Глава 115
Назавтра предстоял Совет по перепрофилированию. Маринка наутюжила брюки и сорочку вручную, отпарила пиджак и долго не могла выбрать галстук. По традиции, нарядом мужа перед особенными мероприятиями занималась именно она. Игорь верил, что Марусины старания приносят удачу.
Удача ему явно не помешала бы. Казимиров не мог скрыть от ученика крайней озабоченности, выходило, что ДОТ настроен скептически. Следовало переубедить комиссию, очаровать.
Игорь уложил детей и присел у окна. Из прихожей слышался голос Марины, она отдавала какие-то распоряжения в пищекомбинат по телефону. «Маруся устала, тоже переживает насчет комиссии, хоть виду не подает», – подумал Кремов.
– Игорюш, спать идешь? – спросила жена, показавшись в дверном проеме.
Он жестом пригласил ее подойти и, когда она приблизилась, легонько поцеловал. Это было знаком, что Игорь еще посидит.
Впрочем, полуночное бдение вряд ли могло поспособствовать успешному прохождению завтрашней комиссии, и через некоторое время Нерв выглянул из квартиры в холл. Никого. В тишине подошел к общественной аптечке, через стекло витринки пробежал глазами по содержимому. К счастью, в небогатом наборе медикаментов имелась фиолетовая коробочка.
– Кремов, две мелатонина, – произнес Игорь.
Автомат выбросил в лоток снизу две пилюли на подложке из фольги и «пирамидку» с водой. Завтра настучит в Медуправление ДОТа, впрочем, все равно.
Снотворное подействовало быстро – едва хватило сил добраться до постели.
Игорь находился в совершенно чудном месте, на балконе старомодной гостиницы.
Он полулежал в ажурном плетеном креслице, поскрипывающем от малейшего движения. Когда-то оно щеголяло лаком, но теперь умиляло лишь его остатками, трогательными потертостями, да и вообще ветхостью. Рядом стоял чугунный столик, тоже старый и такой же ажурный, как креслице. На столике – дымящаяся чашка и новенький томик. Книгу пришлось доставать с превеликим трудом, но она стоила любых хлопот. На обложке – «Маленький принц» по-английски и имя автора. Первое издание. Пахло какао. Под ногами серела плитка, уложенная, вероятно, еще в эпоху какого-то из Людовиков, балкон прикрывался коричневыми тяжелыми занавесями с боков, а сверху – черепичным козырьком.
Назад Игорь не оборачивался, там только вход в номер, а вот панорама впереди захватывала. Вдалеке маячил вездесущий Эйфель, к нему со всех сторон тянулись разноцветные крыши. Вечернее бронзовое небо слегка разбавлено перистыми облачками. Тепло. Внизу на узкой улочке тишина.
– Мсье Брессон! Мсье Брессо-о-о-он! – вдруг раздался звонкий девичий голос.
– Да, мадмуазель Лили? – отозвался голос, принадлежащий, по всей видимости, старику.
– Мама говорит, вы вновь открываете булочную? Это правда?
– Совершенно верно, милая!
– Это прекрасно, мсье Брессон! Прекрасно! Как поживает Анри?
– Открою секрет, милая! Он наведается к вам вечером!
Игорь тихонько придвинулся к краю балкона, чтобы поглядеть на собеседников. Девушку не видно, скорее всего, это дочь хозяйки, мадмуазель Руайяль. Их отец и муж погиб на войне, сражаясь в сопротивлении. Мсье Брессон, колоритный парижанин прежней закалки, наоборот, просматривался хорошо. Поношенный берет прикрывает лысину, шарф в поперечную полоску завязан бантом, чтоб не путаться под руками, серый застиранный комбинезон топорщится на коленках пузырями. Обстоятельно ответив девушке, старик продолжил прерванную работу – покраску прилавка.
Действительно здорово, что булочная откроется. Брессон водит кистью, стараясь не пролить ни капли драгоценной нитры василькового цвета. Неподалеку припаркован «ситроен» «де шво», на котором пекарь доставляет из деревни яйца да молоко и который хоть и неказист на вид, но обладает мягчайшей подвеской, как раз чтоб яйца не разбились даже при тряске на отвратных послевоенных дорогах. Сын мсье Брессона выжил, лишившись руки в Африке. Мсье Брессон счастлив, существование его наполнено смыслом.
Игорь отодвинулся обратно к столику, достал из портсигара ароматную папиросу, закурил. Сейчас курили все, и все с удовольствием. Немудрено! Вкус можно распробовать даже в пыли, поднятой с мостовой, ведь там нет следов гари. И война больше не повторится. Никогда не повторится и нигде в мире.
Перетерпели, пережили, превозмогли. Ах, эта неописуемая легкость, присущая чудом спасшимся! Как хороша она!
Люди не замечают трудностей, да и что нынешние трудности по сравнению с ужасом недавнего прошлого? Если уж говорить начистоту, то никаких трудностей и нет. Голодно? Не без того. Разруха? Конечно. Но это все абсолютно точно исчезнет вскоре! Зато как пахнет сиренью! Как ласкает слух гармошка! Какая душевность витает в тесном обшарпанном брассери, делающем угол на пересечении Людовика Великого и Марата, и в котором до позднего вечера просиживают старики! На израненных войной ветвях-улицах вскоре завяжутся новые семьи, требовательным криком ознаменуют свое появление младенцы, и это будет самый лучший звук, который только может услышать человеческое ухо. Не будет больше войны!
Кремов медленно набрал полную грудь пьянящего мирного воздуха. Бесценно, зная наперед, что мир ошибается, прикоснуться к его чистой ангельской вере.
Все слишком устали от истребления, от тупого ноющего страха за близких, от ненависти даже к врагу. Теперь – царство вселенского покоя, скоротечное, искреннее, наивное. Истосковавшийся по простым вещам старик Брессон целиком сосредоточен на покраске лавки и на осознании того, что молодой Брессон с ним! Открытие обыкновенной булочной вызывает восторг мадмуазель Руайяль, будущей мадам Брессон и ее хозяйки! Великая пауза. Она продлится, пока живы Брессоны, Руайяли и их современники, сполна умывшиеся кровью и осознавшие, что людям на Земле просто нечего делить.
Потом маятник потихоньку начнет обратный бег к тому, что «никогда не повторится». Будут выкинуты на свалку креслице и столик, да и гостиницу наверняка снесут; непритязательные «де шво» заменят вычурными модерновыми автомобилями. Даже маленького Воробушка, стыд и боль Франции, отдающуюся людям целиком и поющую сейчас как никогда чарующе, ее, спасшую множество солдат из фашистского плена, вскоре не постесняются осудить! В который раз.
Но это завтра, а сейчас – как хорошо здесь, в самом начале рокового бега. Легче обмануться надеждой, побаловать мечту. Атмосфера позволяет. Например, можно заняться изобретением системы, которая заблокирует любую глупость в будущем, не позволит войне вспыхнуть вновь! Или сочинить и закрепить на бумаге гениальную мудрость, впитавшую весь страшный опыт человечества и дающую исчерпывающий ответ на любые дьявольские вопросы. Ах, мсье Экзюпери, вы справились с этим блестяще! Жаль, вместе со столиком и «де шво» грядущие жадные лодыри избавятся и от Принца, да и вас запишут в дезертиры. Мир безнадежен.
Реалисты могут хотя бы попытаться задержать маятник от немедленного соскальзывания обратно. Игорь, к примеру, озабочен именно этим.
Рука непроизвольно коснулась потайной портупеи под пиджаком. За полой в кобуре покоится безотказный ТТ, готовый молниеносно напитать свинцом фашистскую сволочь. Ему не привыкать. В одном из домиков под черепичной крышей, затерянном в море себе подобных, омывающем подножие Эйфеля, еще дышит один из тех, кто закладывает основание следующей войны.
Пижонская папироска докурена, дефицитный какао допит. Пора приниматься за работу…
Игорь рывком сел в постели. Надо же! На миг показалось, что придуманная жизнь вернулась! Как хорошо, что из сна он вынырнул в реальность, а не туда.
– Что случилось? – встревоженно спросила разбуженная Маринка.
– Кошмар приснился, Марусь. Ничего страшного, – прошептал он, – спи.
Настенные часы-радио показывали полчетвертого. До гудка еще два часа, до позывных «Маяка» целых два с половиной…
– Кошмары – это ничего, это к чему-то хорошему, – сонно пробормотала жена, обнимая улегшегося Игоря.
