Книга: Код человеческий
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12

Глава 11

Позавтракав, он решил съездить туда, где все начиналось. Ему просто некуда больше было идти.
Приземистое старое здание дышало монументальностью. Окруженное со всех сторон высоченными соснами, оно напоминало вековой камень, несокрушимый, неподвластный времени и невзгодам. От массивных входных дверей обратным амфитеатром спускалась лестница, соединявшаяся у основания с дорогой, мощенной бетонной плиткой. Дорога, в свою очередь, совершая пару изгибов, вела через старый парк к воротам со звездами в центре чугунных двухтонных створок. Конечно, воротами пользовались редко, в особых случаях. Открывать и закрывать их, даже с помощью современных моторов, было делом долгим и хлопотным, на это гораздо лучше годились шлагбаумы у заднего въезда, которым пользовались черные автомобили начальствующего состава.
Институт жил обычной жизнью. Как и десятки лет назад, по коридорам, переговариваясь вполголоса, спешили курсанты или важно шествовали преподаватели – высшие чины корпуса нейронной криминалистики, занятые раздумьями.
В миру это загадочное заведение именовалось НИСПом – Национальным институтом следственной психологии – и простому обывателю представало малоинтересной государственной конторой, «которая была всегда на моей памяти, но, чем конкретно занимается, не знаю».
Институт не являлся звездой телепрограмм и радио, о нем не писали газеты и даже сетевой поисковик выдавал только повторяющиеся ссылки на скудный официальный сайт и обрывки ничего не значащих материалов, где аббревиатура «НИСП» отмечалась вскользь.
Но у здешних обитателей всех поколений за НИСПом закрепилось прозвище Улей.
Хотя институтская территория располагалась на стыке Защекинска и передовых районов Западного Мегаполиса (совсем недалеко, всего в нескольких кварталах от Линии свободы), складывалось впечатление, что Улей прятался где-то на отшибе, в сотнях километров от цивилизации, а высотки тех самых кварталов, словно горная гряда, отделяли его тихую жизнь от суматошной городской реальности.
Стены Основного учебного корпуса, «намоленные» за долгую историю, хранили память о поколениях Нервов, постигавших трудную науку психозрения. Старшие курсы и одаренные новички ощущали исходившие от них волны прошлых свершений и драм. Здесь бережно культивировалось знание, уходящее корнями в домегаполисную эпоху освоения Земли.
Игорь любил огромный институтский парк, здесь легко дышалось. Вдруг расхотелось обдумывать текущие проблемы, и память увела в прошлое.
Всю сознательную жизнь Игорь провел в Улье, родителей не помнил. Из личного дела выходило, что они погибли на ребисовых рудниках, когда сыну едва исполнилось три года, – сначала отец, потом мама. Очевидно, родители были прекрасными людьми и любили друг друга, раз мама отправилась за отцом в такое гиблое место.
Маленький Игорь после трагических событий несколько лет прожил в семье отцовского товарища. Его, крепкого усатого работягу с сильными ручищами и не сходящей с лица доброй полуулыбкой, Кремов помнил довольно хорошо. Хоть приходилось несладко, дядя Витя почему-то не уехал на юг в поисках заработка, а остался у северо-восточного кордона – первой очереди заселения беженцами из Солнечного. Местность считалась самой бесперспективной: кругом пустоши, до Линии свободы как до звезды, блага цивилизации отсутствуют, дорог по пальцам перечесть. В молодой семье дяди Вити еще не было своих детей, и они с женой приняли Игоря как родного. Несмотря на трудности, жизнь постепенно вошла в нормальное русло. Тетя водила Игоря в детский сад, наспех организованный в поселении беженцев, само оно стало называться «станичкой», появилась работа – дядя трудился в сельском хозяйстве, кажется. Инженеры нашли воду, поставили водонапорную башню, смонтировали радиоточку, а пустошь люди принялись засаживать можжевельником. Станичка так и осталась крайним населенным пунктом Большого Мегаполиса со стороны покинутого навсегда Солнечного. Севернее кроме можжевельника ничего не было.
Игорь сохранил в памяти образ деда Никифора, дядькиного тестя, потерявшего жену в Солнечном. Такой же крепкий, как и дядя, только чуть более сухой, он обожал осиротевшего «казачонка» и вечерами после работы возился с ним, несмотря на жуткую усталость. Дед мастерил какие-то домики из спичек, учил подражать токованию голубей («сложи руки в замок, теперь чуланчик там сделай, прикрой большими пальцами… та не сильно… теперь дуй туды, как в дудку… молодец!»), пользоваться столярными принадлежностями («на, забивай гвозди в ту чурку, пока не упреешь») и брал с собой в пустоши, когда садик не работал.
Однажды к Виктору Николаичу пожаловали таинственные визитеры. Двое мужчин в черных костюмах о чем-то негромко поговорили с ним на кухне, а затем быстро ушли. Вечером того же дня дядя Витя с тетей горячо спорили. Она что-то возражала, до уха мальчика доносилось ее «не отдавай…», «ты же Максиму обещал…» и дядькин приглушенный бас.
Через месяц визитеры забрали Игоря в Улей. Приемные родители проводили до самого Защекинска, там обняли – и больше Нерв их не видел.
Вообще станичка промелькнула быстро, казалось, что именно с Улья началась история Игоря, с Ульем связана масса ярких воспоминаний, здесь по-прежнему трудится любимый Учитель.

 

Как-то жарким майским днем Кремов старался не уснуть, слушая в большой полупустой аудитории лекцию по невербалке. Так предмет называли все обитатели Улья от начальствующего состава до ленивых курсантов, помечавших аббревиатурой «НКО» титульные листки конспектов. Игорь принципиально написал на обложке тетради длинное: «Невербальная коммуникация в обществе» – и на первом занятии усердно, как обычно, пытался вникнуть в суть. Но то ли позднее время (лекция читалась последней), то ли жаркая погода, сморившая слушателей, то ли еще какая причина, но не шла в сознание мерная убаюкивающая речь профессора Казимирова. Тот расхаживал вдоль преподавательской кафедры, сухонький интеллектуал за шестьдесят. Уложив голову на столешницу, Кремов из последних сил разбирал его слова «о предмете и методе», как вдруг в аудитории повисла тишина. Встревоженный Игорь принял вертикальное положение, испугавшись, что остановка из-за него. Но нет, Казимиров не смотрел на сонного курсанта, он не смотрел даже в сторону амфитеатра, где на разных ярусах развалились три десятка молодых людей. Преподаватель, осекшись на полуслове, устремил взгляд в точку за окном. Впрочем, кроме Игоря встрепенулась лишь пара человек, остальные блаженно сопели, сраженные весенними лучами и недавним обедом.
– Внимание! – неожиданно громко скомандовал Казимиров, развернувшись к курсантам.
От окрика публика начала приходить в себя, зашуршали конспекты, покинувшие объятья морфея ошалело таращились по сторонам, наивно полагая, как и Кремов, что суета возникла по их вине. Но ни в чей адрес упрека не последовало, наоборот, опустив дисциплинарный момент, пожилой профессор, хмуря брови, начал говорить то, что сняло с молодого Игоря налет усталости.
– Товарищи, – начал Казимиров старомодным обращением, – у вас и у меня совсем нет времени расслабляться и позволять себе роскошь ничегонеделанья. В прошлом НКО был базовым предметом института, базовым! – повторил он для усиления. – Сейчас за то мизерное количество часов, что отводится для его освоения, даже гениальным учителям не донести до вас сути невербальной коммуникации, ее значимости для общества и государства. Мало того, эти разнесчастные часы ставят последними в учебное время. Вы слишком молоды, чтобы понять причины такой несправедливости, но найдите силы услышать меня! – С каждым словом профессор все сильнее волновался. – Повторяю, услышьте меня, иначе останетесь пустышками! Пустышками, которые механически нюхают грязные отходы преступников, не озадачиваясь ни причинами, ни последствиями, ни перспективами развития самой преступности. Вы как роботы будете день ото дня копаться в помоях, не помышляя, откуда же берутся уроды, извращенцы и почему наше общество в такой глубокой яме! Вам никто не объяснит этого: ни криминолог с новомодной кафедры виктимности групп, ни криминалист, ни квалификатор! – Некоторое время он продолжал в том же духе, напористо, с азартом.
Последние слова он почти прокричал, окончив монолог ударом кулака по столу. Пожилой профессор выплеснул какую-то пока не понятную для курсантов боль, отчаянно пытаясь уцепиться за кусочек их внимания. В годы учебы такое не встречалось Игорю никогда. Чтобы старший вот так, словно от его слов зависит жизнь или смерть, не находя себе места, психологически сближался со слушателями, раскрывался?! Казимиров же, тяжело дыша, походил на загнанного бегуна, отдавшего последние силы на передачу эстафеты. Каждый из младших почувствовал, что «эстафетную палочку» он хочет передать во что бы то ни стало, даже, если потребуется, в предсмертном броске. Тридцать пар глаз тревожно смотрели на преподавателя. Тот выпрямился после удара о стол и приготовился продолжить, но в звенящей тишине бесцеремонно заверещал зуммер, возвестивший об окончании занятия.
Вот это была драма. Тогда не понятая никем из курсантов, но впоследствии определившая судьбу многих из них. Судьбу Игоря точно. Речь профессора детонатором запустила процесс познания важнейшего предмета во всей вселенной. Кремов ощутил синхронизацию с Казимировым, ту самую, о которой профессор говорил на лекциях, ту самую, делающую людей единомышленниками. Теория НКО завладела разумом молодого курсанта, заставляя работать на себя. Куда бы Игорь ни шел, за чем бы ни наблюдал, всегда его оценки, выводы и поступки стремились согласоваться с принципами невербалки. Вначале это раздражало и утомляло, мозг будто заразился паразитами, вытягивающими ресурсы независимо от желания хозяина думать или расслабляться. Игорь даже сочинил отвратительное определение – «интеллектуальные глисты», чтоб осмыслить проблему. Но раздражение постепенно ушло, к нагрузкам на аналитический аппарат он привык, в душе прописалось спокойствие, а при случайном воспоминании о «глистах» губы трогала непроизвольная улыбка, снисходительно прощавшая «прошлого Игоря» за гадкое отношение к его новому наполнению. Правда, и тогда загадочная природа «невербального» мировоззрения осталась до конца не постигнутой курсантом, он просто доверился интуиции.
Аналогичные процессы происходили с некоторыми другими ребятами с курса. Они сплотились в группу по интересам, делились открытиями, сообща искали ответы на трудные вопросы, штурмовали библиотеку, доводя своими запросами библиотекарей до истерики. Игорь помнил всех: Сашку Мороза, Пантелея Смирнова и других. Тихий маленький Смирнов по прозвищу «Пантюха» преуспел в невербалке особенно заметно. Он как-то признался Игорю, что прямо на улице синхронизировался с мыслями какого-то старичка. Это вызвало эмоции, которые Пантюха, силясь подобрать подходящие слова (выходило сбивчиво и непоследовательно), никак не мог описать и оттого тушевался. Когда товарищ совсем отчаялся, сосредоточенно внимавший Игорь внезапно воспринял суть его послания напрямую! Как будто все пережитое Пантюхой ворвалось в сознание непосредственно, без слов. Игорь даже испугался немного и поспешно захлопнул дверцу, но тут же открыл опять. Каким-то образом до Смирнова это сразу дошло, он осекся и расплылся в глупой улыбке.
Курсанты смотрели друг на друга, сердца готовы были выскочить из груди, и лишь появление Семенштольберга заставило их вновь надеть привычные маски.
– Вы че как гомики сидите? – хохотнул Миха с удивлением.
Впоследствии на открытую Пантелеем волну настроились остальные ребята их тесного коллективчика, а Игорь, как и Пантюха, приобщился к таинству синхронизации.
Один из первых случаев произошел осенью, в середине октября. Стоял пасмурный холодный день, мелкие капли то и дело срывались с неба, пугая скорым дождем. Эта затянутая прелюдия длилась с ночи. Нерешительность погоды расшатывала настроение противными качелями: светлосерым тучам явно недоставало сил на мощный ливень, но и расчищать небосклон они не собирались. Ветер азартно гонял по улицам хороводы разноцветных листьев, трепал кроны деревьев, кустарники, флаги и рекламные баннеры, съеживал зябкими прикосновениями прохожих, намекая на приближение серьезных холодов.
Игорь ехал в такси по улочке Защекинска. Таксист в ручном режиме заставлял дворники растирать надоедливую морось по стеклу. Щелк-щелк, щелк-щелк. Автоматика не попадала в ритм – то позволяла каплям слишком густо залепить стекло, то противно скрежетала щетками по сухому. Вот напасть! Двигались медленно, шофер монотонно притормаживал-ускорялся, повинуясь ритму пробки. Справа на тротуаре внимание Нерва привлекли два человека – парень и девушка. Они шагали немного впереди, поэтому лица разглядеть не получалось. Множество мелких деталей сразу врезалось в память: на девушке юбка из плотной клетчатой ткани, светлые колготки, невысокие сапожки. Она прятала руки в карманах черной куртки с приподнятой талией, но не ежилась от ветра, а, наоборот, уверенно подставляла развевающиеся волосы холодным воздушным потокам. Все предметы ее туалета казались практичными и не слишком изящными, такие покупаются надолго, когда средств на излишества нет. Спутник девушки, запомнившийся лишь темной одеждой, нес в руках какие-то пакеты, вероятно, покупки с близлежащего рынка. Вот автомобиль поравнялся с парой, Игорь повернул голову, чтобы увидеть лица, но хорошо рассмотреть их снова не вышло, помешали деревья. Осталось только мимолетное впечатление – умные, открытые, с чуть наивным выражением и оттого беззащитные…
В тот день память вновь и вновь возвращалась к парню и девушке. Это несколько удивляло Игоря. Даже маячившие поблизости экзамены не могли отвлечь полностью от раздумий, связанных с ними. Почему они привлекли внимание и так запомнились? Почему к ним возникла такая сильная симпатия и родилось желание помочь, защитить, хотя они не просили об этом? Взрослые же люди, вполне уверенно идущие по каким-то делам.
Впрочем, ответ на эти вопросы лежал на поверхности, но Нерв умышленно не торопился формулировать его. Ему доставляло удовольствие новое чувство, которое не хотелось тревожить логикой рассуждений. Это как увидеть наяву добрых героев своих сновидений или узнать в толпе сказочного персонажа – они идеальные, такие, какими их представляешь, понятные, насколько это возможно, почти родные, но в тоже время настоящие, осязаемые. Происходящее реально и оттого еще более фантастично, ведь не улица грязного города и будничные обстоятельства – их среда обитания, а твои мечты.
Просто неожиданно, впервые глаза нашли тех, среди которых захотелось жить, тех, с кем не страшно строить Завтра и с кем можно стоять плечом к плечу перед опасностью, будучи спокойным за свою не напрасно отданную жизнь.
Как он понял, что те двое ему близки? Прислушался к себе. В их поведении ощущалось достоинство и доброта, несмотря на скромную одежду, их лица не выражали агрессии или зависти. Игорь почувствовал и их тепло, так «пахнут» нежность и взаимоуважение любящих людей.
Кремов поморщился от удовольствия, по спине скользнули мурашки. «Вполне возможно, я себе это все придумал», – пришла тогда в голову мысль, но, странно, не вызвав настоящих сомнений или разочарования.
К сожалению, каким-то образом слушок о речи Казимирова дошел до ректората. Вряд ли это стало следствием злого умысла или доноса, просто судачили о произошедшем все курсы с первого до последнего, что, по определению, не могло укрыться от внимания старших. Ректор выступил на всеобщем собрании в актовом зале и указал, что, несмотря на заслуги уважаемого профессора, негоже акцентировать внимание курсантов на своем предмете, пользуясь средствами эмоционального внушения. Затем выступающий для порядка прошелся по теме нарушений в общежитиях, огласил список отстающих и отличников и на том закрыл собрание. Только совсем недалеким обитателям Улья причина сбора показалась обычной, всему преподавательскому составу и думающей части слушателей посыл руководства обозначил очевидную вещь: группа предметов НКО утратила актуальность и перспективу для научной карьеры. Через месяц после описанных событий, в связи с ними или нет, НКО перевели в разряд зачетных предметов с сокращением аудиторных часов. Кроме того, из программы исключили современные проблемы НКО, историю НКО и еще ряд смежных дисциплин для высвобождения лекционного времени в пользу основ использования ЭВМ в психоанализе и виктимологии.
Большая доля курсантов немедленно отреагировала на падение «рейтинга» казимировского предмета тотальным «забиванием» и прогулами. Старик пробовал бороться с этим репрессивными методами, но политика руководства и возможность пробить зачет через непрофильных преподавателей свели его усилия на нет. Потерпев поражение, Евгений Митрофанович прекратил следить за посещаемостью и расписывался в зачетках, не утруждаясь борьбой с двоечниками, а затем вовсе слег в госпиталь: диагноз – нервное расстройство.
Определенно, произошедшее, несмотря на показное безразличие Казимирова, подточило его изнутри.
В госпиталь тут же подрядилась идти разношерстная группировка курсантов, чтобы поддержать преподавателя. Все они преследовали разные цели: кто-то решил отметиться в палате старика, чтобы получить самозачет, кто-то зарабатывал общественные баллы показным состраданием, кто-то страховался на случай возврата НКО на прежние позиции. Кремов не входил в число ни тех, ни других, ни третьих. Игорь глубоко переживал, предчувствуя возможность «схлопывания» наставника.
Еще после собрания к Игорю подходил Миха Семен-штольберг. Вечерело, гурьба молодых людей разбредалась по общежитиям. Кремов шел по дорожке, погруженный в размышления о профессоре, когда услышал позади оклик Михи:
– Дружище, погоди! – Приблизившись, тот попросился в компанию до общаги. – Что скажешь о вспышке старика?
Игорь пожал плечами, не придумав ответа.
– А я считаю, это отчаянье. Его кафедру прикроют, так в ректорате говорят.
– Ты-то откуда знаешь? – недоверчиво спросил Кремов.
– Позавчера я там дежурил на посту ДНД и слышал через приоткрытую дверь беседу проректора с Николаенко.
– Николаенко здесь причем?
– Наверное, криминалистам часы отдадут, предупреждают заранее, – солидно ответил Миха, желая сразить прозорливостью.
Игорь промолчал. Семенштольберг воспринял это как знак уважения и готовность слушать дальше.
– Думаю, это правильное решение. Жаль, конечно, Казимирыча, но что дает в жизни его невербалка? Лучше побольше практики получить, чтоб курса с четвертого уже в «Нерве» стажироваться, верно?
Резануло по ушам панибратское «Казимирыч». Конечно, взглядов Михи Игорь не разделял, но предпочел ответить уклончиво:
– Не знаю, Миха, стоит ли так жестко?
– Согласен, у старика много связей, может и камбэк устроить, – восприняв слова товарища на свой манер, рассудил Миха, – лучше действительно пока обождать и глянуть, чем дело обернется. Ты умный человек, Игорь!
Поборов внутреннее омерзение, Кремов заставил себя улыбнуться и поблагодарить Семенштольберга.
Припомнив тот диалог по дороге в госпиталь, Игорь вздрогнул от знакомого приступа гадливости: Миха уверенно шагал в толпе курсантов бок о бок с ним, разглагольствуя с кем-то о печальной участи «всеми уважаемого и любимого Евгения Митрофановича» и о том, какие же все они молодцы, что решили поддержать старика – «возможно, на одре». Кремов встречал и растерянные взгляды; их обладатели неуверенно озирались, силясь понять, как же можно решать насущные проблемы путем такого лицемерия. Пантюха вообще не пошел, он не перенес бы такого и наверняка б взорвался, изобличая под всеобщий хохот окружающих негодяев. Впрочем, сам Игорь не удивлялся и, уверенно заталкивая отвращение поглубже, стремился настроиться на положительный лад, ведь ослабевшему профессору требовались хорошие эмоции, а не хмурые от невеселых дум посетители. В ближайшем магазинчике курсанты приобрели вскладчину фруктов и, предвкушая эмоциональную встречу, поторопились в госпиталь.
– Здравствуйте, Евгений Митрофанович! – парадно затянул староста девятой группы. – Мы пришли справиться о вашем здоровье!
Не ожидавший визита профессор обрадовался всем несказанно: все-таки как бы ни был заслужен и уважаем человек, он в трудные минуты ценит именно простое участие. Казимиров, сдерживая слезы и улыбаясь детской беззащитной улыбкой, принимал нехитрые подарки как великую драгоценность и жал протянутые курсантами руки обеими ладонями. Таким учителя Игорь увидел в первый раз. Позабылись скверные мысли и истинные мотивы многих товарищей, сейчас каждый, наверное, был уверен, что именно ради вот этого светлого момента он сюда и пришел.
– Спасибо, мои дорогие! – с трудом выговаривал профессор. – Как там Улей поживает без меня?
Слово «Улей» раскрепостило всех своей неформальной окраской, и кое-кому захотелось пофамильярничать.
– Видите ли, профессор, – сострил Миха, удачно подражая ректору, – институт без вас обходится прекрасно. – И тут же, вернувшись в свой образ, закончил: – Но нам без вас плохо! Выздоравливайте!
Казимиров смеялся, сидя на койке. Шутка понравилась всем, даже напрягшемуся на мгновение Игорю. В его глазах Миха поднялся на новый уровень: тот либо был виртуозом лицемерия, либо искренне умел поддаваться светлым порывам.
Посмеявшись, профессор ответил:
– Раз так, то я спокоен, вы ведь для меня и есть настоящий авторитет. Я тут, валяясь, придумал, как бы нам с вами видеться чаще. Что скажете насчет научного кружка по НКО в свободное от учебы время?
Большинство подавило желание выругаться. Вот уж растрогали старика так растрогали! Напоролись на «любезность» в виде отнятого попусту времени, а если отказать, обидится, – плакал тогда самозачет, да и нынешнее посещение в итоге зряшным выходит! Повисшее секундное молчание с идиотской улыбкой нарушил староста:
– Факультативный кружок?
– Конечно, – ответил Казимиров, – никого не принуждаю и понимаю, что у каждого множество своих дел, а кто-то уже занят на других кафедрах. Без обид, но приглашаю всех!
Самой естественной реакцией на эти слова стал бы всеобщий выдох облегчения, но курсантам хватило такта подавить его.
В дальнейшем разговоры касались самочувствия профессора, и представление покатилось к логическому финалу: курсанты начали прощаться и гурьбой пятиться к выходу. Потянулся за всеми и Игорь, но голос учителя остановил его:
– Чижик, подожди!
Чижиками Казимиров называл многих курсантов, поэтому такому обращению никто не удивился. Пара человек обернулись, но, удостоверившись, что окликнули не их, поспешили вслед за уходящими. Преподаватель и ученик остались одни.
– Ты молчал все время, Чижик.
Игорь смущенно пожал плечами.
– Я увидел вас, понял, что обошлось. Не знаю, что нужно говорить в таких случаях.
– Да, видеть ты умеешь. Но и я не лыком шит. О схлопывании переживаешь?
Игорь, с трудом сглотнув, обозначил кивок. Казимиров с неизменной полуулыбкой следил за ним.
– А много ли ты помнишь схлопываний в последнее время, Чижик?
– Нет, Евгений Митрофанович, только из методичек знаю, что это. Но этим вы меня не успокоите. Кому схлопываться? Мы грызем теорию психозрения, а там Нервы с галактическими параметрами, только им схлопывание и грозит, не спорю. Но вокруг что-то таких не видно, плюс химия помогает прекрасно. Перетрудился, употребил банку Хижэ Клура – и сняло как рукой. Какое схлопывание? Максимум алкоголизм. Другое дело – вы или Александр Петрович, например. Так что аргумент о конкретных примерах не принимается.
Казимиров не сдержал полноценной улыбки.
– Как тебе инициатива с кружком?
– Евгений Митрофанович, – смущенно начал Игорь, – я не уверен…
– Не продолжай, – перебил Казимиров, – мне уже седьмой десяток, не маленький. Фальшивые улыбки твоих друзей для меня как пустая обыденность, привык за столько лет. Ты-то придешь?
– Ну конечно!
– Вот и ладно. Хоть с тобой обсудим, как доктора с кандидатами резвились в НКО. А теперь иди, догоняй ребят, нехорошо от коллектива отбиваться…

 

Прогулявшись по парку Улья, Игорь решил не ехать сегодня на собеседование к курьерам. Он вернулся в гараж, припарковал мотоцикл и попытался снова связаться с женой. Ее ХАЭН по-прежнему молчал. Охватило легкое беспокойство, не случилось ли чего? Нет. При всей взаимной непереносимости, тесть уже сообщил бы ему, будь повод. ХАЭН показывал 16:35. День снова истрачен вхолостую. Вспомнилась банка Хижэ Клура, поджидавшая в холодильнике, предательски дрогнули ноги. Собрав волю в кулак, Игорь решил не возвращаться домой сразу, а набродиться до одури, чтоб усталость валила с ног. Так будет проще: отпереть дверь, не мешкая, не отвлекаясь на душ и ужин, просто упасть в постель и уснуть, пока внутри не успел раскрутиться маховик искушения.
План удался. Когда Игорь вошел в свою квартиру, его почти тошнило от любых перспектив, кроме сна. Путь до спальни казался непреодолимым, Кремов свалился на кушетку у себя в кабинете, даже не раздевшись.
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12