Глава 13
Конференция проходила в главном военном госпитале Москвы. Здесь имелся достаточно просторный для таких мероприятий зал, кроме того, госпиталь — объект военный, поэтому охраняется. В свете предстоящего разговора об отравляющих газах — мера не лишняя. Если немцы узнают, что мы готовимся к химической войне, придумают очередную гадость.
Тевтонский гений, он такой, сумрачный.
Архитектурой и устройством госпиталь отличался от того, что я знал в своем мире. Меньше декора и помпезности, больше функциональности и удобства в устроении. Но такой же огромный. Лечебные корпуса, квартиры для врачей — принято в этом времени жить рядом с местом службы, лаборатории, кухни, прачечные, морг, конюшни, недавно появившиеся гаражи для санитарных автомобилей… Не удивительно, что руководил этой махиной цельный генерал — действительный статский советник Порфирий Свиридович Елаго-Цехин, хирург и отважный человек, прославившийся в период кавказских войн. Милейший, между прочим, генерал — веселый и гостеприимный. Я у него в госпитале неоднократно бывал — проводил показательные операции и демонстрировал приемы переливания крови.
После них Порфирий Свиридович зазывал меня в кабинет, где мы пили чай приправленный коньяком, или коньяк, приправленный чаем — это как выходило.
В моем времени этому госпиталю после Великой Отечественной войны присвоили имя Бурденко. Но пока Николай Нилович, живой и здоровый, сидел в президиуме собрания вместе с другими главными хирургами фронтов, Вельяминовым, Елаго-Цехиным и вашим покорным слугой. Я смотрел в заполненный военными врачами зал. Офицерские мундиры, узкие серебряные погоны, ордена и знаки военных врачей на груди. Последние — неотъемлемая принадлежность формы, ими гордятся. Мало в России людей с высшим образованием, а врачей — особенно. Это в моем мире окончить вуз стало рядовым делом. В советские времена даже гражданские специалисты носили вузовские ромбики и гордились ими. Потом это сошло на нет. Знаки о высшем образовании закрепились только на военных мундирах.
Вглядываюсь в лица — обветренные, загорелые; внимательные глаза. Сколько они видели крови и страданий! Но не ожесточились, не очерствели душой их обладатели. Мы, врачи, циники и обманщики, нас часто не любят, но, случись беда, бегут к нам. Про войну и вовсе молчу. Там военным врачам приходится стоять у операционных столов долгими часами, забывая об отдыхе и еде, и это скорее норма, чем исключение. Смерть ждать не будет…
Что-то меня на пафос потянуло. Конференция идет привычным ходом. Елаго-Цехин на правах хозяина открыл ее приветственным спичем и предоставил слово Вельяминову.
Николай Александрович читает доклад об итогах лечения раненых в ходе завершившегося наступления. Цифры, примеры, похвала в адрес лучших, критика отстающих. А неплохо поработали! Процент раненых, возвращенных в строй, или тех, кто туда вернется, скакнул с сорока трех до пятидесяти. Семь процентов — ерунда, скажете вы? А вот нет! Это тысячи выздоровевших солдат и офицеров, которых ранее ждала инвалидность или смерть.
Надеюсь, что в этом есть и мой вклад. Переливание крови вошло в практику на несколько лет раньше, чем в моем мире. Применение стрептоцида помогло избежать тысяч нагноений и случаев гангрены. Не одну жизнь спас от болевого шока лидокаин… Этими препаратами, как мне сказали, заинтересовались за границей, сейчас в России спешно разворачивают их производство. Но за границу лекарства пойдут только после насыщения внутренних потребностей — на этот счет есть прямое указание государыни. Вот это правильно! Сначала — своим, и лишь потом — остальным. В моем мире нередко было наоборот…
Вельяминов заканчивает доклад и под аплодисменты возвращается в президиум. Слово предоставляют главному хирургу Северного фронта. Он идет к кафедре с папкой, которую кладет на пюпитр, и достает из нее листки с докладом. Выглядит кисло: Вельяминов критиковал его за неспешное применение новых методов. Сейчас главный хирург будет оправдываться и посыпать голову пеплом. Внезапно в зал проскальзывает адъютант Елаго-Цехина. На нем, как говорится, лица нет. Подбежав к начальнику, он что-то шепчет ему на ухо. Это заметили все, включая докладчика. Он повернулся к президиуму и ждет. Притихли и остальные. Замечаю, как с багрового лица начальника госпиталя — любит генерал коньячок, сползает краска. Что произошло?
— Господа! — Елаго-Цехин встает. — Только что телефонировали из Кремля. Случилась беда.
Взрывом бомбы разрушен Кремлевский дворец, судьба государыни и ее двора неизвестны.
В зале повисает тишина. В сердцах бью кулаком по столу. Твою мать! Бывая в Кремле после того, как меня из него выставили, замечал, что охраняется он небрежно. Посты гвардейцев у ворот, караулы у входа во дворец и в коридорах — это скорее для красоты, чем для защиты.
Это в моем времени сотрудников ФСО в Кремле больше, чем туристов — муха без досмотра не пролетит. Сказал об этом тещеньке — пропустила мимо ушей. Мол, кто посмеет покуситься на священную особу императрицы? Не было в этом мире убийства Павла I и Александра! как не существовало и самих этих монархов. Революционный террор на некоторое время заставил отнестись к охране государыни серьезно. Но террор прекратили сами революционеры, об опасности забыли. И вот результат…
— Боже мой! Что теперь делать? — бормочет сидящий рядом Вельяминов. Растеряны и другие — это видно по лицам.
— Разрешите мне? — спрашиваю Николая Александровича.
— Да, да, голубчик! — кивает он. Встаю.
— Господа! Я, лейб-хирург государыни Довнар-Подляский, немедленно отправляюсь в Кремль для оказания помощи раненым. Понадобятся помощники.
Зал дружно встает.
— Хватит десяти человек.
Возмущенный ропот в ответ.
— Извините, господа, но большим числом там не развернуться. Мы будем только мешать друг другу. Остальные будут помогать здесь, поскольку возможен поток раненых. Главных хирургов фронтов прошу выбрать из числа подчиненных лучших специалистов. Михаил Александрович, — делаю знак Зильберману — вы со мной. Порфирий Свиридович! — поворачиваюсь к Елаго-Цехину. — Мне нужен транспорт и наборы первой помощи: хирургический инструмент, бинты, лекарства, средства для иммобилизации переломов.
Носилки опять-таки. Через пять минут санитарные автомобили со всем необходимым должны стоять во дворе. Прошу распорядиться!
— Понял, Валериан Витольдович!
Елаго-Цехин с необычным для его грузной фигуры проворством вскакивает и выбегает из зала заседаний.
— Николай Александрович! — обращаюсь к Вельяминову. — Потребуются медицинские сестры: по две-три на каждого врача. Где их взять столько, чтобы не собирать по госпиталям? На это нет времени.
— Есть такое место! — кивает тайный советник. — Неподалеку от Кремля располагаются женские сестринские курсы. Там же готовят фельдшериц. Распоряжусь прямо сейчас.
Встает и уходит.
— Отобранных главными хирургами врачей прошу подойти!
Меня окружают люди в мундирах. Надворные советники, есть коллежские асессоры, главные хирурги фронтов — статские советники. Не балует здешняя Россия военных врачей чинами. Главные хирурги, к слову, все здесь.
— Мы решили ехать, — сообщает Бурденко, видимо, заметив мое выражение лица. — Как самые опытные.
Вас, Николай Нилович, с радостью возьму: наверняка среди пострадавших будут люди с черепными травмами. Тут ваши золотые руки и талант нейрохирурга придутся к месту. А вот насчет остальных сомневаюсь. Однако переигрывать поздно.
— Выходим во двор, господа!
Спускаемся. Елаго-Цехин молодец. Из гаражей, чихая сизыми дымками, выезжают санитарные автомобили. Один, второй, третий… Санитары бегом тащат сумки с красными крестами, носилки, какие-то тюки, забрасывают это все в подъезжающие автомобили.
— Рассаживаемся, господа!
Пробегаю мимо машин и командую водителям гнать на максимальной скорости, используя на полную мощность клаксоны. Уличное движение в Москве еще тот геморрой: редкие автомобили соперничают за право проехать перекресток с конными повозками, и никто это не регулирует. Заскакиваю в кабину первого автомобиля.
— Трогай! В Кремль!
Под пиликанье клаксонов мчимся по улицам столицы. Ну, как мчимся? Скорость не свыше сорока километров в час — больше из этих попелацев не выжать. На булыжной мостовой неимоверно трясет — рессоры помогают слабо. Перед нами разбегаются пешеходы, принимают в сторону экипажи и повозки. Наблюдаю за этим, сжав зубы. Была ли Ольга во дворце в момент взрыва? Если находилась там, то попала ли под завал? Больно думать об этом. Кажется, похоронил в душе всякую надежду на любовь, а вот саднит…
Въезжаем на Красную площадь по Васильевскому спуску и, распугивая зевак, которых набежало много, влетаем в проезд Спасской башни. Замечаю растерянных караульных, нас никто не пытался остановить. Разгильдяи! Командую шоферу свернуть — и вот он, Кремлевский дворец! Выскакиваю из кабины. Твою мать! Дорогой я тешил себя надеждой, что разрушения невелики — дворец построен крепко, здание огромное. Чтобы развалить его, нужны тонны взрывчатки. Не знаю, сколько ее притащили террористы, но парадного входа во дворец больше нет, вместо него гора обломков. Треть здания превратилась в руины. Из стен торчат балки, обнажились комнаты верхних этажей, поверх обломков валяется мебель.
Все это густо присыпано пылью. Блядь, блядь! Надеяться, что кто-то уцелел в этом хаосе, глупо. Дворец построен из кирпича. В 90-е кавказские террористы взорвали в Москве два жилых дома — кирпичный и панельный. В последнем выживших жильцов оказалось много.
Панели складывались домиками, и в получившемся пространстве находили уцелевших.
Кирпичный дом превратился в слоеный пирог из обломков, панелей перекрытия с людьми между ними. Погибли практически все…
— Валериан Витольдович! — выводит меня из задумчивости Бурденко. — Что нам делать?
Распоряжайтесь!
Вокруг него сгрудились другие врачи, вопросительно смотрят на меня. Ну, да, притащил людей, а сам застыл соляным столпом. Спасибо вам, Николай Нилович, за то, что привели в чувство.
— Видите это здание? Это казармы гвардейского полка, охраняющего Кремль. Они не пострадали. Необходимо развернуть в его стенах полевой госпиталь. Подгоните к казармам автомобили, найдите солдат, чтобы разгрузить их. Часть их пришлите сюда с носилками. Я с Михаилом Александровичем остаюсь на сортировке. Распоряжайтесь, Николай Нилович, как сочтете нужным, не мне вас учить.
— Понял! — кивает Бурденко и поворачивается к врачам. — Слышали, коллеги? За мной!
Хорошо, что я его привез… Иду к руинам. Возле них толпа. Все стоят и глазеют, никто ничего не делает. Блядь! Замечаю в толпе мундиры с золотым шитьем. Начальство прибыло посмотреть. Никогда этого не понимал — визиты руководства на место катастрофы.
Случилась беда — отдай распоряжение профильным службам, они знают, что делать.
Высказать соболезнования пострадавшим можно и позже. А лететь сразу… Высокое начальство парализует инициативу спасателей, они начинают ждать указаний и теряют время. А про краш-синдром здесь не знают…
Замечаю в стороне юношу в юнкерском мундире — застыл и не сводит взор с руин. Так, Михаил Александрович Романов, сын государыни. Быстро прибежал… Ну, да, военное училище, где он учится, расположено рядом. Иду к нему.
— Ваше императорское высочество?
Михаил поворачивается ко мне. В застывшем взоре непонимание: похоже, в шоке.
— Я лейб-хирург государыни Валериан Витольдович Довнар-Подляский. Вместе с военными врачами прибыл для оказания помощи пострадавшим.
— Да, да, — бормочет он. — Я знаю вас.
— Мне нужны сведения. Государыня там? — указываю на руины.
— Да, — кивает он, и лицо его кривится.
Не хватало еще, чтоб заплакал. Пацан совсем.
— Аее императорское высочество Ольга Александровна?
— Сестра уехала вчера с санитарным поездом.
С души словно камень свалился.
— Тогда, ваше императорское высочество, вы старший здесь из дома Романовых. Прошу взять на себя руководство спасательной операцией.
— Я не знаю что делать! — почти кричит он.
— Я знаю. Буду говорить, а вы распоряжайтесь. Приступать нужно немедленно — нет времени. Каждая потерянная минута — это чья-то жизнь.
— Вы спасете маму? — в его глазах мелькает безумная надежда.
— Если жива, то обязательно.
Лицо цесаревича приобретает осмысленное выражение.
— Что я должен делать?
— Для начала удалить отсюда всех посторонних. Вот их, — указываю на толпу. — Подчините себе командование кремлевских гвардейцев, поручите ему оцепить Кремль и никого не впускать, кроме спасателей. Нужны солдаты для разбора завалов, переноски раненых и погибших. Дальше я подскажу.
— Идем! — Михаил решительно кивает головой.
Быстро пришел в себя, это хорошо. Подходим к толпе.
— Господа, — объявляет цесаревич громко. — Как старший из присутствующих здесь Романовых, объявляю, что беру на себя руководство спасательной операцией. Для начала прошу удалиться всех, непричастных к ней.
— Как же это, Михаил Александрович? — возмущается бородатый тип в шитом золотом мундире. — Почему?
Михаил смотрит на меня.
— Вы представляете собой удобную мишень для террористов, — говорю громко. — Они могут затесаться в толпу и бросить бомбу. Нельзя, чтобы Россия лишилась в такой момент своих руководителей. Вы нужны Отчизне.
Льцщу, конечно, но я вам что угодно скажу, лишь бы слиняли…
— А как же его императорское высочество? — смотрит на меня тип.
— Одного человека легче защитить. К тому же в отсутствии толпы к нему непросто подобраться.
— Резонно, — кивает тип и поворачивается к остальным. — Уходим, господа! Положимся на волю Божью и таланты лейб-хирурга государыни.
В голосе — нескрываемый сарказм. Переживем! Толпа начинает редеть. Некоторые из обладателей мундиров, уходя, одаряют меня злыми взглядами. Нажил я врагов. Ну, и хрен с ними! Дальше фронта не пошлют. Через пару минут у завала остаются мы с цесаревичем, полковник в гвардейском мундире, трое офицеров и с десяток гвардейцев, Еще какой-то тип в штатском маячит неподалеку и смотрит на нас нагло. Похоже, не собирается уходить.
— Ваше императорское высочество! — подходит к цесаревичу полковник. — Командующий кремлевской гвардией, полковник Гринев Сергей Аполлонович. Жду ваших указаний!
— Это к нему, — цесаревич указывает на меня. — Я здесь формальный глава, работами руководит Валериан Витольдович. Выполняйте его распоряжения, как мои.
Молодец, цесаревич! То, что нужно. Полковник смотрит на меня хмуро — неохота гвардейцу переходить в подчинение какому-то лекаришке. Ничего, потерпит.
— Сергей Аполлонович, распорядитесь взять под охрану Кремль. Удалите с его территории всех посторонних лиц. Остаются только те, кто служит здесь, а также прибывшие для спасательных работ. Я привез врачей. Они сейчас разворачивают походные операционные в ваших казармах. Окажите им содействие.
— Ротмистров! — поворачивается полковник к стоящему рядом капитану. — Слышал? Взять роту и выполнять!
Офицер срывается с места и бежит.
— Необходимо немедленно вызвать в Кремль пожарных.
— Зачем? — удивляется полковник. — Ничего не горит.
— Пожарные умеют разбирать завалы. У них багры и топоры. Еще следует вызвать в помощь саперов. Но пожарные поспеют быстрее.
— Понял. Кириллов!
Второй офицер убегает.
— Нужны солдаты для разбора завалов, переноски раненых и погибших.
— Будут. Волховитин’..
— И последнее, Сергей Аполлонович! Удалите этого господина! — указываю на типа в штатском.
— Только посмейте! — набычивается тот. — Я член Государственного Совета, председатель военно-промышленного комитета Гучков. Никто не смеет запретить мне быть здесь. Тем более какой-то мальчишка.
— Здесь остаются участники спасательной операции. Будете разбирать завалы?
— Вотеще! — фыркает он. — Я промышленник, а не чернорабочий.
— Тогда — вон! Сергей Аполлонович, распорядитесь.
— Иванов, Степанов! Выбросьте его за ворота!
Похоже, полковник нашел, на ком сорвать недовольство. Два дюжих солдата (мелкие в гвардии не служат) берут Гучкова под руки. Тот пытается сопротивляться.
— Можете дать ему по шее! — даю совет.
Один из гвардейцев немедленно ему следует. Потащили болезного…
— Я этого так не оставлю! — кричит уволакиваемый Гучков. — Я вас уничтожу!
Маме своей грози… Прибегает Волховитин с ротой гвардейцев. Быстро управился! Так, непорядок.
= Сергей Аполлонович, необходимы перчатки. Люди руки о камни изорвут.
— У нас только парадные, — растерянно говорит полковник.
— Хоть какие! Не жалейте! Выдадут новые. Голыми руками много не наработаешь. И пусть несут носилки из тех, что мы привезли.
Полковник отдает команду, и отделение солдат бежит к казармам.
— Роту разбейте на два отряда. Один разбирает завал слева, второй справа. Прежде, чем начать, прислушайтесь: не стонет ли кто? Если услышите, направляйте людей к этому месту.
Каждые полчаса будем прерываться на пять минут тишины и слушать.
— Понял, — кивает полковник. — Волховитин, на вас левый отряд. Я командую правым.
Возвращаются солдаты с перчатками и носилками. Наконец-то приступили. Мелкие обломки летят в стороны. Тяжелые кантуют или откатывают. Внезапно один из гвардейцев бежит ко мне.
— Ваше высокородие! Там тело.
Устремляюсь следом и взбираюсь на завал. Из горы обломков выглядывает голова и плечо в мундире. Чина не разобрать — погон припорошен пылью. Пытаюсь прощупать пульс на шее. Сердце не бьется, кожа на ощупь ледяная. У покойников всегда так — из-за разницы температур.
— Мертв. Доставайте и уносите.
— Куда? — спрашивает позвавший меня гвардеец. На его погоне три лычки — старший унтер-офицер.
— Туда! — указываю на Успенский собор. — Кладите на паперти. Священники разберутся.
Покойника достают и уносят. Другие пошли. Мечемся с Михаилом по завалу. Он — слева, я — справа. К сожалению, я оказался прав: пока только мертвые. Мужчины, женщины, мне попалось двое детей: девочка и мальчик. Изломанные, изуродованные тела. Мальчику расплющило голову, девочке — ноги и грудь. Надеюсь, они умерли сразу. Все тела густо присыпаны известковой пылью, лиц не распознать. Работа — заклятому врагу не пожелаешь! Гвардейцы выглядят мрачно, да и мне хреново. Цесаревич бросается к каждому женскому трупу голыми руками пытается отереть пыль с мертвого лица.
Перемазался весь.
— Ваше императорское выслчество, — останавливаю его. — Не нужно так. Отдохните.
Найдем государыню — позовем.
— Как вы ее узнаете? — смотрит исподлобья.
— По Андреевской ленте.
В рабочие часы Мария Ш носит голубую ленту ордена Святого апостола Андрея Первозванного, тем самым подчеркивая, что находится на службе. Такая лента во дворце — только у нее. Взрыв произошел где-то около десяти часов утра, в это время императрица находится в своем кабинете, так что знак ордена при ней.
Михаил кивает и отходит в сторону. Садится на обломок стены и смотрит в землю. Похоже, потерял надежду увидеть мать живой. Как бы в депрессию не свалился — некогда мне с ним заниматься.
— Ваше высокородие! Кажись, живая.
Следом за солдатом взбираюсь на завал. На обломках кирпичных стен повис массивный шкаф. Под ним в щели видно запорошенное пылью женское лицо, губы шевелятся. Жива.
— Осторожно, братцы! Двое пусть приподнимут шкаф снизу, остальные разбирайте здесь.
Начали!
Солдаты работают как экскаваторы — обломки так и летят в стороны. Пыль стоит столбом.
Наконец, ДЮЖИЙ гвардеец осторожно вытаскивает женщину, и на руках сносит ее с завала.
Спускаюсь следом.
— Кудаее? — спрашивает гвардеец.
— На носилки клади.
Склоняюсь над пострадавшей. Она тихо стонет. Так… Голова в порядке, грудная клетка не повреждена, руки в ссадинах, но кости целы… Задираю подол платья. Ниже колен ноги — сплошное месиво. Стопроцентный ампутант. Как она от болевого шока не умерла?
— Санитарную сумку сюда! Живо!
Солдат подносит парусиновую сумку с красным крестом — их доставили вместе с носилками, наверняка Бурденко распорядился. Достаю коробку со шприцем. Скальпелем распарываю рукав платья изувеченной женщины, набираю в шприц морфий и ввожу в вену.
Встаю.
— Несите ее в казармы к врачам! Бережно!
Двое солдат поднимают носилки и уносят. Остальные смотрят на меня.
— Жить будет, — говорю им.
Лица озаряются улыбками. «Живую нашли} — весть облетает спасателей. Они начинают работать еще энергичней. Звук клаксона… К завалу подъезжает пожарный автомобиль. За ним — второй, третий… Из переднего выскакивает средних лет мужчина в мундире цвета морской волны, с узкими золотыми погонами в виде шнура и в бронзовой каске с гребнем на голове. Бежит к нам.
— Кто здесь старший?
— Он, — гвардейский полковник указывает на меня. — Лейб-хирург государыни Довнар-Подляский Валериан Витольдович.
— Я брандмайор Москвы Голощекин Игнат Антипович. Со мной команды из ближайших пожарных отделений. Что нам делать?
— Смените гвардейцев, — указываю на завал. — Работайте осторожно — под обломками попадаются живые. Каждые полчаса прерывайтесь и слушайте, стонут ли где.
— Понял, ваше высокородие! — прикладывает руку к шлему брандмайор. Поворачивается к высыпавшим из машин пожарным и начинает распоряжаться. Вооружившись баграми, те бегут к завалу. Уставшие гвардейцы идут к нам. Полковник командует построение. Смотрю на солдат. Запыленные лица, разорванные в клочья перчатки, кое-где — и мундиры, у многих с пальцев капает кровь. Полковник смотрит на меня.
— Спасибо, братцы! — прикладываю руку к фуражке.
— Рады стараться, ваше высокородие! — звучит негромко в ответ. Вымотались, гвардейцы.
— Ваше рвение не забудут, обещаю. Сегодня вы спасли живую душу. Пусть только одну, но вашим старанием расчищена дорога другим. Вижу, некоторые поранились. Пусть обратятся к врачам — им помогут. Господин полковник, — поворачиваюсь к Гриневу. — Могу ли просить вас, чтобы всем, задействованным на разборке, выдали по чарке водки.
— Распоряжусь, — кивает полковник.
Лица гвардейцев озаряют довольные улыбки.
— Отдыхайте. Дальше будут работать другие.
— Смирно! Направо! Шагом марш!
Гвардейцы уходят. Им навстречу течет стайка девушек в белых передниках с красными крестами на груди. На головах — белые косынки, через плечо у каждой — парусиновая сумка с тем же красным крестом. Возглавляет шествие немолодой мужчина в мундире титулярного советника и значком военного врача на груди. Иду навстречу.
— Титулярный советник Петрищев Николай Петрович, — представляется врач, — начальник курсов медицинских сестер. Привел лучших из них, как мне приказали.
— Очень хорошо, Николай Петрович! — жму ему руку. — Лейб-хируг государыни Довнар-Подляский Валериан Витольдович.
— Наслышан о вас, Валериан Витольдович! Давно мечтал познакомиться. Жаль, что при таких обстоятельствах довелось.
Киваю.
— Государыню нашли? — спрашивает он вполголоса.
— Нет еще. Вот что, Николай Петрович. Оставьте здесь одну сестру, остальных уводите в казармы. Там развернуты полевые операционные.
— Понял! — кивает он. — Кажется, знаю, кого вам оставить. Мадмуазель Полякова!
Из толпы медсестер выходит девушка. Лиза?
— Здравствуйте, Валериан Витольдович!
— Какими судьбами, Ли… Елизавета Давидовна?
— Учусь на хирургическую сестру.
— Лучшая ученица, — улыбается Петрищев. — Оставляю вас, господа! Мадмуазели, за мной!
Уводит сестер. Смотрю на Лизу. Она изменилась. Решительное выражение лица, взгляд уверенной в себе женщины.
— Будете при мне, Елизавета Давидовна. Морфий, шприц, йод, перевязочные средства с собой?
— Да! — кивает.
Хочу что-то сказать, но возникшую было мысль прогоняет крик от завала:
— Живого нашли!..
К полудню из обломков вытащили еще трех уцелевших. Один тяжелый, вряд ли выживет, остальные поломаны, но поправятся. Раненых унесли в казармы. Пожарных сменили прибывшие, наконец, саперы, под командой немолодого капитана в потертом мундире.
Быстро ставлю ему задачу. Кивает и начинает распоряжаться. Работа закипела. Установив разборные краны из привезенных с собою бревен (толковый у них командир, хотя выглядит пентюхом), саперы споро стаскивают с завала крупные обломки и мебель. Сразу видно профессионалов! И снова трупы, трупы… Мужчины, женщины, дети… В дворце жили не только члены императорской семьи: приезжали гости, нередко на прием к Марии шли семьями. Гребаные террористы! Уроды шизанутые! Какой идеей можно оправдать убийство невинных людей? Из-за этого в моем мире я ненавидел фанатиков всех мастей, теперь и здесь буду ненавидеть. Доберусь я до них! Зубами рвать буду!..
— Валериан Витольдович!
Оборачиваюсь — Бурденко. Рядом с ним служанка с подносом. На нем тарелки с бутербродами и стаканы с чаем.
— Перекусите, чем бог послал, а я пока подменю. Все равно заняться нечем. Раненых, которых принесли, мы уже прооперировали.
Золотой человек, Николай Нилович! Душевный! Зову Мишу. Вдвоем быстро расправляемся с бутербродами и чаем. Бурденко тем временем констатирует смерть двух жертв.
Наблюдаем за этим, не переставая жевать. Смертью врача не удивить и аппетит не испортить, она наша вечная спутница.
— Ваше высокородие! — от завала летит перемазанный унтер-сапер. — Государыню нашли.
Кажись, живая.
Роняю недопитый стакан на поднос.
— Показывай!
Бежим к завалу. Следом устремляются Бурденко с Михаилом и цесаревич. Решительно останавливаю их у границы обломков.
— Нельзя туда всем. От большой тяжести завал может поползти.
— Ая? — умоляюще смотрит цесаревич.
— Вам — особенно. Вы здесь старший и единственный из дома Романовых.
Смотрит недовольно. Плевать! Следом за унтером взбираюсь на самый верх завала.
Несколько саперов топчутся у засыпанного штукатуркой письменного стола. При виде меня расступаются. Присаживаюсь на корточки и заглядываю под столешницу. Между двумя тумбами, скорчившись, лежит женщина. Сквозь пыль на платье просматривается голубая лента. Ну, да, спасателям я про нее говорил. Женщина лежит на боку, затылком ко мне, лица не видно. Вытягиваю руку, отвожу растрепавшиеся волосы и осторожно трогаю щеку. Кожа теплая. В ответ на мое прикосновение — стон. Жива! Встаю.
— Так, братцы! С четырех сторон приподнимаем стол, один аккуратно достает женщину. Не дергать! У нее, похоже, защемлена нога, можно сделать худо.
— Понял, ваше высокородие! — говорит унтер и поворачивается к саперам: — Давай, братцы!
Отскакиваю, чтобы не мешать. Почему сам не лезу? Во-первых, у саперов получится лучше.
Во-вторых… Помните ссаженные до крови руки гвардейцев? Я хирург, мне пальцы нужны целые.
Саперы стонут от натуги — стол тяжелый, дубовый. Зато крепкий — это вам не мебель от Икеи, выдержал свалившиеся на него балки. Вон, они, сброшенные, в стороне лежат, на столешнице видны следы от их падения. Унтер ныряет между тумб и, пятясь, вытаскивает на руках драгоценную ношу. Ползет на коленках и локтях. Встает.
— За мной! Аккуратно.
Спускаемся вниз. Осторожно ставлю ноги на обломки. Не хватало оступиться и сломать ногу — здесь это как два пальца. Некоторые из обломков угрожающе шевелятся под подошвами ботинок. Наконец твердая почва. К нам бросается цесаревич.
— Мама!
— Отойдите, ваше императорское высочество! Сейчас не до чувств.
— Она жива?
= Да.
Пока. А там посмотрим… По моему знаку унтер укладывает Марию на носилки. Она стонет.
— Елизавета Давидовна!
Подскакивает Лиза.
— Морфий! Живо!
Скальпель распарывает рукав платья пострадавшей. Желтоватая жидкость из шприца уходит в вену. Молодец, девочка! И вправду лучшая. Государыня затихает. Начинаю осмотр.
Голова, грудь, руки… Все цело. Задираю подол. Нескромному взору открываются чулки и панталоны. Плевать. Левая нога в норме, а вот стопа правой неестественно вывернута.
Осторожно ощупываю голень. Перелом, как минимум в двух местах, со смещением. В остальном повезло тещеньке, кто-то за нее сильно молится. Даже если кончится ампутацией… Хм! А зачем? Зря, что ли хлопотал?
Оправляю подол, встаю и натыкаюсь на десятки взоров. Они словно пронзают. Саперы бросили работу и столпились возле нас.
— Государыня жива, братцы! И жить будет.
— Ур-ра! Ур-ра!..
Солдаты самозабвенно орут и бросают вверх фуражки. К моему удивлению к ним присоединяются и Миша с Бурденко. Только Лиза не кричит, но улыбкау нее на все лицо. Не знал, что тещеньку так любят.
— Продолжайте, господин капитан! — говорю командиру саперов, когда все смолкают. — Михаил, Елизавета Давидовна — вы со мной. Будете помогать при операции. Николай Нилович, подмените меня?
— Хорошо! — кивает Бурденко.
— Не знаете, где тут поблизости рентгеновский аппарат?
— Там! — он указывает на казармы. — Передвижной недавно привезли, Вельяминов прислал.
Ну, Николай Александрович, ну, умница! Расцелую…
— Ая? — подскакивает цесаревич. — Мне что делать?
— Отдайте приказ кому-нибудь из гвардии отправиться в мастерские Сиротина и привезти оттуда аппараты Илизарова — все, какие имеются, а также дрели со сверлами. Очень нужно.
Запомнили?
— Да! Сам поеду!
Цесаревич срывается с места.
— Захватите с собой гвардейцев! — кричу вслед. Цесаревич машет рукой: мол, услышал и скрывается за машинами.
Повинуясь моему знаку, унтер и еще один сапер поднимают носилки. Шагаю рядом, Михаил и Лиза — следом. Саперы идут легко — ноша не тяжелая.
— Как зовут тебя, братец? — спрашиваю унтера.
— Унтер-офицер Прохоров, ваше высокородие.
— Считай, что уже офицер, — говорю. — На руках государыню из завала вынес. Станешь благородием.
— Ячто… — смущается Прохоров. — Не заради этого… Христианская душа, как не помочь?
— Одно другому не мешает.
Настроение у меня пробило потолок. Хотя впереди работа — долгая и тяжелая, но на душе птички поют. У нас получилось! Иес! Хрен вам, гады, а не смерть императрицы! А до вас мы доберемся. Обещаю…
