.
Потом я опомнился, выпрямился и заставил себя думать. Дети, размышлял я. Не монстры, не демоны, всего лишь шум детских игр. Ничего убийственного. Ничего такого, что может тебя убить. Я сдержал охватившую меня дрожь и решил обратиться за помощью.
В спальном отсеке я нашел Хедли – он все еще спал. На груди у него домиком лежала книга с загнутыми уголками, на обложке которой были изображены две женщины, слившиеся в страстном объятии. Я потряс его за руку, он сел. Несколько секунд мы оба молчали. Потом он потер лицо рукой, зевнул и посмотрел прямо на меня. Я увидел, как на его лице появилось выражение тревоги, и он схватил свой переносной кислородный прибор, но через мгновение напустил на себя деловой вид.
– Что случилось, Дэвис?
Я нащупал опору и сказал:
– Груз. Кажется… там что-то сдвинулось. Мне нужна помощь, сэр.
Тревога Хедли сменилась раздражением.
– Ты доложил капитану?
– Нет, сэр. Я… Я не хочу зря беспокоить его. Может, там ничего серьезного.
Лицо его исказила недовольная гримаса, и я подумал, что он начнет ругаться, но он позволил мне проводить его в хвостовую часть. Самого́ его присутствия оказалось достаточно, чтобы мой профессионализм вновь восторжествовал и я начал сомневаться, что действительно что-то видел. Походка моя сделалась увереннее, желудок вернулся на свое место.
Теперь Пембри сидела рядом с Эрнандесом, оба притворно изображали безразличие. Хедли равнодушно взглянул на них и последовал за мной по проходу между гробами.
– Может, зажечь основной свет? – спросил он.
– Это не поможет, – возразил я. – Вот здесь. – Я вручил ему фонарь и спросил: – Вы слышите?
– Что я должен слышать?
– А вы прислушайтесь.
И снова ничего, кроме рева двигателей и реактивной струи.
– Я не…
– Тс-с! Слушайте.
Хедли открыл рот и так простоял с минуту. Звук моторов сделался глуше, послышался шум, сочившийся сверху, как водяной пар, и нас обволокло звучащим туманом. Я не отдавал себе отчета в том, как похолодело все мое тело, пока не заметил, что у меня дрожат руки.
– Какого черта? Это что такое? – спросил Хедли. – Похоже на…
– Не надо, – перебил я его. – Этого не может быть. – Я кивнул в сторону металлических ящиков. – Вы знаете, что в этих гробах?
Он ничего не ответил. Звук, казалось, вдруг сделался ближе, потом снова отдалился. Хедли попытался настигнуть его лучом фонаря.
– Ты можешь сказать, откуда он исходит?
– Нет. Я просто рад, что вы его тоже слышите, сэр.
Инженер почесал голову и скривился так, словно проглотил что-то мерзкое и не может избавиться от послевкусия.
– Будь я проклят, – пробормотал он.
Вдруг, как и в предыдущий раз, шум замер, и в уши мне ворвался рев двигателей.
– Я потушу свет, – предложил я, нерешительно двинувшись назад. – Капитану звонить не буду.
Он промолчал с заговорщическим видом. Вернувшись, я заметил, что он осматривает определенный ряд гробов через сетку.
– Нужно провести обследование, – мрачно сказал он.
Я не ответил. Мне доводилось обследовать груз в полете, но такой, как этот, – никогда, даже не тела военнослужащих. Если все, что рассказала Пембри, правда, я и думать не хотел о том, чтобы вскрыть один из этих гробов.
Мы оба насторожились, снова услышав звук. Представьте себе мокрый теннисный мяч. А теперь представьте себе звук, который он издает, ударяясь о корт, – что-то вроде глухого «ч-чвак» – как птица, врезавшаяся в фюзеляж. Звук раздался снова, и на этот раз он исходил из самого́ трюма. Потом, после турбулентной волны, снова раздался «ч-чвак». Он явно исходил из гроба, стоявшего у ног Хедли.
Он попытался изобразить на лице что-то вроде: «Ничего серьезного. Мы все это просто себе вообразили. Из-за шума в одном из гробов самолет не рухнет. А призраков не существует».
– Сэр?
– Придется посмотреть, – повторил он.
Кровь снова разлилась у меня в животе. Он сказал посмотреть? Я не хочу этого видеть.
– Позвони капитану и скажи, чтобы сбросил скорость и держал самолет ровно, – велел он.
В этот момент я понял, что он собирается мне помочь. Не хочет, но поможет.
– Что вы там делаете? – спросила Пембри. Она стояла рядом, пока я стаскивал грузовую сетку с нужного ряда гробов, а инженер расстегивал стропы, скреплявшие один определенный штабель. Эрнандес спал, свесив голову: успокоительное наконец подействовало.
– Нам придется обследовать груз, – сухо ответил я. – Вероятно, от качки он разбалансировался.
Когда я проходил мимо, она схватила меня за руку.
– Так все дело в этом? Груз сдвинулся? – В ее вопросе звучало отчаяние.
Скажите же, что все это мне показалось, говорил ее взгляд. Скажите – и я поверю, пойду и немного посплю.
– Мы так думаем. – Я кивнул.
Плечи у нее опустились, и лицо расплылось в улыбке, слишком широкой, чтобы быть искренней.
– Слава богу. А то я думала, что схожу с ума.
Я похлопал ее по плечу.
– Пристегнитесь и постарайтесь заснуть, – сказал я.
Она так и поступила.
Наконец-то я что-то делал. Как помпогруз я должен был положить конец этому бреду. Поэтому принялся за работу. Расстегивал крепежные стропы, взбирался на соседние ящики, сдвигал с места верхний гроб, после чего мы его снимали, а я закреплял, потом следующий, и так снова и снова, испытывая радость от простых повторяющихся действий.
Так было, пока мы не добрались до нижнего, того, из которого шел звук, как определил Хедли. Он стоял, глядя, как я выдвигаю гроб на свободное место, чтобы можно было его обследовать. На ногах он держался твердо, но все равно было заметно, что его мутит. Среди самодовольных военных летчиков, за кружкой пива, он мог бы скрыть это, но не сейчас, не передо мной.
Я бегло осмотрел место, где до того стоял гроб, и соседние гробы, но не обнаружил никаких повреждений и дефектов.
Снова послышался звук – влажное «ч-чвак». Изнутри. Мы одновременно вздрогнули. Ледяное отвращение инженера было невозможно утаить. С трудом унимая дрожь, я сказал:
– Мы должны его открыть.
Инженер не выразил несогласия, но его тело, как и мое, двигалось медленно и неохотно. Все же он присел и, твердо положив руку на крышку гроба, отстегнул зажимы со своей стороны. Я сделал то же самое. Вспотевшие ладони скользили по холодному металлу, и стало заметно, как дрожат мои пальцы, когда я отнял их от зажимов и обхватил крышку. На миг мы с Хедли встретились взглядом, в котором сосредоточилась вся наша решимость. Вместе мы открыли гроб.
Первым мы почувствовали запах – смесь гнилых фруктов, антисептика и формальдегида, заключенных в пластик с перегноем и серой. Он ударил нам в нос и наполнил весь трюм. Верхние лампы высветили пару блестящих черных похоронных мешков, скользких от конденсата и физиологических выделений. Я знал, что это будут детские трупы, но все равно их вид ошеломил меня и причинил страшную боль. Один мешок лежал неровно, закрывая другой, и я сразу понял, что в гробу не один ребенок. Мой взгляд скользил по влажному пластику, выхватывая то контур руки, то очертания профиля. Что-то размером с младенца свернулось у нижнего края мешка, отдельно от всего остального.
В этот момент самолет дернулся, как испуганный пони, и верхний мешок соскользнул, открыв тело девочки от силы лет восьми-девяти, наполовину высунувшееся из своего мешка, свернувшееся, как человек-змея, и втиснутое в угол. На ее животе виднелись колотые раны от штыка, но он снова вспух, а скрюченные ноги и руки раздулись, как толстые древесные сучья. Слой кожи, содержащий пигмент, облез повсюду, кроме лица, которое осталось чистым и невинным, как у небесного херувима.
Именно это лицо сразило Хедли и заставило сжаться мое сердце. Нежное детское лицо.
Моя рука до боли впилась в край гроба, так что костяшки на ней побелели, но я не посмел ее убрать. Ком встал у меня в горле, и я попытался его сглотнуть.
Одинокая муха, жирная и блестящая, выползла из мешка и лениво полетела к Хедли. Он медленно встал и словно бы приготовился отразить удар, наблюдая, как она поднимается и неуклюже прокладывает себе путь в воздухе. Потом резко отступил, взмахнул руками, хлопнул ладошами – я услышал шлепок и подавился рвотным позывом.
Когда я встал, в висках у меня стучало и ноги были ватными. Я ухватился за ближайший гроб, в горле появился тухлый привкус.
– Закрой его, – произнес Хедли так, словно рот у него был чем-то набит. – Закрой его.
Руки у меня были как резиновые. Собравшись с духом, я поднял ногу и толкнул ею крышку. Она грохнула, словно разрыв артиллерийского снаряда. У меня заложило уши, как бывает при быстром снижении.
Хедли уперся руками в бедра, опустил голову и стал глубоко дышать ртом.
– Господи Иисусе, – прохрипел он.
Я заметил какое-то движение. Пембри стояла позади нас, на ее лице застыло выражение крайнего отвращения.
– Что… это… за… запах?
– Все в порядке. – Я сообразил, что одна рука у меня свободна, и попытался сделать небрежный жест. – Мы обнаружили проблему. Хотя пришлось открыть один гроб. Возвращайтесь на место.
Обхватив себя руками, Пембри пошла к креслу.
Сделав еще несколько глубоких вдохов, я понял, что запах развеялся достаточно, чтобы можно было снова приступить к делу.
– Мы должны его закрепить, – сказал я Хедли.
Он оторвал взгляд от пола, и я заметил, что его глаза превратились в узкие щелки, руки сжаты в кулаки, а широкий торс грозно напряжен. В уголке одного глаза блеснула влага. Он ничего не ответил.
Как только я защелкнул зажимы, гроб снова превратился в груз. Напрягшись, мы поставили его на место. Через несколько минут и другие гробы были уложены в штабель, закреплены стропами и затянуты грузовой сеткой.
Хедли подождал, пока я закончу, потом подошел ко мне.
– Я скажу капитану, что ты решил проблему и можно снова набирать скорость.
Я кивнул.
– И еще одно: увидишь ту муху – убей ее.
– А разве вы не…
– Нет.
Я не знал, что еще сказать, поэтому сказал лишь:
– Слушаюсь, сэр.
Пембри полулежала в своем кресле, запрокинув голову и притворяясь спящей. Эрнандес сидел прямо, его веки были чуть прикрыты. Он жестом подозвал меня, я наклонился к нему, и он спросил:
– Вы выпустили их поиграть?
Я ничего не ответил. Сердце у меня щемило так же, как бывало в детстве, когда кончалось лето.
Когда мы приземлились в Довере, похоронная команда в полной парадной форме вынесла из самолета все гробы, отдавая должные почести каждому покойному. Рассказывали, что по мере того как доставляли остальные трупы, формальности сворачивали, и в конце самолеты встречал уже только военный капеллан. К концу недели я снова был в Панаме и набивал желудок индейкой, запивая ее дешевым ромом. Потом мы полетели на Маршалловы острова с грузом провианта для тамошней базы управляемых ракет. У командования военно-воздушных сил нет недостатка в грузах.
Назад: Предисловие
Дальше: Артур Конан Дойл Ужас в небе
